Степан не ходил на охоту, хотя имел карабин. В деревне он поселился недавно. Купил на окраине дом и в выходные тешился тем, что палил из пятизарядного ствола по пивным банкам. Наберет их охапку, выставит в ряд и одну за другой сшибает. Метров со ста, без единого промаха. Поначалу сельчане приходили посмотреть на чудака. Крепок Степан. Ему бы на медведя ходить… с голыми руками. Сам на топтыгина чем-то похож: сутуловат, челюсть впереди и кулачища… Колька с Мишкой сцепились как-то, он их за шиворот приподнял, пару раз тряхнул, на том и закончилась драка…
Вот и в этот раз стоит Степан, расставив ноги, и беспрерывно палит. Дым клубами, глаза щиплет, чихать хочется, а ему все нипочем, пуль не жалеет. Черт с ними, с пулями. Попробовал бы дичь на лету, тогда бы посмотрели какой он стрелок. И вообще, зачем ему карабин, если не охотник? Продал бы кому. Хотя бы ему – Роману. Правда, он не такой, как Степан, худощав, зато глаз наметан. Налету из ружья воробья сшибает.
И вечером Роман отправился к Степану.
Тот, лежа на диване, читал книгу “Русская охота”. Увидав соседа, отложил чтение, встал, накинул на плечи пиджак.
“Городская выправка, – отметил Роман. – С таким вряд ли договоришься. И чего его в такую глухомань занесло? Книжку читает – это хорошо. Будет с чего начать”.
– В гости или как? – спросил Степан.
– Да так, – уклончиво ответил Роман.
Ведь сделка, что поделка, как строганешь – то и получишь.
– Чаю или что покрепче? – потянулся Степан к шкафу.
Покрепче не помешало бы. Но городские умеют пить. Ты вдрызг, а они на ногах. Видать, здорово их там милиция вымуштровала. На каждом углу стоит. Поэтому для успеха дела лучше выпить чаю.
– Ты того, сильно не колготись. Мне кипятку и сахарку, больше ничего не надо. Моя с утра пирогами накормила.
– Что же я гостя – и пустой водой встречать? У нас так не принято, – выставил Степан на стол малиновое варенье и печенье.
“Для приличия хоть бы стопарик поставил”, – сглотнул Роман слюну.
Усевшись за стол, стал подходить к нужной теме издалека:
– Вижу, про охоту читаешь.
– И про охоту, и просто про животных. Интересно знать их повадки, характер. Раньше таких книг днем с огнем не сыщешь, а теперь на каждом углу…
– Не читать надо, а охотиться. В прошлом году с сохатым я лоб в лоб столкнулся. Огромный! Рога под два метра, – врал Роман и сам удивлялся, как у него складно получается. – Стоит, голову склонил, ноздрями пышет, глазищи красные таращит. Два прыжка – и на рога... Я за ружье, а оно дробью заряжено. Хотел достать патрон с пулей, рука в кармане запуталась. Я спиной в сосну и ружье навскидку… Ну, думаю, если не убью, оглушу или напугаю. В крайнем случае, в глаза ткну, чтоб ослеп. А потом, если что, и на ветку запрыгну. Иначе, сам знаешь, лось хоть рогами, хоть копытом… Впрочем, откуда тебе знать? Ты только в банки почем зря палишь. Говорят, лось копытом насквозь человека пробивает. Сам не видел, старики рассказывали. Одного мужика так шибанул, что дырка в животе и хребет торчком.
Степан с мягкой улыбкой слушал соседа.
– Ну вот, я дробью – бабах! Дым рассеялся, а лось как стоял, так и стоит. Не рассчитал я. Забыл, что у быков самая толстая кость на лбу. Их разве что кувалдой свалишь. А я дробью... Ей только по воробьям стрелять. Так вот, дробь-то отскочила и меня с ног до головы осыпала. А лось ка-а-ак фыркнет! Я только и опомнился, когда на сосне оказался. А ружье под деревом осталось. Так сохатый меня до самого утра держал. Сидел я на ветке как петух на нашестях. Туман кругом, роса, зуб на зуб не попадает, руки и ноги в дрожь, да и зад отсидел. Потом три дня табуретки под собой не чувствовал. Хорошо, патронташ на поясе. Я им вокруг сосны обвязался, чтоб не свалиться. А будь у меня такой карабин как у тебя, разве бы так получилось. Я бы себе мяса немного взял, а тебе остальное. Да и кабаны у нас появились. Мясо у них знаешь какое целебное! Говорят, сам Брежнев им питался и все политбюро. От сердечных приступов помогает.
– Мне хватает того, что на столе.
– Ты у своей спроси, хватает ли? – Роман заглянул в соседнюю комнату. – Дома или вышла?
– В город поехала.
– Понимаю. Ностальгия. Так вот, от кабаньего мяса даже старики “кабанами” становятся. Посмотри по телевизору, что ни старик – жена молодуха. Даже детей заводят. Где старику в семьдесят пять заиметь такую силу, чтобы молодую возле себя держать?
– Были бы деньги, а молодухи сами удержатся.
– Не скажи. Так вот, я бы на кабанчика сходил. А потом бы рассказал. Только одолжи на пару дней карабин.
– Он на мне записан.
– Да тут полиции не бывает. К тому же у меня кум там работает. Если что, подстрахует. Впрочем, мы вместе с ним на охоту сгоняем. Только бы вот карабин…
– Оружие давать – все равно, что жену в чужие руки вверять.
– Баба родить может, а ружье?
– Не в ту сторону палить.
– Я аккуратно. Впрочем, если не хочешь просто так, давай за деньги. Я даже свое ружье тебе в придачу… Оформим все по закону. Какая разница, из чего тебе по банкам палить? Хоть из ружья, хоть из рогатки. Один и тот же звон.
– Я с этим карабином не одну сотню верст прошагал. И не раз он меня выручал. И не только от сохатого, но и косолапого.
– Да ну?!
“Чтобы такой интеллигент и на медведя? Врет. Точно врет. По глазам видно. Щурится. Сам, поди, и мухи хлопушкой не прибил, а мне байки про медведя заливает”.
Степан словно угадал мысли соседа.
– Смотри, – задрал он пиджак.
Вдоль спины тянулись грубые рваные шрамы. По бледному цвету Роман определил, что ранам не менее пяти лет. “Медведь…” – представив, как пятнадцатисантиметровые когти вонзаются в тело, Роман ощутил озноб, вдоль побежали мурашки. Скрипнув зубами, он изогнул спину, будто пытался увернуться от острых когтей.
– И как ты его? – выдохнул он.
– Ножом снизу. Вон шкура у кровати, – кивнул Степан в сторону комнаты. – Оставил на память.
Только сейчас Роман заметил рядом с кроватью огромную голову с раскрытой пастью и раскинутые лапы по сторонам – с коричневыми крючковатыми когтями.
– Я прежде на медведя ходил, – стал рассказывать Степан. – Не любил палить почем зря. Пес у меня был, Гвардейцем звали. Помесь сибирской лайки с восточной. Крупный! На медведя натаскан. Погиб. По-глупому. В этом я виноват. Нашел берлогу и решил “выкурить” медведя. Пес в азарт и в берлогу… Я его за хвост. Слышу: “Хрясть”! И обмяк Гвардеец. Медведя я тогда достал, а пес на руках скончался. Потому без него на следующий год и осечка случилась. Подмял меня медведь. Хотел завязать с охотой, но она как наркотик. Поправился – и опять с друзьями в лес… Осень, день чудесный. Солнце светит, листва пламенем горит… Иду, любуюсь, надышаться не могу. Когда еще придется выбраться на природу? Захотелось к речке спуститься. Вышел на берег, смотрю, а на другой стороне медведь с боку на бок переваливается. Остановится, что-то среди листвы вынюхивает, потом приподнимет голову и ноздрями воздух втягивает. Хорошо, что ветер с другой стороны. Прислонился я к сосне, вскинул карабин и через оптику в сердце прицелился. Выстрелил, а медведь не падает. Я еще раз, а он повернулся на выстрел и вброд через реку… Что за чертовщина? С большего расстояния не мазал, а тут сотня метров и все мимо! Я еще раз… Медведь не пошатнулся. Мысли замелькали, что патроны холостые. Но я же сам заряжал карабин. Смотрю, а он уже на берег карабкается. Опять стреляю, и все в сердце целюсь… Медведь не падает. Отпрянул я от берега, а он уже надо мной нависает. Пасть раскрыл, клыками сверкает. А карабин почти в упор в него… Махни косолапый, и остался бы я с голыми руками. Нажал курок в последний момент… Медведь замер, а потом медленно осел на землю. Тут ребята подбежали. Слышали выстрел за выстрелом. Думали, я по уткам палю. А тут – медведь… Потом взвесили его, на двести семьдесят восемь килограммов потянул. Когда разделывали тушу, на сердце глянули, все пять пуль точно в цель легли.
– Да ну? Одной пули хватит.
– Я тоже так думал, а когда увидал, оторопь взяла. Сердце от пуль в цветок тюльпана превратилось. На лепестки его пули развернули. А теперь скажи, как мог медведь с таким сердцем через реку – и на обрыв?.. Какую же силу жизни надо иметь, чтоб так?! Мясо есть не стал. Не смог.
– Говорят, медведь, когда шкуру с него снимешь, на человека похож. Оттого и не смог?..
– Нет. Понял, что природа имеет силу жизни. Впрочем, точнее сказать, не силу, а жажду жизни. Даже грибы. Или та же трава через асфальт… Так жить хотят, что даже камень ломают!
– Точно! Поймал я намедни петуха. Несу к пеньку, а он орет благим матом, аж в ушах звенит. Не успел я занести топор, петух – раз и онемел. Только раскрытым клювом зевает, воздух ловит. Жалко стало, отпустил. Только через неделю он голос приобрел. А говорят: курица – глупая птица, ничего не понимает…
– Вот видишь…
– Черт с ними с курами. Дальше-то что? – забыв, зачем пришел, спросил Роман.
– Вот и я… За что, думаю, медведя?.. И опротивела мне охота. Теперь вот по пустым банкам стреляю да и книги читаю... Не могу больше убивать животных. Не я заложил в них силу жизни, не мне ее отнимать.
– В таком случае зачем тебе карабин?
– Чтобы навык не потерять. А вообще хочу фоторужье купить.
– Так продал бы карабин. А то он как напоминание…
– Не хочу, чтобы из него опять убивали.
– Да что ты, в самом деле?! – воскликнул Роман.
И стал убеждать Степана в обратном. Но, как ни старался, не смог убедить соседа продать карабин. Так и ушел, оставив на столе недопитый чай.
Ночью ему приснился сон. Лежит он на кровати, а над головой тюльпан из медвежьего сердца висит и говорит: “Смотри, что вы делаете! Чувствуешь?” Роман ощутил в груди ноющую боль, а потом будто каленым железом прокололо насквозь. Вскрикнув, он соскочил и поспешил на кухню. Там жадно выпил кружку воды. Проснулась жена:
– Ты чего?
– Да так… Жажда жизни, – сказал Роман и лег в постель.
Но страх смерти не давал ему заснуть. Хотелось жить…
НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА
Сегодня у Приваловых радостный день: из армии вернулся сын Пашка – живым и здоровым. Не столько из армии, сколько с необъявленной войны – выполнял интернациональный долг. Героем вернулся. Вон и орден Красной Звезды алыми лучами светится на кителе, аж слепит. Такими орденами просто так не раскидываются. Их за большие боевые заслуги дают. А чтобы простому солдату…
Мать от радости пустила слезу. И чуть было не заголосила. Как на похоронах! Гаврила цыкнул на жену, но и сам, когда обнимал и целовал сына, окропил глаза слезами. Прижимая сына, тихонько пощупал кости, целы ли.
– Не ранен? – спросил он.
– Живой и невредимый, – ответил сын.
– Мать, ты-то что сидишь? – засуетился отец. – Давай, накрывай стол. Да и к вечеру что-нибудь приготовь. Гостей встречать будем.
– Каких? – не могла понять та.
– Каких, каких… Простых. Павел-то герой. К вечеру набегут. Угощать чем будешь?
– Дай парню с дороги отдохнуть, через неделю отметили бы.
– Какую неделю? Как раз сегодня. А через неделю радость уже не та… Пусть сегодня люди вместе с нами порадуются. Вон какого орла вырастили! – держа за плечи сына, с гордостью смотрел на него отец.
Тот ростом отца перемахнул, да и в плечах шире стал. А когда уходил в армию, был маленький и щуплый. А теперь герой, сокол, одним словом!
– Ну, ладно, я до магазину, а ты тут готовь… По пути людей позову. Парня не забудь накормить…
Вечером от гостей не было отбоя. Пришли не только приглашенные, но и все желающие посмотреть на героя. Пашка-то – орденоносец. Гордость всей деревни. Пришлось сбегать к соседям за столами и лавками. Хорошо, что Гаврила, когда ходил в магазин, не растерялся, с запасом водки купил.
Раскинули столы в саду под яблонями и сели отмечать встречины.
– Ну, герой, расскажи, за что ты орден получил, – поднял стопку Гаврила и окинул взглядом всех присутствующих.
– Да… – стушевался Пашка.
– Ты, сынок, не стесняйся, рассказывай.
– Рассказывай, – дружно подхватили гости.
– Операция проводили по уничтожению бандформирования. Попали в окружение, – смолк Пашка и задумался.
– Ну, давай, не томи. Рассказывай.
Но Пашка молчал.
– Живыми хоть вышли?
– Живыми… С трудом, но вышли. Если бы не вертушки. А так… – и Пашка опрокинул в рот стопку.
Выпил и не закусил, даже не поморщился.
– Вот герой! Настоящий боец. До армии водку на дух не переносил, – заметил кто-то.
– А вы как думали? – поддакнул сидевший у края стола дед Катков. – Армия – это не детский сад. А если пороху понюхаешь…
И дед принялся рассказывать, как он воевал во время второй мировой. Как геройски бил врага.
Гости поначалу слушали старика, но потом стало не до него. Пошли разговоры о том, как каждый геройски служил в армии, и лишь случайно не был награжден орденом…
Вскоре застолье превратилось в гудящий рой. Каждый говорил и не слышал другого. И было всем уже не до Павла. О нем забыли. Наливали и пили.
Павел тоже наливал и пил, но не пьянел, только устало смотрел на гостей.
Иван, заядлый гармонист, без которого не обходилось ни одно торжество, рванул меха, и Верка, отбивая каблуками дробь, сложила руки перед пышной грудью и запела частушки.
Не удержался и дед Катков. Тряся мотней вечно спадающих штанов, тощим стручком закружился вокруг Верки. Присел и ловко выкинул одну ногу, вторую… Ловок дед, несмотря на возраст. Крепки же были раньше старики! Все внимание гостей на Верку и деда. Смотрят на старого чудака и гогочут над тем, когда он на ходу подхватывает спадающие штаны.
Только Пашка не улыбается, хмурит брови, не замечает, как Маринка, девка на зависть, бросает исподтишка на него взгляды. Раньше была неприметна, а сейчас – чем не невеста?
– А ну, Иван, давай вальс! – крикнул Гаврила.
Хочется отцу, чтобы Иван с Маринкой станцевали в обнимку. А там и до свадьбы недалеко. Иван заиграл.
– Ты сынок, не сиди, приглашай, – подтолкнул Гаврила сына.
– Устал я. Посижу немного.
– Ну, отдохни, – не стал настаивать отец, поскольку Колька Трофимов уже пригласил дивчину.
Закружились в танце и другие. Потом сели за стол. И снова – пляски и танцы. Никто и не заметил, как Пашка ушел в дальнюю комнату и прилег на кровать. Только мать спохватилась, но видя, что тот спит, успокоилась.
Затянули песни. Грустные песни. В такт им скрипел на гармони опьяневший Иван. Пытался подпевать безголосый Генка Краснощеков. Он громко басил, выпадая из общего хора, но никто этого не замечал. И кто заметит, если у каждого поет не горло, а душа! Каждый впал в особый транс и слышал только себя. Всем казалось, что они стройно поют, хотя со стороны не поймешь – пение ли это, или крики.
Но когда поет Колька Вьюшкин, замолкают все разом и, прикрыв глаза, слушают своего доморощенного “Шаляпина”. Потом опять в пляс.
Спит Пашка и не спит. Вот дернулся и закричал:
– Куда ты, ёш твою мать!.. Сзади!.. Сзади!.. А-а-а!..
Не слышат криков гости. Заглушает их гармонь и общий гомон.
…Опять тот душман. Покою не дает. Пожалел тогда Пашка молодого желторотика. Приказал прикрывать со спины. Но какая там спина, когда за ней обрыв? Услышав хлопок, обернулся и увидел, как выронив “калаш”, с криком в пропасть падает душман со скалы. Красные шаровары на ветру и выпученные глаза желторотика… “Ты как?” – затряс того Павел. “Я… я… – заикался тот, – испу-гался, что он тебя уб-уб-убъет и надавил на ку-рок”. А сверху, снизу, со всех сторон свистя, проносятся пули. Взрывы, стоны, крики, кровь и маты смешались с грязью и гарью. Ад кругом, и никуда из него не вырваться. Остается, сжав зубы, стрелять. Убивать, пока не убили тебя… Некогда думать, только выжить... Мина с диким воем накрыла соседа. Нога с сапогом, сделав полукруг, улетела в ущелье и – кровь фонтаном... Сосед сразу не понял, что случилось, а потом, побледнев, уцепился за култышку и дико заорал. Павел выдернул ремень из брюк, спешно перетянул ему ногу, и за автомат… Замполит, натянув на себя вместо оставленного в казарме неподъемного бронежилета рацию, вжался спиной в камни и кричит: “Вертушки! Вертушки! Нас накрыли!...” Еще взрыв…
И мечется на кровати Павел, не может найти места. Только в красных шароварах душман, ощерившись, смотрит на него откуда-то сверху…
А гости пляшут и поют. Что им до войны? Она где-то там, далеко, их не касается…