Олеся, конечно, не услышала вертолет – спала, укрывшись с головой одеялом. Странная манера во время сна погружаться в сплошную темноту и дышать углекислым газом. Лаврик взглянул на контуры головы, плеча, она лежала на правом боку, и тяжело вздохнул. Инопланетянка спутала ему все планы. Он разделся, подбросил поленья в печку, достал недошитый ватный комбинезон и заработал иглой с ниткой, усевшись возле окна. Рядом с ним улегся грустный Тихон. Он положил морду на лапы и зажмурился.
Вечером Лаврик осмотрел рану Олеси. От ключицы тянулась красная полоска открытых мышц до подмышки. Канавка была влажной с каплями крови, но гноя не было. Он направил пальцы на рану. Женщина с удивлением поглядывала то на свою грудь, то на целителя. Наконец не выдержала и спросила:
– Шаманите?
– Что вы ощущаете?
– Легкое жжение и покалывание.
– Моя энергия вливается в ваши здоровые клетки. Они крепнут и вытесняют больные. Завтра к утру ваша рана закроется.
– Дай Бог! Я чувствую, пора лыжи вострить. Киллеры и так дали мне большую фору.
– Из-за снегопада, – недовольно буркнул Лаврик, замкнулся, ушел в себя. Она поняла, не надо мешать ему исцелять себя, закрыла глаза и отдалась ощущениям. Лицо стало отрешенным, как у человека, который на спине покачивается в теплых морских волнах.
В ту ночь ему приснилось, будто он в Грузии охраняет Сталина на даче, окруженной густым садом. Вечером обходит посты. Видны кроны деревьев, он мучительно вглядывается сквозь странный туман, сверху темный, внизу белесый, пытаясь обнаружить диверсанта. И вот перед глазами рябит черная грозная тень. Лаврик выхватывает пистолет, нажимает крючок, но выстрела не следует. Он в ужасе – диверсант пройдет на дачу, уничтожит вождя. Бросает бесполезное оружие, прыгает на тень и… просыпается.
В комнате было темно. Ритмично дышала на кровати женщина, посвистывал носом Тихон. Лаврик, который спал на полу, постепенно успокоился. Заложив ладони под затылок, он закрыл глаза, стал думать о своем сновидении.
Лаврик жил в двух мирах. Ночью его сознание было открыто Космосу, излучения которого будоражили клетки мозга, вызывая видения, которые он проживал. Днем виртуальная жизнь повторялась. Так как Лаврик не забывал сны, то знал, что с ним произойдет днем. Проснувшись, он понял, что сегодня должны появится киллеры. Лаврик не мог лежать, хотя до рассвета было еще далеко. Он осторожно поднялся, бесшумно оделся и открыл дверь. На крыльце ему в ноги толкнулся Тихон.
– От тебя не скроешься, – ласково потрепал уши собаки.
Взвизгнув, пес пропал в чернильной темноте. У него везде находились дела. Лаврик полюбовался небом. Такое густо-синее в крупных, с кулак, звездах он видел над горами Панкисского ущелья. Там смотрел на верхние блестки и думал о России. Теперь же вдруг ни с того ни с сего размечтался о Грузии, где никогда не был. Он знал, что в Тбилиси такие же близкие к земле звезды и необыкновенно красивые.
От неподвижности тело стало застывать. Холод заставил Лаврика вернуться к мирским делам. Поднял тяжелую крышку, спустился в погреб. Включил фонарик, лучом света обшарил продукты. Снял и положил в сумку, картофель, муку, мед, кедровые шишки. Если к этим запасам добавить мяса, можно спокойно двигаться восемьдесят километров по заснеженным горам до станции Бакчуки. Там сесть на поезд и уехать на север области. Легко и просто, если только из-за какой-нибудь елки на половине пути не прожжет воздух резкая автоматная очередь и не оборвет жизнь беглецов.
Лаврик захотел оставить сумку с продуктами в погребе. В разведке он научился доверять своему подсознанию, которое проявлялось в желаниях. И такие желания не раз спасали ему жизнь. Когда американцы узнали о нем и сообщили контрразведке Ахмад-шаха, он сам пошел к начальнику штаба, раскрыл себя и предложил сотрудничать. Тот подумал и согласился. Путем несложных махинаций Лаврика убрали из госпиталя и назначили в охрану самого Ахмад-шаха… Забрав последнюю тушку, он выбрался из погреба. Из-за кедра вывернулся Тихон, согнул спину, закрутил хвостом, затоптавшись вокруг хозяина, который оторвал голову рябчика, сунул ему в зубы. Пес с аппетитом зачавкал, захрустел зубами, вскидывая пасть.
Олеся уже проснулась, когда Лаврик зашел в комнату. Она сидела на кровати и протирала себя салфетками. Грудь с повязкой была открыта. Под мужским взглядом женщина вздрогнула и хохотнула:
– Странно, но я рядом с вами чувствую себя девственницей.
– Разве это не так? – пошутил Лаврик, снимая куртку. Ему понравилось настроение раненой. Если у нее проклевывается юмор, значит со здоровьем все в порядке. Он протер спиртом пальцы, подсел на кровать и, подсвечивая фонариком левую грудь, снял повязку. Просто поразительно, за ночь края раны сошлись и слиплись. Он с удовлетворением прощупал пальцем шероховатый удлиненный рубец.
– Поднимите руку. Только осторожно.
Олеся послушалась и поморщилась:
– Еще ноет.
– Через недельку можешь боксировать, – улыбнулся он.
– А стрелять?
– Хоть завтра. Вы готовы к суворовскому переходу через Альпы, сегодня мы должны покинуть избушку.
Она взяла с табуретки белый лифчик, прищурилась правым заблестевшим огненно глазом: хихикнула, как девочка:
– Если бы вы знали, как надоела мне эта сбруя, – она покрутила лифчик на указательном пальчике, – Оставлю в комнате на память киллерам. Пусть понюхают. Ха-ха!
Возбужденное настроение Олеси перелилось в душу серьезного, замкнутого, вечно озабоченного Лаврика. Он заулыбался и тоже стал подшучивать, представив, как киллеры с автоматами и пистолетами врываются в комнату, натыкаются на красивый бюстгальтер. Какие у них в этот момент будут вытянутые похотливые физиономии! Они, наверняка, забудут, зачем пришли.
Посмеявшись, оба взялись за одежду для похода.
Лаврик протянул комбинезон. Она осмотрела его со всех сторон, потом приложила к груди и спросила:
– Как мне в этот скафандр влезть?
Портной покраснел. Он успел с боков обшить комбинезон, даже башлык соорудить, о прорези на груди, в которую могла бы забраться женщина, забыл. В оправдание пробурчал невнятное, забрал обратно одежку, острым ножом лихо полоснул от шеи до пояса:
– Теперь ныряйте!
Олеся осмотрела себя критически в комбинезоне и сказала:
– В огород бы меня на пугало, – бросила быстрый взгляд на Лаврика и тут же смягчилась. – Но все поправимо, посижу с ножницами, иголкой, ниткой часик и комбинезон будет «О кэй!», смогу его даже показывать на подиуме.
Она выбралась из комбинезона, померила валенки, которые оказались ей впору. Но озабоченность не исчезла с лица инопланетянки.
– Что-то вас еще беспокоит? – спросил Лаврик.
– Как застегивать комбинезон. Нет пуговиц.
– Очень просто. Проделать отверстия и зашнуровать, как ботинки. Это я уже продумал, даже нашел веревочку.
– Тогда приступим?
– Нет, сперва приготовим завтрак. Есть хочется.
Утро наливалось светом. Остатки ночи отступали в углы комнаты и там еще держались, драпируя темным бревна в стенах.
Лаврик присел на корточки перед печью, открыл дверцу, пошуровал кочергой в топке, потом бросил туда полено и с удивлением взглянул снизу на Олесю, которая встала вплотную перед ним и спросила:
– Скажите, что делает женщина в мире?
Чтобы у него мысли не пошли в разнос, Олеся ладонями снизу подняла свои полные груди, выразительно встряхнула.
– Кормит! – ошарашено ответил Лаврик. С этой инопланетянкой не соскучишься. Какая-то непредсказуемая в шутках и поступках. Его изощренный ум начал уже спотыкаться при общении с нею. И это не нравилось ему. Он опустил глаза и тут же заработал крепкий тычок пальца в плечо.
– Правильный ответ! Где продукты?
Пришлось отрываться от печи и выкладывать из ящика тушку, десять картофелин, стакан пшена, баночку меда и чашку муки. Олеся завладела продуктами и выпроводила хозяина за водой. Он набросил на плечи куртку, взял ведро, в сенцах лыжи. Скатился к маленькому озерцу в лощинке за кедровым бором. Голубоватая родниковая вода подернулась тонкой ребристой ледяной пленкой. Лаврик рукоятью ножа освободил место для погружения ведра. Когда оно наполненное поднялось, он вгляделся в мерцающее сквозь воду дно и увидел… инопланетянку. Она была в серебристом костюме и пристально смотрела снизу. Взгляд был требовательный, будто она что-то приказывала. Потом со дна вдруг стала подниматься темнота и закрыла лицо женщины. Оттенок цвета ему показался зловещим, красноватым. Он выдернул ведро из проруби и заторопился к избушке, как будто сзади кто-то подгонял его. Открыв дверь, он облегченно вздохнул, видя свою живую-здоровую инопланетянку только без доспехов, а в цивильных джинсах и в клетчатой плотной шотландской рубашечке с закатанными по локоть рукавами. Она бросилась к Лаврику, схватила правой рукой ведро и затараторила:
– У меня все готово. У нас будет отличный суп с мясом и пшеном плюс чай с медом, плюс орехи, которые я просто обожаю.
– Сколько вам надо времени?
– Минут тридцать, – она говорила и наполняла кастрюлю водой, дольками мяса, засыпала пшеном. Все это она проделывала быстро, умело, привычно, как настоящая хозяйка. «Инопланетянка хорошо подготовлена к земной жизни», – подумал Лаврик и сказал, забирая пустой пистолет со стола:
– Пока вы готовите, я схожу на полянку, она в полукилометре отсюда, и подстрелю тройку рябчиков на дорогу. За полчаса вполне управлюсь. Жалко, что у вас закончились патроны. Мне было бы спокойнее, если бы у вас было чем защищаться в случае чего.
Олеся взяла пистолет из руки Лаврика, Достала откуда-то, как фокусница, новую полную обойму и вложила в оружие.
– Вы плохо обо мне думаете. Я профессионалка, у меня всегда кое-что остается в загашнике.
Она вернула заряженный пистолет на стол и вновь устремилась к печке. «Женщине все-таки больше идет готовить, чем стрелять», – подумал Лаврик, закинул за плечо тульскую двустволку, позвал Тихона и вышел из домика.
Тайга, тайга! Она чем-то похожа на медведя. Внешне добродушная, пушистая, всегда красивая и очень коварная. В любой момент, когда совсем не ждешь, может до смерти цапнуть. Отец Лаврика убил двадцать медведей. Последний вырвался из берлоги, как дьявольский дух. Не успел охотник нажать на спусковой крючок ружья, как остался без скальпа и с разорванной грудью.
Лаврик, отправляясь на близкую поляну за рябчиками, даже в дурном сне не мог представить, что с ним случится через двадцать минут. Сперва все шло прекрасно. Он скользил на широких лыжах по хрустящему снежному покрову.
Наст за последние дни скрепился морозом и легко держал собаку. Тихон почувствовал себя на работе. Хвост выпрямился, тело вытянулось, нос жадно сортировал запахи, толкаясь в снег, в деревья, в кустики. Наконец он взял след и умчался вперед, скрывшись из глаз. Лаврик сильно отталкивался палками. Через пять минут он лихо выкатил из уютных кедрачей. Перед ним широко раздвинулась белая просека в березовой роще, будто кто-то машинкой под корень выстриг здесь деревья. Для Воскобойниковых это была ферма, где разводились рябчики. Бывало, идешь, они «фыр» из травы, тяжело захлопают крыльями и уносят подальше тяжелое тело между деревьями. Когда семье надоедала лосятина, отец заходил на свою ферму и отстреливал рябчиков.
Много лет Лаврика не было на этой заветной полянке. Внешне она почти не изменилась, только кое-где из-под снега палочками торчали молодые березки. Еще два-три года и они закроют просеку. А пока по девственному снежному полю лежали от деревьев слева, откуда вставало солнце, теневые столбики и печатались неровные следы Тихона. Он метался из стороны в сторону, но упорно бежал вперед по просеке.
Несколько удивленный необычным поведением собаки – Тихон никогда не отбегал от хозяина так далеко, Лаврик торопился по следу, пока не выкатился к пропасти. Она была такой большой, что деревья внизу на дне виделись спичками с зелеными веточками. Когда смотришь сверху на эти спички, заходится холодом сердце. Ему хотелось оттолкнуться от края, раскинуть в стороны руки, как крылья, и полететь вниз. Он проделывал это много раз, когда прыгал с парашютом из самолета. Но теперь даже не подкатился к краю, а повернул направо, куда уходил след Тихона. Метров через двести пес вскочил на валун и гигантским прыжком перелетел на следующий. Охотник взошел на валун, скатился на снежную целину и сразу же почувствовал, что с грохотом летит вниз. Перед глазами замелькали белые, темные, желтые пятна. Все произошло так быстро, что он не успел даже испугаться. Падение было очень удачным. Он упал на выступ вместе со снегом. Свергнуться далеко вниз помешали лыжи. Они сломались над узкой щелью на выступе и защемили ноги. Лаврик освободил унты, снял огрызки лыж. Ненужные деревяшки бросил вниз, посмотрел, как они падали, ударяясь о выступы и отлетая от скалы. Останки лыж еще не достигли дна, когда он обернулся к стене и обомлел. В нише сидел скелет в истлевшей фуфайке. Сквозь лохмотья желтели кости. Череп был в шапке без ушей. Охотник приподнял шапку. Череп оказался маленьким и зеленым сверху. Было видно, что он принадлежал подростку. «Какой-то пацан свалился и погиб», – подумал Лаврик. Пошарил в кармане фуфайки, но ничего не нашел, кроме ржавого складного ножичка. В точности такой он сам носил в детстве, чтобы обстрагивать ветки и чинить карандаши. – Да, брат, не повезло нам! – сказал озадаченный охотник и погладил череп.
После этого посмотрел на каменную стену, которая возвышалась над ним. Она была до края высотой метра три, но такой гладкой, что нечего было думать взобраться по ней без альпинистского снаряжения. Ружье, нож и веревка не позволяли это сделать. Оставалось ждать чуда, которое могло его спасти, или вступить на путь скелета – замерзнуть. Тайга, как отцу, нанесла ему смертельный удар. Но Лаврик думал не о себе – о женщине, которую оставил в избушке. Что с ней будет, если он не вернется в избушку? В отчаянии нахлобучил шапку на череп и ударил кулаком в стену. Сверху посыпался снег. Охотник задрал голову и увидел Тихона. Тот заглядывал вниз. Увидев, что хозяин смотрит на него, вопросительно гавкнул.
– Иван Сусанин! Ты завел меня сюда, теперь выручай! – крикнул Лаврик собаке.
Пес еще раз гавкнул и тут же исчез, столкнув лапами ком снега. Ком упал и рассыпался на плече Лаврика. Прошло еще полчаса. Чтобы не замерзнуть, он приседал, сводил и сильно до хруста в суставах разводил руки в стороны, пока над ним не раздался осторожный тихий шум, снова посыпался снег. Охотник поднял лицо, отшатнулся и чуть не свалился с выступа в пропасть. Хотел снять ружье с плеча, но тут же раздумал. Стал смотреть на очень странного зверя, который разглядывал его маленькими человеческими и очень внимательными коричневыми глазками в белых кругах. Нос у него был широкий, плоский, как у обезьяны. Выпуклые красные губы растягивались в забавную улыбку, придающую заросшему рыжей шерстью лицу доброе выражение. Остроконечная, волосатая голова покачивалась с укором. Как ты, опытный охотник, залетел в такую простую ловушку?
Лаврик смущенно приподнял плечи. Он уже сам ругал себя за оплошность. Надо было внимательно смотреть под ноги и обогнуть хлипкий снежный наст. Здесь весной из лесочка собирались воды и, как по желобу, стекали в пропасть. На краю желоб расширялся, круто уходил вниз. Зимой он закрывался снегом и служил гибельной ловушкой для тупых охотников. Лоси, олени каким-то своим зверским чутьем ощущали опасность и никогда не проваливались. Даже Тихон перемахнул. Если бы Лаврик придержал себя секунду на валуне и подумал…
– Что ты смотришь на меня, как на чудо? Помоги лучше выбраться! – со злостью крикнул он.
Остроконечная голова исчезла. Охотник встревожился: куда подевался Рыжий? Неужели он обиделся и бросил его? Почему-то Лаврик в странном существе ощутил сородича. Наверху раздался сильный скрежещущий треск, как будто выламывался ствол дерева. Охотник удивленно слушал и вдруг замер от страха. Неужели странное существо вырывает сук, чтобы его столкнуть в пропасть! Он собрался втиснуться в нишу к скелету. Сверху никакой палкой не извлечь его оттуда. Тут он вспомнил о ружье, которое висело на спине. Он мог хорошо защититься. Хотел снять оружие, но тут же раздумал. Опустив руки и задрав голову, стал терпеливо ждать, что будет дальше.
Через пять минут на экране неба показалась голова Рыжего и верхушка березы. Она стала опускаться к Лаврику. Тот ухватился за дерево, потянул к себе, перевернул комлем вниз, срубил ножом сучья так, что они превратились в перекладины своеобразной лестницы. Дерево приставил к стене, толстым концом уперев в расщелину. И все-таки дерева не хватало, чтобы забраться на край пропасти. Лаврик посмотрел на существо, которое сверху наблюдало за ним, и подумал: «Если оно догадалось сломать дерево и опустить, оно догадается вытащить меня. Стоит только бросить ему конец веревки». Таежник никогда не ходит в тайгу без ружья, ножа и веревки. Свернутая пятиметровая веревка висела на поясе охотника. Снял ее, один конец бросил существу. Тот выдвинул мощную мохнатую руку и поймал. Охотник второй конец веревки обмотал вокруг пояса и крикнул наверх;
– Тащи меня!
Веревка напряглась. Лаврик почувствовал, как мощная сила стала поднимать его над пропастью. Он помогал этой силе, ступая с обрубленной ветки на ветку и цепляясь за ствол. Поднявшись на полтора метра, взглянул сверху на скелет и сказал ему:
– Прости, брат! Мне надо спасать живого человека. К тебе еще вернусь, достану тебя и придам земле, как положено по христианскому обычаю. А пока до свидания!
Больше охотник не думал о скелете подростка. Он взобрался на вершинку березы, оставалось одолеть еще полтора метра. Лаврик поднял руки и взлетел вверх. Перегнулся через край и пополз от пропасти.
Рыжий стоял в метрах десяти у валуна. Теперь охотник увидел его полностью. Это было громадное, густо заросшее существо. Могучие руки у него свисали до колен. Лаврик почему-то вспомнил гоголевского Вия. Тот выглядел таким же громадным. Но в отличие от страшного дьявола этот великан был добрым, человечным. Он спас Лаврика. Ему захотелось подойти и пожать мохнатую руку, но Рыжий бросил второй конец веревки и стал удаляться вдоль обрыва по следам Тихона, пока не исчез в глубокой лощине.
Охотник замотал веревку в кольцо, подцепил к поясу и побрел, проваливаясь в снег, обратно в избушку через березовый лес. Не успел он пройти метров пятьдесят, как вдруг откуда-то из-за куста выкатился Тихон. С радостным визгом набросился на хозяина, стал прыгать, стараясь лизнуть в нос, в щеку.
– Это ты привел помощь? – спросил Лаврик. В ответ пес взвыл протяжно и радостно закивал мордой, показывая зубы и вываливая набок розовый язык.
Оба заторопились к избушке. И тут удача, наконец, пришла к охотникам. Из-под снега стали шумно выныривать рябки. Лаврик едва успевал подстреливать. Вместо трех по замыслу он свалил целых пять. Шестому махнул рукой, когда тот уселся на ветку. Птица сорвалась и, хлопая крыльями, тяжело полетела между деревьями в сторону Белого пика.
- 7 -
В кедровом бору Тихон обогнул низкорослую кедрушку и снова пропал. Охотник разозлился. Что за худая собака, которая то и дело бросает хозяина? Надо псу хорошенько натрепать уши и отшлепать по хвосту. И тут мысли его оборвались. Он почувствовал острый сладковатый запах гари, как будто совсем недалеко что-то горело. Тревога забила сердце. «Неужели домик подожгли?» – подумал он и бросился вперед. Но глубокий снег не давал бежать. Лаврик упал лицом в сугроб, поднялся. Уже слышался треск горящего сухого дерева. Охотник поднялся, отцепил тушки от пояса, бросил. С оружием наперевес быстро пошел к своему домику. Тут наст оказался неожиданно прочным, и он зашагал, не проваливаясь. Впереди раздался истошный собачий лай, потом громом просквозила воздух дробная автоматная очередь. В ответ стеганули четыре пистолетных выстрела. Раздался нечеловеческий крик и стон. Кого-то ранила пуля.
Опасность выгребала чувства у Лаврика. Он превращался в биоробота с цепким изощренным умом, который хорошо анализировал и правильно решал. Ему нетрудно было понять, что произошло. Киллеры подожгли домик. Когда Олеся попыталась выбраться, открыли огонь из автомата. Жертве удалось ответить. Почему-то молчал Тихон. Неужели убили его?
Охотник выскочил к дому. Пробежал мимо трех трупов в белых халатах. Отметил, что каждый получил пулю в лоб и теперь в самой затейливой позе валялся на снегу. Один будто прилег на боку, неестественно разбросав ноги. Другой на спине, зажав щеки ладонями. Третий навалился грудью на снег и вытянул вперед правую руку с автоматом. Охотник бросился к горящему дому, выкрикивая: «Олеся! Олеся!» Навстречу вылетел из сенец Тихон и бросился к трупам, облаивая их. Лаврик через сенцы ворвался в комнату. Возле разбитого окна лежала полураздетая Олеся, сжимая в руках пистолет. Она была без сознания. Пламя прорывалось в комнату через окна. Охотник окутал женщину одеялом и вынес из дома, там положил на снег. Тихон оставил трупы, закрутился возле женщины, облизывая побелевшее лицо. Лаврик вернулся в дом, оттуда в окно выбросил рюкзак, комбинезон, валенки, ящик с продуктами, котелок. Забрал с печи еще горячую кастрюлю с супом, вынес на воздух. Оглянулся – дом жарко горел. Было невозможно погасить пламя. Когда подошел с кастрюлькой к Олесе, она уже сидела в снегах, согреваясь одеялом. Протянул кастрюлю:
– Твой суп еще не остыл. Хлебни, легче станет. И выше нос.
Она взяла кастрюлю, как кружку, приникла губами к жирной жидкости и втянула в себя. Легкий бугорок на высокой шее плавно заходил вверх-вниз. Отпив, протянула ополовиненную кастрюлю Лаврику. Тому очень понравился суп. Он сунул остатки Тихону:
– Питайся, плохой собак!
– Не ругай его. Он спас мне жизнь, – сказал Олеся, перебираясь в комбинезон и в валенки. – Костоломы подошли незаметно, подожгли дом со всех сторон. Я бы изжарилась, как яичница. Тихон набросился на гостей сзади. Они вскочили и шибанули по нему из автомата. Я удивляюсь, как не попали. Тут я увидела всех четверых. Трое стояли лицом к дому. Четвертый водил стволом по мелькающему среди деревьев Тихону.
– А где четвертый? – спросил Воскобойников.
– За уборной валяется. Наверное, уже хвост откинул.
Лаврик поднялся и пошел за уборную. Там сидел по грудь в снегу, привалясь к стволу дерева, смуглый широкоплечий мужчина с короткими волосами. Он был, как другие, в белом маскировочном халате, окровавленном на груди. Лаврик бросился к раненому, но в это время рядом раздался выстрел, пуля просвистела и впилась в лоб смуглому. Тот вздрогнул.
– Котик выключился! – прозвучал с усмешкой женский голос за спиной.
Охотник оглянулся и увидел Олесю с пистолетом. Лицо у нее было какое-то пустое, из глаз выглядывала холодная смерть.
– Его можно было спасти! – вскрикнул Лаврик, выпуская из рук тело, которое стало крениться на бок.
– Он ушлепал моего напарника, – сказала Олеся, пряча пистолет под одеяло, которое еще было на ней. Оба вернулись к дому, обходя убитых. Лаврик взглянул на раны и подивился меткости стрелка. Пули точно вошли между надбровными дугами. На такое способен только снайпер, прицел которого доведен до автоматизма. Серьезная ему встретилась инопланетянка.
Киллеры были экипированы очень хорошо. Горные желтые широкие лыжи из пластика. Меховые куртки, теплые брюки, толстые ботинки. Снаряжение самого малого вполне могло подойти Олесе. Охотник бесцеремонно раздел мужика, оставил его в нательном белье. К трупам у него никогда не было почтения. Он относился к останкам, как к бросовому материалу. Но когда Олеся предложила ему стащить убитых в дом и бросить в огонь, чтобы сгорели, он отказался:
– Ребята сознательно выбрали судьбу. Но у каждого из них есть родители, жена, дети. Живым важно предать погибших земле.
Женщина долго и очень странно смотрела на Лаврика. Глаза у нее снова стали пустыми. Такие были у трупов, которые валялись рядом в снегу. Хотелось подойти и закрыть ладонью веки Олеси. Она уловила мысли охотника, заулыбалась, залучилась и снова стала живой. Когда охотник поднес экипировку убитого киллера, отбросила одеяло и переоделась, но прежнюю одежду оставила себе.
– Возьму на память! – сказала она, сворачивая комбинезон и заталкивая в рюкзак, который тоже позаимствовала у одного из киллеров.
Самому Лаврику пришлось взять у другого киллера лыжи и ботинки, маскировочный халат, который оказался узковатым, но катиться в нем можно было. Унты положил в рюкзак на всякий случай.
Из погреба достал сумку с продуктами, сбегал в бор, подобрал тушки рябчиков. Пока возился с продуктами, Олеся приготовила все остальное к походу, так умело упаковала рюкзаки, что туда вошли даже тушки рябчиков, завернутые в пленки. Когда нужно было эти рюкзаки взваливать на плечи, она уставилась на догорающий охотничий дом.
– Что-нибудь забыли? – спросил озабоченно Лаврик.
– Лифчик сгорел, – вздохнула Олеся и сокрушенно погладила груди, которые слегка оттопыривали куртку.
На пригорке Лаврик с грустью взглянул вниз на пепелище. Это последнее, что оставалось от родителей, теперь оборвалась последняя физическая ниточка, связанная с прошлым. Ему стало больно, горло сжало. Впервые в жизни захотелось расплакаться. Он обнял шею Тихона и пробормотал ему в ухо:
– Не повезло нам!
Олеся положила руку на плечо охотнику и тихо сказала:
– Простите меня. Ворвалась в вашу жизнь и все переломала. Особенно жалко избушку. Может, я смогу восполнить вам потерю деньгами, когда вернемся в город?
Лаврик поднялся, стряхнул снег с колен, буркнул:
– Судьба привела меня к вам. Волей Всевышнего сгорел дом. Вы обратили внимание, в каком он был состоянии? Почти новенький и ухоженный, как будто хозяева только что ушли. Между тем отец погиб двадцать лет назад, мать сюда не заглядывала тридцать. Без постоянного присмотра любое здание за два-три года превращается в прах. Здесь, в Горной Шории, столько брошенных поселков в тайге. Мы будем проходить через них. Вы увидите, какими они стали без людей. В моем охотничьем доме много мистики. Ведь вы сами не знаете, как в нем оказались. Я не понимаю, почему меня, благополучного предпринимателя, сорвало, как листок ветром, и понесло в давно забытый мир детства, чтобы спасти вас, которую увидел впервые в жизни. У меня такое чувство, что дом терпеливо многие годы ждал нас, чтобы приютить.
Он скользнул взглядом по изумленным глазам инопланетянки, оттолкнулся палками и покатился в строй молоденьких елочек, за которыми темнел шорский музыкальный струнный инструмент. Здесь каждая горушка своими контурами походила то на острие ножа, то на перевернутую вверх днищем деревянную чашу, то на отшлифованный ветрами клык медведя. Образы горной природы разжигали воображение людей до легенд, сказаний. В памяти Лаврика зацепилась легенда о чачак-комузе, которую услышал от старого шорца. В стародавние времена в этих местах проживал дерзкий удачливый парень. Как пойдет в тайгу, так возами оттуда пушнину тащит. Но охотничьи трофеи не радовали его. Он мечтал одолеть других музыкантов игрой на чачак-комузе. Но бог не дал ему слуха. Сколько парень не тренькал, ни одного сносного звука не мог извлечь. Он так надоел своей какофонией в деревне, что близкие выгнали его в тайгу. Там играл-играл, пока не вызвал к себе горную деву. Она была в белом платье и с золотистыми волосами, выглядела очень красивой. Парень влюбился. Он решил посвятить себя девушке и разбил чачак-комуз. Осколки музыкального инструмента разлетелись в разные стороны, окаменели. Теперь они торчат по берегам реки, около которой играл бездарный, но влюбчивый музыкант. Самый высокий осколок стоял перед путешественниками. Надо было обогнуть его по склону и на другой стороне спуститься к реке.
Лаврик понимал: зимой они будут хорошо видны с вертолета. Поэтому надо идти под покровом ночи, а днем спокойно отсыпаться в сугробах. До вечера не потревожили их. Видимо, в экспедиции не разобрались в ситуации. Но завтра будет горячо. «Лишь бы они не пустили лыжников по следу», – подумал охотник. Ему не хотелось устилать свой путь трупами.