Подгорнов Сергей Елизарович родился в 1956 году в Анжеро-Судженске. Окончил Дальневосточный государственный университет. Работал в конструкторском бюро г. Владивостока. В 1987 году вернулся в Анжеро-Судженск, работал в городской газете, на стекольном заводе, в городском водоканале. Автор двух книг стихов и книги прозы. Публиковался в журналах «Огни Кузбасса», «День и ночь». Член Союза писателей России. Живет в Анжеро-Судженске.
1. Как Почивалов
попал в предатели
Над Асинском приплясывала и подвывала вьюга, какая, прямо сказать, редко даже в Сибири позволяет себе куражиться. Хотя, с другой стороны, это соответствовало времени, потому что середина февраля – это не середина июля, и если уж заметать – значит, на полную катушку заметать.
Однако совсем непонятным было другое: заваливало чудовищными по размерам хлопьями; заваливало с упорством целую неделю, и прогноз не обещал асинцам ничего утешительного еще дня на три точно. Откуда в небе набралось столько снега, объяснить не брался никто.
По утрам автомобили раздосадованных владельцев, напрягая вложенные в их моторы лошадиные силы и зарываясь колесами по самые крылья, неуклюже барахтались, стремясь выбраться с открытых стоянок на проезжую часть. По обе стороны от подъездов панельных и кирпичных пятиэтажек Гималаями дыбились кучи перелопаченного снега. Зато дворники – а в дворники здесь каждый год записываются исключительно старички пенсионеры – помолодели и окрепли. В последние дни они буквально приросли к лопатам и бессчетные часы проводили на свежем, полезном для организма воздухе, хотя радости от этого у них почему-то не замечалось.
Если центральные дороги и подъезды к пяти-этажкам еще худо-бедно чистились, то боковые, не столь важные улицы давно были отданы на откуп стихии. Жители частного сектора, измученные борьбой, хладнокровно наблюдали, как растут перед домами и гаражами исполинские сугробы. От дорожки, с упорством пробитой от крыльца до калитки и чуть дальше, через каких-нибудь двадцать минут не оставалось и следа.
Лютовал февраль, лютовал!
Вот и сегодня, когда небо на два слоя покрывали тучи, утро стремительно норовило перейти в вечер. Сумерки лепились над городом в тяжелый и беспросветный ком.
В этот буранный день Андрей Васильевич Почивалов возвращался с работы поздно и сильно не в духе. На то имелись очень веские причины. От остановки на Красноярской через переулок, где покатые серебряные барханы давно скрыли даже верхушки оград, и затем от дороги к крыльцу пробирался он как по воде – буйно взмахивая руками, а коленями расталкивая вязкий снег.
Добравшись, потопал на последней ступеньке, сбивая налипшие хлопья. Он был уже на веранде, а ветер все продолжал колотиться снаружи и швырять на крыльцо белый мусор. «Вот как метет, – подумал Почивалов. – Совсем зима озверела!»
Защелкнув дверь, он заглянул в крытый двор: есть ли на приступочке уголь в ведрах? Два из четырех ведер стояли пустые. С веранды шагнул в маленькую прихожую, где, кроме старого шкафа для верхней одежды и окна с видом на заваленный сугробами огород, ничего больше не было. Здесь он выгреб из-за шиворота горсть снега, стряхнул шапку прямо под ноги и вытер ладонью мокрое лицо.
Жилье, в котором обитали супруги Почиваловы, было неновым: дом построили за год до рождения Андрея Васильевича. Его и строили с прицелом на прибавление в семействе. Но прибавление на Андрее Васильевиче и закончилось, и когда пришла пора вступать в наследство, других претендентов на имущество, кроме него, не оказалось.
Для двух людей, чей возраст приближался к пенсионному, жилплощади хватало в самый раз. В доме была обширная кухня с побеленной кирпичной печкой, светлая комната в четыре окна и две спаленки. Со временем это все успело обветшать, и Почиваловы, поставив себе целью жить как полагается, несколько лет вели дорогостоящий ремонт. Однако ремонтники им попадались как на подбор, с популярной в Асинске халтурной жилкой, и если б не супруга Андрея Васильевича (она вела за ними неусыпный надзор), еще неизвестно, чем бы все закончилось. Только благодаря ее въедливости, ее понуканию и ругани умельцы выполнили то, что от них требовалось: снаружи утеплили стены толстыми листами поролона и обшили веселеньким желтым сайдингом, а внутри для тех же стен приспособили гипсокартон, пол застелили линолеумом. Вместо сгнивших оконных рам были вставлены стеклопакеты. Но главное, чем в первую очередь гордилась супруга: совершенно преобразили кладовку. Теперь там к стене был привинчен электрический титан на семьдесят литров, слева от него обосновался умывальник с раковиной, зеркалом и стеклянной полочкой. Полочку освоил узкий стакан с зубными щетками, возле которого болезненно скрючился мятый тюбик противокариесной пасты. Напротив утвердилась автоматическая стиральная машинка. Кроме того, один угол занимал унитаз, а другой – душевая кабина (для слива в огороде пришлось выкопать выгребную яму). Душным летним вечерком, скосив сорняки триммером или подвязав помидоры в тепличке, Андрей Васильевич любил забраться в кабину и, покряхтывая от удовольствия, лил на себя обжигающую воду. Ремонт, как легко заметить, супруги проделали добротный, и дом стал по-настоящему удобным для проживания.
Cправившись с молнией на отсыревшей куртке, Андрей Васильевич утвердил ее на плечиках, а шапку и шарф отправил на полку. После чего скинул зимние полусапожки, пошевелил пальцами в шерстяных носках, пригладил редкие волосы на голове и открыл дверь в кухню.
В кухне, скрытая под абажуром, горела лампочка. Мирно гудела печь, в ней потрескивал уголь и полешки. У порога встретила кошка – своя, привычная и рыжая, с белой грудкой. Выгнула спинку и, льстиво заглядывая в глаза, заурчала нечто обворожительное, затерлась о ноги. Наклонившись, Андрей Васильевич почесал ее за ухом.
Жена вздыхала и волновалась в темной комнате. Из телевизора неслась негромкая, терзающая душу музыка. Ее прерывали голоса.
– Ох, дон Альварес! Я умираю из-за вашего невнимания! – изнывала какая-то девица.
– Но почему? Почему?!
– Вчера, на вечере у Миранды, вы ни разу не взглянули на меня! Ну, зачем, зачем вы так со мной поступили?
Супруга Андрея Васильевича, женщина обворожительных размеров и, несмотря на крутость со строителями, очень впечатлительная, была без ума от бразильских и мексиканских сериалов.
Если б Латинской Америки вовсе не существовало на белом свете, ее бы обязательно следовало придумать. В том далеком мире, куда не залетают вьюги и где никогда не бывает даже минус двадцати, люди так вкусно, сочно и обстоятельно выясняли между собой отношения, что совсем непонятно было: в каких промежутках они успевают гонять футбольный мяч и отплясывать ламбаду? Лишь в этих правдивых сериалах, категорично утверждала супруга, можно встретить чувства столь необыкновенной силы, каких у наших местных, вечно хмурых и потрепанных мужиков, лгунов и пьяниц, нипочем не сыскать. Священное имя Вероники Кастро в доме произносилось с придыханием, и несладко пришлось бы тому, кто рискнул бы над этим посмеяться!
Слыша о чувствах необыкновенной силы, Почивалов отводил глаза и испытывал желание куда-нибудь улизнуть: понятно было, в чей огород камень. И хотя по сравнению с девяностыми латиноамериканские разборки запутанных отношений напрочь исчезли с центральных каналов, у запасливой супруги имелась большая коробка с громадным количеством дисков, а в них и мексиканская, и бразильская жизнь была представлена во всей полноте...
Кошка возле ног завопила, намекая, что теперь, когда она позволила себя приласкать, следует наполнить чем-нибудь миску.
– Перестань блажить, кому говорю! – строго прикрикнул Почивалов. – Ишь ты!
Кошка подумала и перестала.
– Хотел бы я знать, по какому праву ты первая начинаешь клянчить ужин?
Почивалов наклонился и отряхнул с брючины кошачью шерсть.
– Ну вот, не успел с работы прийти – и сразу ругаться!
В халате с крупными фиолетовыми цветами жена вплыла на кухню. Она была недовольна. Там, в телевизоре, кипела жизнь и любовь, дон Альварес, симпатичный мерзавец, опять нашел себе молоденькую доверчивую подружку. А здесь надо было исполнять постылый супружеский долг: включать кофейник, подогревать вчерашний борщ, накрывать на стол.
– Я не ругаюсь.
– Нет бы помолчать и вести себя поприличнее!
– Понимаю, сеньора, – Почивалов не сдержал раздражения, – вы только что из приличного общества! И какие там новости: Матильда с Клотильдой еще не закончили делить женихов?
– Очень смешно... Что так задержался?
– Дела.
– Там, от дороги, мои следы – совсем замело?
– Совсем. Еле пролез. Утром расчищу.
– Господи, что ж это такое? Не зима, а сущее наказанье. Вот столько же снега было, когда мы с тобой познакомились. Помнишь? Ужасная была зима! Все дороги завалены. Ты ко мне по сугробам бегал. И как только терпения хватало?
– Сейчас сам удивляюсь. Чего по дури не сделаешь...
– А я печку полчаса как затопила, сама недавно пришла.
– Как это – недавно? У вас же детишки простужены, в группах по пять человек осталось.
– Хоть пять, хоть один, а дожидаться надо, пока последнего не заберут: ребенка своим ходом домой не отправишь. И потом к Валентине заглянула.
– Зачем?
– Давно не была. – жена доставала кастрюлю из холодильника. – Посидели почаевничали.
– И что там у них?
– Будто не догадываешься!
– Семен Михалыч, что ли? Опять?
– Ну да, по новой запил. Третий день уже. – она сняла крышку с кастрюли и загремела ложками, отыскивая в ящике черпак. – Бедная Валька: достается же ей!
Андрей Васильевич переодевался в домашнее.
– Посмотри: хватит или добавить? – супруга черпаком наполняла пластиковый контейнер.
– Добавь еще.
Включив микроволновку, жена вернулась к холодильнику.
– А холодец будешь?
– Буду.
– И горчицу доставать?
– И горчицу доставай.
– Вот ведь может же не пить. До этого три недели – ни капли. И ничего, живой, не умер. Вальке тыщу раз уже говорила: закодируй ты его! Дождется, выгонят чертова алкаша с завода. Терпят, терпят, но – выгонят. Как он возле станка стоит, у меня в голове не укладывается! Ему пальцы когда-нибудь оторвет.
– Не оторвет. Семен – мужик толковый. Он пальцы куда попало не сунет. У него руки правильно растут, из нужного места. Уж кто-кто, а Семен стоит иных двух трезвенников. Есть у меня пара непьющих, я бы их хоть сегодня за ворота выставил, но замены пока не нахожу.
Андрей Васильевич насыпал в кошачью миску горсть «Китикэта». Кошка ткнулась в еду, захрустела.
– Ну конечно, конечно! Тебя послушать... С трезвенником деньги хотя бы из дома не пропадают. Я лучше соглашусь жить с безруким трезвен-ником, чем с рукастым алкашом!
– Поздно, милая! Права выбора ты уже лишилась.
– Не пойму, почему ты всегда оправдываешь пьяниц? Они мало треплют твои нервы на работе?
– Не мало. Но куда деваться? У некоторых включенный станок сразу навевает мысли о водке. Исторически так сложилось, по-другому нельзя.
– Прямо уж так – нельзя. Выходит, и нам в детский сад, к ребятишкам, под градусом являться допустимо?
– А что – это идея, стоит попробовать. У них жизнь впереди большая, долгая, надо ко всему вырабатывать привычки.
– Да ну тебя! Я с тобой серьезно...
– Дома пьет?
– Нет, бродяжничает где-то.
– Понятно. Если человек уходит в запой, значит, на то имеется причина. Очень веская причина! С Валькой жить на трезвую голову... Это ж не баба, а кактус в юбке, воткнет занозу и не поморщится. Она Семену в наказание: он, наверно, в детстве вел себя плохо, отца с матерью не слушал. Вальку в музее выставлять надо. Редкий экземпляр!
– Ты чего, чего несешь? – поразилась супруга. – Какая муха тебя укусила? В цехе неприятности? С Жидихановым, что ли, поцапался?
– Кто – я? Я никогда ни с кем не цапаюсь.
– Да ну? А со мной?
– Ты не в счет. – Почивалов мыл руки под краном, тщательно растирая ладони. – С этой глупой привычкой я расстался лет двадцать назад, когда работал в водоканале. Мы, помнится, разошлись во взглядах с механиком Малиновским, был такой. И так основательно разошлись, что разрисовали друг друга, как два художника. Красивая была картинка, когда мы с ним на планерке сидели! Так что цапаться – последнее дело. В вашем детском саду ты чем занимаешься?
– Как – чем? С детишками в группе вожусь!
– Нет, детишки – это потом, детишки – это между прочим. А главное что?
– Ты к чему клонишь?
– Главное: ты грызешь методистку. Сколько вы вместе работаете?
– Тридцать лет.
– Вот. Тридцать лет ты грызешь ее и грызешь. Юбилей как-никак, отметить надо!
– Ее угрызешь, та еще сучка!
– Не из-за тебя ли?
– Сразу такой к нам пришла! Ни одного мужика, бывало, мимо не пропустит, самого завалящего подберет! И ведь как все обернулось: смолоду была – пробы негде ставить, а сейчас оказалась замечательная труженица!
– А эта бедная женщина с желтыми волосами обнажает длинные зубы и грызет тебя. Слушай, в честь юбилея подари ей вставную челюсть. Типа запаски.
– Пусть она всякую дурь с меня не требует. То уголок «Мы любим город» оформи – это для трехлеток! А то родителей заранее обзвони, узнай, у кого ребенок болеет. Надоела своими придирками! Сегодня вот опять...
О методистке супруга могла рассказывать часами. Андрей Васильевич сразу это прекратил:
– Консенсус надо искать. Кон-сен-сус! Все беды, где бы они ни происходили, возникают исключительно от скандалистов, оттого что они, как ты говоришь, цапаются. А цапаться не надо, нехорошо это – цапаться. У нас на производстве спокойней меня никого нет. Если до сих пор в нашем цехе все крутится – это исключительно благодаря моей выдержке.
Жена поджала губы, но промолчать не смогла:
– Вот только на зарплате твоя выдержка не отражается!
– Конечно, не отражается. Если бы все как надо отражалось, мы бы всем обществом давно увязли в бардаке. А так – в молодости вкалываешь больше, а получаешь меньше. В старости –наоборот.
– Тогда почему тебе сейчас не платят больше?
– Это выше моих сил! – закричал в комнате то ли Хулио, то ли Хозе.
Супруга напряглась. Она разрывалась между некормленым мужем и чьим-то темпераментным любовником.
– Так почему тебе не платят больше?
– Потому что я еще молодой, – сказал Почивалов.
Микроволновка отключилась. Почивалова сняла крышку с контейнера. На кухне вкусно запахло горячим борщом. Холодец, выложенный на блюдце и нарезанный кубиками, уже занял место в центре стола. Борщ был перелит в тарелку и заправлен майонезом. Зашумел, распаляясь, электрический чайник.
И тут Почивалов наконец-то признался:
– Сегодня в суд ездил.
– Пиломатериал, что ли, отвозил? Ремонт там затеяли?
– Какой, к черту, пиломатериал! Суд был назначен, судили меня.
– Судили?
Жена оглядела Почивалова и подозрительно втянула носом воздух. От мужа не пахло.
– Что значит – судили?
– То и значит. Не знаешь, что ли, как судят?
– Что ты такое говоришь! Откуда мне знать?
– Тогда у тебя все еще впереди. – он обмазал горчицей кусок дрожащего холодца. – Судили обыкновенно. Судья спрашивает: вину признаете? Я говорю: признаю – куда ж деваться? Паспорт мой посмотрела, зачитала бумагу и объявляет: виновен!
Крупные женщины легче пугаются. Страх охватывает их сразу, целиком. Лицо жены сделалось как у этой... у донны Лусии, в сорок восьмой серии.
– Господи боже мой! Андрюша, неужто за руку поймали? – она прикрыла ладонью рот.
– Нет. Пока в эту сторону поползновений не было.
– Тогда ничего не понимаю. За что судили-то?
– В двух словах не объяснишь.
– Да не томи ты – выкладывай!
– Ладно, слушай...
Работал Почивалов на деревообрабатывающем предприятии «Алмаз». Проще говоря – на лесопилке, куда лесовозы свозили поваленные вокруг Асинска ели и сосны. Восьмой год числился мастером распиловочного цеха. Еще мебельное производство небольшое было. А вся эта канитель, которая привела к судебному процессу, началась пару лет назад.
Зашел тогда к нему в кабинетик, увешанный по стенам грязноватыми графиками и таблицами, хозяин фирмы Жидиханов и – невинно так:
– У нас кто-то должен отвечать за гражданскую оборону. Я остановился на тебе.
Был понедельник. Андрей Васильевич занимался раскладкой работ на предстоящую неделю: заносил цифры в клетки, суммировал, перечеркивал, умножал. Все как обычно. Тайга, дико раскинутая вокруг Асинска, в своем естественном виде приносила пользу людям слишком невразумительно – ну, там грибы, ягоды, шишки кедровые. Цех Андрея Васильевича перерабатывал ее в конкретный тес и плаху.
Почивалов составлял план и вник не сразу.
– Почему на мне?
– Кто-то должен быть ответственным – так полагается. Ты человек серьезный, никому, кроме тебя, доверить не могу. Однако учти: никаких денег на это дело не жди. Никаких!
– Как это?
– Я ни рубля не дам.
За стенкой с воем распускалось на плахи очередное бревно. Поэтому говорили слегка на повышенных тонах, словно через минуту собирались расплеваться и перейти на кулаки.
– Погоди, Сергеич, погоди. Я вот наметил стайку летом отремонтировать: фундамент подправить, пол заменить. Начал прикидывать: цемент нужен? Нужен. Щебенка нужна? Нужна. А еще плаха обрезная, брус.
– Зачем ты мне про стайку рассказываешь?
– Так ведь даже для ремонта стайки финансы требуются. А ты хочешь, чтобы я гражданскую оборону без копейки поднял!
– Ты мне мозги своей дурью не забивай! Деньги ему... Умерь аппетит! Это, так сказать, теперь твоя общественная нагрузка. Будешь в обеденный перерыв крепить наши рубежи.
– А как крепить-то?
– А вот как хочешь, так и крепи.
– С таким подходом обороноспособность нашего предприятия, должен прямо сказать, не улучшится.
– Тебя это волнует?
– Ну... как только что принявшего назначение – да, волнует.
– Почивалов, ты где живешь? Мы ведь как к войне готовимся – бумажки пишем! Бумажку – туда, бумажку – сюда, отчетик какой-нибудь состряпать. А когда до дела доходит, выясняется: одна винтовка на троих...
– Но почему?
– Судьба у нас такая. А против судьбы не попрешь. И потом, тебе какая разница: портфелем больше, портфелем меньше?
– Да, но я гражданскую оборону понимаю так. К примеру, газовая атака. Коллектив обязан знать, куда отступать, где окапываться – у каждого свой маневр.
– Ты мне партизанщину тут, понимаешь, не разводи. Будешь числиться – и ладно.
– А если кто с проверкой явится?
– Вот на случай проверки тебя и записываю.
– Стоп-стоп! А скажи-ка мне: как до этого было? Ведь кто-то до меня гражданскую оборону вел?
– Ну, вел. Черенев, экономист.
– Так пусть он и дальше ведет!
– Не будет он дальше вести. Закончилась его гражданская оборона. Выгоняю к чертовой матери. Он, сволочь, ноутбук конторский пропил. Захожу к нему – нет ноутбука!
Нельзя сказать, чтобы жизнь Андрея Васильевича после этого как-нибудь изменилась. В обеденный перерыв он съедал принесенную с собой пайку: пару холодных котлет, жареную картошку, иногда – бигус. Затем пил чай с булочкой. И никакой гражданской обороны. Все имущество ее состояло из трех запыленных противогазов, которые Черенев, судя по всему, не сумел обменять на водку. Да и не спасли бы три противогаза сотрудников «Алмаза»: в них все головы сразу не всунешь. Подразумевалось, видимо, что в случае химической атаки работники лесопилки рванут в леса, залягут под кустами, а там свежий природный воздух окажет на отравляющие газы очистительное действие. Отдышавшись под елками, возвращаться уже не имело смысла, а можно было совершать на врагов партизанские набеги. Такое заключение сделал Андрей Васильевич, глядя на очкастые противогазные морды.
За два года рубежи лесопилки не сильно окрепли. Но и ничуть не ослабли.
А на прошлой неделе прямо посреди зимы грянул гром: приехал майор из МЧС! Оставив машину за территорией, он вошел в распахнутые ворота, огляделся и проследовал прямо к Жидиханову. Через десять минут общения владелец фирмы куда-то торопливо укатил, а майор внезапно возник в каморке Андрея Васильевича. Для составления полной картины гражданской обороны на объекте ООО «Алмаз», как сразу обозначил он цель своего появления. Погоны на его плечах вздымались словно крылья.
– Ох, господи! – выдохнула натянутая как струна супруга.
– Ты погоди. Устроился напротив и сразу давай выпытывать: «Имеется ли у вас бомбоубежище?» Я отвечаю четко, по-военному: «На вверенном мне объекте такой факт не зафиксирован». – «А почему? Если война? Если, к примеру, бомбить начнут?» – «В ямках спрячемся». – «Не спрячетесь, теперь не 41-й и бомбы не те». И говорит так, будто самолеты уже летят на лесопилку. «С бомбами – я согласен, но у нас мирное производство, у нас переработка леса: брус, плаху делаем, тес обрезной». – «Когда бомба на голову валится, она не спрашивает, чего вы тут перерабатываете, ей это второстепенно. Она вместе с брусом вас и зароет! Почему не заключили договор с предприятиями, которые оказались предусмотрительными? Они в случае чего под землей укроются, вот и вы бы к ним – под землю. Вместе переждете: подвинутся, не белая кость». – «А эти убежища – у кого они есть? Я что-то про них ничего не слышал». – «У кого надо – у того есть! Так. Идем дальше: эвакуационная комиссия приказом утверждена? Ах, ее даже не выбирали! А должностные лица имеют знания по гражданской обороне? Нет? Почему не обучены? Покажите-ка мне теперь учебно-материальную базу, которую вы обязаны поддерживать в рабочем состоянии. Ка-ак, и базу тоже не имеете?!»
Верная супруга с ужасом глядела на мужа:
– Но ты пробовал как-нибудь отбиться?
– Это от врагов можно как-нибудь отбиться, а от майора МЧС – не тот случай. После всего этого «План гражданской обороны» потребовал. А какой, к черту, «План», если его отродясь не бывало? Черенев, поганец, за семь лет не придумал, как обороняться. И тут майор прямо взвился! Начал бегать по кабинету, кулаком трясти. «Да вы что! – кричит. – Рехнулись? Телевизор не смотрите? Не сегодня завтра заваруха начнется! А вы? Вы знаете, чем это попахивает? Вы только что, на моих глазах, свой объект предали!» И статью уголовную называет: от года до трех. «Вы, – орет, – ни к чему не готовы! Вот приблизилась линия фронта, вот взяли вас в кольцо диверсионно-разведывательные группы. Обложили, как сусликов в норе. За что хвататься начнете? Пустили газы: аммиак, синильную кислоту, фосген. И все – на ООО «Алмаз». А у вас «Плана» – нет, бомбоубежища – нет, противогазов – нет, индивидуальных аптечек – нет. Раненые, ваши товарищи, по территории ползают, а раны обработать нечем!»
Супруга попыталась что-то сказать, но лишь судорожно сглотнула.
– Очень живо все обрисовал: гарь, воронки, товарищей в лужах крови!
– Подожди. Если тебе денег ни на что не дали, какой может быть с тебя спрос? Пусть враги к Жидиханову и обращаются. А майор – тем более!
– Ты ничего не понимаешь. На то он и майор, чтоб в наши денежные дела не вникать. У них, у военных, свои представления о гражданской обороне. Даже если на лесопилке полная разруха и мы вообще без денег загибаемся, ему главное – чтобы противогазы в наличии имелись.
Борщ в тарелке покрылся холодной пленкой. А пурга, притихшая было, опять заколотилась в окно.
– «Кое на что, – закруглил майор, – мог бы глаза закрыть, но на отсутствие «Плана» не закрою. Что от наказания увильнете – не надейтесь даже!»
– И что теперь?
– Что-что... Как ни крути, а я кругом виноват.
– Но почему именно ты?
– Всегда кто-то должен быть крайним. На этот раз за мной никого уже нет. Майор составил акт, я в нем расписался. А вчера позвонили, сказали, что утром надо явиться в суд, будет слушаться мое дело в четвертом участке.
В комнате раздался визг отчаянно тормозящих колес и глухой удар.
– Ах, дон Альварес! – нервно закричал женский голос. – Вы убиты?
Словно огромный букет фиолетовых цветов, Почивалова метнулась туда. Грянули два пистолетных выстрела, следом крик и затихающий стон.
– Вы живы, живы!..
попал в предатели
Над Асинском приплясывала и подвывала вьюга, какая, прямо сказать, редко даже в Сибири позволяет себе куражиться. Хотя, с другой стороны, это соответствовало времени, потому что середина февраля – это не середина июля, и если уж заметать – значит, на полную катушку заметать.
Однако совсем непонятным было другое: заваливало чудовищными по размерам хлопьями; заваливало с упорством целую неделю, и прогноз не обещал асинцам ничего утешительного еще дня на три точно. Откуда в небе набралось столько снега, объяснить не брался никто.
По утрам автомобили раздосадованных владельцев, напрягая вложенные в их моторы лошадиные силы и зарываясь колесами по самые крылья, неуклюже барахтались, стремясь выбраться с открытых стоянок на проезжую часть. По обе стороны от подъездов панельных и кирпичных пятиэтажек Гималаями дыбились кучи перелопаченного снега. Зато дворники – а в дворники здесь каждый год записываются исключительно старички пенсионеры – помолодели и окрепли. В последние дни они буквально приросли к лопатам и бессчетные часы проводили на свежем, полезном для организма воздухе, хотя радости от этого у них почему-то не замечалось.
Если центральные дороги и подъезды к пяти-этажкам еще худо-бедно чистились, то боковые, не столь важные улицы давно были отданы на откуп стихии. Жители частного сектора, измученные борьбой, хладнокровно наблюдали, как растут перед домами и гаражами исполинские сугробы. От дорожки, с упорством пробитой от крыльца до калитки и чуть дальше, через каких-нибудь двадцать минут не оставалось и следа.
Лютовал февраль, лютовал!
Вот и сегодня, когда небо на два слоя покрывали тучи, утро стремительно норовило перейти в вечер. Сумерки лепились над городом в тяжелый и беспросветный ком.
В этот буранный день Андрей Васильевич Почивалов возвращался с работы поздно и сильно не в духе. На то имелись очень веские причины. От остановки на Красноярской через переулок, где покатые серебряные барханы давно скрыли даже верхушки оград, и затем от дороги к крыльцу пробирался он как по воде – буйно взмахивая руками, а коленями расталкивая вязкий снег.
Добравшись, потопал на последней ступеньке, сбивая налипшие хлопья. Он был уже на веранде, а ветер все продолжал колотиться снаружи и швырять на крыльцо белый мусор. «Вот как метет, – подумал Почивалов. – Совсем зима озверела!»
Защелкнув дверь, он заглянул в крытый двор: есть ли на приступочке уголь в ведрах? Два из четырех ведер стояли пустые. С веранды шагнул в маленькую прихожую, где, кроме старого шкафа для верхней одежды и окна с видом на заваленный сугробами огород, ничего больше не было. Здесь он выгреб из-за шиворота горсть снега, стряхнул шапку прямо под ноги и вытер ладонью мокрое лицо.
Жилье, в котором обитали супруги Почиваловы, было неновым: дом построили за год до рождения Андрея Васильевича. Его и строили с прицелом на прибавление в семействе. Но прибавление на Андрее Васильевиче и закончилось, и когда пришла пора вступать в наследство, других претендентов на имущество, кроме него, не оказалось.
Для двух людей, чей возраст приближался к пенсионному, жилплощади хватало в самый раз. В доме была обширная кухня с побеленной кирпичной печкой, светлая комната в четыре окна и две спаленки. Со временем это все успело обветшать, и Почиваловы, поставив себе целью жить как полагается, несколько лет вели дорогостоящий ремонт. Однако ремонтники им попадались как на подбор, с популярной в Асинске халтурной жилкой, и если б не супруга Андрея Васильевича (она вела за ними неусыпный надзор), еще неизвестно, чем бы все закончилось. Только благодаря ее въедливости, ее понуканию и ругани умельцы выполнили то, что от них требовалось: снаружи утеплили стены толстыми листами поролона и обшили веселеньким желтым сайдингом, а внутри для тех же стен приспособили гипсокартон, пол застелили линолеумом. Вместо сгнивших оконных рам были вставлены стеклопакеты. Но главное, чем в первую очередь гордилась супруга: совершенно преобразили кладовку. Теперь там к стене был привинчен электрический титан на семьдесят литров, слева от него обосновался умывальник с раковиной, зеркалом и стеклянной полочкой. Полочку освоил узкий стакан с зубными щетками, возле которого болезненно скрючился мятый тюбик противокариесной пасты. Напротив утвердилась автоматическая стиральная машинка. Кроме того, один угол занимал унитаз, а другой – душевая кабина (для слива в огороде пришлось выкопать выгребную яму). Душным летним вечерком, скосив сорняки триммером или подвязав помидоры в тепличке, Андрей Васильевич любил забраться в кабину и, покряхтывая от удовольствия, лил на себя обжигающую воду. Ремонт, как легко заметить, супруги проделали добротный, и дом стал по-настоящему удобным для проживания.
Cправившись с молнией на отсыревшей куртке, Андрей Васильевич утвердил ее на плечиках, а шапку и шарф отправил на полку. После чего скинул зимние полусапожки, пошевелил пальцами в шерстяных носках, пригладил редкие волосы на голове и открыл дверь в кухню.
В кухне, скрытая под абажуром, горела лампочка. Мирно гудела печь, в ней потрескивал уголь и полешки. У порога встретила кошка – своя, привычная и рыжая, с белой грудкой. Выгнула спинку и, льстиво заглядывая в глаза, заурчала нечто обворожительное, затерлась о ноги. Наклонившись, Андрей Васильевич почесал ее за ухом.
Жена вздыхала и волновалась в темной комнате. Из телевизора неслась негромкая, терзающая душу музыка. Ее прерывали голоса.
– Ох, дон Альварес! Я умираю из-за вашего невнимания! – изнывала какая-то девица.
– Но почему? Почему?!
– Вчера, на вечере у Миранды, вы ни разу не взглянули на меня! Ну, зачем, зачем вы так со мной поступили?
Супруга Андрея Васильевича, женщина обворожительных размеров и, несмотря на крутость со строителями, очень впечатлительная, была без ума от бразильских и мексиканских сериалов.
Если б Латинской Америки вовсе не существовало на белом свете, ее бы обязательно следовало придумать. В том далеком мире, куда не залетают вьюги и где никогда не бывает даже минус двадцати, люди так вкусно, сочно и обстоятельно выясняли между собой отношения, что совсем непонятно было: в каких промежутках они успевают гонять футбольный мяч и отплясывать ламбаду? Лишь в этих правдивых сериалах, категорично утверждала супруга, можно встретить чувства столь необыкновенной силы, каких у наших местных, вечно хмурых и потрепанных мужиков, лгунов и пьяниц, нипочем не сыскать. Священное имя Вероники Кастро в доме произносилось с придыханием, и несладко пришлось бы тому, кто рискнул бы над этим посмеяться!
Слыша о чувствах необыкновенной силы, Почивалов отводил глаза и испытывал желание куда-нибудь улизнуть: понятно было, в чей огород камень. И хотя по сравнению с девяностыми латиноамериканские разборки запутанных отношений напрочь исчезли с центральных каналов, у запасливой супруги имелась большая коробка с громадным количеством дисков, а в них и мексиканская, и бразильская жизнь была представлена во всей полноте...
Кошка возле ног завопила, намекая, что теперь, когда она позволила себя приласкать, следует наполнить чем-нибудь миску.
– Перестань блажить, кому говорю! – строго прикрикнул Почивалов. – Ишь ты!
Кошка подумала и перестала.
– Хотел бы я знать, по какому праву ты первая начинаешь клянчить ужин?
Почивалов наклонился и отряхнул с брючины кошачью шерсть.
– Ну вот, не успел с работы прийти – и сразу ругаться!
В халате с крупными фиолетовыми цветами жена вплыла на кухню. Она была недовольна. Там, в телевизоре, кипела жизнь и любовь, дон Альварес, симпатичный мерзавец, опять нашел себе молоденькую доверчивую подружку. А здесь надо было исполнять постылый супружеский долг: включать кофейник, подогревать вчерашний борщ, накрывать на стол.
– Я не ругаюсь.
– Нет бы помолчать и вести себя поприличнее!
– Понимаю, сеньора, – Почивалов не сдержал раздражения, – вы только что из приличного общества! И какие там новости: Матильда с Клотильдой еще не закончили делить женихов?
– Очень смешно... Что так задержался?
– Дела.
– Там, от дороги, мои следы – совсем замело?
– Совсем. Еле пролез. Утром расчищу.
– Господи, что ж это такое? Не зима, а сущее наказанье. Вот столько же снега было, когда мы с тобой познакомились. Помнишь? Ужасная была зима! Все дороги завалены. Ты ко мне по сугробам бегал. И как только терпения хватало?
– Сейчас сам удивляюсь. Чего по дури не сделаешь...
– А я печку полчаса как затопила, сама недавно пришла.
– Как это – недавно? У вас же детишки простужены, в группах по пять человек осталось.
– Хоть пять, хоть один, а дожидаться надо, пока последнего не заберут: ребенка своим ходом домой не отправишь. И потом к Валентине заглянула.
– Зачем?
– Давно не была. – жена доставала кастрюлю из холодильника. – Посидели почаевничали.
– И что там у них?
– Будто не догадываешься!
– Семен Михалыч, что ли? Опять?
– Ну да, по новой запил. Третий день уже. – она сняла крышку с кастрюли и загремела ложками, отыскивая в ящике черпак. – Бедная Валька: достается же ей!
Андрей Васильевич переодевался в домашнее.
– Посмотри: хватит или добавить? – супруга черпаком наполняла пластиковый контейнер.
– Добавь еще.
Включив микроволновку, жена вернулась к холодильнику.
– А холодец будешь?
– Буду.
– И горчицу доставать?
– И горчицу доставай.
– Вот ведь может же не пить. До этого три недели – ни капли. И ничего, живой, не умер. Вальке тыщу раз уже говорила: закодируй ты его! Дождется, выгонят чертова алкаша с завода. Терпят, терпят, но – выгонят. Как он возле станка стоит, у меня в голове не укладывается! Ему пальцы когда-нибудь оторвет.
– Не оторвет. Семен – мужик толковый. Он пальцы куда попало не сунет. У него руки правильно растут, из нужного места. Уж кто-кто, а Семен стоит иных двух трезвенников. Есть у меня пара непьющих, я бы их хоть сегодня за ворота выставил, но замены пока не нахожу.
Андрей Васильевич насыпал в кошачью миску горсть «Китикэта». Кошка ткнулась в еду, захрустела.
– Ну конечно, конечно! Тебя послушать... С трезвенником деньги хотя бы из дома не пропадают. Я лучше соглашусь жить с безруким трезвен-ником, чем с рукастым алкашом!
– Поздно, милая! Права выбора ты уже лишилась.
– Не пойму, почему ты всегда оправдываешь пьяниц? Они мало треплют твои нервы на работе?
– Не мало. Но куда деваться? У некоторых включенный станок сразу навевает мысли о водке. Исторически так сложилось, по-другому нельзя.
– Прямо уж так – нельзя. Выходит, и нам в детский сад, к ребятишкам, под градусом являться допустимо?
– А что – это идея, стоит попробовать. У них жизнь впереди большая, долгая, надо ко всему вырабатывать привычки.
– Да ну тебя! Я с тобой серьезно...
– Дома пьет?
– Нет, бродяжничает где-то.
– Понятно. Если человек уходит в запой, значит, на то имеется причина. Очень веская причина! С Валькой жить на трезвую голову... Это ж не баба, а кактус в юбке, воткнет занозу и не поморщится. Она Семену в наказание: он, наверно, в детстве вел себя плохо, отца с матерью не слушал. Вальку в музее выставлять надо. Редкий экземпляр!
– Ты чего, чего несешь? – поразилась супруга. – Какая муха тебя укусила? В цехе неприятности? С Жидихановым, что ли, поцапался?
– Кто – я? Я никогда ни с кем не цапаюсь.
– Да ну? А со мной?
– Ты не в счет. – Почивалов мыл руки под краном, тщательно растирая ладони. – С этой глупой привычкой я расстался лет двадцать назад, когда работал в водоканале. Мы, помнится, разошлись во взглядах с механиком Малиновским, был такой. И так основательно разошлись, что разрисовали друг друга, как два художника. Красивая была картинка, когда мы с ним на планерке сидели! Так что цапаться – последнее дело. В вашем детском саду ты чем занимаешься?
– Как – чем? С детишками в группе вожусь!
– Нет, детишки – это потом, детишки – это между прочим. А главное что?
– Ты к чему клонишь?
– Главное: ты грызешь методистку. Сколько вы вместе работаете?
– Тридцать лет.
– Вот. Тридцать лет ты грызешь ее и грызешь. Юбилей как-никак, отметить надо!
– Ее угрызешь, та еще сучка!
– Не из-за тебя ли?
– Сразу такой к нам пришла! Ни одного мужика, бывало, мимо не пропустит, самого завалящего подберет! И ведь как все обернулось: смолоду была – пробы негде ставить, а сейчас оказалась замечательная труженица!
– А эта бедная женщина с желтыми волосами обнажает длинные зубы и грызет тебя. Слушай, в честь юбилея подари ей вставную челюсть. Типа запаски.
– Пусть она всякую дурь с меня не требует. То уголок «Мы любим город» оформи – это для трехлеток! А то родителей заранее обзвони, узнай, у кого ребенок болеет. Надоела своими придирками! Сегодня вот опять...
О методистке супруга могла рассказывать часами. Андрей Васильевич сразу это прекратил:
– Консенсус надо искать. Кон-сен-сус! Все беды, где бы они ни происходили, возникают исключительно от скандалистов, оттого что они, как ты говоришь, цапаются. А цапаться не надо, нехорошо это – цапаться. У нас на производстве спокойней меня никого нет. Если до сих пор в нашем цехе все крутится – это исключительно благодаря моей выдержке.
Жена поджала губы, но промолчать не смогла:
– Вот только на зарплате твоя выдержка не отражается!
– Конечно, не отражается. Если бы все как надо отражалось, мы бы всем обществом давно увязли в бардаке. А так – в молодости вкалываешь больше, а получаешь меньше. В старости –наоборот.
– Тогда почему тебе сейчас не платят больше?
– Это выше моих сил! – закричал в комнате то ли Хулио, то ли Хозе.
Супруга напряглась. Она разрывалась между некормленым мужем и чьим-то темпераментным любовником.
– Так почему тебе не платят больше?
– Потому что я еще молодой, – сказал Почивалов.
Микроволновка отключилась. Почивалова сняла крышку с контейнера. На кухне вкусно запахло горячим борщом. Холодец, выложенный на блюдце и нарезанный кубиками, уже занял место в центре стола. Борщ был перелит в тарелку и заправлен майонезом. Зашумел, распаляясь, электрический чайник.
И тут Почивалов наконец-то признался:
– Сегодня в суд ездил.
– Пиломатериал, что ли, отвозил? Ремонт там затеяли?
– Какой, к черту, пиломатериал! Суд был назначен, судили меня.
– Судили?
Жена оглядела Почивалова и подозрительно втянула носом воздух. От мужа не пахло.
– Что значит – судили?
– То и значит. Не знаешь, что ли, как судят?
– Что ты такое говоришь! Откуда мне знать?
– Тогда у тебя все еще впереди. – он обмазал горчицей кусок дрожащего холодца. – Судили обыкновенно. Судья спрашивает: вину признаете? Я говорю: признаю – куда ж деваться? Паспорт мой посмотрела, зачитала бумагу и объявляет: виновен!
Крупные женщины легче пугаются. Страх охватывает их сразу, целиком. Лицо жены сделалось как у этой... у донны Лусии, в сорок восьмой серии.
– Господи боже мой! Андрюша, неужто за руку поймали? – она прикрыла ладонью рот.
– Нет. Пока в эту сторону поползновений не было.
– Тогда ничего не понимаю. За что судили-то?
– В двух словах не объяснишь.
– Да не томи ты – выкладывай!
– Ладно, слушай...
Работал Почивалов на деревообрабатывающем предприятии «Алмаз». Проще говоря – на лесопилке, куда лесовозы свозили поваленные вокруг Асинска ели и сосны. Восьмой год числился мастером распиловочного цеха. Еще мебельное производство небольшое было. А вся эта канитель, которая привела к судебному процессу, началась пару лет назад.
Зашел тогда к нему в кабинетик, увешанный по стенам грязноватыми графиками и таблицами, хозяин фирмы Жидиханов и – невинно так:
– У нас кто-то должен отвечать за гражданскую оборону. Я остановился на тебе.
Был понедельник. Андрей Васильевич занимался раскладкой работ на предстоящую неделю: заносил цифры в клетки, суммировал, перечеркивал, умножал. Все как обычно. Тайга, дико раскинутая вокруг Асинска, в своем естественном виде приносила пользу людям слишком невразумительно – ну, там грибы, ягоды, шишки кедровые. Цех Андрея Васильевича перерабатывал ее в конкретный тес и плаху.
Почивалов составлял план и вник не сразу.
– Почему на мне?
– Кто-то должен быть ответственным – так полагается. Ты человек серьезный, никому, кроме тебя, доверить не могу. Однако учти: никаких денег на это дело не жди. Никаких!
– Как это?
– Я ни рубля не дам.
За стенкой с воем распускалось на плахи очередное бревно. Поэтому говорили слегка на повышенных тонах, словно через минуту собирались расплеваться и перейти на кулаки.
– Погоди, Сергеич, погоди. Я вот наметил стайку летом отремонтировать: фундамент подправить, пол заменить. Начал прикидывать: цемент нужен? Нужен. Щебенка нужна? Нужна. А еще плаха обрезная, брус.
– Зачем ты мне про стайку рассказываешь?
– Так ведь даже для ремонта стайки финансы требуются. А ты хочешь, чтобы я гражданскую оборону без копейки поднял!
– Ты мне мозги своей дурью не забивай! Деньги ему... Умерь аппетит! Это, так сказать, теперь твоя общественная нагрузка. Будешь в обеденный перерыв крепить наши рубежи.
– А как крепить-то?
– А вот как хочешь, так и крепи.
– С таким подходом обороноспособность нашего предприятия, должен прямо сказать, не улучшится.
– Тебя это волнует?
– Ну... как только что принявшего назначение – да, волнует.
– Почивалов, ты где живешь? Мы ведь как к войне готовимся – бумажки пишем! Бумажку – туда, бумажку – сюда, отчетик какой-нибудь состряпать. А когда до дела доходит, выясняется: одна винтовка на троих...
– Но почему?
– Судьба у нас такая. А против судьбы не попрешь. И потом, тебе какая разница: портфелем больше, портфелем меньше?
– Да, но я гражданскую оборону понимаю так. К примеру, газовая атака. Коллектив обязан знать, куда отступать, где окапываться – у каждого свой маневр.
– Ты мне партизанщину тут, понимаешь, не разводи. Будешь числиться – и ладно.
– А если кто с проверкой явится?
– Вот на случай проверки тебя и записываю.
– Стоп-стоп! А скажи-ка мне: как до этого было? Ведь кто-то до меня гражданскую оборону вел?
– Ну, вел. Черенев, экономист.
– Так пусть он и дальше ведет!
– Не будет он дальше вести. Закончилась его гражданская оборона. Выгоняю к чертовой матери. Он, сволочь, ноутбук конторский пропил. Захожу к нему – нет ноутбука!
Нельзя сказать, чтобы жизнь Андрея Васильевича после этого как-нибудь изменилась. В обеденный перерыв он съедал принесенную с собой пайку: пару холодных котлет, жареную картошку, иногда – бигус. Затем пил чай с булочкой. И никакой гражданской обороны. Все имущество ее состояло из трех запыленных противогазов, которые Черенев, судя по всему, не сумел обменять на водку. Да и не спасли бы три противогаза сотрудников «Алмаза»: в них все головы сразу не всунешь. Подразумевалось, видимо, что в случае химической атаки работники лесопилки рванут в леса, залягут под кустами, а там свежий природный воздух окажет на отравляющие газы очистительное действие. Отдышавшись под елками, возвращаться уже не имело смысла, а можно было совершать на врагов партизанские набеги. Такое заключение сделал Андрей Васильевич, глядя на очкастые противогазные морды.
За два года рубежи лесопилки не сильно окрепли. Но и ничуть не ослабли.
А на прошлой неделе прямо посреди зимы грянул гром: приехал майор из МЧС! Оставив машину за территорией, он вошел в распахнутые ворота, огляделся и проследовал прямо к Жидиханову. Через десять минут общения владелец фирмы куда-то торопливо укатил, а майор внезапно возник в каморке Андрея Васильевича. Для составления полной картины гражданской обороны на объекте ООО «Алмаз», как сразу обозначил он цель своего появления. Погоны на его плечах вздымались словно крылья.
– Ох, господи! – выдохнула натянутая как струна супруга.
– Ты погоди. Устроился напротив и сразу давай выпытывать: «Имеется ли у вас бомбоубежище?» Я отвечаю четко, по-военному: «На вверенном мне объекте такой факт не зафиксирован». – «А почему? Если война? Если, к примеру, бомбить начнут?» – «В ямках спрячемся». – «Не спрячетесь, теперь не 41-й и бомбы не те». И говорит так, будто самолеты уже летят на лесопилку. «С бомбами – я согласен, но у нас мирное производство, у нас переработка леса: брус, плаху делаем, тес обрезной». – «Когда бомба на голову валится, она не спрашивает, чего вы тут перерабатываете, ей это второстепенно. Она вместе с брусом вас и зароет! Почему не заключили договор с предприятиями, которые оказались предусмотрительными? Они в случае чего под землей укроются, вот и вы бы к ним – под землю. Вместе переждете: подвинутся, не белая кость». – «А эти убежища – у кого они есть? Я что-то про них ничего не слышал». – «У кого надо – у того есть! Так. Идем дальше: эвакуационная комиссия приказом утверждена? Ах, ее даже не выбирали! А должностные лица имеют знания по гражданской обороне? Нет? Почему не обучены? Покажите-ка мне теперь учебно-материальную базу, которую вы обязаны поддерживать в рабочем состоянии. Ка-ак, и базу тоже не имеете?!»
Верная супруга с ужасом глядела на мужа:
– Но ты пробовал как-нибудь отбиться?
– Это от врагов можно как-нибудь отбиться, а от майора МЧС – не тот случай. После всего этого «План гражданской обороны» потребовал. А какой, к черту, «План», если его отродясь не бывало? Черенев, поганец, за семь лет не придумал, как обороняться. И тут майор прямо взвился! Начал бегать по кабинету, кулаком трясти. «Да вы что! – кричит. – Рехнулись? Телевизор не смотрите? Не сегодня завтра заваруха начнется! А вы? Вы знаете, чем это попахивает? Вы только что, на моих глазах, свой объект предали!» И статью уголовную называет: от года до трех. «Вы, – орет, – ни к чему не готовы! Вот приблизилась линия фронта, вот взяли вас в кольцо диверсионно-разведывательные группы. Обложили, как сусликов в норе. За что хвататься начнете? Пустили газы: аммиак, синильную кислоту, фосген. И все – на ООО «Алмаз». А у вас «Плана» – нет, бомбоубежища – нет, противогазов – нет, индивидуальных аптечек – нет. Раненые, ваши товарищи, по территории ползают, а раны обработать нечем!»
Супруга попыталась что-то сказать, но лишь судорожно сглотнула.
– Очень живо все обрисовал: гарь, воронки, товарищей в лужах крови!
– Подожди. Если тебе денег ни на что не дали, какой может быть с тебя спрос? Пусть враги к Жидиханову и обращаются. А майор – тем более!
– Ты ничего не понимаешь. На то он и майор, чтоб в наши денежные дела не вникать. У них, у военных, свои представления о гражданской обороне. Даже если на лесопилке полная разруха и мы вообще без денег загибаемся, ему главное – чтобы противогазы в наличии имелись.
Борщ в тарелке покрылся холодной пленкой. А пурга, притихшая было, опять заколотилась в окно.
– «Кое на что, – закруглил майор, – мог бы глаза закрыть, но на отсутствие «Плана» не закрою. Что от наказания увильнете – не надейтесь даже!»
– И что теперь?
– Что-что... Как ни крути, а я кругом виноват.
– Но почему именно ты?
– Всегда кто-то должен быть крайним. На этот раз за мной никого уже нет. Майор составил акт, я в нем расписался. А вчера позвонили, сказали, что утром надо явиться в суд, будет слушаться мое дело в четвертом участке.
В комнате раздался визг отчаянно тормозящих колес и глухой удар.
– Ах, дон Альварес! – нервно закричал женский голос. – Вы убиты?
Словно огромный букет фиолетовых цветов, Почивалова метнулась туда. Грянули два пистолетных выстрела, следом крик и затихающий стон.
– Вы живы, живы!..
| Далее
