Мухомор колыбель охраняет не хуже сильных духов. Обрезки грибов вывешивают у входа в жилище для приглашенья предков: входите, здесь внуки ваши. Удивляются пришельцы: в тайге, мол, живёте, а грибы не едите! Невдомёк им, что гриб — тоже человек, только сильно уменьшенный. И голова, и туловище, и ноги-корни — всё есть. Значит, духи тайги наказали его за что-то. А если это предок твой дальний, а?! Небо-кедр-человек-гриб — каждый знай своё место. Кто закона тайги не знает, живёт недолго. К небу с земли тянется большой кедр, а перед человеком так же мал гриб. Но связан он с большой тайной — с нижним миром. Если шаман лизнёт мухомор с семью пятнышками, ему откроется самое-самое тайное. Олень-бубен и панг-мухомор — первые средства шамана. Ну и, конечно, духи-помощники. У каждого шамана они свои. Какая совесть у таёжника? Стыд перед предками: они же всегда рядом, всё видят. Переступить обычай — хуже смерти. Помни: души предков переселяются в деревья, не руби живое дерево. А если уж срубил, воткни в пень веточку, и душа погубленного оживёт. Не перегораживай реку наглухо, дай пройти рыбьей молоди — предки знают счёт ей. Не строй жильё у водопоя, дай лосям и диким козам напиться, это скот умерших. Не охоться долго на одном месте, дай поголовью лесному восстановиться. В верхнем мире обитают главные боги Нуми-Торум, или просто Нум, в среднем мире живут звери и люди; в нижнем мире бог мрака Куль-отыр, у самоедов — Нга. На своём бубне-олене шаман отправляется, чтоб отогнать болезнь, разрушить злые чары. Верховному богу Нуму жертвовали священного оленя — совершенно белого. Его никогда не запрягают. Нга, божество мрака, у него в нижнем мире свои посыльные, они выходят на землю за душами людскими. Предок-зверь в борьбе за праматерь победил чудищ и положил начало роду-племени. Он твёрдо указал, с какими ответвлениями рода можно вступать в брак — об этом есть сказанья. Парни рода Пор (потомки медведя) могут жениться на девушках рода Мось (потомки гусыни), но внутри своего рода — никогда: накажет медведь-предок. Он сын Неба, герой главных Медвежьих праздников. Перед убитым медведем клянутся, исповедуются: «Если я своровал, если изменил жене, поймай меня в лесу, дедушка, и разорви». А когда охотятся на него, тут дозволяется священный обман: «Не я пришёл к тебе, а тунгус заблудший. Помаленьку вылезай уже, отец, из берлоги». А потом плюнь в сторону и скажи шёпотом: «Это не мы тебя убили, это всё русские». Ну а девушки, те заняты любовной магией, знают присушки. Иначе кто ж её замуж-то возьмёт?! До чего же удачлив охотник, слюбившийся с Хозяйкой тайги! Такому завидовали. Но если изменит он ей — ох и жестоко же будет наказан! Рожденье детей — тут власть божеств женских. К ним моленья матерей: Калтась-эква и Торум-анки, помогите в делах семейных. А ещё есть злые менквы, духи-людоеды, злобные слуги Куль-отыра. Но их тоже просили о помощи при нашествии врага: духи родного леса, они не бросят нас. На всей ли земле тайга, есть ли что иное - это знают шаманы. Знают они, как мир начинался и скоро ли кончится. Посвящение в шаманы — большое событие в жизни стойбища. Сам, по своему желанью, человек стать шаманом не может, его избирают духи. Русские первопроходцы уже забыли своих кудесников и дивились на шаманов. Большие поселенья отрыты на Чае-реке. В кургане много бронзовых и железных изделий, больше всего наконечников стрел. Название Кулайка из древнего селькупского: Гора предков. В Кулайке крестьяне наткнулись на бронзовые котлы и серебряные изделия. Ими пользовались около тысячи лет — от пятого века до нашей эры до четвёртого века новой эры. Из семидесяти могил одна-две — на особицу, богаче других. Это могилы шамана и племенного вождя. Следы поминальных тризн редки, но они всё же есть. Здесь началось классовое расслоение. Поселения кулайского типа найдены и в Кемеровской области, и на Алтае, и в Прииртышье. На рубеже тысячелетий часть племени ушла на юг, где и растворилась в эпоху великого переселения народов. Один к ста — таково было соотношение русского и коренного населения на грани 16 и 17-го веков. А на грани 18 и 19-го веков — уже четверо русских на одного аборигена. А в двадцатом веке — абориген почти так же редок среди русских, как когда-то казак в неоглядной тайге. Был «огненный бой» русских отрядов, но был и товарный обмен. И ханты дивились «глупости» русских, отдававших топор за три-четыре собольих шкурки. Необратимое изменение Сибири дала пашня: тележное наступление похоронило и охотничьи стоянки, и юрты кочевников-скотоводов.
Про Золотую бабу
Нуми-Торум, владыка мощный, Хозяин верхнего мира, Над тайгой, в зените, вечный след твой, А Нарым поёт хвалу и славу! И шаман, видавший небо, скажет: - Нуми-Торум видит злых и хитрых, Что железом землю устилают. Чтоб медведь весною просыпался, Золотую мать он к нам направил. Мать огня, мать жизни охраняет Всех рождённых, всех она запомнит. Он богиню-мать послал на Север, Где ночами сполохи играют, Чтобы снова на скале прибрежной Ей сидеть, всех нас благословляя, Всех, чья жизнь короткая проходит Так, как бабочки в костре сгорают.
Вот она, удача: песня-заклинанье теперь на бумаге. Плох или хорош мой перевод, но он есть. Теперь важно довезти её до города. Записывал тайком, по ночам, при сальной плошке. Не зря здесь прожил, нужное дело сделал. Ещё несколько лет, и будет поздно. Посвящена песня Сарни-най, огненной богине-матери. Южные ханты имени такого уже не знают, да и здесь, на нарымском севере, о ней помнят не все. По-видимому, культ её, обычай этот из глубин истории. Милостив Бог ко мне - чуть было не умер, зато подружился с шаманом. Видимо, плеврит подхватил на охоте, когда ночевали в снежной норе. Хантам хоть бы что, а я горел в жару и задыхался. Начался отёк лёгких, и в здешних условиях это смертный приговор. Шаман Кузёма Пырчин живёт в глухой тайге, ехать к нему около суток на оленях. Но меня довезли живого, хоть и без сознания. Когда вынырнул из беспамятства, увидел улыбающегося остяка: «Путь стороф, руть-ики, теперь шить путешь». «Шайтанщик» оказался не стариком, а сорокалетним мужиком, роста среднего, коренастым и, как все здесь, коротконогим. Это – от недостатка витаминов, уже много веков ханты живут на севере, деды их овощей и фруктов не видели. Доложил: душу мою он извлёк из нижнего мира. Говорит, стояла она там одна-одинёшенька, ничего не понимая, хотя русских там видимо-невидимо. Много там всяких душ-уртов, и большая часть навеки, безвозвратно мёртвые. Только люди Севера, те, что жили правильно, возвращаются детьми, остальные – вечные пленники тьмы. Правда, про огонь и муки шаман ничего не знает, там просто тундра. Мы, русские, хороним неправильно, и скоро все останемся в нижнем мире. Хоронить надо головой на юг – это самая хорошая сторона – или на восток. И зарывать глубоко нельзя — душа не освободится. Жил когда-то в тёплой стороне, куда гуси на зиму улетают, большой народ, любил золото и войны, а стариков тогда зарывали в курганы. Теперь они все там, во власти хозяина страны мёртвых, Хинь вэрт имя ему, он же самый сильный дух болезней. Жили они немирно, убивали и грабили, этим детьми уже не вернуться. Русские тоже закапывают головой на закат и очень глубоко. И потому старики детьми всё реже возвращаются в мир живых. В быту ничем от других Кузёма не отличается, только бубен я сразу заметил в углу. Детей у него трое, рождаться они стали недавно, с опозданием от сверстников, зато ни один не умер. В остяцких семьях дети рождаются каждый год и многие умирают. Матери не горюют: так судил Торум, верховный бог, хозяин неба. В другой раз душа вернётся на долгую жизнь, узнает старость. А бубен, оказывается, сохранился в районном музее. Когда-то принадлежал он деду Кузьмы, и проезжий русский, буровик, подсказал: попробуй вернуть его, теперь можно. И удалось, бубен почему-то отдали. А деда, говорил отец Кузьмы, увезли в город, арестовали его, и с тех пор вестей о нём нет. А как попал в руки Кузьмы дедов бубен, он и почувствовал себя йолом-колдуном. Слова «шаман» они не знают, оно из другого языка.
Рассказ Кузьмы-шамана Я маленький был — все считали: плохой родился, слабый, ума чё-то не видать. Топор возьму — ногу порублю. Тонул раз, сети рвал, ружьё терял. В лес пойду — никого не убью, пустой домой приду — надо мной смеются. И чё-то тако находило на меня, дёргались руки, голова кружилась. Потом жениться сильно надо стало. Женился, а бабёнка по ночам плачет: «Уходить буду, мужика нету». А один раз в тайге медведица близко подошла, вот как ты, обнюхала и не тронула. Сперва медвежонка я увидал, он в муравейнике рылся, фыркал с радости. Поглядел на меня и не убегает. Я стою, говорю ему: - Зачем глупый такой? Молодой ещё? Большой станешь, в тебя стрельнёт кто-нибудь. Смотри, люди, они сильно плохие, да ещё пароходы эти пришли, железо всяко-разно. А на меня сзади кто-то дышит. Оглянулся — она, мать медвежья, прямо в ухо мне сопит и головой мотат. А потом повернулась она, побежала, и медвежонок за ней. Рассказал — не верят мне, опять смеются. Одна старуха поверила, она давно родилась, когда тракторов не было. Сказала: - Видно, душа деда вернулась из нижнего мира. Он большой шаман был. Его испытывали так: он в прорубях выплывал. В одну нырнёт, в другую вынырнет. А так-то, летом, плавать не умел. К нему больных везли и мухоморов на подарки издалека везли. Без мухомора шаману нельзя. Чтоб долго вертеться, два дня плясать, надо сушёный мухомор за щёку. Потом тяжело заболел я, посчитали: умер уже. В болото провалился, зима начиналась, вот и заболел, дышать не мог. А умирать чё-то нет охоты. Тогда я как заново народился. Лежу, рук и ног не чую, и вдруг в голове свет, огонь прошёл по телу и вижу старика. Потом второго, третьего, много стариков, и все похожи, головами кивают, договариваются меж собой. Это деды-шаманы пришли, так мне старуха-медведица сказала. И после стал я видеть тех, кого рядом нету. Три дня лежал, хоронить собирались, а я нисколь не пахну. Потом встал и стал понимать не так, как раньше, лучше стал понимать. Деревья стали подсказывать, знаю теперь, чего птицы друг другу кричат, и зверя угадывать стал, чего от него ждать. Однажды пришла во сне она, вроде медведица, вроде старуха, и говорит, что надо пройти главные болезни. Я входил в избы и в чумы и видел горячку в груди, гной в кишках, соль в спине. А она подсказывала, что надо без спичек и кресала разжечь огонь и сварить болезни в котле. Потом медвежий голос сказал, что пора мне побывать в нижнем мире, в краю мёртвых. Я умом пошёл вниз Большой реки, в сторону ночи. Есть где-то в тайге большая яма, через неё уходят в нижний мир. Там увидал Мать огня, Сарни-най, она кивнула. Так-то пройти к ней нельзя — пропадёшь, там силков и капканов много. Там луков-самострелов деды наставили, росомаха не проскочит. В яму я вошёл, провалился куда-то, и понесла меня Река назад. Ходить туда людям опасно, можно не вернуться. Ну а без бубна какой ты колдун? Бубен привезли, взял я в руки - вроде стало весело, а ничё не выходит. И другой, и третий раз — то же. А потом привезли больную девчонку. Взял я бубен, завертелся. Тут сразу стал шаманить: признал меня бубен. Духа-помощника я редко зову - если надо кого найти, потерянного, или вылечить сильно больного. Тебя увидал — сразу понял: одному не справиться, надо помощника звать. Надо было тебе отдать свою силу. После того дня три еле ходишь, сам больной делаешься. Тут надо долго спать, потом много есть. А когда ищешь кого, надо его видеть умом, а не глазами. Тогда поймёшь, где он заблудился, кто девку украл, держит обманом или силой. Тебя лечить сильно чижело, ты русский. Как закамлал, бубен-олень сразу к неживой земле понёс. Звери-помощники за мной несутся. «Птицы-звери, в какую землю придём?» К худой, говорят, к обречённой земле идём. К обрыву, к берегу шагнул, вниз посмотрел — сильно жутко. Клыкастые звери сидят, лижутся, кости кругом. Пролетел мимо — проснулись они, вниз по теченью помчались. Внизу гул стоит, река о смерти поёт. А по берегу окаменелые люди поставлены. Семь их стойбищ обошёл, яму с водой в топком месте нашёл. Дух-помощник говорит: здесь ныряй. Я нырнул. Там у мёртвого дерева олень-бубен привязанный остался, пусть отдохнёт, сам дальше пошёл. Внутрь нижнего мира попал, много людей-теней вижу. Пернатый, зобастый зверь вдали крыльями машет, меня ждёт, зоб у него надувается. Если клюнет, здесь останусь. Ему панг-мухомор показал, он обрадовался. Много там уртов-душ увидал, всякий народ видал: и ненцы, и наши, и ваши, русские, тоже есть, и ещё не поймёшь кто. Все хотят вернуться и жить, а не могут дорогу найти. Там тот же Нарым. Нэрэм по-нашему значит болото - в нижнем мире всегда туман и холод, а лесу мало. А если идти дальше нижним миром, там, на юге, есть тёплая земля, оттуда птицы прилетают и дети приходят в мир. Старики проходят насквозь нижний Нарым и возвращаются снова детьми. Бывает, часть души уходит вслед за умершим человеком, когда сильно горюют. Надо в нижнем мире уговорить умершего, чтоб отдал чужую душу, постращать его. Он же не хочет расстаться, ему там боязно одному. Когда уходил, люди-тени кричали, а ничего не слыхать, только шум водопада. Небесный ветер так шумит. На оленя тебя посадил, сам рядом бежал, вывез бубен-олень, в жилье очутились. Огонь разжёг, тебе грудь оттёр, ты глаза открыл. Сам чего сможешь? Надо услышать, не зовут ли туда. Когда в теле сила и свет есть, духам болезни не войти, ты их прогонишь. С деревом надо дружбу завести, оно поймёт и болезнь твою в себя возьмёт. Деревья, они самые добрые на земле, а всех добрее кедр: всех кормит. Не будет у него шишек — белки не будет, не будет белки — соболя не станет, не будет соболя — медведя не станет, не будет медведя — охотника не станет. Так устроено, а Мать огня порядок знает. 4 сентября. Пора домой, в город. Есть ещё один текст. На прощанье Клава, жена Кузьмы, спела песню-причитанье самой богини-матери. И оказалась мать жизни покинутой женой, совсем не грозной. Кажется, у неё с мужем была семейная размолвка, и он лишил её прежнего места в верхнем мире. Она мечтает вернуть любовь супруга. Имени её не помнят. «Удачу приносящая песня» — такое вот названье. Исполняли её только женщины в Медвежий праздник. Песню эту давно пела бабушка Клавы, за точность ручаться нельзя. Ослепительно белых быков Бесконечный оленный обоз — Еду в устье великой реки, С вестью радостной еду я, най, Чтобы муж меня вновь похвалил. С тайной дверцею чуден мой дом На скале у великой реки, В нём огромный очаг — это жизнь. На свистящих утиных крылах Я в родное гнездо прилечу, С вестью радостной, лебедем став, С громким кличем на север помчу, И за мной лето катится вниз. Друг, с которым имела детей, В верхнем чуме своём он сидит, И он скажет: - С вестями ты, най? С доброй вестью вернулась домой? Будет жизнь, будет в чумах огонь. Лес, под солнышком спину ты грей, Духи леса, храните людей, Духи вод, рыбам дайте проход. Жизнью-обручем всех охвачу, Танец мой радость всем принесёт, Дым жилищам, оленям стада — Много радости, много добра Всем приносит мой танец огня. В край на полдень, к истоку Реки, В край, откуда к нам гуси летят, Я подарки отправлю туда. О золотой статуе упоминается в одной из ранних сибирских летописей — Кунгурской: «Послал Ермак в низовья Иртыша в Демьянские и Назымские крепости и в волости пятидесятника Богдана Брязгу. Тут было у них мольбище большое богине древней: нагая с сыном на стуле сидяща приемлет дары от своих. И жертвуют ей остатки во всяком промысле, а ежели кто по обету не даст, того мучит и томит, а кто принесёт ей жалеючи, тот, перед нею упав, умрёт, ибо имеет жрецов и общину великую. Когда же дошёл к ним слух о приезде Богдана, велела спрятать себя и всем бежать...». По хантыйским поверьям, с приходом русских хранительница очага и рода ушла из срединного мира в нижний. Вернётся она под солнце, когда в мире совсем не останется «неправильно живущих», убивающих друг друга, и всё железо уйдёт обратно в землю, в болота.
Тохтамыш - хан трёх орд Народится хан судьбы счастливой, по уму и храбрости великий… Так пел кайчи-сказитель, и все жадно слушали, все верили: уже народился. Он восстановит былое ордынское величие. И взошла над степью зловещая звезда Тохтамыша… Казалось, златоверхий ханский шатёр навсегда заказан Тохтамышу, когда Урус-хан казнил его отца. Вызвал к себе в ставку и отрубил голову родственнику-чингизиду. А за что - все знали: за независимый нрав. Не помогал захватить трон золотоордынский. Дерзко бросил в лицо хану: - Захватить престол сможешь, удержать – нет. Бежал юный Тохтамыш под крыло Железного Хромца, Тимура, и поклялся отомстить убийце отца. Эту клятву Небо услышало: лишило Урус-хана и трона, и жизни, а имя Тохтамыша вознесло над степями. Тимур-ленг по-персидски, Тамерлан по-европейски, Темир-аксак по-татарски одно означает: Железный Хромец. Вернул он власть в Синей орде Тохтамышу, а когда Урус-хан пошёл на Волгу, юный и дерзкий чингизид напал на его Белую орду. Успел немного пограбить и проиграл два сраженья, когда Урус-хан вернулся со всеми туменами. Тогда Тимур сам повёл войско на Урус-хана и наголову разбил его. Без славы похоронили хана, мечтавшего возродить Большую орду, а Тохтамыш завладел двумя ордами, Синей и Белой. Пошёл на Волгу, взял сначала Сарай-Бату, потом Сарай-Берке и сел на престол Золотой орды. Притихли подчинённые народы. Крепко поверил в свою звезду Тохтамыш, а она припасла и взлёты ему, и провалы… Каждый знает в орде: запад — правое крыло, восток — левое, а лучшая сторона — юг. Туда смотрят двери всех юрт. Юг — красный цвет, север — чёрный, запад — белый, а восток — синий. Про Синюю орду не все и слышали: она на обочине. Давно раскололся улус Джучи: правое крыло — Золотая орда Бату-хана, левое, войско Орду-Ичена, назвалось Белой ордой. А Синяя орда где-то в снегах, в лесах и полустепях. Толковал бухарский книжник маленькому Тохтамышу: есть Книга гаданий, открыто в ней, как звёзды пути указывают. Слава предков сильнее временных неудач. Но ханы по-монгольски не говорят уже, хоть и называют себя чингизидами. Кто сильнее, тот и прав. Загляни в гнездо беркута: сильный птенец забивает слабого. Беркуты питаются дрофами, которые тяжелее их. Ханский трон, много-много жизней он стоит. И тысячи воинов обречены погибнуть, чтобы хан обновил свой гарем. На степных путях жило сказание, как спорили когда-то отец с сыном — Чингисхан и Джучи: – Не надо ходить к последнему морю, отец, - так сказал старший сын, командир войска правой руки. – Не управиться нам со всем миром. – Что слышу?! Монголам не побеждать слабых?! Мои потомки отдают власть? – Нет, отец, я не про народы - время непобедимо. Растворимся мы в завоёванных племенах. Батыры измельчают, и ханы разнежатся. – За такие слова казнить надо. Чтобы монголы власть отдали - не допустит такого Небо. Нашли Джучи в степи умирающим, с переломленным хребтом. И пошли отцы под ножи сыновей, и восставал улус на улус. За год в Сарае по два-три хана сменится, а в степи про то узнают не сразу. Есть гордое слово кутермяк: это величанье хана, несение нового владыки на войлоке. Но разгорелась смута в орде, и бывало за год по три кутермяка. А русские вынесли оттуда пренебрежительное кутерьма. После новой кутерьмы спрашивал сын-пастух отца своего, старого воина: - С чего начиналась ордынская смута? - Говорят, с убийства хана Джанибека пошла она. - Так ли? А Токтая разве не сын убил? Это же он, хан Узбек, ислам в орду привёл, а убийц отца не стал искать. А смерть Берке-хана разве не подозрительна? Выходит, и раньше было что-то. - Говорят, убийцы Джучи начали замятню. У Джучи много сынов было, сто сорок батыров назвали себя джучидами. А кому мстить? Он, говорят, не был строгим с покорёнными. Кровь отцов и братьев на потомках Чингисхана, а Небо грех такой не прощает… Только не вздумай где-нибудь вслух сказать. - Это понятно: мужчина для войны родится, не для сплетен… Когда великим ханом стал Гуюк, он войной пошёл на Бату-хана, племянника своего, но умер внезапно. Узбек убил отца своего, сын его Бердибек убил брата Джанибека, а его убил Кульпа, а его — Навруз, а его — Хызр, а его — Темир-ходжа… Сколько власти ни захвати, всё мало. Эта сила целые племена пожирает… Вот когда явились два властных темника: Мамай на западе, Тимур на востоке. Они сажали ханов на престол и меняли их по своей охоте. Тогда Урус-хан, владетель Белой орды, похвалялся восстановить улус Джучи, великую орду. Он вырезал весь род Тука-тимуридов, убил чингизида Туй-ходжу-оглана из Синей орды. А сына его, Тохтамыша, приютил Железный Хромец: хотел посадить на престол подручного хана. Сам-то он чингизидом не был, прав на престол не имел, но потомки великих ханов были у него на побегушках. Растут в степи юрты, копятся стада в ней, растёт сила ордынская. Будет, будет ещё великий хан! Тохтамыш любил пиры и походы, а жизнью рисковать не хотел. В двух походах кряду проиграл, и тогда сам Тимур повёл войско против Урус-хана. Погиб в бою горделивый хан, а вчерашнему сироте досталась власть в двух ордах. Третью, Золотую орду, он сам взял. И было это после Куликовской битвы, которая орду сильно ослабила. Была славная победа на Куликовом поле, и вдруг опять погибель «украсно украшенной земле Русской»!? Казалось, вернулось худшее время: снова платит Русь дань, и ярлыки на княжение раздаёт хан по нраву татарскому, и в заложники взял малолетнего сына Дмитрия Донского. Топят избы и бани на Руси, землю пашут, рожь молотят и гадают: когда же Бог орду переменит. А юг кровью пенится. Через год после набега на Москву допытывался хан: как шла битва с русскими на Дону. Тормошил бывалого Едигея. Спас когда-то Едигей раненого Тохтамыша, спас от смерти или плена позорного. - Мамай собрал все силы орды и наделал ошибок. Так ведь? Опытный темник, а сразу в лоб ударил. Так уверен был в себе? Русы ведь уже били его войско. - Он спешил, тебя боялся, мой хан, удара в спину. Вдруг вы с русским князем сговорились. Вообще-то он бой понимал. С холма видно, что конницы у русов меньше и всё войско плохо обученное. Поджидать Ягайло не стал, решил: нечего делиться с ним, сам одолею. - Я слышал, тумены правой и левой руки у него были сильные. А в центр кого ставил? - Копейщиков из Италии. У них очень длинные копья, но отваги нет. Он центр ослабил, чтоб заманить русов в ловушку. Но ставить наёмников в центр… - Болван так делает. Погоди, говорят у Тимура тоже в центре пехота. - Так и есть, мой хан. Мамай не понял, что у того копейщики и лучники самые стойкие. Укроются за деревянными щитами и никогда не побегут. А он изматывает конницу врага и только тогда открывает ей путь на пехоту. - А гвардия-то где была у Мамая? - При нём, вокруг холма стояла. Когда он решил: вот перелом в бою, настало время, то и бросил её в боковой охват. А русская засада этого и ждала, ударила сзади… Я так думаю: Мамай увидел русскую конницу и решил, что Ягайло подошёл. И усмехнулся, небось: без тебя, мол, всё сделали. А русские всадили копья в спины его конникам. И поднялся визг: Ягайло предал, Ягайло бьёт нас. И побежали все. Копейщиков из Италии смяли свои же конники. А дальше ты знаешь, мой хан. - Да, умирать за Мамая уже не хотели. Выехали мои нукеры, крикнули: «Где ваш хан? Нет у вас хана, потому и бьют вас. Вот законный хан, вот потомок повелителя мира». Это обо мне. И стали переходить тысячники под мои знамёна. Мамай остался один среди поля. Его не связали, это было бы предательством, от него просто отвернулись. Побежал в свой Крым, а там ему горло перерезали… В гневе не сдержан был Тохтамыш, унизил мурзу Едигея, которого только что другом называл: - Забыл, кто ты такой? Ты просто бек по роду, а я потомок повелителя мира. Ты что, решил, что Аллах тебя возвысил? Скоро я укажу твоё место, горько пожалеешь. - Чем я заслужил твой гнев? Разве я не говорил тебе: возьмёшь Сарай, и слава вознесёт тебя над степями. Будет слава хана — орда поверит в себя, станет опять непобедимой. А что я у Тимура учился воевать - так у кого же ещё-то? Тимур над царями султан, гроза мира - кто его победит? С ним надо мир искать. - А меня победить легко?! Так по-твоему? Я никому не поклонюсь. Не мнишь ли ты себя на месте хана, как Тимур? Он ведь хвалит тебя. Кругом о твоих победах говорят, а не о моих. - Я воевал за нашу орду. Мы степняки, а Тимур, он в городе вырос. Хан может проиграть и усидеть на троне, эмир — нет. Он это знает и проиграть для него — умереть. В зените была звезда Тохтамыша. Но сказано: не посягай на того, кому судьба путь устилает. Хромой Тимур полвека провёл в походах и поражений не знал с молодости. А с ордой воевать ему нет интереса. Что в степи возьмёшь? Скот да пленниц. Совсем другое дело — южные города, золото возами оттуда вёз. Ядром войска были у него наёмники, а они стоили дорого. Страх полз по земле впереди его войска, липкий ужас, холодящий. Задрожит Тохтамыш, хан-ставленник, от одного его окрика. Так думал Тамерлан и просчитался: войной пошёл на него выкормыш, неблагодарностью отплатил благодетелю. Я, мол, ханский отпрыск, а ты, самозванец, будь у моего стремени. У того расчёт и железная воля, у этого — вера в звезду великого хана. В Иране был Тимур, когда Тохтамыш напал на Самарканд и осадил Бухару. Пришлось Хромцу вести домой войско, войну не закончив, и крепко растряс он Большую орду. Бежал Тохтамыш на Волгу, но мечту стать вторым Чингисханом не оставил и снова сделал набег на южные города. Тогда Тимур опустошил Хорезм, орде принадлежавший, ключевой город на Великом шёлковом пути. Пропал и Ургенч, богатейший город, ячменём и просом засеяли его площади. Теперь решающая битва стала неизбежной. Спешно собирал Тохтамыш тумены с трёх орд и согнал на Волгу войско, какого не было и у Бату-хана. Нет, не собрать Тимуру в городах столько конников, сколько степь даёт. И не проведёт он большое войско полупустыней — от Самарканда до Волги: корма не хватит ни коням, ни людям. Но Железный Хромец перед походом вспомнил обычай курултаев и собрал совет. Всё просчитали: с весенней травой двинулось его войско и загнало ордынцев в излучину Волги. А по дороге велел высечь надпись на камне: «Султан Турана Тимур с двумя стами тысяч воинов пошёл по кровь Тохтамыш-хана». На пять туменов было больше у Тохтамыша, на пятьдесят тысяч всадников. Степняки-удальцы прежде робости не знавали, но страх уже шёл по степи от имени Тимура, на два прехода опережал пыль от войска. Спаситель Едигей ушёл от Тохтамыша: нет равных Тамерлану, не победить его. И вот в излучине Волги, на малой реке Кондурче, навязал Хромец орде решающую битву. Степняки-ордынцы превышали числом войско Тимура, но оно хорошо было обучено и построено умело. Вместо привычных трёх частей выстроил Тимур семь подвижных кулов, каждый со своим знаменем. Командиры в битвах проверены, а Хромой Тимур — хитрый тактик. Когда силы кула на исходе, его заменяет другой, не измотанный. Тимур ненужные делал развороты, а Тохтамыш радовался: бестолково дерётся Железный Хромец, стареет, видно. Где у него отборные части? Не поймёшь, прячет свой запас. А он на виду был: в самом центре окопалась пехота. О, этот гул десятков тысяч копыт, нарастающий рёв конной лавы урра-ах, эти искажённые яростью лица — кто прежде мог противостоять им? Только другая конница, более сильная. А тут пешие! Закопались в землю по плечи, загородились щитами из досок и тучей шлют стрелы в лица батыров. В орде так не воюют. Эти кроты стоят, а славная конница ордынская на глазах тает. Три дня шла битва, и Тохтамыш не понял, что изучают его, ищут слабое место. Заманил Тимур лучшие его части на охват своего центра, измотал их, ударил с тыла. Был взмах руки Железного Хромца, послал он в бой лучшие конные части. И попала гвардия орды в клещи, а отступать некуда: сзади Волга. По берегам и легли изрубленные тумены. Не знала орда такого урона, но велики были потери и у Тамерлана. Не стал он переправляться через Волгу, чтоб добить бегущих, и это была ошибка. Понадеялся на благоразумие разбитого хана. А у того заносчивость переборола страх. Умнейшие мурзы Тохтамыша вслед за Едигеем перебежали к непобедимому эмиру. Тамерлан — метла железная, а кто метёт, Бог или дьявол - непонятно. Потерял Тохтамыш Сарай, столицу свою, самый большой город на Итили-Волге, и ещё с десяток городов поменьше. Но тут же послал хан в степь верных мурз собирать войско заново. И в Литву послов отправил за данью, и к египетскому султану за помощью. Собрал за четыре года новое войско со всей степи и ещё раз схлестнулся с Хромцом, на этот раз на Тереке. Здесь Тимур решил добить орду, запретил брать пленных. Если бы понимал, что это рок, воевал бы осторожнее, а он как никогда был активен, и Тимур взял это в расчёт. Уже два лучших тумена в тылу тамерлановой конницы, и та отступает. Ага, прогнулся Железный Хромец! Ещё немного, только проломить центр — побегут. И здесь, между Курой и Тереком, повторил Тохтамыш свою ошибку: опять заманили его в капкан. Опять о пехоту разбился ордынский натиск. И опять конная гвардия из Самарканда ударила в спину и смяла ряды. Тохтамыш рвёт свои волосы, помня предупрежденье Тимура: на сей раз пощады не жди. Ведь посылал он гонцов к горделивому хану: Из-за нескольких дураков погибать тысячам людей? У нас с тобой говор был на правах отца и сына. Нет, не признал чингизид себя сыном. Железной метлой прошёлся Хромец по городам и становищам орды, уничтожил оба Сарая и Астрахань, погиб и Булгар, старый город на Волге. Отвернулась судьба от горделивого хана, а он всё ещё верил в звезду свою, бежал в Киев, под крыло великого князя Литовского. А князь Витовт не только завладел Киевом, мечтал он подчинить Москву и Новгород, захватил уже Смоленск. Тоже отменный был гордец, принял от безвластного хана ярлык на владенье Русью. И клятву дал — восстановить Тохтамыша на ордынском троне. Сделать его подручным, как хотел когда-то Тимур. Мерещилась князю полная власть над ордой и Русью, уже провозгласили его великим князем литовско-русским. Стянул Витовт к Киеву полки литовские, польские, русские, нанял за большие деньги рыцарей немецких и, конечно, остатки орды Тохтамыша с ним были. Пышно, с барабанами и трубами, выступило из Киева пёстрое войско. С тяжёлыми пушками вышли, с богатыми обозами. Сошлись рыцари, с ног до головы в железе, с ордынской конницей на берегах Ворсклы. Это малый приток Днепра, невдалеке там сельцо Полтава. Через триста лет здесь разразится решающая битва с шведами. Хан Темир-Кутлуй, посаженный на престол Едигеем, послал Витовту письмо властелина: «Выдай мне беглого царя Тохтамыша, не могу оставаться в покое, зная, что он жив и у тебя живёт, потому что изменчива наша жизнь. Нынче хан, а завтра беглец, нынче богат, а завтра нищий, нынче много друзей, а завтра все враги». А Витовту уверенности не занимать, и он шлёт хану вызов: «Бог покорил мне все земли, покорись и ты мне, будь мне сыном, а я буду тебе отцом и давай мне всякий год дани и оброк; а ежели не станешь сыном, то будешь рабом, и вся орда твоя будет предана мечу». Чтоб орда платила дань кому-то — неслыханно! Такого хана мигом растерзают. А Темир-Кутлуй знал, что делал - стоял и ждал войско Едигея. Будто бы уступал, но снова писал с вызовом, а Витовт всё ужесточал условия. Ох, дорого стоила литовскому князю самонадеянность. Сплоховал он, упустил момент, когда орда не была в полном сборе и не прибыл ещё опытный полководец. Привёл ученик Тимура закалённые свои тумены, перестроил ряды ордынские, и посланье его было с ухмылкой: «По праву ты взял нашего хана в сыновья, потому что ты стар, а он молод. Но я старше тебя, и тебе следует быть моим сыном, дани давать каждый год, клеймо моё чеканить на литовских монетах». Пятьдесят тысяч конных латников пришло с ним, рубак отборных, не знавших поражений. Пушки-бомбарды? Они часто мимо стреляют, а иногда и разрывает их. Не напугать степных удальцов дымом и грохотом. А как раскатилась битва по степным берегам, мало пользы было от неповоротливых пушек. Не оправдали они себя в первом большом бою. Послал Витовт рыцарей в лоб на конницу Едигея, а тот отступил притворно, зашёл с тыла и смешал плохо управляемые части. Пушкарей расстреляли лучники по старинке, а рыцари ударились в бегство. Да разве от степных коней уйдут кони немецкие?! Тохтамыш это знал и бросился наутёк, когда битва была ещё в разгаре. До самого Киева гнал Едигей бегущих, и на десятки вёрст покрылась степь трупами. Штурмовать Киев не стал эмир, хозяин Золотой орды, взял большой выкуп и вернулся к себе в степи. Было это в 1399-м году христианской эры. Страшным разгромом европейского войска закончился четырнадцатый век. Но то была последняя большая победа орды. В битве при Ворскле погибли три русских полка во главе с прославленными героями Куликовской битвы. Среди убитых князей был и Боброк-Волынец. Давние счёты были между Тохтамышем и эмиром, завладевшим теперь ордой. Были друзьями, стали врагами: убил хан престарелого отца Едигея. Едигей женился на дочери Тохтамыша, чтоб получить звание гургена — ханского зятя. Для человека без чингисовой крови это самое высокое звание, гургенами были и Мамай, и Тимур. Тохтамыш убил мать своей жены. Жалкая месть — свидетельство ханского бессилия, и орда отвернулась от него. Рыскал он по степи, как волк затравленный, и никто не дал ему приюта. Надеялся ещё закрепиться в Синей орде, начать там всё сначала. Неумолимая судьба загнала его в Искер на Иртыше, потом погнала и дальше за Тобол. Послал отсюда письмо Тимуру, умолял простить его, Аллахом клялся в верности. Едигей перехватил письмо и понял опасность: Тимур состарился, дети его передерутся, и злосчастный Тохтамыш власть перехватит. И тогда повелел Едигей поставленному им хану найти и обезглавить Тохтамыша... Толпились тени в памяти беглого хана — пришло время итогов. Казнь отца вспомнилась и побег к Тимуру, война с Белой ордой и смерть Урус-хана. Победа над Мамаем, уже побеждённым, и сожжение Москвы. Неужели Небо сразу всё решило? Две проигранных битвы с Тимуром, война с Едигеем, ордой завладевшим. Кто они, Тимур и Едигей, перед ним, чингизидом?! Разбойник провозгласил себя султаном, завладел Бухарой, Самаркандом, Ургенчем, опустошил Иран и Закавказье. А выученик его — перебежчик. Сдаться самозванцам?! Бесславная выпала гибель хану трёх орд — зарезали, как и всех проигравших ханов-родственников.