Евгений Чириков. На линии огня. Рассказ

Яна с беспокойством думала о маме. В субботу, запасшись продуктами, она пришла на ту единственную улицу, которая символизировала былой частный сектор.
Пространство вокруг было безлюдно: все те, кто решили остаться, попрятались по хатам. Белый саманный домик мамы стоял среди последних снегов зимы. Двор замыкался металлическими воротами. В угол ограды был встроен двухэтажный гараж с присоединенной к нему теплицей. В глубине огорода приветливо махала хвостом Жулька, помесь таксы и дворняги. Сразу за огородом тянулись рельсы, по которым на кирпичный завод возили каолин.
Маме в начале февраля исполнилось 82 года. Если Яна имела вид краснощекой, корпулентной женщины с чуть вздернутым носом и волосами цвета воронова крыла, то седина мамы белизной могла поспорить со снегом. Еще ребенком она пережила немецкую оккупацию, потом послевоенную бесхлебицу. Да и позже сыскались невзгоды. Яна до боли жалела ее.
Несколько месяцев назад мама превратилась в ходившего еле-еле инвалида со сломанной шейкой бедра. Благодаря газу ей жилось полегче, чем тем, кто топил печку дровами и углем, как во многих соседских домах. Папа умер давно.
Здесь, на улице, не существовало радио, телевизоров и электроплиток: электричество отключилось. Связь с миром могла быть только мобильная, пока хватало зарядки. С шести вечера до шести утра действовал комендантский час. Занавесив окна по всем правилам светомаскировки, женщины повечеряли при свече и легли спать. Так закончился день 26 февраля 2022 года.

Яна Ивановна Сильченко имела двухкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, работала в школе учителем английского языка: 25 лет педстажа. Ее дочь с мужем и детьми год назад уехали в Польшу.
До сих пор поселок жил тихо. Кирпичный завод обжигал огнеупоры для мариупольских домен. Шахтеры ездили на шахты Угледара.
Брехню киевских политиков с телеэкранов жители слушали как-то отрешенно. Тщательно наряженная дама в имидже Леси Украинки (тай зовсим не украiнка, теж леди Ю) предлагала окружить Донецк колючей проволокой, а раздухарившийся шоколадный король угрожал, что «наши дети будут учиться, а ваши сидеть в подвалах».
Яна гнушалась политики и жила чисто хозяйственными интересами. Как и все окружающие, она понимала так: пикнешь – убьют. Тут ничего не поделаешь. Ты летишь в самолете. Куда он, туда и ты. И приземляешься в нем же.
Поселок входил в Донецкую область, но после 2014 года остался во власти Украины, километрах в двадцати от ДНР.
Когда в Киеве молодежь начала по-гитлеровски зиговать, народ изумился: це ж вони зовсим з розума збилися! Но, опять же, ничего тут не попишешь.
Утром в четверг 24 февраля Яна Ивановна собиралась на работу. Позавтракала оладушками со сметаной. Из окна виднелась ледяная стынь неба, но газовое отопление создавало в квартире приятный климат. Ночью Яну насторожил далекий, неясный, еле доносившийся гул. Она недоумевала: что это?
На автобусной остановке уже гуртовались коллеги. Одна из них приставила к уху мобильник: шо, уроки?.. Женщину обступили.
– Шо це таке?
– Не розумию... Кажуть, усе позже поведають. Уроки отменяются...
Вернувшись домой, Яна включила телевизор и узнала: русские наступают! О боже! Что же это? Как понять?
Через день грохот приблизился. Задрожала пластиковая дверь балкона. Поселок всполошился на глазах. У магазинов завились длинные очереди. По дорогам вон из поселка мчались машины. Многие соседи Яны паковали вещи. Никто не знал, чем все кончится. Кое-где украинские солдаты грабили закрывшиеся торговые точки, разбивая двери и швыряя товары на тротуар. Та же участь постигла несколько аптек. Улицы поселка бороздила военная техника.

Примерно в три часа ночи Яна с мамой проснулись от шума. То пришли оборонцы батькивщины. На улице галдели мужские голоса, резала слух автоматная пальба, визжали издыхавшие от пуль собаки. Солдаты вламывались в покинутые жителями дома. Выбрасывали во двор вещи, посуду, стреляли в подвалы.
Утром выяснилось, что они заселились в дом напротив через дорогу. Накануне событий соседи выехали оттуда в дикой спешке и панике, со слезами расставаясь с тем добром, что осталось внутри. Скоро раздался грубый стук в ворота Сильченко.
– Мы ищем сепаров! Е у вас сепаратисты? Вы хто будете?
Яну затрясло, дрожь в коленях отдавала в голову. Чистокровная украинка, она едино хорошо говорила и по-русски, и по-украински, но поначалу держалась лишь мовы. Не дай боже, за оговорку в пользу москальского словечка солдат вскинет автомат!..
– Я вчитэлька...
Однако те заговорили в участливом тоне, причем, как ни странно, больше по-русски, чем по-украински. К Яне подошел ясноликий хлопец, озаренный улыбкой.
– Вы так похожи на мою маму! Почему вы не эвакуировались?
– Так никто ж не думал... Машины нет, як мы уедем? Маты у мене старенька та хвора... Будьте ласковы, скажите, шо вам надо, я вынесу... Но кушать ничого нема. Хлиба нема. Компот будете пить?
– Та, будем.
Парень выпил одну кружку и другую.
– Дякую! Це ж вы зробили?
– Ну як же.
– У вас щасливие руки!
– Та шо щасливие! Вот яблунька растет, вот мята. Все свое, хлопцы. Як же хочется мира...
Солдаты вроде даже собирались куда-то доложить, что здесь есть люди. И обещали, что дня через два их вывезут. А пока посоветовали пожить в подвале, где всего безопаснее.
Яна высказала просьбу сделать каганец: сама не умеет, а свечки кончились. Один вызвался помочь, спустился в подвал. В награду он получил банку укропа с чесноком.
– О-о-о! – понюхал он. – Укроп!
На каганце Яна грела маме воду. Фитилек его быстро сгорал. Маленький широкоплечий боец подарил ей огарок свечи.
Днем она выходила покормить собаку. Солдаты расстреливали собак и даже кошек. Собак-то еще понятно... Но кошек зачем? Во многих дворах висели бумажки: пожалуйста, не убивайте собаку, она сторожит наше добро... Но куда там! Благодаря тому, что Жулька мудро молчала, забившись в конуру, когда мимо топали солдатские берцы, ее не тронули.
Яна шла по огороду тихонечко, опасливо. Вокруг никого. Как вдруг из-за забора:
– Здрастуйте!
Оказывается, там пост поставили.
А через час завязался бой.
Женщины ютились в подвале с бетонным фундаментом. Сверху он укрывался грунтовой насыпью.
Бой начался с перестрелки. Украинцы стреляли из-за насыпи, видимо, гранатометами. С той стороны били минами и снарядами. Над подвалом все шаталось и ходило. От фундамента отлетали куски бетона. Из трубы-отдушины сыпались комья земли. Дочь обложила маму кусками пенопласта. Они вжались в самый глухой угол.
Канонада казалась нескончаемой, но внезапно оборвалась. Как после грозы, местность наверху замерла. Яна стояла посреди двора и ошеломленно озиралась вокруг. Неподалеку что-то горело. От гаража осталась только лестница и часть верхней площадки. На месте теплицы было пусто. Соседский дом напротив прямым попаданием разнесло в щепки. Земля там и сям зияла воронками. И все это случилось не в кино. Сознание с трудом постигало картину яви.
Солдаты уходили из поселка. Вдалеке, в самом конце улицы, виднелся увозивший их автобус. Неужели все страшное на этом кончилось? Или нет? Они с мамой думали, что Жулька погибла, и очень обрадовались, увидев ее живой и невредимой.

Через два дня военные вернулись, другие, незнакомые. Дверь подвала открылась нежданно.
– Э-э! Е тама хто?
– Здесь мы с мамою и больше никого нема! – откликнулась Яна в испуге и поднялась наверх. – Когда ж нам мира ждать?
– Не переживайте! – ободрили ее. – Мы у лису теперь стоим. Отсюда уже не уйдем. К нам пришла помощь. У нас есть самолеты! У нас есть танки!
Перед мысленным взором Яны как живой предстал Великоанадольский лес... Красивейший лес, заложенный в степной зоне еще до революции. Дед Яны в своей юности, выпавшей на царское время, копал там лунки под саженцы дубов – одна копейка за лунку. Сколько влюбленных встречались в этом лесу на свиданиях, катили туда на велосипедах...
Газ в дом уже не подавался. Яна грела пищу на маленьком костерке между кирпичами. На улице костер разводить не разрешалось, чтобы москали не стреляли по дыму. Она лишь чуть нагревала кирпичи, чтобы степлить воду для мамы, дать запить ей таблетки.
Воду первое время брала из далекого колодца, бегая туда с мольбой к Господу, в страхе от шальных взрывов и воя мин. Плачешь, молишься и бежишь. Она хотела попроситься в подвал к соседям, чтобы им с мамой не быть одним. После боя дорогу сплошь усеивали гильзы, ноги прямо катались по ним. Соседи не согласились принять их, но погрели воду. Их дом стоял в стороне от главного обстрела и один из немногих на улице остался цел.
Потом Яна натаивала воду из сосулек и снега. Температура в подвале не превышала минус двух градусов.
Солдаты подогрели на горячих кирпичах тушенку, предложили поесть и Яне Ивановне, но она отказалась, хотя, кроме компотов, в подвале почти ничего не осталось.
Через сколько-то дней первобытного существования разгорелся второй бой, еще страшнее первого.
Рядом с подвалом стрекотали пулеметы. Мины ухали одна за другой. Когда пулемет замолкал, становилось не по себе, потому что было понятно, почему он умолк.
Яна боялась, что их просто засыплют землей, замуруют внутри. Что по ним сверху будут ездить танки. Накануне она написала записку, что здесь люди, и прикрепила к подвальной двери. Но кто прочитает ее в этом конце света?
Утром пришлось разгрести завал, чтобы выбраться наружу. Дверь вывернулась из петель. Яна привязала ее маминым поясом, навесила одеяло. Лицо на улице обжигало морозом.
От двора уже ничего не осталось, все полегло руинами и свалкой строительного мусора. Ни забора, ни металлических ворот, только груда арматуры. Если смотреть на дом с улицы, то он уцелел. А внутри его нет. Как фанерная декорация на сцене. В конце огорода рядом со сгоревшим танком лежал убитый солдат.
Силы покидали измученную душу. Яна добрела до дороги и увидела идущую навстречу фигуру в военной форме. Она опустилась на колени. Ей было неведомо, чей идет солдат. Украинские обходились без всяких опознавательных знаков. Некоторых она видела даже в гражданской одежде, а одного с оранжевой ленточкой. У этого, идущего, белели две повязки – на рукаве и на колене.
– Я вас очень прошу! – взмолилась Яна Ивановна при его приближении. – Не стреляйте больше с нашего двора! Не говорите, что это удобная позиция!
– Успокойтесь! – опешил тот. – Успокойтесь! Мы их далеко прогнали!
– Кого? Кого прогнали? Кто ты?
– Не переживайте. Не плачьте. Все будет хорошо. Мы ищем, где какое оружие осталось. У вас есть что-нибудь во дворе?
– Возле двери разгрузка лежит.
– Мы собираем оружие, каски, бронежилеты, разгрузки. Успокойтесь, не плачьте!
На улицу въехало много бэтээров, огромных, чудовищных, красивых. Соседи выносили к дороге каски, разбитое оружие. Военные собирали все это. Один прошел в огород Сильченко, осмотрел воронки. Взглянул на куски тел, лежавшие на том месте, где оставалась ранее верхняя площадка гаража: оттуда стреляли украинские бойцы. Яна попросила этого парня, чтобы помог закрыть дровяной сарай, ей хотелось сохранить дрова сухими. Паренек с теплыми глазами на худощавом, слегка восточном лице не отказал в просьбе.
– Откуда вы? – поинтересовалась она.
– Из Дагестана.
– А как зовут?
– Иса, – сощурился он в улыбке. – Это мой позывной. А вообще-то я Иисус. Это мое имя по паспорту.
Она спросила, не хочет ли он спуститься в подвал. На долю секунды воин замялся.
– Могу. Где подвал?
И взял автомат наперевес.
– Только не стреляйте! – спохватилась Яна. – Умоляю вас! Мама, отзовись! – крикнула вниз. – Скажи, что ты там!
Мама подала голос... Было уже темно. Яна с солдатом спустились во тьму. Она нащупала огарок свечи, который зажигала только для мамы, когда давала ей лекарства. Солдат посмотрел на седую старушку.
– Ее надо жиром растирать, – посоветовал он.
– Да где же я жир возьму? – удивилась Яна Ивановна.

Жители хоронили погибших солдат-одиночек у дороги, ставили на могилках крестики из палочек. Но на большую массу трупов ни сил, ни желания не хватало.
В низинке, на стороне поселковых дач, лежало рядами что-то около 150 изуродованных тел. Приходили люди из военных властей. Снимали с формы убитых шевроны, брали документы. Распароливали телефоны пальцами трупов и сообщали родственникам об их гибели. Некоторые хлопцы были всего дней пять как призваны. Зимний холод не мешал мертвым испускать густой смрад. В небе стаями кружили вороны. Голодные собаки наблюдали издали, ожидая ночи. Отведав человечины, они войдут во вкус и обратятся в людоедов. И потом, как в настоящем апокалипсисе, будут охотиться на живых...

Утром Иса прикатил ко двору Сильченко железную тачку и оставил на дороге, так как по забитому кучами обломков двору к подвалу не было подступа.
– Это все, что я могу для вас сделать. Я нашел ее в конце улицы.
От людей Яна узнала, что ее квартира цела, и решила перевезти маму. Но путь лежал через завод, который простреливался украинскими снайперами и артиллерией.
Яна выбралась на дорогу, к ней подошел патруль.
– Куда вы собрались?
– До своей квартиры в поселке.
– Да, вам нужна эвакуация... А что же вы в подвале живете, когда у соседей дом?
– Ну, что соседи... Что дом... Они два раза грели мне воду...
– В военное время надо помогать друг другу...
– Ну, хоть так помогли...
Яна Ивановна отвязала Жульку, отпустила ее на свободу. И повела маму к БТР. Их переправили в поселок внутри брони. Дальше дочь повезла старенькую на тележке. Яна была безмерно благодарна Исе за помощь. Он как будто с неба спустился. Что за чудесное имя такое у него?!
Прошло одиннадцать дней с того времени, как они с мамой попали в гущу боев. На календаре значилось уже 8 марта... 8 марта!

Соседей в доме осталось мало, но они терпеливо переносили военное лихо. Яне с мамой посоветовали спать у несущих стен, в коридоре или в туалете, чтобы не попасть под обрушения.
– Украинцы ж нас и мочат! «Точки-У» пускают! И брешут, шо русские!
Первую ночь Яна спала необычайно крепко. Ей приснился солдат, жадно пивший компот. Было видно, как его мучает жажда.
– Вы так похожи на мою маму!
Все они, умирая, вспоминают маму... Все, все, все... Яна Ивановна вздохнула и открыла глаза. Мир был полон светлого утреннего покоя, пение сверчка напоминало гимн восходу.
И как это было ужасно, что где-то недалеко будто вылетела пробка от шампанского. Посыпалась штукатурная крошка. В груди тоскливо заныло. Начинался новый день...