БАЙЛАГАШЕВ Виктор Алексеевич родился 6 апреля 1964 года в поселке Камзас Таштагольского района. Служил в армии, работал матросом драги. Окончил Горно-Алтайский педагогический институт. Рассказы публиковал в газетах «Алтайдын чолмоны» («Звезда Алтая», Горно-Алтайск), «Красная Шория» (Таштагол), в приложении «Туган чер» («Кай», Междуреченск). Сейчас работает в Таштаголе в студии «Эфир-Т», где создает передачи на шорском языке.
Памяти старого охотника
Ты спрашиваешь у меня, какое ружье тебе купить? Я не знаю. Я охотник, а не знаток ружей. На рынке много всякого охотничьего оружия. На любой вкус, какое только пожелаешь. Покупай любое.
Я даже немного растерян, оттого что ты пришел ко мне за советом. Но, знаешь, было время, когда и я думал, какое ружье себе взять. И тоже ходил за советом к одному старому, опытному охотнику, деду Елисею. И вот что услышал от
него.
– Какое выбрать ружье? Я расскажу тебе, как я обрел свое ружье, – сказал мне дед Елисей. – А ты подумай и реши сам.
Первым моим ружьем, еще в шестидесятые годы, была «Белка». Я нарадоваться ему не мог. До того нравилось мне это ружье. Очень любил я стрелять малокалиберными патронами.
Даже не пользовался нижним, дробовым стволом. Попасть пулей, а не дробью для меня было верхом мастерства. Сам себе придумал тогда такое правило и придерживался его. Я даже не стрелял в сидящую птицу или стоящего зверя. Мне надо было, чтобы все происходило в движении, быстро, неожиданно. Я ходил по лесу, держа ружье всегда наготове, и если взлетал глухарь, рябчик, я стрелял навскидку, с разворота на шум крыльев. И когда попадал, гордость просто распирала меня. И я наловчился до того, что в основном стал попадать.
А потом случилось так, что у меня забрали это ружье. Помню, была осень. Но снега еще не было, так что домашний скот еще гулял на свободе. Я возвращался с кедровника и уже у самого поселка увидел, как огромная собака терзает овец. Таких собак в поселке ни у кого не было. Я просто снял ружье с плеча, поднял и стрельнул. Собака упала на месте. Потом приезжала милиция, меня таскали. Я избежал наказания только потому, что жители все встали на мою сторону. И меня оставили в покое. Но я остался без «Белки».
Это меня так расстроило, что я даже решил, что больше не буду охотником. Пошел на прииск, тогда тут стояли гидравлики, и устроился мониторщиком. Отработал один сезон. И пока работал, сердце все время ныло, так тянуло в тайгу. Но ружья у меня не было, долго не было. После своей «Белки» я не мог брать в руки другие ружья.
Сейчас смотрю на ту ситуацию совсем по-другому. Я благодарен матушке-природе, что она уберегла меня от какого-то страшного несчастья. Ведь я так мог пальнуть и в человека. Баловство сидело в голове. Хотя был я тогда уже после армии, лет тридцать, у меня была семья, трое детей...
И вот как-то, зайдя в наш поселковый магазин, я увидел ружье. Спросил о нем у продавца. Тот ответил, что это маленький калибр, воробьев разве стрелять. Я попросил подать мне его. Вдруг захотелось подержать в руках охотничье ружье. Оно было теплое, приятное. Почему-то понравилось, хотя умом я соглашался, что и калибр маленький, и несерьезное. Я вернул его продавцу и ушел. Но не забыл. Почему-то думал о нем. Через несколько дней вернулся в магазин и снова взял его в руки. Вот тогда мне и пришла мысль купить его. Но когда покупал, думал, на время. Думал, что потом куплю другое, серьезное, а это кому-нибудь продам или подарю. А вот получилось, что так и проохотился с этим ружьем.
Не сразу, только через много лет я понял, что не нужно мне другого ружья. Что вот эта тридцатьвторушка и есть то, что мне надо. Если нужно было добыть рябчика, я добывал. Если нужно было добыть глухаря, я добывал. Утку – добывал. Зайца – тоже. Ну и главное – соболя. А что еще было надо?
С соболем нужно быть очень быстрым. Мелькнул – сразу стреляй. Этот зверек очень ловкий и хитрый. Второй раз загнать его в ловушку уже сложнее. Криво стрельнешь, ранишь – больше не увидишь. Он забьется в какую-нибудь расщелину, нору и не выйдет. Умрет, а не выйдет, и ты уйдешь ни с чем. Зря погубив зверька.
Однажды я стрелял и лося. Было это в январе. Мне надо было вернуться в поселок. У моей Фроси был день рождения, и в этот день я всегда приходил из тайги, приносил какие-нибудь гостинцы. Да и по хозяйству надо было посмотреть, сена из леса привезти.
Ранним морозным утром я вышел из своей охотничьей избушки. Шел не торопясь, поскольку собака глубоко утопала в снегу. Я рассчитывал к ночи быть дома.
Не прошло и часа, как мы наткнулись на свежий след соболя. Собака тявкнула и пошла по нему. Когда она так тявкала, это значило, что зверек совсем рядом. И я не раздумывая пошел за собакой, надеясь минут за 20–40 добыть его. Но странно: соболь шел резво по прямой, будто дорога у него была проложена. У меня даже мелькнула мысль, что это кочующий соболь. И хотел было уже повернуть назад, как мы уперлись в кедр. Ушло у нас на преследование часа два, не меньше. Я огляделся: вокруг кедра на снегу лежало много мертвых пчел. Вот тогда мне и стало ясно, почему он так стремительно шел по прямой. Он нашел дупло с медом и питался им. Через некоторое время я добыл этого соболя, но теперь мне самому захотелось принести ребятишкам домой таежного меда. Пчелы, конечно, там все были заморожены, но мед-то мог еще сохраниться.
Кедр стоял на склоне горы. А выше в нескольких шагах росла пихта, которую можно было уронить на кедр и по ней забраться. Я так и сделал. Да, внутри кедра оказалось огромное дупло, и в нем могло быть много меда. Сантиметр за сантиметром я к нему прорубался и уже к вечеру заполнил сотами собачий мешок. Мед был весь застывший, замороженный и поэтому не тек.
Может, интересно, что такое собачий мешок? Этот способ передвижения с собакой в тайге по глубокому снегу существовал раньше. Сейчас его нет. Сейчас собаку сажают на снегоход. А раньше носили в мешках. Это обыкновенный мешок, к которому приделывали лямки, и получалось что-то наподобие рюкзака. Чаще собаку сажали в этот мешок, когда охотник спускался с горы, ведь собака, утопая в снегу, могла сильно отстать. Наши Саяны не такие уж и слабые горы для пешего охотника. А тут посадит охотник собаку в мешок, наденет мешок на плечи, и катятся они с горы. Собака сидит, и только одна голова находится снаружи. Вот в этот мешок я и положил мед, решив, что собаку при спуске возьму на руки. И когда пришлось спускаться, я так и сделал.
Смеркалось. Я катился, где маневрируя между деревьями, где выбирая открытые места. Выкатился на такое лысое место. Склон здесь стал круче. Деревьев, кажется, до самого подножья не было, и я почти не тормозил. Разогнался сильно. Только ветер свистел в ушах.
Где-то на середине горы я вдруг почувствовал, что вообще лечу по воздуху, и тут же что-то задел лыжами и что-то темное метнулось подо мной в сторону. Собака резко рванулась, залаяла. И я, потеряв равновесие, не удержал ее.
Оглянувшись, я увидел, как, вздымая клубы снежной пыли, на собаку шел лось. Я плюхнулся на снег и, пока балансировал, стараясь удержаться на ногах, улетел вниз метров на сто. Несколько раз окликнув собаку, я сбросил мешок с медом и побежал наверх. Ориентировался по лаю собаки. И надеялся, что мне удастся отозвать лайку.
Наконец, забравшись выше по склону, я их увидел. Метрах в двадцати от меня, утопая в снегу, кружили лайка и лось. Лось, поднимаясь на дыбы, взметая клубы снежной пыли, бил передними копытами, всей тушей обрушиваясь на собаку. Лайка каким-то чудом успевала увернуться. Я звал ее, и в этот момент чувство кричало мне: «Чего ждешь? Стреляй, стреляй как можно быстрее!» Но в то же время разум шептал: «Зачем тебе этот лось? Что делать с мясом? Как нести его отсюда?» И я медлил.
Тут сохатый вновь вздыбился, обрушился на лайку и, видимо, все-таки смог нанести удар. Я услышал короткий тихий визг, и лай прекратился. Сердце мое сжалось. Я не помню, как вогнал пулю в ствол. А лось меж тем уже снова поднялся на дыбы. И я выстрелил, всей силой помогая пуле лететь. Лось вздрогнул. Его словно ударило электрическим током. Как-то плавно он опустился, почти полностью погрузившись в глубокий снег. Потом медленно повернул заснеженную голову в мою сторону и уронил ее.
Я подошел. Лайка лежала у самой головы лося, вся запорошенная. Из пасти текла кровь. Я поднял ее, она была еще жива, но пока относил в сторону, она умерла. Вот так моя оплошность привела тогда и к гибели собаки, и к гибели лося. Как я горевал по своей лайке!
Однако мешкать было нельзя. Темнело, и мороз крепчал. Я осмотрелся. Метрах в тридцати из горы выступал огромный камень, высотой метра три, занесенный сверху еще двухметровым снегом. Прямо у валуна, снизу, снега почти не было. Вот на этом-то месте, сбившись в кучу, и стояли лоси. Сверху, с горы, их не было видно. Меня вынесло на этот валун, и я соскользнул с него, как с трамплина. А оказавшись над лосями, задел одного из них по хребту. Думаю, он и пошел на нас с перепугу. Сейчас следы остальных лосей уходили вниз, вправо.
Я похоронил лайку возле этого валуна. Вернулся к туше, развел костер и стал разделывать лося, пока он не окоченел на морозе. Мне тогда казалось, что я не могу просто так бросить его и уйти. Сейчас бы оставил. Оказалось, что пуля, пробив ребро слева, прошла его насквозь и, сломав ребро на выходе с правого бока, застряла в нем. Вот тебе и тридцатьвторушка, маленький, несерьезный калибр!
Я разделал лося, из шкуры сделал небольшое «сюртке». Потом нарубил побольше сушняка, разгреб снег под пихтой, стоявшей рядом, обложил внутри пихтовыми ветками, сделал себе шалашик. К этому времени совсем уже стемнело. Я перенес костер поближе к шалашу, натопил полный котелок воды из снега, но ни есть, ни пить не мог. Тоска по собаке глодала меня. Так и прошла ночь.
А утром, как только забрезжил над горами рассвет, я тронулся в путь. Вырубил палку с сучком-крюком, зацепил «сюртке», положил в него несколько кусков мяса и потянул за собой. Так и волок. Примерно через километр я выложил все и вернулся назад за остальным. Так километрами и передвигался. Как же я тогда намучился! И думаю, горы сжалились надо мной, прислав росомаху. Когда, отмерив очередной километр, я вернулся за оставленным мясом, увидел ее рядом. Сказать, что я обрадовался этой росомахе, – значит ничего не сказать! Я с легкостью развернулся и ушел. Этот случай так и остался единственным, когда я стрелял лося.
По твоим глазам вижу, что хочешь спросить: а как же быть при встрече с медведем? Скажу тебе как есть: я ни разу не встретился с медведем в тайге. Ты удивлен? Думаешь, что раз я охотник, то обязательно должен был встретиться и стрелять медведя? Все так думают. А я вот даже не видел его. Я не ходил на него, он мне был не нужен. Я знаю берлоги. И при желании можно пойти и охотиться, но мне этого не надо. Однажды на черничнике, это было в конце августа, я почувствовал на себе пристальный взгляд. Это был взгляд не человека. Это был медведь. Видимо, когда я собирал чернику, он ел ее там. Но я ушел, и он ушел своей дорогой. Зимой, когда я охочусь, он спит; весной и летом мне нечего делать в тайге; осенью же он обильно питается и ему не до меня, а мне не до него.
Вспомнил другой случай, расскажу тебе его. Как-то мне пришлось вывозить из тайги тело охотника-медвежатника. Дело было по осени. Его родственники обратились ко мне. Он ушел в тайгу на день, а через три дня пришла домой его собака – хромая и с разодранным боком. Стало ясно: случилась беда.
Я запряг коня и поехал. Я знал места его охоты и поэтому нашел сразу. Там валялась его двустволка шестнадцатого калибра с разбитым прикладом. Видно, он бил медведя ружьем и разбил приклад. Оба патрона были выстреляны. Валялись клочья одежды, сапоги. Нашел я и окровавленный нож. Но самого тела не было.
Вокруг трава высокая, выше меня, измята какими-то закутками. Понятно: там, где они во-зились, трава и прибита. А дальше оглядеться невозможно. Я даже на кедр забирался, чтобы сверху осмотреться. Бесполезно. Я много времени потратил, чтобы найти его. Думал, если он раненый уполз, медведь должен остаться лежать. И нож он бы не бросил, хоть метки бы делал. А медведь раненый не мог его унести. И росомаха если бы нашла – останки все равно какие-то бы лежали.
Вот так, путаясь в траве, в зарослях, кругами расширял я поиск и в конце концов обнаружил тело. Метрах в пятидесяти выше бежал ручей, вот возле него, под колодиной, я и нашел. Медведь притащил его зачем-то к этому ручью и спрятал под колодину. Видимо, у самого медведя рана была пустяковая.
Нашел я и оборванный тросик. Он был перебит прямо на узле, образующем удавку. Охотник ставил петли на медведя и проверял. Думаю, медведь попал в петлю перед самым его приходом. И был в силе. Он не сидит в петле, когда охотник подходит, не ждет, когда в него стрельнут. Он крутится и вертится, рвет и мечет, чтобы вырваться.
Стрелял охотник с очень близкого расстояния. Выстрелянные пыжи лежали прямо там, где тросик был привязан к березе. Поэтому, когда медведь освободился, он мигом достал охотника. Успел тот стрельнуть и из другого ствола, но куда пришелся второй выстрел, не знаю. А первая пуля попала в узел тросика, перебила его и потеряла силу.
Что я хотел сказать тебе? Когда приходит время и судьба ставит точку, тогда все бесполезно – хоть какое ружье будет с тобой.
Совсем недавно, осенью, снег был еще не глубокий, я ходил разгораживать стога. И когда разгораживал стог на мазунинском покосе, из леса выехали три снегохода. Они подъехали ко мне, остановились. Стали расспрашивать о заячьих местах. Оказалось, мужики из города решили по снегу поохотиться, зайцев пострелять. А на Мазунино зайцы как раз водятся. Ружья у них были полуавтоматические, многозарядные. В этот момент собака выгнала зайца прямо на нас. Он во всю прыть летел в нашу сторону. Мужики вскинули ружья и стали стрелять. Только гильзы отлетали в разные стороны. Но заяц ушел.
Я знаю точно: тридцатьвторушка взяла бы его с одного выстрела.
Но как горели у них глаза! Как они оживились! Какая энергия забурлила в них! Мне даже кажется, что не столько заяц им был нужен, сколько хотелось пострелять вот так, по-настоящему, в живого, бегущего зайца. Поэтому он и ушел.
Так какое ружье тебе взять? Смотря для чего. Я не думаю, что есть плохие ружья. Просто ты сам должен понять: для чего тебе оно? И когда поймешь, твое ружье само найдет тебя. Тогда, в магазине, не я выбрал ружье, а оно выбрало меня.
Этот совет деда Елисея когда-то помог мне. Помог многим. Поможет и тебе. Люди по разным причинам покупают охотничьи ружья. Кто для охоты. Кто просто любит оружие, любит стрелять... Причин много. Разберись в себе и смело иди покупать. Твое ружье ждет тебя.
Ты спрашиваешь у меня, какое ружье тебе купить? Я не знаю. Я охотник, а не знаток ружей. На рынке много всякого охотничьего оружия. На любой вкус, какое только пожелаешь. Покупай любое.
Я даже немного растерян, оттого что ты пришел ко мне за советом. Но, знаешь, было время, когда и я думал, какое ружье себе взять. И тоже ходил за советом к одному старому, опытному охотнику, деду Елисею. И вот что услышал от
него.
– Какое выбрать ружье? Я расскажу тебе, как я обрел свое ружье, – сказал мне дед Елисей. – А ты подумай и реши сам.
Первым моим ружьем, еще в шестидесятые годы, была «Белка». Я нарадоваться ему не мог. До того нравилось мне это ружье. Очень любил я стрелять малокалиберными патронами.
Даже не пользовался нижним, дробовым стволом. Попасть пулей, а не дробью для меня было верхом мастерства. Сам себе придумал тогда такое правило и придерживался его. Я даже не стрелял в сидящую птицу или стоящего зверя. Мне надо было, чтобы все происходило в движении, быстро, неожиданно. Я ходил по лесу, держа ружье всегда наготове, и если взлетал глухарь, рябчик, я стрелял навскидку, с разворота на шум крыльев. И когда попадал, гордость просто распирала меня. И я наловчился до того, что в основном стал попадать.
А потом случилось так, что у меня забрали это ружье. Помню, была осень. Но снега еще не было, так что домашний скот еще гулял на свободе. Я возвращался с кедровника и уже у самого поселка увидел, как огромная собака терзает овец. Таких собак в поселке ни у кого не было. Я просто снял ружье с плеча, поднял и стрельнул. Собака упала на месте. Потом приезжала милиция, меня таскали. Я избежал наказания только потому, что жители все встали на мою сторону. И меня оставили в покое. Но я остался без «Белки».
Это меня так расстроило, что я даже решил, что больше не буду охотником. Пошел на прииск, тогда тут стояли гидравлики, и устроился мониторщиком. Отработал один сезон. И пока работал, сердце все время ныло, так тянуло в тайгу. Но ружья у меня не было, долго не было. После своей «Белки» я не мог брать в руки другие ружья.
Сейчас смотрю на ту ситуацию совсем по-другому. Я благодарен матушке-природе, что она уберегла меня от какого-то страшного несчастья. Ведь я так мог пальнуть и в человека. Баловство сидело в голове. Хотя был я тогда уже после армии, лет тридцать, у меня была семья, трое детей...
И вот как-то, зайдя в наш поселковый магазин, я увидел ружье. Спросил о нем у продавца. Тот ответил, что это маленький калибр, воробьев разве стрелять. Я попросил подать мне его. Вдруг захотелось подержать в руках охотничье ружье. Оно было теплое, приятное. Почему-то понравилось, хотя умом я соглашался, что и калибр маленький, и несерьезное. Я вернул его продавцу и ушел. Но не забыл. Почему-то думал о нем. Через несколько дней вернулся в магазин и снова взял его в руки. Вот тогда мне и пришла мысль купить его. Но когда покупал, думал, на время. Думал, что потом куплю другое, серьезное, а это кому-нибудь продам или подарю. А вот получилось, что так и проохотился с этим ружьем.
Не сразу, только через много лет я понял, что не нужно мне другого ружья. Что вот эта тридцатьвторушка и есть то, что мне надо. Если нужно было добыть рябчика, я добывал. Если нужно было добыть глухаря, я добывал. Утку – добывал. Зайца – тоже. Ну и главное – соболя. А что еще было надо?
С соболем нужно быть очень быстрым. Мелькнул – сразу стреляй. Этот зверек очень ловкий и хитрый. Второй раз загнать его в ловушку уже сложнее. Криво стрельнешь, ранишь – больше не увидишь. Он забьется в какую-нибудь расщелину, нору и не выйдет. Умрет, а не выйдет, и ты уйдешь ни с чем. Зря погубив зверька.
Однажды я стрелял и лося. Было это в январе. Мне надо было вернуться в поселок. У моей Фроси был день рождения, и в этот день я всегда приходил из тайги, приносил какие-нибудь гостинцы. Да и по хозяйству надо было посмотреть, сена из леса привезти.
Ранним морозным утром я вышел из своей охотничьей избушки. Шел не торопясь, поскольку собака глубоко утопала в снегу. Я рассчитывал к ночи быть дома.
Не прошло и часа, как мы наткнулись на свежий след соболя. Собака тявкнула и пошла по нему. Когда она так тявкала, это значило, что зверек совсем рядом. И я не раздумывая пошел за собакой, надеясь минут за 20–40 добыть его. Но странно: соболь шел резво по прямой, будто дорога у него была проложена. У меня даже мелькнула мысль, что это кочующий соболь. И хотел было уже повернуть назад, как мы уперлись в кедр. Ушло у нас на преследование часа два, не меньше. Я огляделся: вокруг кедра на снегу лежало много мертвых пчел. Вот тогда мне и стало ясно, почему он так стремительно шел по прямой. Он нашел дупло с медом и питался им. Через некоторое время я добыл этого соболя, но теперь мне самому захотелось принести ребятишкам домой таежного меда. Пчелы, конечно, там все были заморожены, но мед-то мог еще сохраниться.
Кедр стоял на склоне горы. А выше в нескольких шагах росла пихта, которую можно было уронить на кедр и по ней забраться. Я так и сделал. Да, внутри кедра оказалось огромное дупло, и в нем могло быть много меда. Сантиметр за сантиметром я к нему прорубался и уже к вечеру заполнил сотами собачий мешок. Мед был весь застывший, замороженный и поэтому не тек.
Может, интересно, что такое собачий мешок? Этот способ передвижения с собакой в тайге по глубокому снегу существовал раньше. Сейчас его нет. Сейчас собаку сажают на снегоход. А раньше носили в мешках. Это обыкновенный мешок, к которому приделывали лямки, и получалось что-то наподобие рюкзака. Чаще собаку сажали в этот мешок, когда охотник спускался с горы, ведь собака, утопая в снегу, могла сильно отстать. Наши Саяны не такие уж и слабые горы для пешего охотника. А тут посадит охотник собаку в мешок, наденет мешок на плечи, и катятся они с горы. Собака сидит, и только одна голова находится снаружи. Вот в этот мешок я и положил мед, решив, что собаку при спуске возьму на руки. И когда пришлось спускаться, я так и сделал.
Смеркалось. Я катился, где маневрируя между деревьями, где выбирая открытые места. Выкатился на такое лысое место. Склон здесь стал круче. Деревьев, кажется, до самого подножья не было, и я почти не тормозил. Разогнался сильно. Только ветер свистел в ушах.
Где-то на середине горы я вдруг почувствовал, что вообще лечу по воздуху, и тут же что-то задел лыжами и что-то темное метнулось подо мной в сторону. Собака резко рванулась, залаяла. И я, потеряв равновесие, не удержал ее.
Оглянувшись, я увидел, как, вздымая клубы снежной пыли, на собаку шел лось. Я плюхнулся на снег и, пока балансировал, стараясь удержаться на ногах, улетел вниз метров на сто. Несколько раз окликнув собаку, я сбросил мешок с медом и побежал наверх. Ориентировался по лаю собаки. И надеялся, что мне удастся отозвать лайку.
Наконец, забравшись выше по склону, я их увидел. Метрах в двадцати от меня, утопая в снегу, кружили лайка и лось. Лось, поднимаясь на дыбы, взметая клубы снежной пыли, бил передними копытами, всей тушей обрушиваясь на собаку. Лайка каким-то чудом успевала увернуться. Я звал ее, и в этот момент чувство кричало мне: «Чего ждешь? Стреляй, стреляй как можно быстрее!» Но в то же время разум шептал: «Зачем тебе этот лось? Что делать с мясом? Как нести его отсюда?» И я медлил.
Тут сохатый вновь вздыбился, обрушился на лайку и, видимо, все-таки смог нанести удар. Я услышал короткий тихий визг, и лай прекратился. Сердце мое сжалось. Я не помню, как вогнал пулю в ствол. А лось меж тем уже снова поднялся на дыбы. И я выстрелил, всей силой помогая пуле лететь. Лось вздрогнул. Его словно ударило электрическим током. Как-то плавно он опустился, почти полностью погрузившись в глубокий снег. Потом медленно повернул заснеженную голову в мою сторону и уронил ее.
Я подошел. Лайка лежала у самой головы лося, вся запорошенная. Из пасти текла кровь. Я поднял ее, она была еще жива, но пока относил в сторону, она умерла. Вот так моя оплошность привела тогда и к гибели собаки, и к гибели лося. Как я горевал по своей лайке!
Однако мешкать было нельзя. Темнело, и мороз крепчал. Я осмотрелся. Метрах в тридцати из горы выступал огромный камень, высотой метра три, занесенный сверху еще двухметровым снегом. Прямо у валуна, снизу, снега почти не было. Вот на этом-то месте, сбившись в кучу, и стояли лоси. Сверху, с горы, их не было видно. Меня вынесло на этот валун, и я соскользнул с него, как с трамплина. А оказавшись над лосями, задел одного из них по хребту. Думаю, он и пошел на нас с перепугу. Сейчас следы остальных лосей уходили вниз, вправо.
Я похоронил лайку возле этого валуна. Вернулся к туше, развел костер и стал разделывать лося, пока он не окоченел на морозе. Мне тогда казалось, что я не могу просто так бросить его и уйти. Сейчас бы оставил. Оказалось, что пуля, пробив ребро слева, прошла его насквозь и, сломав ребро на выходе с правого бока, застряла в нем. Вот тебе и тридцатьвторушка, маленький, несерьезный калибр!
Я разделал лося, из шкуры сделал небольшое «сюртке». Потом нарубил побольше сушняка, разгреб снег под пихтой, стоявшей рядом, обложил внутри пихтовыми ветками, сделал себе шалашик. К этому времени совсем уже стемнело. Я перенес костер поближе к шалашу, натопил полный котелок воды из снега, но ни есть, ни пить не мог. Тоска по собаке глодала меня. Так и прошла ночь.
А утром, как только забрезжил над горами рассвет, я тронулся в путь. Вырубил палку с сучком-крюком, зацепил «сюртке», положил в него несколько кусков мяса и потянул за собой. Так и волок. Примерно через километр я выложил все и вернулся назад за остальным. Так километрами и передвигался. Как же я тогда намучился! И думаю, горы сжалились надо мной, прислав росомаху. Когда, отмерив очередной километр, я вернулся за оставленным мясом, увидел ее рядом. Сказать, что я обрадовался этой росомахе, – значит ничего не сказать! Я с легкостью развернулся и ушел. Этот случай так и остался единственным, когда я стрелял лося.
По твоим глазам вижу, что хочешь спросить: а как же быть при встрече с медведем? Скажу тебе как есть: я ни разу не встретился с медведем в тайге. Ты удивлен? Думаешь, что раз я охотник, то обязательно должен был встретиться и стрелять медведя? Все так думают. А я вот даже не видел его. Я не ходил на него, он мне был не нужен. Я знаю берлоги. И при желании можно пойти и охотиться, но мне этого не надо. Однажды на черничнике, это было в конце августа, я почувствовал на себе пристальный взгляд. Это был взгляд не человека. Это был медведь. Видимо, когда я собирал чернику, он ел ее там. Но я ушел, и он ушел своей дорогой. Зимой, когда я охочусь, он спит; весной и летом мне нечего делать в тайге; осенью же он обильно питается и ему не до меня, а мне не до него.
Вспомнил другой случай, расскажу тебе его. Как-то мне пришлось вывозить из тайги тело охотника-медвежатника. Дело было по осени. Его родственники обратились ко мне. Он ушел в тайгу на день, а через три дня пришла домой его собака – хромая и с разодранным боком. Стало ясно: случилась беда.
Я запряг коня и поехал. Я знал места его охоты и поэтому нашел сразу. Там валялась его двустволка шестнадцатого калибра с разбитым прикладом. Видно, он бил медведя ружьем и разбил приклад. Оба патрона были выстреляны. Валялись клочья одежды, сапоги. Нашел я и окровавленный нож. Но самого тела не было.
Вокруг трава высокая, выше меня, измята какими-то закутками. Понятно: там, где они во-зились, трава и прибита. А дальше оглядеться невозможно. Я даже на кедр забирался, чтобы сверху осмотреться. Бесполезно. Я много времени потратил, чтобы найти его. Думал, если он раненый уполз, медведь должен остаться лежать. И нож он бы не бросил, хоть метки бы делал. А медведь раненый не мог его унести. И росомаха если бы нашла – останки все равно какие-то бы лежали.
Вот так, путаясь в траве, в зарослях, кругами расширял я поиск и в конце концов обнаружил тело. Метрах в пятидесяти выше бежал ручей, вот возле него, под колодиной, я и нашел. Медведь притащил его зачем-то к этому ручью и спрятал под колодину. Видимо, у самого медведя рана была пустяковая.
Нашел я и оборванный тросик. Он был перебит прямо на узле, образующем удавку. Охотник ставил петли на медведя и проверял. Думаю, медведь попал в петлю перед самым его приходом. И был в силе. Он не сидит в петле, когда охотник подходит, не ждет, когда в него стрельнут. Он крутится и вертится, рвет и мечет, чтобы вырваться.
Стрелял охотник с очень близкого расстояния. Выстрелянные пыжи лежали прямо там, где тросик был привязан к березе. Поэтому, когда медведь освободился, он мигом достал охотника. Успел тот стрельнуть и из другого ствола, но куда пришелся второй выстрел, не знаю. А первая пуля попала в узел тросика, перебила его и потеряла силу.
Что я хотел сказать тебе? Когда приходит время и судьба ставит точку, тогда все бесполезно – хоть какое ружье будет с тобой.
Совсем недавно, осенью, снег был еще не глубокий, я ходил разгораживать стога. И когда разгораживал стог на мазунинском покосе, из леса выехали три снегохода. Они подъехали ко мне, остановились. Стали расспрашивать о заячьих местах. Оказалось, мужики из города решили по снегу поохотиться, зайцев пострелять. А на Мазунино зайцы как раз водятся. Ружья у них были полуавтоматические, многозарядные. В этот момент собака выгнала зайца прямо на нас. Он во всю прыть летел в нашу сторону. Мужики вскинули ружья и стали стрелять. Только гильзы отлетали в разные стороны. Но заяц ушел.
Я знаю точно: тридцатьвторушка взяла бы его с одного выстрела.
Но как горели у них глаза! Как они оживились! Какая энергия забурлила в них! Мне даже кажется, что не столько заяц им был нужен, сколько хотелось пострелять вот так, по-настоящему, в живого, бегущего зайца. Поэтому он и ушел.
Так какое ружье тебе взять? Смотря для чего. Я не думаю, что есть плохие ружья. Просто ты сам должен понять: для чего тебе оно? И когда поймешь, твое ружье само найдет тебя. Тогда, в магазине, не я выбрал ружье, а оно выбрало меня.
Этот совет деда Елисея когда-то помог мне. Помог многим. Поможет и тебе. Люди по разным причинам покупают охотничьи ружья. Кто для охоты. Кто просто любит оружие, любит стрелять... Причин много. Разберись в себе и смело иди покупать. Твое ружье ждет тебя.
