Автор: Алексей Попов
Старый ворон
рассказ
Последние годы старый ворон жил на кладбище. Никуда не улетал: у людских жилищ о еде не надо беспокоиться, да и здесь всегда что-нибудь оставляют. Ему хватает, если, конечно, молодые не отнимут. К старости ворон стал сторониться всех. В его сердце кипела едкая кровь сарказма и не давала ему молчать. Тогда он каркал, ругал молодых ворон. Сначала они откаркивались, обзывали его «шизом», а потом дали по шее и выгнали из своей стаи.
Сейчас старый ворон сидел на могильном кресте. Крест был такой же черный, как и он сам. Годы, снег и дождь, холодные ветра погрызли дерево, оно потрескалось. Старый ворон любил сидеть именно на нем. Старость с крестом роднила. Новые могилы он не любил. Возле них люди сооружали какие-то неудобные жесткие столбы, на них прикрепляли что-то остроконечное. Однажды он попробовал сидеть на таком столбе. От дождливой погоды или еще от чего-то ноги его соскользнули, и остроконечная штука ободрала грудь. «Кр-р-реновый кр-р-рест», – прокаркал ворон и после этого на новых могилах уже не сидел.
Кладбище для ворона было зеркалом жизни людей: как они живут, так их и хоронят. Если много людей на могилу пришло, значит, хороший человек умер или начальник какой-то. Возле могилы хорошего человека всегда плакали. Иного же хоронили громко, но без слез. Если еды много принесут, то, слава богу, ничего жизнь идет у людей, если со скудной едой придут – что-то неладно.
Помнится, сюда привозили покойников только старых или уж совсем молодых. Потом было время, когда привозили, в основном, молодых. Возле них сильно плакали, пили что-то вкусное из прозрачной посудины с узким горлом. И так горевали, что многие падали возле могилы. Ворон, бывало, пугался даже, что и они тоже не встанут. Но земля вытягивала из них горе, и люди, отлежавшись, вставали и ослабевшие, наверное от плача, плелись домой.
Да, всякое видел на своем веку, таком долгом, старый ворон. Сейчас, сидя на кресте, он то ли дремал, то ли мучительно думал. Уж совсем было закрыл белесые от старости глаза, но послышались голоса людей. Они свернули на кладбище. Потом пришла другая стая, третья... Тогда старый ворон догадался, что наступил тот день, когда много людей приходит на кладбище, что-то едят и пьют. Сердце его наполнилось радостью сытого праздника. Много чего оставляют люди в такой день возле могил. Старый ворон не шевельнулся. Он знал, что к его кресту не подойдут. К нему давно никто не приходит...
В небе восторженно кричали собратья, поднялось кладбищенское воронье на дармовую жратву людского горя.
– Кар-р-раульте! Кар-р-раульте! – злобно вырвалось из клюва старого ворона. Это он кричал людям. Но что люди слышат, кроме своей беды? И ворон замолчал. И только когда они уже засобирались уходить, ворон не выдержал: «Кар-р-ртофельные шаньги оставьте!» – рявкнул он во всю дурь своей глотки. Но что людям до голодных птиц?!
Старый ворон первым набросился на жалкие ошметья еды. Сразу же определил – снова люди живут хреново: сладостей – шиш. Он едва нашел конфетку. Оставили ее у небольшой могилки. Торопливо освободил ее от обертки, попробовал. Невкусная.
– Пр-р-рямо скажем, кр-р-реновая.
Склеила клюв. На мыло похожа, но не гopькая. Мыло старый ворон когда-то пробовал, не понравилось.
Вдруг воронья стая ринулась с могил в небо. На кладбище появился человек, в штанах, блестящих, как воронье крыло. Старый ворон узнал его. Больно часто черные штаны заходят сюда. Если люди на кладбище приходили, то после них обязательно этот заглянет. Когда люди приходили сюда с большими сумками, в которых стояло много узкогорлых прозрачных посудин, этот человек приходил на кладбище вместе со всеми. Бросался на первую могилу и начинал реветь. Потом глаза у него целый день не высыхали. И губы тоже. Люди подзывали его к себе, наливали из узкого горлышка воду. Этот человек первым от горя падал возле какой-нибудь могилы. Долго лежал. Вставал, когда все уже уходили. Он поднимался и обходил могилы, опрокидывая в рот оставленную в стаканах воду и снова падал. Старому ворону даже нравился этот человек, особенно после того, как сам попробовал этой воды. Набрал в клюв и тут же выплюнул – такая дрянь. Как не уважать этого человека! Ведь сколько надо в сердце носить горя, чтобы выпить столько глотков этой горькой воды!
Но в последнее время люди не стали подзывать этого человека к себе. Даже каркали, когда он пробовал присоединиться к ним. Жалко было старому ворону этого человека. Его самого воронье обижает и гонит, как люди этого, черноштанного. Тяжко на сердце у ворона. Так же, конечно, плохо и этому человеку. И сейчас, когда человек подошел к одной могиле и стал внимательно что-то искать, старый ворон захотел помочь ему.
– Ка-р! Кар-р! – крикнул он, сообщая, что горькую воду там сегодня не пили, чуть левее могила – там пили. Но только в стакане не оставили. В двух посудинах приносили и обе опустошили. На могилу только несколько капель капнули. Но человек не понял старого ворона. Зло сверкнул глазами, поднял с земли небольшую палку и бросил в его сторону. Старый ворон поднялся невысоко, затем снова сел на свой крест. Кровь кипела от обиды, но Черноштанный больше не смотрел в его сторону. Старый ворон расслабился и сел поудобнее. Сердце его снова потянулось к странному человеку. А тот стал что-то негромко выговаривать.
– Вот тебе, Николай, и причаститься нечем. Ничего не принесли тебе. Нда-а... Но не обижайся на сестру. Она новый дом поднимать взялась. За подвоз леса бутылку дала, строителям тоже... Вот и не осталось.
У старого ворона защемило сердце от этого причитания. Снова ему захотелось помочь бедному человеку.
– В Сыктывкар-р-р съезди, в Сыктывкар-р-р!
– Ты все еще здесь? – снова рассердился человек. – В Сыктывкар отправляешь? Еще дразнишься?! – Он посмотрел вокруг. Потом схватил толстую палку и размахнулся. Старый ворон почему-то не испугался. Может, подумал, что человек, как и в прошлый раз, промахнется. Или же подумал, что сил у него не хватит, чтобы добросить такую большую палку. К несчастью, человек на этот раз был точен и зол. Оглушающий удар сбросил ворона с креста.
– Карр-р-раулl – только и успел он каркнуть. Боль прошла по всему телу. Старый ворон увидел, что человек снова взял в руки палку и с перекошенным от злобы лицом шагнул к нему. Ворон пытался заползти за крест – хоть ты защити!
– На тебе! На! – рявкал человек и бил старого ворона. У ворона потемнело в глазах. Сначала исчезло лицо человека, потом пропали деревья, потом кладбище. Последними ушли злость и обида...
- На тебе! – все еще, зло крича, бил человек. Старый ворон катался по земле, молча Он не слышал ни боли сердца своего, ни этого человека, ничеrо. Он был уже не мудр, он был мертв.
Догони-судьба
Рассказ
Спорить со всеми Мирон, председатель комитета бедноты, уже не мог. Попробуй тут спорить – не успеешь слова сказать, а тебе в ответ уже десять.
– Ну не буду же я в голбце прятаться! Уж лучше в лес, – горячился он.
– А вдруг белые придут ненадолго? Вдруг погонят их красные? Что тогда? Ты из лесу быстро не вернешься, а мы как докажем, что ты живой? – заново объяснил Мирону Матвей Константинович, мужик курносый и рыжий, на доброй морде его все вопросы – как веснушки.
Мирон ничего не ответил. Засопел.
В избе сегодня нет привычного на таких мужицких сборах табачного дыма. Мужики несколько раз доставали кисеты, да, наткнувшись на тяжелый взгляд отца Викентия, убирали их обратно в глубокие карманы штанин. Стеснялись отца Викентия, ведь он крестил их всех, кроме Матвея Константиновича. Мужики как-никак молодые, никто из них не мог долго выдержать взгляд попа. Будто ведь на¬сквозь видит отец Викентий. Не был бы попом, небось, звали бы колдуном.
Слово у батюшки крепкое. Скажет, так скажет. Да ведь и говорит-то он уже то, что мужики еще только думать начали. А он – глянь-ко – и слова уже нашел.
Сегодня у них толковище о Мироне и об отце Викентий, о белых да красных. Но главное дело – о селе у них разговор. Белые и красные приходят и уходят, а село остается...
* * *
Пополудни влетел нынче в село сын Варвары, лошадь свою ямщицкую с дури да с перепугу чуть не запорол: «Белые! – брякнул мужикам, толпившимся у гумна. – Белые... а за ними – красные. Гонят белых от Кыркеща. Верст сорок отсель – не более. Видимо, красные хотят загнать беляков в верховья. Злые, как собаки...»
– Кто собаки? – хотел пошутить кто-то из мужиков. – Белые или красные?
– Злость цветом не меряют, – хрипнул остервеневший всадник. Мужики насупились...
Это сообщение растревожило и отца Викентия. Пробормотав под нос молитву, он перекрестился и направился к Матвею Константиновичу.
Понятное дело – никому в Макарьеле ни белые, ни красные милы не были. Может, только Мирону красноармейцы ближе. Больше для революционной моды – как руководителю комбеда. Впрочем, и «комбед» – это тоже только одно название. Мирон придумал – сам организовал. А зачем? Никто не знал...
Мирон организовывал комитет бедноты два года назад, когда вернулся с германской войны. От роду Мирону – двадцать пять, из них четыре года не был в Макарьеле. До войны был бедовый, а с войны и вов-се вернулся пьяный от крови, с деревянной ногой – после ранения, и за-бияка пуще прежнего. Сельчане ведь не забыли еще предвоенное время, когда Мирон в каждый церковный праздник все село на ноги поднимал. Очень уж драчливый был. Мать его слезами умывалась – погибель от та-кого сына. Дрался каждый раз, как выпивал. А выпивал, мягко говоря, нередко. Старушки приносили матери Мирона мыло, которым мыли покойника. Говорили, что если сын, дескать, этим мылом руки вымоет, то не будут они на драку чесаться... Не помогло. А после войны да в революцию, когда везде сплошная драка, Мирон – как рыба в воде. Вот уж: кому война, а кому мать родна.
В общем, создал Мирон комбед, а кому из сельчан новая жизнь нужна, у них никто особо не спрашивал – вроде и по-старому неплохо жили. Может, кто ничего не сажал и не сеял, в лес ни разу не ходил, тот, может, и был голодным. Остальные с молоком и мясом были. Хлебушек на белку меняли, да и рябчика на Вятку мешками по зимнику возили. Туда куль – обратно куль. Кто не ленился, тот и побогаче, конечно, был. Матвей Константинович вон даже лавку держал. А отец Викентий – тот не только себя, село богаче сделал: школу от¬крыл через три года, когда сюда – в Макарьель, приехал. И здесь уже тридцать лет.
А Мирон каждый вечер собрания проводил. Путался, врал, нес какую-то чушь, но о новой жизни рассказать пытался. В конце концов переходил на байки о фронтовой жизни – там ведь про новую-то жизнь слышал. Когда в госпитале лежал. Объясняли ему, конечно, по-разному, но запомнил он главное: нужно землю у богатеев отнять. А в Макарьеле у кого отнимешь? Хм. Да и зачем? Если новые земли нужны – иди и корчуй лес. Вот тебе и вся революция. Да и по всей России земли-то немеряно.
* * *
...Когда Мирона сегодня позвали прийти к Матвею Константиновичу, он не стал торопиться. Пришел позже всех. Хоть самому очень хотелось побыстрей узнать, зачем его позвали. Но вот не спешил, заставил себя не торопиться. Бросая вперед деревянную ногу, он прошелся по полу и сел на лавку. Отец Викентий, не мигая, долго глядел на него. Будто оценивал его по – новой. Потом начал разговор:
– Вы, конечно, уже слышали, что от села Кыркещ к нам поднимаются белые...
– Радоваться собрались, – поднялся с лавки Мирон, но быстро замолчал под взглядом отца Викентия.
– За ними красноармейцы идут, -продолжал поп. – Белые зайдут, что-нибудь смогут с Мироном сделать.
– Отдамся я им! На-кося! – дернулся председатель.
– Красные их отсюда выгонят, а нас за Мирона накажут, – спокойно продолжал отец Викентий.
– Могут, могут, – соглашались мужики.
– А сейчас посмотрим с другой стороны, – рассуждал священник. -Рассказывают, что к белым помощь идет из верховья. Так что красных они выбьют отсюда.
– Не может быть! Врешь! – снова сунулся Мирон. Да мужики на него так глянули, что он стих.
– А если большевики со мной что-то сделают, то снова село виноватым будет. Только уже перед белыми. Потому думать надо, как от тех и других село уберечь, чтобы не сожгли его от злости.
– Что же нам делать? – растерялись мужики.
– Быстрей мирись со своим соперником, когда ты еще в пути, чтобы тот, кто встал против тебя, не дал тебя твоему мучителю, – пробормотал отец Викентий. Из Библии, наверное. Потом перекрестился и поделился соображениями:
– Чтобы ни красные, ни белые не могли найти зацепку, чтобы отомстить за что-то, убить детей, стариков и женщин нужно спрятать меня и Мирона.
– Как спрятать? Обоих вместе? -даже вскочил Матвей Константинович.
– Я не буду прятаться, – воспротивился Мирон. Мужики все похлопали по кошелькам с табаком, будто проверили, на месте ли они.
– Нет, не вместе будем прятаться. Перед тем, как зайдут в село белые, нужно прятать Мирона. Если красные выгонят их из села, то тогда спрятаться придется мне.
– Неужели так будете всю жизнь по очереди прятаться? – снова вскочил Матвей Константинович.
– Когда-либо это кончится, – тихим голосом успокоил отец Викентий. – Но сгоряча и одни, и другие могут село сжечь или другую беду придумают.
Сторону попа первым принял Матвей Константинович. Не зря он со счетами дело имеет, быстро сообразил, что к чему. Через некоторое время уже вдвоем перетянули на свою сторону остальных мужиков. Только вот Мирон все противился. Никак не хотел прятаться.
– Ты не только о себе думай, – снова и снова спокойно пытался убедить его поп. – Вдруг да расстреляют тебя белые. Тогда красные будут мстить за тебя. А кому? Виновных будут искать в нашем селе. А будут ли они долго разбираться? Убьют, кто в руки попадет. Так же смогут сделать и белые, если со мной что-то случится. Зацепку им обоим не надо давать. Вот что.
– Ладно, – сквозь зубы процедил Мирон. – Зайду тогда к себе в подпол.
– Там найдут, – вставил Матвей Константинович.
– В том-то и дело, – окинув мужиков взглядом, сказал отец Викентий. – Нужно под чьим-то полом вырыть яму. Приготовить там постель, еду, воду. Ведь неизвестно, кому из нас сколько придется прятаться.
Посоображали недолго и решили сделать укрытие под полом в доме Варвары. Она женщина не болтливая. Сын тоже в ее род пошел. Пришли к одному мнению, что сейчас же нужно начать копать там яму, оборудовать ее. Чтобы к рассвету было все готово. Завтра белые должны уже сюда подойти.
* * *
Все вышли на улицу. Здесь мужики жадно выкурили по несколько цигарок и ненадолго разошлись по домам. Направился к своему дому и Мирон. Тяжело поднялся по лестнице на крышу и вместе с палкой содрал красный флаг. Материал освободил от палки и, бережно сложив, спрятал за пазуху. Зашел в дом, долго курил, пока дым не стал есть глаза. Ругался про себя, шепотом. Под утро отправился к дому Варвары. У мужиков убежище было уже готово. Сделали его возле картофельной ямы. Тесновато, правда, но уместиться можно даже вдвоем. Даже нары сделали для сна. Кто-то матрац, набитый соло¬мой, притащил. На полке стояло ведро с водой, много шанег, булок, буханок, сушеного мяса, квашеная капуста. Даже репу поднесли.
Мирон, недовольно ворча, зашел в убежище. Мужики закрыли люк, оставили отверстие для воздуха и ушли. Мирон со злостью выпил целый ковш воды и лег.
Он, конечно, не видел, как еще до полудня в Макарьель зашел отступавший белый отряд, как с хлебом-солью, с иконами их встречали возле села отец Викентий, Матвей Константинович и еще несколько односельчан. Ночь белые здесь отдохнули, а на утро отправились дальше, в верховье.
В дом Варвары, тайком от людей, зашел отец Викентий и спус¬тился в подпол.
– Мирон, ты здесь? – спросил он.
– Где же мне быть? Конечно, здесь, – сердито ответил Мирон. – Что, ушли уже ваши спасители? Удрали?
Поп не ответил. Поднял крышку люка. Мирон поднялся.
– Узкий проход-то. Не войдешь. Ты же смотри какой пузатый, – съехидничал он над попом, который спускался в убежище.
– Войди в узкую дверь, потому что широкий проход и широкая дорога ведут к погибели. И многие идут там... – снова из Библии нашёл ответ отец Викентий.
А Мирон вышел на улицу. Ночь еще на дворе, темно. Он поковылял домой. Снова поднялся на крышу и повесил палку с красным флагом. А утром он уже встретился с командиром красноармейцев. Отцу Викентию пришлось прятаться целую неделю. Дальше красноармейцы идти не решались. Будто знали, что обратно придется бегом пройти по этому селу, убегать от белых. Отец Викентий освободил место для Мирона. Так еще два раза менялись местами, пока борцы за новую жизнь полностью не успокоили борцов за старую власть.
* * *
Прошло пятнадцать лет. Сейчас все жители Макарьеля твердым голосом кричали и хвалили новую жизнь. До дырок читали газеты, ко-торые их учили, как нужно идти по пути социализма. Для этого нужно было избавиться от всего старого. В пер¬вую очередь – от попов и церквей.
Изменился и Мирон Власович. Без чтения газет даже спать не ложился. Да и должность сейчас у него другая – председатель сельсовета.
Однажды утром он собрал возле сельсовета колхозных коммунистов и комсомольцев, и они артелью направились к церкви. Разбить, разрушить это подлое гнездо. Навстречу им вышел постаревший отец Викентий. Что-то пытался объяснить, удержать людей. Схватил Мирона за рукав и говорил:
– И когда пошел дождь, выш¬ли из берегов реки, поднялся ветер, и бросились они на его дом. Он не упал потому, что на камень была поставлена его основа...
– Иди отсюда! – пытался освободить руку Мирон Власович. – Сеятель опиума для народа! Разрушим твое злое гнездо. Морочишь людям голову. Хватит!
Молодежь поднялась на колокольню, хотели сбросить колокол. Мирон командовал снизу, на земле. Возле него, закрыв лицо руками, сидел отец Викентий и болтал о каком-то завтрашнем дне: «Оставь людям свет, ирод. Оставь свет... не только красный». А еще отец Викентий пытался добиться у Мирона, чтобы вспомнил тот, как берегли они вместе село.
Но Мирон уже не слышал. И летучий всадник, бывший ямщик – сын Варвары – тоже уже не слышал. И не помнил своих собственных слов:
«Злость цветом не меряют...»
* * *
На коленях в камере Верхне-Човской тюрьмы промозглым утром ты¬сяча девятьсот тридцать восьмого года просил отец Викентий у Бога милости к падшим: «Прости их, господи, ибо не ведают, блудные дети, что творят...» Он гладил своими могучими руками по голове человека, лежащего вдоль стены у окна, гладил и просил у Бога прощения за сумасшедший мир, за себя, за слепых и нищих духом, просил один, потому что Мирон бредил в горячке и, тычась в холодную стену камеры, клекотал отбитыми легкими и шептал что-то о братстве мирового пролетариата.
...Их обоих расстреляли рано утром. Залпом в пять стволов.
Алексей Попов
СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК
рассказ
Странным его называет только жена. Другие никаких стран¬ностей не замечают.
Двадцатипятилетний Александр Савин работает в совхозе техником-строителем. На xopoшем счету у начальства. Дом культуры, новый скотный двор в селе поднялся и с его помощью. Не раз пришлось Александру побывать в городе, чтобы выбить нужные материалы. Вот и сегодня с утра он снова со¬бирается туда.
И опять с утра, в кабинете директора сидит жена Савина, Нина, и глаза у нее заплаканы.
– Андрей Макарович, христа ради прошу, отправьте кого-¬нибудь другого за этими проклятыми кирпичами, только не дурака моего.
– Это почему же он дурак? – Андрей Макарович обижается за Савина. – Александр парень умный. А в город ездить его работа. Я буду его обязанности выполнять? – он вопро¬сительно смотрит на молодую женщину, представляя, как идет она по селу – прямая, стройная, талию двумя ладонями можно обхватить. – А почему ты, собственно, против?
– Не хочу, и все.
– Это не разговор.
– 3начит, его отправите?
– Отправлю, отправлю, уже отправил.
Нина поднялась и что-то буркнув на прощание, вышла из кабинета. На улице она утерла вновь появившиеся слезы и зашагала на работу в сельскую библиотеку.
Здесь она работает одна. Народ приходит за книгами вече¬ром. В маленьком кабинетике выплакалась Нина вволю. И жизнь свою семейную в мыслях как книги на полках расставляла.
Вообще-то муж ее, Саша, хороший. И ей по хозяйству помо¬жет, и мужскую работу без принуждения делает. Дом хоть и но¬вый, сколько еще в нем работы? А баню надо поднять? Надо. И эта забота на Саше. Нет, с этой стороны к нему не придерешь¬ся. И ласковый он, и внимательный.
Тогда почему же странный?
Таким он становился после поездки в город. Там его словно подменяют. Возвращается в село совсем другой человек. Рассеян¬ный. Задумчивый. С Ниной почти не разговаривает, с сынишкой не возится. Все молчит. В такие дни Нина едва сдерживается, чтобы перед ним не расплакаться. В библиотеке дает волю слезам.
– Снова тебя заколдовали? – спрашивает дома у Александ¬ра. Старается ехидно спросить, но то ли не хватает ехидства, то ли Александр его просто не замечает. Ничего не ответит.
Терпит Нина неделю, две. Обычно через две Саша сам все Нине рассказывал. С кем в городе познакомился, как проводил время. Другие мужики, если случались в их жизни чужие бабы, женам об этом – ни гу-гу, а этот ничего не умел скрывать. Нину иногда даже зло разбирало: молчал бы уж, легче бы было.
– Вот мы с тобой пять лет вместе живем, – обычно так начи¬нал разговор Саша, – вроде бы все у нас гладко. Но не хватает чего-то сердцу, понимаешь? Жить живем, но как будто через силу. Может, любовь моя к тебе угасла – не знаю. Живем потому что надо...
очень Нине становилось обидно. Ведь она все для семьи, все для мужа. После ра6оты по хозяйству крутится. То стирает, то варит, то к корове бежит.
– Чего же те6е от меня нужно? – дрожащим голосом спросит у мужа. – Скажи, я все сделаю.
Саша обиженно молчит.
– Знаю, знаю, ищешь ты в городе какую-то необыкновенную. А я хоть на одного мужика посмотрела?.. ищи, ищи, может, найдешь!
Расплачется Нина и убежит из дома на целый вечер. Приходится Саше самому хозяйничать, сына спать укладывать.
Да, Саша не скрывал от Нины, что в городе он искал женщину. Необыкновенную женщину. Какую – он словами не мог объяснить. Ну, во-первых, чтобы все понимала. И чтобы голос у нее был мягкий, ласкаю¬щий. И чтобы глаза были большие. И чтобы грустные.
Выполнив в городе все, что нужно по работе, Саша подолгу бродил по улицам. На броско одетых и накрашенных женщин он внимания не обращал, хотя многие из них заглядывались на интересного парня.
Но когда Саше встречалась девушка с грустными глазами, cepдце его вздрагивало. Почему-то ему казалось, что если глаза у девушки гpycтныe, она обязательно несчастливая и нуждается в помощи.
Егo, Сашиной, помощи.
Саша останавливался около грустных девушек на автобусных остановках, догонял их на улицах, бросался за ними следом, если направлялся в другую сторону. Заговаривал с ними, вежливо заговаривал, но несмотря на обходительное обращение, многие его не понимали и гнали от себя. Но все же изредка знакомства удавались. От разговоров с Сашей девушки веселели и, случалось, приглашали вечером в гости.
К новой знакомой Саша являлся с цветами. Они пили чай, болтали, и молодому человеку через полчаса казалось, что перед ним сидит именно та, о которой он мечтал долгие годы. Умная, все понимающая, с мягким голосом. Саша помогал ей, чем мог: мыл посуду под теплой струей воды, бегал в магазины. И ноче¬вать оставался. Да, и это бывало.
Но почему-то женщины быстро остывали к нему. Саша не мог найти этому причину. Ведь помогал, ласковым был. А после второго-третьего раза ему по носу: "Не приходи больше".
А однажды его крепко обманули.
Познакомился он с женщиной, у которой была трехлетняя дочка. Звали женщину Верой. Жила она в малосемейном общежитии, небогато жила. Была замужем, муж ее бил, рассказала Вера, а потом куда-то исчез. И алиментов с него нельзя было взыскивать – неизвестно, где он куролесил.
К Вере стал заезжать Саша Савин. Три приезда уже останавливался у нее. Не понимал, почему соседки по общежитию смотрят на него жалостными глазами. Ведь Вера – хорошая, душевная женщина. Одна соседка, толстая и неуклюжая, как-то заговорила с Александром.
– Ты, я смотрю, парень хороший. Чего ты здесь ищешь?
– Счастья, – ответил Саша. – Нравится мне ваша соседка. Сказал: "Нравится", а сам подумал: "Больше, чем нравится. Влюблен. Сделаю ей предложение, если согласится, женюсь. Разведусь с Ниной. Сына, конечно, жалко, но ничего, дочку Верину осчастливлю».
– Не пара она тебе, – ответила толстуха. – Муж бил ее за дело. Гуляет она, парень, беги от нее.
– Вы всех под одно одеяло заталкиваете, – разозлился Савин на толстуху. – Вера честная женщина. Не вмешивайтесь, пожалуйста.
– Ну-ну. Скоро и ты ей надоешь, попомни.
– Попомню.
От этого разговора муторно стало на сердце. Но увидел перед собой ласковые Верины глаза, и все растаяло. Вера пода¬ла ему сумкy с продуктами:
– Отнеси в комнату, Сашок.
Саша бежал в комнату, доставал продукты и рассовывал их в шкаф.
А потом начинались ласки. Вера так могла приласкать, как жена не умела.
– Саша, знаешь, я ведь на больничном сейчас, – мягко сказа¬ла Вера виноватым голосом, когда они лежали в теплой постели. ¬С зарплаты всего пятьдесят процентов начисляют. Просьба к тебе небольшая. Деньгами не поможешь? Дочурке надо платье купить.
Саша потянулся к пиджаку, висящему на спинке стула.
– Конечно, Верунь, конечно. Рублей сорок вот только с собой. На первое время хватит?
– Ты только не сердись, – виновато пела Вера. – А ты сегодня домой уезжаешь?
– Надо бы сегодня. Два дня уже просрочил.
– Я тогда к подруге схожу.
– Давай вместе сходим, – Саша стал одеваться. – Я на последнем автобусе поеду.
– Извини, мне одной нужно, – ласково улыбалась Вера.
Они расстались около Вериного дома. Автобусы в Сашино село ходили часто, но все-таки он решил вернуться на пос¬леднем. Бродил по осеннему городу, обдумывал будущее. Переедет он в город. Поживут пока с Верой в малосемейке, устроится на работу, дадут квартиру, Саша любил помечтать.
Однако, пора на автобус.
На полпути к автовокзалу Саша остановился как вкопанный. К большому, с бегающими на крыше буквами ресторану, подходила Вера, держа под руку двух лохматых парней. Да, это она – в длинном синем плаще и красных сапожках. Сашу рванулся было к ней, но в последний момент сдержался. Вера с парнями скрыласъ в дверях.
Долго Саша стоял, опершись о фонарный столб, не замечая сеющего дождя. Одна мысль точила мозг: "вот где гуляют сейчас его денежки. Куда же она пристроила дочку?"
Куда же она пристроила дочку?
Давно ушел последний aвтo6yc. Саша упорно ждал. Было громадное желание увидеть сейчас Веру. Посмотpeть в ее большие виноватые глаза.
А вот и она. Хохочет! Совсем пьяная. Сзади, пошатываясь, идут те же парни. Тоже гогочут.
– Вера! – окликнул Саша. – Вера!
Вера услышала не сразу.
Потом, пьяно косясь на подходящего мужчину, снова расхохоталась.
– А, это ты! – и – парням. – Познакомьтесь. Это мой жених. Бывший! – и опять хохот.
– Уже бывший? – вырвалось у Саши.
– Д-да. Бывший. А что? Может, тебе денег жалко стало? Ниче, не переживай, женишок. Таких губошлепов, как ты, так и надо учить. Любовь ищешь! К жене лучше поезжай, да ее люби! Любве-обильный! Ха-ха-ха!
Саше захотелось ударить ее. Смазать наотмашь по этому смеющемуся лицу. И куда подевались ее виноватые глаза? Наглые бесстыжие, пьяные. Эх!
Саша резко повернулся и зашагал прочь. Ночь провел на вок-зальной скамейке.
Месяца два Саша не мог прийти в себя после этой истории. Опять не нашел необыкновенную. Да есть ли она? Нет, он уверен, что есть. Надо только искать, искать. Но знакоми¬ться стал осторожнее.
Через полгода жизнь преподнесла ему сюрприз с другой стороны.
Его жена, Нина, ездила к родителям в родной поселок. Вернулась через несколько дней молчаливая, хмурая. Такая же, как Саша после городских командировок. Два дня что-то скрывала, на третий сама начала разговор. Саша ее прио6нял за плечи, чтоб она не молчала, оттаяла, Нина оттолкнула его руки и оказала:
– Саша, скоро мы с сыном уедем в мой поселок. Насовсем.
– Что так? – хохотнул Саша.
– Другого нашла, – спокойно ответила жена.
Саша резко поднялся:
– Чего болтаешь?
– Я не болтаю. Я долго твои выходки терпела, а теперь вот, сама уезжаю. Так уж получилосъ.
– Kто он? – хмуро спросил Саша.
– Хороший парень. Серьезный, не то что ты, ветренник. Ты себе быстро другую найдешь.
Этой ночью Савин глаз не сомкнул. Чтобы его Нина спала с другим? Он этого не допустит! Ни за что! А сын?
Недавно тот закапризничал – спать не ложился. Саша его уговаривать – ни в какую, не слушается, плачет. Пришлось снять с гвоздя ремень. Сын это увидел, поднял ручонки над головой и громко закричал:
– Папочка, не надо, папочка, не надо!
Сашина рука с ремнем сразу опустилась.
А тот, чужой мужик, может, каждый день будет Ванюшку бить, ведь не свой же.
Словно бык, которого изо всех сил саданули по лбу, не мог Саша прийти в себя. Три дня ходил сам не свой. Жена не разговаривала, потихоньку собирала вещи. Однажды ушла куда-то, а Саше в руки попалось письмо. Оно лежало в почтовом ящике между газетами. Адресовано Нине.
Саша махнул рукой – была не 6ыла, семья рушится, чего уж с письмом церемониться. Разорвал конверт и прочел.
Письмо было от того, от разлучника. Он спрашивал у "милой Ниночки" когда она приедет, мол, скучает по ней.
Ах ты гад! – подумал Савин и переписал адрес мужика в свою записную книжку. Выпросил у начальства отгул и пое¬хал в поселок, где жили Нинины родители. Быстро нашел того мужикa, Федором его звали. Высокий, широкоплечий, лет тридцати.
– Сльшал, слышал о тe6e, – бойко, не страшась, сказал он. – Ниночка рассказывала.
"Ишь ты, Ниночка".
– Поговорить нужно, – буркнул Саша.
– А чего ж. Можно. Садись.
Жил Федор в небольшой комнате леспромхозовского о6ще¬жития. Выставил на стол бутылку, закуску, плеснул в две стопки.
– Я сюда не водку пить приехал, – мрачно сказал Саша. – Ты вот что. Давай оставь мою жену в покое.
– Она мне нравится, – ответил Федор и смачно крякнув, выпил. – И я ей тоже. А что?
– Она моя! – вскочил с табуретки Саша. – Моя жена, пони¬маешь?
– Разведется, – закусывая капустой сказал хозяин. – Долго что ли?
– У нас сынl
– Я воспитаю, не волнуйся. Ты садись, садись. Чего вскочил?
Саша то кричит, то умоляет. Федор свое гнет: хочу жениться на Нине.
– Что ты в ней нашел? – решился на последнее Саша. – Heyжe¬ли нет лучше?
Федор засмеялся, потом задумался.
– Нет, пожалуй. Нина добрая. Походка мне нравится, фигура. И лицо у нее красивое.
– Сам знаю, – буркнул Саша и умолк. Перед глазами встала Нина такой, какой видел ее Федор. Тоненькая, с большими темными глазами. А ведь они у нее и грустные. Грустные у Нины глаза!
Почему же за пять лет женитьбы у него стерлось сильное чувство к жене? Почему он видел в ней только заботли¬вую мать, работящую хозяйку? Но не женщину, нет. Ее плавную походку, ее тихую улыбку не замечал. Что глаза грустные – не замечал.
Сашу как будто на горячую каменку посадили. Федор пил, говорил что-то, а Саша молчал. Осмысливал то, что с ним происходило. Ведь он, дурак, во всех городских женщинах искал свою Нину! Ее улыбку, глаза, разговор!
-– Я тебе Нину не отдам, – сказал Саша и направился к дверям. – Так и запиши.
Дома, не снимая пальто, он бросился к жене.
– Ниночка, родная, не уходи от меня! Лучше тебя нет никого на свете!– он поднял за подбородок лицо жены и поце¬ловал ее в губы.
Прошло три года. Теперь после городских дел, Саша летел прямо домой. Однажды не выдержал и рассказал Нине о той своей поездке.
– Я знаю, – улыбнулась Нина. – Это был мой двоюродный брат, которого ты никогда не видел. Ведь никак не остановить тебя было. Вот и пришлось...
Алексей ПОПОВ
Без пяти час
Рассказ-притча
Когда-то давно два охотника около Емвы задержались ночью в лесу и остановились заночевать под елью. Ночью слышат, как будто кто-то говорит:
– Мать умерла, с матерью-то попрощаться не хочешь?
А их ель как будто бы отвечает:
– Не могу сейчас. Видишь, гости пришли, ночуют у меня. Пусть спят. Завтра приду.
Потом было слышно, как шагов за сорок упало с грохотом старое дерево. Утром охотники его увидали.
Это была старая, разлапистая елка. Мать-ель, и правда, и умерла ночью.
У каждого человека есть свое дерево. Если погибнет оно, значит и человек умрет.
(Из рассказов старых людей)
1
По широкой лесной поляне резкими порывами проносится северный ветер. Заглянув под елки, стоящие на краю поляны, ныряет в лес. Вызывая ропот в деревьях, путаясь в их ветвях летит вперед и вперед. Но сила его в лесу иссякает с каждым деревом. Ветер изо всей мочи старается достичь другой поляны, где он сможет широко вздохнуть и расправить крылья. Но похоже, что парме нет конца. Сосны и ели стоят крепкие, не верится, что они когда-нибудь упадут. Или превратятся в такие, как эта сухая елка. Была когда-то стройной, живой, потом помельчали и опали иглы, и сейчас она, с потемневшим стволом и голыми раскоряченными ветвями, торчит нелепо, страшно, скрипя-жалуясь своим соседкам на старость. Навалился на нее ветер упругим телом, хотел вырвать из земли, да не вышло, так и осталась сухостоина скрипеть, выставляясь на толстых руках –корнях.
А ветер полетел еще глубже, туда, где стояли рядом три дерева. Это были старая сосна, узловатая ель, которая с детства как будто порывами поднималась к небу, а потом уже взялась наращивать ветви, красивая и плотная, как свечка, а третьей была бледная молодая береза. Сосна и ель пустили ее в середину, будто понимали, что она появилась здесь, среди хвойных деревьев, случайно. Хоть с какой стороны дул на березу ветер, недовольный тем, что сюда забралась белоствольная любительница полян, он не мог ее побеспокоить. А под боком у березы, внизу у самой земли, маленькие трепетные березки подрастали девчонками...
рассказ
Последние годы старый ворон жил на кладбище. Никуда не улетал: у людских жилищ о еде не надо беспокоиться, да и здесь всегда что-нибудь оставляют. Ему хватает, если, конечно, молодые не отнимут. К старости ворон стал сторониться всех. В его сердце кипела едкая кровь сарказма и не давала ему молчать. Тогда он каркал, ругал молодых ворон. Сначала они откаркивались, обзывали его «шизом», а потом дали по шее и выгнали из своей стаи.
Сейчас старый ворон сидел на могильном кресте. Крест был такой же черный, как и он сам. Годы, снег и дождь, холодные ветра погрызли дерево, оно потрескалось. Старый ворон любил сидеть именно на нем. Старость с крестом роднила. Новые могилы он не любил. Возле них люди сооружали какие-то неудобные жесткие столбы, на них прикрепляли что-то остроконечное. Однажды он попробовал сидеть на таком столбе. От дождливой погоды или еще от чего-то ноги его соскользнули, и остроконечная штука ободрала грудь. «Кр-р-реновый кр-р-рест», – прокаркал ворон и после этого на новых могилах уже не сидел.
Кладбище для ворона было зеркалом жизни людей: как они живут, так их и хоронят. Если много людей на могилу пришло, значит, хороший человек умер или начальник какой-то. Возле могилы хорошего человека всегда плакали. Иного же хоронили громко, но без слез. Если еды много принесут, то, слава богу, ничего жизнь идет у людей, если со скудной едой придут – что-то неладно.
Помнится, сюда привозили покойников только старых или уж совсем молодых. Потом было время, когда привозили, в основном, молодых. Возле них сильно плакали, пили что-то вкусное из прозрачной посудины с узким горлом. И так горевали, что многие падали возле могилы. Ворон, бывало, пугался даже, что и они тоже не встанут. Но земля вытягивала из них горе, и люди, отлежавшись, вставали и ослабевшие, наверное от плача, плелись домой.
Да, всякое видел на своем веку, таком долгом, старый ворон. Сейчас, сидя на кресте, он то ли дремал, то ли мучительно думал. Уж совсем было закрыл белесые от старости глаза, но послышались голоса людей. Они свернули на кладбище. Потом пришла другая стая, третья... Тогда старый ворон догадался, что наступил тот день, когда много людей приходит на кладбище, что-то едят и пьют. Сердце его наполнилось радостью сытого праздника. Много чего оставляют люди в такой день возле могил. Старый ворон не шевельнулся. Он знал, что к его кресту не подойдут. К нему давно никто не приходит...
В небе восторженно кричали собратья, поднялось кладбищенское воронье на дармовую жратву людского горя.
– Кар-р-раульте! Кар-р-раульте! – злобно вырвалось из клюва старого ворона. Это он кричал людям. Но что люди слышат, кроме своей беды? И ворон замолчал. И только когда они уже засобирались уходить, ворон не выдержал: «Кар-р-ртофельные шаньги оставьте!» – рявкнул он во всю дурь своей глотки. Но что людям до голодных птиц?!
Старый ворон первым набросился на жалкие ошметья еды. Сразу же определил – снова люди живут хреново: сладостей – шиш. Он едва нашел конфетку. Оставили ее у небольшой могилки. Торопливо освободил ее от обертки, попробовал. Невкусная.
– Пр-р-рямо скажем, кр-р-реновая.
Склеила клюв. На мыло похожа, но не гopькая. Мыло старый ворон когда-то пробовал, не понравилось.
Вдруг воронья стая ринулась с могил в небо. На кладбище появился человек, в штанах, блестящих, как воронье крыло. Старый ворон узнал его. Больно часто черные штаны заходят сюда. Если люди на кладбище приходили, то после них обязательно этот заглянет. Когда люди приходили сюда с большими сумками, в которых стояло много узкогорлых прозрачных посудин, этот человек приходил на кладбище вместе со всеми. Бросался на первую могилу и начинал реветь. Потом глаза у него целый день не высыхали. И губы тоже. Люди подзывали его к себе, наливали из узкого горлышка воду. Этот человек первым от горя падал возле какой-нибудь могилы. Долго лежал. Вставал, когда все уже уходили. Он поднимался и обходил могилы, опрокидывая в рот оставленную в стаканах воду и снова падал. Старому ворону даже нравился этот человек, особенно после того, как сам попробовал этой воды. Набрал в клюв и тут же выплюнул – такая дрянь. Как не уважать этого человека! Ведь сколько надо в сердце носить горя, чтобы выпить столько глотков этой горькой воды!
Но в последнее время люди не стали подзывать этого человека к себе. Даже каркали, когда он пробовал присоединиться к ним. Жалко было старому ворону этого человека. Его самого воронье обижает и гонит, как люди этого, черноштанного. Тяжко на сердце у ворона. Так же, конечно, плохо и этому человеку. И сейчас, когда человек подошел к одной могиле и стал внимательно что-то искать, старый ворон захотел помочь ему.
– Ка-р! Кар-р! – крикнул он, сообщая, что горькую воду там сегодня не пили, чуть левее могила – там пили. Но только в стакане не оставили. В двух посудинах приносили и обе опустошили. На могилу только несколько капель капнули. Но человек не понял старого ворона. Зло сверкнул глазами, поднял с земли небольшую палку и бросил в его сторону. Старый ворон поднялся невысоко, затем снова сел на свой крест. Кровь кипела от обиды, но Черноштанный больше не смотрел в его сторону. Старый ворон расслабился и сел поудобнее. Сердце его снова потянулось к странному человеку. А тот стал что-то негромко выговаривать.
– Вот тебе, Николай, и причаститься нечем. Ничего не принесли тебе. Нда-а... Но не обижайся на сестру. Она новый дом поднимать взялась. За подвоз леса бутылку дала, строителям тоже... Вот и не осталось.
У старого ворона защемило сердце от этого причитания. Снова ему захотелось помочь бедному человеку.
– В Сыктывкар-р-р съезди, в Сыктывкар-р-р!
– Ты все еще здесь? – снова рассердился человек. – В Сыктывкар отправляешь? Еще дразнишься?! – Он посмотрел вокруг. Потом схватил толстую палку и размахнулся. Старый ворон почему-то не испугался. Может, подумал, что человек, как и в прошлый раз, промахнется. Или же подумал, что сил у него не хватит, чтобы добросить такую большую палку. К несчастью, человек на этот раз был точен и зол. Оглушающий удар сбросил ворона с креста.
– Карр-р-раулl – только и успел он каркнуть. Боль прошла по всему телу. Старый ворон увидел, что человек снова взял в руки палку и с перекошенным от злобы лицом шагнул к нему. Ворон пытался заползти за крест – хоть ты защити!
– На тебе! На! – рявкал человек и бил старого ворона. У ворона потемнело в глазах. Сначала исчезло лицо человека, потом пропали деревья, потом кладбище. Последними ушли злость и обида...
- На тебе! – все еще, зло крича, бил человек. Старый ворон катался по земле, молча Он не слышал ни боли сердца своего, ни этого человека, ничеrо. Он был уже не мудр, он был мертв.
Догони-судьба
Рассказ
Спорить со всеми Мирон, председатель комитета бедноты, уже не мог. Попробуй тут спорить – не успеешь слова сказать, а тебе в ответ уже десять.
– Ну не буду же я в голбце прятаться! Уж лучше в лес, – горячился он.
– А вдруг белые придут ненадолго? Вдруг погонят их красные? Что тогда? Ты из лесу быстро не вернешься, а мы как докажем, что ты живой? – заново объяснил Мирону Матвей Константинович, мужик курносый и рыжий, на доброй морде его все вопросы – как веснушки.
Мирон ничего не ответил. Засопел.
В избе сегодня нет привычного на таких мужицких сборах табачного дыма. Мужики несколько раз доставали кисеты, да, наткнувшись на тяжелый взгляд отца Викентия, убирали их обратно в глубокие карманы штанин. Стеснялись отца Викентия, ведь он крестил их всех, кроме Матвея Константиновича. Мужики как-никак молодые, никто из них не мог долго выдержать взгляд попа. Будто ведь на¬сквозь видит отец Викентий. Не был бы попом, небось, звали бы колдуном.
Слово у батюшки крепкое. Скажет, так скажет. Да ведь и говорит-то он уже то, что мужики еще только думать начали. А он – глянь-ко – и слова уже нашел.
Сегодня у них толковище о Мироне и об отце Викентий, о белых да красных. Но главное дело – о селе у них разговор. Белые и красные приходят и уходят, а село остается...
* * *
Пополудни влетел нынче в село сын Варвары, лошадь свою ямщицкую с дури да с перепугу чуть не запорол: «Белые! – брякнул мужикам, толпившимся у гумна. – Белые... а за ними – красные. Гонят белых от Кыркеща. Верст сорок отсель – не более. Видимо, красные хотят загнать беляков в верховья. Злые, как собаки...»
– Кто собаки? – хотел пошутить кто-то из мужиков. – Белые или красные?
– Злость цветом не меряют, – хрипнул остервеневший всадник. Мужики насупились...
Это сообщение растревожило и отца Викентия. Пробормотав под нос молитву, он перекрестился и направился к Матвею Константиновичу.
Понятное дело – никому в Макарьеле ни белые, ни красные милы не были. Может, только Мирону красноармейцы ближе. Больше для революционной моды – как руководителю комбеда. Впрочем, и «комбед» – это тоже только одно название. Мирон придумал – сам организовал. А зачем? Никто не знал...
Мирон организовывал комитет бедноты два года назад, когда вернулся с германской войны. От роду Мирону – двадцать пять, из них четыре года не был в Макарьеле. До войны был бедовый, а с войны и вов-се вернулся пьяный от крови, с деревянной ногой – после ранения, и за-бияка пуще прежнего. Сельчане ведь не забыли еще предвоенное время, когда Мирон в каждый церковный праздник все село на ноги поднимал. Очень уж драчливый был. Мать его слезами умывалась – погибель от та-кого сына. Дрался каждый раз, как выпивал. А выпивал, мягко говоря, нередко. Старушки приносили матери Мирона мыло, которым мыли покойника. Говорили, что если сын, дескать, этим мылом руки вымоет, то не будут они на драку чесаться... Не помогло. А после войны да в революцию, когда везде сплошная драка, Мирон – как рыба в воде. Вот уж: кому война, а кому мать родна.
В общем, создал Мирон комбед, а кому из сельчан новая жизнь нужна, у них никто особо не спрашивал – вроде и по-старому неплохо жили. Может, кто ничего не сажал и не сеял, в лес ни разу не ходил, тот, может, и был голодным. Остальные с молоком и мясом были. Хлебушек на белку меняли, да и рябчика на Вятку мешками по зимнику возили. Туда куль – обратно куль. Кто не ленился, тот и побогаче, конечно, был. Матвей Константинович вон даже лавку держал. А отец Викентий – тот не только себя, село богаче сделал: школу от¬крыл через три года, когда сюда – в Макарьель, приехал. И здесь уже тридцать лет.
А Мирон каждый вечер собрания проводил. Путался, врал, нес какую-то чушь, но о новой жизни рассказать пытался. В конце концов переходил на байки о фронтовой жизни – там ведь про новую-то жизнь слышал. Когда в госпитале лежал. Объясняли ему, конечно, по-разному, но запомнил он главное: нужно землю у богатеев отнять. А в Макарьеле у кого отнимешь? Хм. Да и зачем? Если новые земли нужны – иди и корчуй лес. Вот тебе и вся революция. Да и по всей России земли-то немеряно.
* * *
...Когда Мирона сегодня позвали прийти к Матвею Константиновичу, он не стал торопиться. Пришел позже всех. Хоть самому очень хотелось побыстрей узнать, зачем его позвали. Но вот не спешил, заставил себя не торопиться. Бросая вперед деревянную ногу, он прошелся по полу и сел на лавку. Отец Викентий, не мигая, долго глядел на него. Будто оценивал его по – новой. Потом начал разговор:
– Вы, конечно, уже слышали, что от села Кыркещ к нам поднимаются белые...
– Радоваться собрались, – поднялся с лавки Мирон, но быстро замолчал под взглядом отца Викентия.
– За ними красноармейцы идут, -продолжал поп. – Белые зайдут, что-нибудь смогут с Мироном сделать.
– Отдамся я им! На-кося! – дернулся председатель.
– Красные их отсюда выгонят, а нас за Мирона накажут, – спокойно продолжал отец Викентий.
– Могут, могут, – соглашались мужики.
– А сейчас посмотрим с другой стороны, – рассуждал священник. -Рассказывают, что к белым помощь идет из верховья. Так что красных они выбьют отсюда.
– Не может быть! Врешь! – снова сунулся Мирон. Да мужики на него так глянули, что он стих.
– А если большевики со мной что-то сделают, то снова село виноватым будет. Только уже перед белыми. Потому думать надо, как от тех и других село уберечь, чтобы не сожгли его от злости.
– Что же нам делать? – растерялись мужики.
– Быстрей мирись со своим соперником, когда ты еще в пути, чтобы тот, кто встал против тебя, не дал тебя твоему мучителю, – пробормотал отец Викентий. Из Библии, наверное. Потом перекрестился и поделился соображениями:
– Чтобы ни красные, ни белые не могли найти зацепку, чтобы отомстить за что-то, убить детей, стариков и женщин нужно спрятать меня и Мирона.
– Как спрятать? Обоих вместе? -даже вскочил Матвей Константинович.
– Я не буду прятаться, – воспротивился Мирон. Мужики все похлопали по кошелькам с табаком, будто проверили, на месте ли они.
– Нет, не вместе будем прятаться. Перед тем, как зайдут в село белые, нужно прятать Мирона. Если красные выгонят их из села, то тогда спрятаться придется мне.
– Неужели так будете всю жизнь по очереди прятаться? – снова вскочил Матвей Константинович.
– Когда-либо это кончится, – тихим голосом успокоил отец Викентий. – Но сгоряча и одни, и другие могут село сжечь или другую беду придумают.
Сторону попа первым принял Матвей Константинович. Не зря он со счетами дело имеет, быстро сообразил, что к чему. Через некоторое время уже вдвоем перетянули на свою сторону остальных мужиков. Только вот Мирон все противился. Никак не хотел прятаться.
– Ты не только о себе думай, – снова и снова спокойно пытался убедить его поп. – Вдруг да расстреляют тебя белые. Тогда красные будут мстить за тебя. А кому? Виновных будут искать в нашем селе. А будут ли они долго разбираться? Убьют, кто в руки попадет. Так же смогут сделать и белые, если со мной что-то случится. Зацепку им обоим не надо давать. Вот что.
– Ладно, – сквозь зубы процедил Мирон. – Зайду тогда к себе в подпол.
– Там найдут, – вставил Матвей Константинович.
– В том-то и дело, – окинув мужиков взглядом, сказал отец Викентий. – Нужно под чьим-то полом вырыть яму. Приготовить там постель, еду, воду. Ведь неизвестно, кому из нас сколько придется прятаться.
Посоображали недолго и решили сделать укрытие под полом в доме Варвары. Она женщина не болтливая. Сын тоже в ее род пошел. Пришли к одному мнению, что сейчас же нужно начать копать там яму, оборудовать ее. Чтобы к рассвету было все готово. Завтра белые должны уже сюда подойти.
* * *
Все вышли на улицу. Здесь мужики жадно выкурили по несколько цигарок и ненадолго разошлись по домам. Направился к своему дому и Мирон. Тяжело поднялся по лестнице на крышу и вместе с палкой содрал красный флаг. Материал освободил от палки и, бережно сложив, спрятал за пазуху. Зашел в дом, долго курил, пока дым не стал есть глаза. Ругался про себя, шепотом. Под утро отправился к дому Варвары. У мужиков убежище было уже готово. Сделали его возле картофельной ямы. Тесновато, правда, но уместиться можно даже вдвоем. Даже нары сделали для сна. Кто-то матрац, набитый соло¬мой, притащил. На полке стояло ведро с водой, много шанег, булок, буханок, сушеного мяса, квашеная капуста. Даже репу поднесли.
Мирон, недовольно ворча, зашел в убежище. Мужики закрыли люк, оставили отверстие для воздуха и ушли. Мирон со злостью выпил целый ковш воды и лег.
Он, конечно, не видел, как еще до полудня в Макарьель зашел отступавший белый отряд, как с хлебом-солью, с иконами их встречали возле села отец Викентий, Матвей Константинович и еще несколько односельчан. Ночь белые здесь отдохнули, а на утро отправились дальше, в верховье.
В дом Варвары, тайком от людей, зашел отец Викентий и спус¬тился в подпол.
– Мирон, ты здесь? – спросил он.
– Где же мне быть? Конечно, здесь, – сердито ответил Мирон. – Что, ушли уже ваши спасители? Удрали?
Поп не ответил. Поднял крышку люка. Мирон поднялся.
– Узкий проход-то. Не войдешь. Ты же смотри какой пузатый, – съехидничал он над попом, который спускался в убежище.
– Войди в узкую дверь, потому что широкий проход и широкая дорога ведут к погибели. И многие идут там... – снова из Библии нашёл ответ отец Викентий.
А Мирон вышел на улицу. Ночь еще на дворе, темно. Он поковылял домой. Снова поднялся на крышу и повесил палку с красным флагом. А утром он уже встретился с командиром красноармейцев. Отцу Викентию пришлось прятаться целую неделю. Дальше красноармейцы идти не решались. Будто знали, что обратно придется бегом пройти по этому селу, убегать от белых. Отец Викентий освободил место для Мирона. Так еще два раза менялись местами, пока борцы за новую жизнь полностью не успокоили борцов за старую власть.
* * *
Прошло пятнадцать лет. Сейчас все жители Макарьеля твердым голосом кричали и хвалили новую жизнь. До дырок читали газеты, ко-торые их учили, как нужно идти по пути социализма. Для этого нужно было избавиться от всего старого. В пер¬вую очередь – от попов и церквей.
Изменился и Мирон Власович. Без чтения газет даже спать не ложился. Да и должность сейчас у него другая – председатель сельсовета.
Однажды утром он собрал возле сельсовета колхозных коммунистов и комсомольцев, и они артелью направились к церкви. Разбить, разрушить это подлое гнездо. Навстречу им вышел постаревший отец Викентий. Что-то пытался объяснить, удержать людей. Схватил Мирона за рукав и говорил:
– И когда пошел дождь, выш¬ли из берегов реки, поднялся ветер, и бросились они на его дом. Он не упал потому, что на камень была поставлена его основа...
– Иди отсюда! – пытался освободить руку Мирон Власович. – Сеятель опиума для народа! Разрушим твое злое гнездо. Морочишь людям голову. Хватит!
Молодежь поднялась на колокольню, хотели сбросить колокол. Мирон командовал снизу, на земле. Возле него, закрыв лицо руками, сидел отец Викентий и болтал о каком-то завтрашнем дне: «Оставь людям свет, ирод. Оставь свет... не только красный». А еще отец Викентий пытался добиться у Мирона, чтобы вспомнил тот, как берегли они вместе село.
Но Мирон уже не слышал. И летучий всадник, бывший ямщик – сын Варвары – тоже уже не слышал. И не помнил своих собственных слов:
«Злость цветом не меряют...»
* * *
На коленях в камере Верхне-Човской тюрьмы промозглым утром ты¬сяча девятьсот тридцать восьмого года просил отец Викентий у Бога милости к падшим: «Прости их, господи, ибо не ведают, блудные дети, что творят...» Он гладил своими могучими руками по голове человека, лежащего вдоль стены у окна, гладил и просил у Бога прощения за сумасшедший мир, за себя, за слепых и нищих духом, просил один, потому что Мирон бредил в горячке и, тычась в холодную стену камеры, клекотал отбитыми легкими и шептал что-то о братстве мирового пролетариата.
...Их обоих расстреляли рано утром. Залпом в пять стволов.
Алексей Попов
СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК
рассказ
Странным его называет только жена. Другие никаких стран¬ностей не замечают.
Двадцатипятилетний Александр Савин работает в совхозе техником-строителем. На xopoшем счету у начальства. Дом культуры, новый скотный двор в селе поднялся и с его помощью. Не раз пришлось Александру побывать в городе, чтобы выбить нужные материалы. Вот и сегодня с утра он снова со¬бирается туда.
И опять с утра, в кабинете директора сидит жена Савина, Нина, и глаза у нее заплаканы.
– Андрей Макарович, христа ради прошу, отправьте кого-¬нибудь другого за этими проклятыми кирпичами, только не дурака моего.
– Это почему же он дурак? – Андрей Макарович обижается за Савина. – Александр парень умный. А в город ездить его работа. Я буду его обязанности выполнять? – он вопро¬сительно смотрит на молодую женщину, представляя, как идет она по селу – прямая, стройная, талию двумя ладонями можно обхватить. – А почему ты, собственно, против?
– Не хочу, и все.
– Это не разговор.
– 3начит, его отправите?
– Отправлю, отправлю, уже отправил.
Нина поднялась и что-то буркнув на прощание, вышла из кабинета. На улице она утерла вновь появившиеся слезы и зашагала на работу в сельскую библиотеку.
Здесь она работает одна. Народ приходит за книгами вече¬ром. В маленьком кабинетике выплакалась Нина вволю. И жизнь свою семейную в мыслях как книги на полках расставляла.
Вообще-то муж ее, Саша, хороший. И ей по хозяйству помо¬жет, и мужскую работу без принуждения делает. Дом хоть и но¬вый, сколько еще в нем работы? А баню надо поднять? Надо. И эта забота на Саше. Нет, с этой стороны к нему не придерешь¬ся. И ласковый он, и внимательный.
Тогда почему же странный?
Таким он становился после поездки в город. Там его словно подменяют. Возвращается в село совсем другой человек. Рассеян¬ный. Задумчивый. С Ниной почти не разговаривает, с сынишкой не возится. Все молчит. В такие дни Нина едва сдерживается, чтобы перед ним не расплакаться. В библиотеке дает волю слезам.
– Снова тебя заколдовали? – спрашивает дома у Александ¬ра. Старается ехидно спросить, но то ли не хватает ехидства, то ли Александр его просто не замечает. Ничего не ответит.
Терпит Нина неделю, две. Обычно через две Саша сам все Нине рассказывал. С кем в городе познакомился, как проводил время. Другие мужики, если случались в их жизни чужие бабы, женам об этом – ни гу-гу, а этот ничего не умел скрывать. Нину иногда даже зло разбирало: молчал бы уж, легче бы было.
– Вот мы с тобой пять лет вместе живем, – обычно так начи¬нал разговор Саша, – вроде бы все у нас гладко. Но не хватает чего-то сердцу, понимаешь? Жить живем, но как будто через силу. Может, любовь моя к тебе угасла – не знаю. Живем потому что надо...
очень Нине становилось обидно. Ведь она все для семьи, все для мужа. После ра6оты по хозяйству крутится. То стирает, то варит, то к корове бежит.
– Чего же те6е от меня нужно? – дрожащим голосом спросит у мужа. – Скажи, я все сделаю.
Саша обиженно молчит.
– Знаю, знаю, ищешь ты в городе какую-то необыкновенную. А я хоть на одного мужика посмотрела?.. ищи, ищи, может, найдешь!
Расплачется Нина и убежит из дома на целый вечер. Приходится Саше самому хозяйничать, сына спать укладывать.
Да, Саша не скрывал от Нины, что в городе он искал женщину. Необыкновенную женщину. Какую – он словами не мог объяснить. Ну, во-первых, чтобы все понимала. И чтобы голос у нее был мягкий, ласкаю¬щий. И чтобы глаза были большие. И чтобы грустные.
Выполнив в городе все, что нужно по работе, Саша подолгу бродил по улицам. На броско одетых и накрашенных женщин он внимания не обращал, хотя многие из них заглядывались на интересного парня.
Но когда Саше встречалась девушка с грустными глазами, cepдце его вздрагивало. Почему-то ему казалось, что если глаза у девушки гpycтныe, она обязательно несчастливая и нуждается в помощи.
Егo, Сашиной, помощи.
Саша останавливался около грустных девушек на автобусных остановках, догонял их на улицах, бросался за ними следом, если направлялся в другую сторону. Заговаривал с ними, вежливо заговаривал, но несмотря на обходительное обращение, многие его не понимали и гнали от себя. Но все же изредка знакомства удавались. От разговоров с Сашей девушки веселели и, случалось, приглашали вечером в гости.
К новой знакомой Саша являлся с цветами. Они пили чай, болтали, и молодому человеку через полчаса казалось, что перед ним сидит именно та, о которой он мечтал долгие годы. Умная, все понимающая, с мягким голосом. Саша помогал ей, чем мог: мыл посуду под теплой струей воды, бегал в магазины. И ноче¬вать оставался. Да, и это бывало.
Но почему-то женщины быстро остывали к нему. Саша не мог найти этому причину. Ведь помогал, ласковым был. А после второго-третьего раза ему по носу: "Не приходи больше".
А однажды его крепко обманули.
Познакомился он с женщиной, у которой была трехлетняя дочка. Звали женщину Верой. Жила она в малосемейном общежитии, небогато жила. Была замужем, муж ее бил, рассказала Вера, а потом куда-то исчез. И алиментов с него нельзя было взыскивать – неизвестно, где он куролесил.
К Вере стал заезжать Саша Савин. Три приезда уже останавливался у нее. Не понимал, почему соседки по общежитию смотрят на него жалостными глазами. Ведь Вера – хорошая, душевная женщина. Одна соседка, толстая и неуклюжая, как-то заговорила с Александром.
– Ты, я смотрю, парень хороший. Чего ты здесь ищешь?
– Счастья, – ответил Саша. – Нравится мне ваша соседка. Сказал: "Нравится", а сам подумал: "Больше, чем нравится. Влюблен. Сделаю ей предложение, если согласится, женюсь. Разведусь с Ниной. Сына, конечно, жалко, но ничего, дочку Верину осчастливлю».
– Не пара она тебе, – ответила толстуха. – Муж бил ее за дело. Гуляет она, парень, беги от нее.
– Вы всех под одно одеяло заталкиваете, – разозлился Савин на толстуху. – Вера честная женщина. Не вмешивайтесь, пожалуйста.
– Ну-ну. Скоро и ты ей надоешь, попомни.
– Попомню.
От этого разговора муторно стало на сердце. Но увидел перед собой ласковые Верины глаза, и все растаяло. Вера пода¬ла ему сумкy с продуктами:
– Отнеси в комнату, Сашок.
Саша бежал в комнату, доставал продукты и рассовывал их в шкаф.
А потом начинались ласки. Вера так могла приласкать, как жена не умела.
– Саша, знаешь, я ведь на больничном сейчас, – мягко сказа¬ла Вера виноватым голосом, когда они лежали в теплой постели. ¬С зарплаты всего пятьдесят процентов начисляют. Просьба к тебе небольшая. Деньгами не поможешь? Дочурке надо платье купить.
Саша потянулся к пиджаку, висящему на спинке стула.
– Конечно, Верунь, конечно. Рублей сорок вот только с собой. На первое время хватит?
– Ты только не сердись, – виновато пела Вера. – А ты сегодня домой уезжаешь?
– Надо бы сегодня. Два дня уже просрочил.
– Я тогда к подруге схожу.
– Давай вместе сходим, – Саша стал одеваться. – Я на последнем автобусе поеду.
– Извини, мне одной нужно, – ласково улыбалась Вера.
Они расстались около Вериного дома. Автобусы в Сашино село ходили часто, но все-таки он решил вернуться на пос¬леднем. Бродил по осеннему городу, обдумывал будущее. Переедет он в город. Поживут пока с Верой в малосемейке, устроится на работу, дадут квартиру, Саша любил помечтать.
Однако, пора на автобус.
На полпути к автовокзалу Саша остановился как вкопанный. К большому, с бегающими на крыше буквами ресторану, подходила Вера, держа под руку двух лохматых парней. Да, это она – в длинном синем плаще и красных сапожках. Сашу рванулся было к ней, но в последний момент сдержался. Вера с парнями скрыласъ в дверях.
Долго Саша стоял, опершись о фонарный столб, не замечая сеющего дождя. Одна мысль точила мозг: "вот где гуляют сейчас его денежки. Куда же она пристроила дочку?"
Куда же она пристроила дочку?
Давно ушел последний aвтo6yc. Саша упорно ждал. Было громадное желание увидеть сейчас Веру. Посмотpeть в ее большие виноватые глаза.
А вот и она. Хохочет! Совсем пьяная. Сзади, пошатываясь, идут те же парни. Тоже гогочут.
– Вера! – окликнул Саша. – Вера!
Вера услышала не сразу.
Потом, пьяно косясь на подходящего мужчину, снова расхохоталась.
– А, это ты! – и – парням. – Познакомьтесь. Это мой жених. Бывший! – и опять хохот.
– Уже бывший? – вырвалось у Саши.
– Д-да. Бывший. А что? Может, тебе денег жалко стало? Ниче, не переживай, женишок. Таких губошлепов, как ты, так и надо учить. Любовь ищешь! К жене лучше поезжай, да ее люби! Любве-обильный! Ха-ха-ха!
Саше захотелось ударить ее. Смазать наотмашь по этому смеющемуся лицу. И куда подевались ее виноватые глаза? Наглые бесстыжие, пьяные. Эх!
Саша резко повернулся и зашагал прочь. Ночь провел на вок-зальной скамейке.
Месяца два Саша не мог прийти в себя после этой истории. Опять не нашел необыкновенную. Да есть ли она? Нет, он уверен, что есть. Надо только искать, искать. Но знакоми¬ться стал осторожнее.
Через полгода жизнь преподнесла ему сюрприз с другой стороны.
Его жена, Нина, ездила к родителям в родной поселок. Вернулась через несколько дней молчаливая, хмурая. Такая же, как Саша после городских командировок. Два дня что-то скрывала, на третий сама начала разговор. Саша ее прио6нял за плечи, чтоб она не молчала, оттаяла, Нина оттолкнула его руки и оказала:
– Саша, скоро мы с сыном уедем в мой поселок. Насовсем.
– Что так? – хохотнул Саша.
– Другого нашла, – спокойно ответила жена.
Саша резко поднялся:
– Чего болтаешь?
– Я не болтаю. Я долго твои выходки терпела, а теперь вот, сама уезжаю. Так уж получилосъ.
– Kто он? – хмуро спросил Саша.
– Хороший парень. Серьезный, не то что ты, ветренник. Ты себе быстро другую найдешь.
Этой ночью Савин глаз не сомкнул. Чтобы его Нина спала с другим? Он этого не допустит! Ни за что! А сын?
Недавно тот закапризничал – спать не ложился. Саша его уговаривать – ни в какую, не слушается, плачет. Пришлось снять с гвоздя ремень. Сын это увидел, поднял ручонки над головой и громко закричал:
– Папочка, не надо, папочка, не надо!
Сашина рука с ремнем сразу опустилась.
А тот, чужой мужик, может, каждый день будет Ванюшку бить, ведь не свой же.
Словно бык, которого изо всех сил саданули по лбу, не мог Саша прийти в себя. Три дня ходил сам не свой. Жена не разговаривала, потихоньку собирала вещи. Однажды ушла куда-то, а Саше в руки попалось письмо. Оно лежало в почтовом ящике между газетами. Адресовано Нине.
Саша махнул рукой – была не 6ыла, семья рушится, чего уж с письмом церемониться. Разорвал конверт и прочел.
Письмо было от того, от разлучника. Он спрашивал у "милой Ниночки" когда она приедет, мол, скучает по ней.
Ах ты гад! – подумал Савин и переписал адрес мужика в свою записную книжку. Выпросил у начальства отгул и пое¬хал в поселок, где жили Нинины родители. Быстро нашел того мужикa, Федором его звали. Высокий, широкоплечий, лет тридцати.
– Сльшал, слышал о тe6e, – бойко, не страшась, сказал он. – Ниночка рассказывала.
"Ишь ты, Ниночка".
– Поговорить нужно, – буркнул Саша.
– А чего ж. Можно. Садись.
Жил Федор в небольшой комнате леспромхозовского о6ще¬жития. Выставил на стол бутылку, закуску, плеснул в две стопки.
– Я сюда не водку пить приехал, – мрачно сказал Саша. – Ты вот что. Давай оставь мою жену в покое.
– Она мне нравится, – ответил Федор и смачно крякнув, выпил. – И я ей тоже. А что?
– Она моя! – вскочил с табуретки Саша. – Моя жена, пони¬маешь?
– Разведется, – закусывая капустой сказал хозяин. – Долго что ли?
– У нас сынl
– Я воспитаю, не волнуйся. Ты садись, садись. Чего вскочил?
Саша то кричит, то умоляет. Федор свое гнет: хочу жениться на Нине.
– Что ты в ней нашел? – решился на последнее Саша. – Heyжe¬ли нет лучше?
Федор засмеялся, потом задумался.
– Нет, пожалуй. Нина добрая. Походка мне нравится, фигура. И лицо у нее красивое.
– Сам знаю, – буркнул Саша и умолк. Перед глазами встала Нина такой, какой видел ее Федор. Тоненькая, с большими темными глазами. А ведь они у нее и грустные. Грустные у Нины глаза!
Почему же за пять лет женитьбы у него стерлось сильное чувство к жене? Почему он видел в ней только заботли¬вую мать, работящую хозяйку? Но не женщину, нет. Ее плавную походку, ее тихую улыбку не замечал. Что глаза грустные – не замечал.
Сашу как будто на горячую каменку посадили. Федор пил, говорил что-то, а Саша молчал. Осмысливал то, что с ним происходило. Ведь он, дурак, во всех городских женщинах искал свою Нину! Ее улыбку, глаза, разговор!
-– Я тебе Нину не отдам, – сказал Саша и направился к дверям. – Так и запиши.
Дома, не снимая пальто, он бросился к жене.
– Ниночка, родная, не уходи от меня! Лучше тебя нет никого на свете!– он поднял за подбородок лицо жены и поце¬ловал ее в губы.
Прошло три года. Теперь после городских дел, Саша летел прямо домой. Однажды не выдержал и рассказал Нине о той своей поездке.
– Я знаю, – улыбнулась Нина. – Это был мой двоюродный брат, которого ты никогда не видел. Ведь никак не остановить тебя было. Вот и пришлось...
Алексей ПОПОВ
Без пяти час
Рассказ-притча
Когда-то давно два охотника около Емвы задержались ночью в лесу и остановились заночевать под елью. Ночью слышат, как будто кто-то говорит:
– Мать умерла, с матерью-то попрощаться не хочешь?
А их ель как будто бы отвечает:
– Не могу сейчас. Видишь, гости пришли, ночуют у меня. Пусть спят. Завтра приду.
Потом было слышно, как шагов за сорок упало с грохотом старое дерево. Утром охотники его увидали.
Это была старая, разлапистая елка. Мать-ель, и правда, и умерла ночью.
У каждого человека есть свое дерево. Если погибнет оно, значит и человек умрет.
(Из рассказов старых людей)
1
По широкой лесной поляне резкими порывами проносится северный ветер. Заглянув под елки, стоящие на краю поляны, ныряет в лес. Вызывая ропот в деревьях, путаясь в их ветвях летит вперед и вперед. Но сила его в лесу иссякает с каждым деревом. Ветер изо всей мочи старается достичь другой поляны, где он сможет широко вздохнуть и расправить крылья. Но похоже, что парме нет конца. Сосны и ели стоят крепкие, не верится, что они когда-нибудь упадут. Или превратятся в такие, как эта сухая елка. Была когда-то стройной, живой, потом помельчали и опали иглы, и сейчас она, с потемневшим стволом и голыми раскоряченными ветвями, торчит нелепо, страшно, скрипя-жалуясь своим соседкам на старость. Навалился на нее ветер упругим телом, хотел вырвать из земли, да не вышло, так и осталась сухостоина скрипеть, выставляясь на толстых руках –корнях.
А ветер полетел еще глубже, туда, где стояли рядом три дерева. Это были старая сосна, узловатая ель, которая с детства как будто порывами поднималась к небу, а потом уже взялась наращивать ветви, красивая и плотная, как свечка, а третьей была бледная молодая береза. Сосна и ель пустили ее в середину, будто понимали, что она появилась здесь, среди хвойных деревьев, случайно. Хоть с какой стороны дул на березу ветер, недовольный тем, что сюда забралась белоствольная любительница полян, он не мог ее побеспокоить. А под боком у березы, внизу у самой земли, маленькие трепетные березки подрастали девчонками...
| Далее