Я летел в стае последним. Быть последним меня в общем-то не устраивало, но мои силы да и мой ничтожный опыт в преодолении огромных пространств, не позволяли быть фаворитом. Я слаб здоровьем, и оно было у меня таковым от природы. Я, конечно же, смирился мыслью с тем, что кто-то должен быть слабым, но внутри меня постоянно что-то протестовало - нечему же я? Почему ни кто-то другой? И раз мне выпала такая судьба - быть слабее кого-то.
Я вставал на заре и на час пропадал в прохладном тумане, бегая на длинные дистанции и взбивая крыльями веера росы с прибрежных трав. Я не пытался подниматься вверх, нескольку считал, что одновременная работа ног и крыльев дает мне лучшие результаты для укрепления здоровья. Я убегал далеко от места ночлега моей семьи, чтобы не мешать им видеть сладкие сны, ведь хлопанье моих крыльев слышно было далеко окрест, а когда я переходил к тренировкам на водной поверхности, то к обычному свистящему звуку крыльев, добавлялось ещё звонкое, как пощёчина, шлёпанье лап.
Мне нравилась эта водная процедура. Я обычно откладывал её на десерт, потому что эти звуки ощущались мной аккордом, кульминацией моих утренних тренировок.. Потом я встречал зарю, которая лениво окрашивала розовостью всё, что было мило моей думе и глазу. Природа трепетно радовалась встрече с солнцем и раскрывала бездонную синь неба, в которое уже давно заныривали всевозможные мелкие пташки, купаясь беспечно в этой лазури, И громко провозглашали начало дня. Выше всех забирался жаворонок и, зависая неподвижно, своею песнью проникал в душу всего живучего в этом утреннем мире.
Конечной процедурой моего утреннего моциона была чистка своего обмундирования, ведь не разложи по порядку каждое перо, даже самое маленькое, невозможно и надеяться на грациозность налёта перед той, которую я в нашей стае выделял особо. Но о ней чуть позже, хотя, забегая немного наперёд, скажу, что кто его знает, вёл бы я это повествование, не будь в моей жизни этого нежного, великолепного но своей красоте создания.
И вот я спешу к своим собратьям, чтобы предстать перед их взором готовым к любой работе, связанной пусть пока и с небольшими перелётами. Спешу обратить ваше внимание на то, что наша жизнь ежедневно полнится яркими впечатлениями от казалось бы привычного ландшафта. Я ещё молод, но мой взгляд отмечает множество изменений в растительном мире - это отмирание старого и появление нового, чему я постоянно удивляюсь. Очевидно, это же и происходит с нами, не зря наш вожак говорит, что он став, что он
обязательно передает свою должность кому-нибудь из нас, кто помоложе и покрепче.
На роль вожака я, конечно, не гожусь по известней причине, хотя мой глаз довольно зоркий, и я легко распознаю местность, виденную мной
раннее, как говорится, с птичьего налёта. Но что меня особенно отличает от остальных сородичей, то это моя способность чувствовать направление даже тогда, когда земля под нами вся устлана облаками. И это моё чутьё не раз отмечалось вожаком, но тем не менее я обречён выть всегда последним, замыкающим. Моя неспособность держаться в воздухе так долго, насколько необходимо быть всей стае во время длительного перелёта, основательно подорвала доверие ко мне, как к кому-то путному.
Не меня никто и никогда не оставлял одиноким. Меня всё равно ощущали вековым зрением, а то и обычным поворотом гибкой шеи, узревая мою состоятельность двигаться, либо дать незапланированную передышку всей стае ради одного меня. Такое случалось... и тогда вся стая, видя, что я основательно выдохся, решала планировать вниз, теряя драгоценную высоту, чтобы отдохнув таким способом, вновь двигаться дальше. Когда приходилось садиться, хотя это, может быть, и нужно было для действительного отдыха или подкрепления пищей, но я всё равно нервничал и воспринимал поблажкой для себя. Не сказать, что меня окружали лишь косые взгляды сородичей - все довольно нежно относились друг к другу, понимая всю нелёгкость кочевой жизни, но тем не менее я уязвлял сам себя, чувствуя только свою невыносливость. И вот однажды я решил изменить себя ежедневными, парой изматывающими тренировками, о чём я уже достаточно достоверно рассказал. Очевидно, это дало определённый результат, поскольку в этом перелёте я чувствовал себя белее уверенно, хотя как всегда летел последним.
Мы поднялись на заре и начали оглашать всё окрест своими громкими возгласами и хлопаньем крыльев. Мы были страшно возбуждены от предстоящего длительного перелёта, и наша громкая песнь была гимном, призывом, перекличкой: «Всё ли в порядке? Все ли здесь? Вперёд, друзья, вперёд!" Вожак оглядел нас строгим взглядом и, широко расправив крылья,, оббежал нас как бы удостоверяясь в готовности всех к полёту, и на секунду замерев, сделался гордым. Глаза его возбуждённо блестели в них отражалась непоколебимая твёрдость принятого решения. Мы тоже замерли в тревожном ожидании, но через мгновение раздался его торжествующий клич, и он, разбежавшись по мелкой прибрежной гальке, легко оторвал я от земли. Мы с криком последовали его примеру, и едва поднявшись над речным туманом, начали выстраиваться клином.
Я не спешил занимать место, в любом случае оно оставалось за мной, главное, чтобы в начале не отстать - выдерживая дистанцию. Здесь я хочу сделать некоторое уточнение: с правой стороны клина выстраивалась наша слабая и прекрасная половина, те, которым мы и посвящаем свои песни, и благодаря которым ещё существует наше крылатое сословие. Так было заведено, чтобы мы, летящие в левой части, постоянно держали их в поле зрения, чтобы в случае какой-либо неприятности, быстро отреагировать на это. На левой стороне нас было шестеро, включая и вожака, а справа - пятеро. Поэтому наш клин выглядел несколько скособоченным. И не представлялось бы это так странно, если бы в конце не было меня. Я был как ненужный довесок к строгой симметрии, а порой и балласт, когда ради меня делали вынужденную посадку.
Я, рассекая грудью утренний туман, вынырнул наконец-то на божий свет и обнаружил, что немного задержался со взлётом, потому что до моего места в строю было взмахов пятнадцать и которые я не без труда наверстал. В этом случае на меня сильного внимания не обращали - все тоже были небезгрешными - двое, следовавшие за вожаком, даже несколько раз задевая друг друга крылом, с трудом определились в строю, да и то потому, что первый ведомый больно ущипнул другого, чтобы тот знал своё место. Небо было удивительно чистым, оно тут же напоило наши глаза бездонной голубизной, и мы вдыхая полную грудь, радостно устремились за вожаком.
Я видел её. Она вытянув шею, и торопливо махая изящными крыльями, тоже заняла своё место в строю. Она летела последней в цепочке и догляд за ней по приказу вожака, осуществлял летящий передо мной широкозадый лимпопо. Конечно, его вовсе не так кличут - это я окрестил так. что первое взбрело в голову из ревности к моей очаровашке. И я, пожалуй, чаще чем он держал её в поле зрения, и даже невольно нарушал общий рисунок строя, всё больше прижимаясь к другой стороне, а когда меня основательно заносило к ней, то я слышал громкое шипение широкозадого и тут же возвращался на место.
Мне всё нравилось в ней, включая даже небольшое, как родинка, пятнышко на её длинной и гибкой шее. Мне хотелось позвать её с собой, улететь совершение в другом направление, а куда, я не имел никакого понятия на данный момент. Но она не баловала меня своим вниманием, всё дольше усматривая на своего опекуна. Лишь один раз, когда я чуть не задел её своим крылом, она удивлённо обернулась, взглянув на меня, как на полоумного, слегка сбиваясь с ритма. На этот раз меня грозно окликнул вожак, и вся стая неодобрительно покосилась в мою сторону. Вожак ещё несколько раз оборачивался и гневно сверля взглядом, упрекал: " Не вольничай, береги силы, которых у тебя..." И я, пристыженный, следовал молча за хвостом лимпопо, изучая основательно его зад. А ведь действительно, он тяжеловат на эту часть - вон она как заныривает вниз, придавая всему телу продольную качку, словно он качается на волнах. Конечно же, он не самый сильный из моих собратьев, поскольку тоже тащится почти последним. Я мысленно представил широкозадого вожаком и, как все остальные, замедляя при этом ход наталкивались на него, и что вместе десятидневного перелёта мы летим целый месяц потому что лимпопо не задает нужного темпа в движении, и что все дела нашего семейства будут выглядеть весьма плачевно. Ведь на новом месте нам необходимо в срок вырастить детей, чтобы вскоре отправиться опять к тому месту, откуда мы взяли старт.
При мысли о потомстве я печально посмотрел на свою избранницу, которая вовсе не замечая меня, летела о чём-то изредка перекликаясь с подругой. К сожалении, до этого я тоже не мог наладить с ней контакта, потому что постоянно был занят тренировками, да и своё внимание она, видать, предпочитала отдавать лимпопо, а может мне так казалось, но, во всяком случае, я не сомневался, что мой соперник дышит к ней неровно.
Я вспоминаю, как после вечерней кормёжки отдыхал, покачиваясь на лёгкой речной волне, внезапно услышал лёгкий овист крыльев и как кто-то мягко опустился впереди меня. Это была она. Я хотел к ней приблизиться, чтобы поболтать о погоде, но через мгновение к ней буквально свалился широкозадый, выписывая вокруг неё круги, напевая что-то сердечное. И хотя они не видели меня в вечерней мгле, но я всё равно поспешил удалиться, что бы не быть свидетелем чужих воздыханий. Мне было противно видеть широкозадого лимпопо, будто только я имел исключительное право на её любовь, Но отдавала ли она ему своё предпочтение - неизвестно. Может, она ко всем равнодушна, включая и меня? И нечему собственно она вошла в мою душу? Своими печальными глазами? А может, они и вовсе у неё не печальные - мне так кажется? Зачем ей печалиться в молодые годы, когда кругом столько неизведанных земных красот, да и лаской старших она не обделена. Эти и другие мысли занимали меня во время полёта.
Часов через шесть лёта, вожак всё чаще оборачивался, оглядывая нас, как бы спрашивая: " Как вы себя чувствуете? Не пора ли отдохнуть?" Я же волновался, как дурак, потому что не давал пока никакого повода на усталость, и по мне этого не скажешь, видать давали знать мои постоянные физические упражнения. Вот лимпопо - другое дело, все видят как он разорвал дистанцию до своего ведущего, а я же стараясь ни на взмах не отставать, и то пространство впереди широкозадого, по праву, я уверен, теперь принадлежит мне. И я не замедлил показать свои могучие способности, обгоняя лимпопо и показывая ему свой хвост. Он пыхтел, злился, но я, зная своё место, отступал назад. Я показал ему кто я такой, на что я способен. И я не ошибся в своих прогнозах.
Когда наш отдых на сонном озере (мы так его назвали за необычайную тишину), подходил к концу, вожак громко объявил о тем, что теперь я, в силу своих ярких возможностей, становлюсь в строй предпоследним, Я ликовал! Теперь последний - лимпопо! А это значит, что и догляд за моей зазнобой полностью теперь лежит на мне, и в её драгоценная жизнь принадлежит мне. За каждый вздох, за каждый взмах её крыла - я несу ответственность. Я сильный!.. Соперник мой повержен! Теперь он будет в качестве тормоза, балласта. Теперь на него с укоризной все будут глядеть.
Я торжествовал. Я летел и любовался своей избранницей, а она со скрытой благодарностью, уже не печально (так мне казалось), посматривала на меня. А лимпопо пыхтел где-то сзади. Я даже несколько раз повилял ему хвостом, дразня его, на что тот реагировал шипением. А ему больше ничего не оставалось, как шипеть и болтаться поплавком в небесах. Впрочем, я его теперь и буду звать - поплавок.
Но потихоньку у меня к нему начала проходить злость. Я знал, каково быть последним - я эту шкуру не раз надевал во время полёта. Я полагаю, что и у других отношение к нему тоже не злобное, хотя и жалость тоже не лучшее из чувств.
Мы летели к намеченной цели уже четвёртые сутки, как вдруг с нами произошла беда. Неожиданно со стороны зарослей какого-то болота раздались гулкие хлопки и взвились струйки дыма. Мы ещё не успели набрать должную высоту, и потому наше нахождение в столь малом расстоянии от земли было чревато для нашего здоровья, а то и всей жизни. Вожак что-то прокричал нам, но за бесперебойными и беспорядочными хлопками, мы не поняли, что нам нужно предпринять. Я видел, как летящий впереди меня товарищ, вздрогнул от сильного удара снизу, потом его перевернуло, и он, окрасившись красным, стал стремительно падать вниз. В стае был переполох: наша слабая половина заметалась из стороны в сторону, невзирая на вожака, да и левая сторона не знала, что делать, но ещё как-то поддерживала общий строй, вожак, видать, тоже был в смятении - он круто забирал вверх, насколько ему позволяли силы, и тут же пикировал, уходя в сторону. Мы тоже питались проделывать его зигзаги, чтобы то убийственное, идущее снизу, не могло нас порешить в одночасье. Я краем глаза видел, как моя возлюбленная, рванулась книзу, вроде там её ожидало спасение.
Я бросился ей наперерез, чтобы резко подлететь снизу и остановить её безумное падение. У меня это получилось. Мы вновь, напрягая силы, набрали высоту, и у меня мелькнула дерзкая мысль - забраться в небольшое кучерявое облако. Хлопки всё так же настойчиво продолжались, и я увидел, как ещё двое, поникнув головами и разбрасывая далеко в стороны пух, упали в болото.
Мы летали с ней, кружа в небольшом молочном пространстве облака, скрываясь от глаз наших убийц. Наверное, во всё облако было стрелять глупо, потому-то мы и были в относительной безопасности. Мы слышали между выстрелами голоса наших собратьев, и я стараясь им помочь, вылетал из облака зазывая их к себе, правда, за это мне пришлось лишиться части оперения моего хвоста. Вскоре всё стихло, и мы, вынырнув из облака, устремились ввысь созывая всех. Нас осталось немного - добрая половина погибла. Вожак высоко оценил мою смекалистость и храбрость. Он дал мне понять, что меня ожидает хорошее будущее, что он готов буквально сейчас передать мне бразды правления, если бы не мой пока ещё слабый опыт в навигации. Меня распирало от гордости от похвалы, но я не подавал вида, и как можно было говорить о каком-то успехе, если пятеро из нас ушли в царство небытия.
Мы ночевали на высоком утёсе, грустя об ушедших. Море величаво вздымало свои волны, а потом безжалостно разбивало их о скалы. Я находился рядом со своей желанной и легко касаясь её крылом, рассказывал ей о том, как я год назад, будучи на этой же скале, поранил грудь, упав со скользкого камня. К нам подошёл поплавок (он остался в живых), и с грустью выслушав мою смешную историю, сказал, что у него плохое предчувствие в связи с этим перелётом. Мы как могли успокаивали его, говоря, что самое страшнее уже позади.
Но мы ошибались.
Вечером, на исходе восьмых суток перелёта, мы, изрядно подустав, решили спланировать до небольшой высоты над океаном, чтобы, таким образом отдохнув немного, вновь набрать высоту. Садиться на волны было бессмысленно - они яростно шумели от надвигающегося шторма и захлёстывали со злостью друг дружку. Они были свирепы, как стая голодных псов, и поглотили бы любого из нас, вздумай он только опуститься на кипящую гневом волну.
Это мы обнаружили низко спустившись к бушующему океану. Наверху нам было относительно спокойнее, но здесь... Здесь нас не ждали. Стихия разыгралась в своём безумстве, да так, что мы поздно осознали всю опасность своего поступка. Слишком поздно вожак заметил ревущую и бегущую на нас, словно сама смерть, огромную грозовую тучу. Внезапно всё померкло перед глазами и хлёсткий ливень с поры вами урагана и раскатами грома обрушился на нас. Я видел, как впереди летящие птицы внезапно из бичующего ливня, попали под выстрелы крупных градин. Они были настолько крупны, что попадая в голову, насмерть убивали любого. Это было ужасное зрелище. Вожак что-то прокричал в яростных раскатах грома и ослепительных вспышках молний и тут же исчез из моего поля зрения. Я знал, что это был его конец. Ещё некоторые из нас были поражены градом и окровавленные сброшенны в океан. А он был рядом. Он рычал раненым зверем и требовал жертв.
Я успел сориентироваться подталкивая грудью свою ненаглядную, которая натерпелась такого ужаса, что его бы хватило, даже с излишком, на всех птиц живущих на земле и в небе. Я никогда не забуду её глаза в этот страшный предсмертный миг, которого, к счастью, не произошло, благодаря нашей счастливой судьбе. Мы выходили из этого ада огромным усилием вели. Я оглянулся на какой-то момент и обрадовался, что мы не одни - за нами следовал поплавок. Его также терзала своим алчным желудком чёрно-сизая туча, но он, вытворяя всевозможные сальто, казалось, благополучно выходил из неё. Но это только казалось... В момент, когда ему осталось крылом подать до спасения, блеснула молния, и бедолага на моих глазах превратился в пылающий факел, который тут же залил ливень, и обугленное чёрное тело камнем упало вниз.
Я был теперь вожаком. Я был теперь первым и последним. Она летела рядом. Я не имел право ставить её за мной. Мы летели крыло в крыло туда, где нас ожидала новая и счастливая жизнь.
Я вставал на заре и на час пропадал в прохладном тумане, бегая на длинные дистанции и взбивая крыльями веера росы с прибрежных трав. Я не пытался подниматься вверх, нескольку считал, что одновременная работа ног и крыльев дает мне лучшие результаты для укрепления здоровья. Я убегал далеко от места ночлега моей семьи, чтобы не мешать им видеть сладкие сны, ведь хлопанье моих крыльев слышно было далеко окрест, а когда я переходил к тренировкам на водной поверхности, то к обычному свистящему звуку крыльев, добавлялось ещё звонкое, как пощёчина, шлёпанье лап.
Мне нравилась эта водная процедура. Я обычно откладывал её на десерт, потому что эти звуки ощущались мной аккордом, кульминацией моих утренних тренировок.. Потом я встречал зарю, которая лениво окрашивала розовостью всё, что было мило моей думе и глазу. Природа трепетно радовалась встрече с солнцем и раскрывала бездонную синь неба, в которое уже давно заныривали всевозможные мелкие пташки, купаясь беспечно в этой лазури, И громко провозглашали начало дня. Выше всех забирался жаворонок и, зависая неподвижно, своею песнью проникал в душу всего живучего в этом утреннем мире.
Конечной процедурой моего утреннего моциона была чистка своего обмундирования, ведь не разложи по порядку каждое перо, даже самое маленькое, невозможно и надеяться на грациозность налёта перед той, которую я в нашей стае выделял особо. Но о ней чуть позже, хотя, забегая немного наперёд, скажу, что кто его знает, вёл бы я это повествование, не будь в моей жизни этого нежного, великолепного но своей красоте создания.
И вот я спешу к своим собратьям, чтобы предстать перед их взором готовым к любой работе, связанной пусть пока и с небольшими перелётами. Спешу обратить ваше внимание на то, что наша жизнь ежедневно полнится яркими впечатлениями от казалось бы привычного ландшафта. Я ещё молод, но мой взгляд отмечает множество изменений в растительном мире - это отмирание старого и появление нового, чему я постоянно удивляюсь. Очевидно, это же и происходит с нами, не зря наш вожак говорит, что он став, что он
обязательно передает свою должность кому-нибудь из нас, кто помоложе и покрепче.
На роль вожака я, конечно, не гожусь по известней причине, хотя мой глаз довольно зоркий, и я легко распознаю местность, виденную мной
раннее, как говорится, с птичьего налёта. Но что меня особенно отличает от остальных сородичей, то это моя способность чувствовать направление даже тогда, когда земля под нами вся устлана облаками. И это моё чутьё не раз отмечалось вожаком, но тем не менее я обречён выть всегда последним, замыкающим. Моя неспособность держаться в воздухе так долго, насколько необходимо быть всей стае во время длительного перелёта, основательно подорвала доверие ко мне, как к кому-то путному.
Не меня никто и никогда не оставлял одиноким. Меня всё равно ощущали вековым зрением, а то и обычным поворотом гибкой шеи, узревая мою состоятельность двигаться, либо дать незапланированную передышку всей стае ради одного меня. Такое случалось... и тогда вся стая, видя, что я основательно выдохся, решала планировать вниз, теряя драгоценную высоту, чтобы отдохнув таким способом, вновь двигаться дальше. Когда приходилось садиться, хотя это, может быть, и нужно было для действительного отдыха или подкрепления пищей, но я всё равно нервничал и воспринимал поблажкой для себя. Не сказать, что меня окружали лишь косые взгляды сородичей - все довольно нежно относились друг к другу, понимая всю нелёгкость кочевой жизни, но тем не менее я уязвлял сам себя, чувствуя только свою невыносливость. И вот однажды я решил изменить себя ежедневными, парой изматывающими тренировками, о чём я уже достаточно достоверно рассказал. Очевидно, это дало определённый результат, поскольку в этом перелёте я чувствовал себя белее уверенно, хотя как всегда летел последним.
Мы поднялись на заре и начали оглашать всё окрест своими громкими возгласами и хлопаньем крыльев. Мы были страшно возбуждены от предстоящего длительного перелёта, и наша громкая песнь была гимном, призывом, перекличкой: «Всё ли в порядке? Все ли здесь? Вперёд, друзья, вперёд!" Вожак оглядел нас строгим взглядом и, широко расправив крылья,, оббежал нас как бы удостоверяясь в готовности всех к полёту, и на секунду замерев, сделался гордым. Глаза его возбуждённо блестели в них отражалась непоколебимая твёрдость принятого решения. Мы тоже замерли в тревожном ожидании, но через мгновение раздался его торжествующий клич, и он, разбежавшись по мелкой прибрежной гальке, легко оторвал я от земли. Мы с криком последовали его примеру, и едва поднявшись над речным туманом, начали выстраиваться клином.
Я не спешил занимать место, в любом случае оно оставалось за мной, главное, чтобы в начале не отстать - выдерживая дистанцию. Здесь я хочу сделать некоторое уточнение: с правой стороны клина выстраивалась наша слабая и прекрасная половина, те, которым мы и посвящаем свои песни, и благодаря которым ещё существует наше крылатое сословие. Так было заведено, чтобы мы, летящие в левой части, постоянно держали их в поле зрения, чтобы в случае какой-либо неприятности, быстро отреагировать на это. На левой стороне нас было шестеро, включая и вожака, а справа - пятеро. Поэтому наш клин выглядел несколько скособоченным. И не представлялось бы это так странно, если бы в конце не было меня. Я был как ненужный довесок к строгой симметрии, а порой и балласт, когда ради меня делали вынужденную посадку.
Я, рассекая грудью утренний туман, вынырнул наконец-то на божий свет и обнаружил, что немного задержался со взлётом, потому что до моего места в строю было взмахов пятнадцать и которые я не без труда наверстал. В этом случае на меня сильного внимания не обращали - все тоже были небезгрешными - двое, следовавшие за вожаком, даже несколько раз задевая друг друга крылом, с трудом определились в строю, да и то потому, что первый ведомый больно ущипнул другого, чтобы тот знал своё место. Небо было удивительно чистым, оно тут же напоило наши глаза бездонной голубизной, и мы вдыхая полную грудь, радостно устремились за вожаком.
Я видел её. Она вытянув шею, и торопливо махая изящными крыльями, тоже заняла своё место в строю. Она летела последней в цепочке и догляд за ней по приказу вожака, осуществлял летящий передо мной широкозадый лимпопо. Конечно, его вовсе не так кличут - это я окрестил так. что первое взбрело в голову из ревности к моей очаровашке. И я, пожалуй, чаще чем он держал её в поле зрения, и даже невольно нарушал общий рисунок строя, всё больше прижимаясь к другой стороне, а когда меня основательно заносило к ней, то я слышал громкое шипение широкозадого и тут же возвращался на место.
Мне всё нравилось в ней, включая даже небольшое, как родинка, пятнышко на её длинной и гибкой шее. Мне хотелось позвать её с собой, улететь совершение в другом направление, а куда, я не имел никакого понятия на данный момент. Но она не баловала меня своим вниманием, всё дольше усматривая на своего опекуна. Лишь один раз, когда я чуть не задел её своим крылом, она удивлённо обернулась, взглянув на меня, как на полоумного, слегка сбиваясь с ритма. На этот раз меня грозно окликнул вожак, и вся стая неодобрительно покосилась в мою сторону. Вожак ещё несколько раз оборачивался и гневно сверля взглядом, упрекал: " Не вольничай, береги силы, которых у тебя..." И я, пристыженный, следовал молча за хвостом лимпопо, изучая основательно его зад. А ведь действительно, он тяжеловат на эту часть - вон она как заныривает вниз, придавая всему телу продольную качку, словно он качается на волнах. Конечно же, он не самый сильный из моих собратьев, поскольку тоже тащится почти последним. Я мысленно представил широкозадого вожаком и, как все остальные, замедляя при этом ход наталкивались на него, и что вместе десятидневного перелёта мы летим целый месяц потому что лимпопо не задает нужного темпа в движении, и что все дела нашего семейства будут выглядеть весьма плачевно. Ведь на новом месте нам необходимо в срок вырастить детей, чтобы вскоре отправиться опять к тому месту, откуда мы взяли старт.
При мысли о потомстве я печально посмотрел на свою избранницу, которая вовсе не замечая меня, летела о чём-то изредка перекликаясь с подругой. К сожалении, до этого я тоже не мог наладить с ней контакта, потому что постоянно был занят тренировками, да и своё внимание она, видать, предпочитала отдавать лимпопо, а может мне так казалось, но, во всяком случае, я не сомневался, что мой соперник дышит к ней неровно.
Я вспоминаю, как после вечерней кормёжки отдыхал, покачиваясь на лёгкой речной волне, внезапно услышал лёгкий овист крыльев и как кто-то мягко опустился впереди меня. Это была она. Я хотел к ней приблизиться, чтобы поболтать о погоде, но через мгновение к ней буквально свалился широкозадый, выписывая вокруг неё круги, напевая что-то сердечное. И хотя они не видели меня в вечерней мгле, но я всё равно поспешил удалиться, что бы не быть свидетелем чужих воздыханий. Мне было противно видеть широкозадого лимпопо, будто только я имел исключительное право на её любовь, Но отдавала ли она ему своё предпочтение - неизвестно. Может, она ко всем равнодушна, включая и меня? И нечему собственно она вошла в мою душу? Своими печальными глазами? А может, они и вовсе у неё не печальные - мне так кажется? Зачем ей печалиться в молодые годы, когда кругом столько неизведанных земных красот, да и лаской старших она не обделена. Эти и другие мысли занимали меня во время полёта.
Часов через шесть лёта, вожак всё чаще оборачивался, оглядывая нас, как бы спрашивая: " Как вы себя чувствуете? Не пора ли отдохнуть?" Я же волновался, как дурак, потому что не давал пока никакого повода на усталость, и по мне этого не скажешь, видать давали знать мои постоянные физические упражнения. Вот лимпопо - другое дело, все видят как он разорвал дистанцию до своего ведущего, а я же стараясь ни на взмах не отставать, и то пространство впереди широкозадого, по праву, я уверен, теперь принадлежит мне. И я не замедлил показать свои могучие способности, обгоняя лимпопо и показывая ему свой хвост. Он пыхтел, злился, но я, зная своё место, отступал назад. Я показал ему кто я такой, на что я способен. И я не ошибся в своих прогнозах.
Когда наш отдых на сонном озере (мы так его назвали за необычайную тишину), подходил к концу, вожак громко объявил о тем, что теперь я, в силу своих ярких возможностей, становлюсь в строй предпоследним, Я ликовал! Теперь последний - лимпопо! А это значит, что и догляд за моей зазнобой полностью теперь лежит на мне, и в её драгоценная жизнь принадлежит мне. За каждый вздох, за каждый взмах её крыла - я несу ответственность. Я сильный!.. Соперник мой повержен! Теперь он будет в качестве тормоза, балласта. Теперь на него с укоризной все будут глядеть.
Я торжествовал. Я летел и любовался своей избранницей, а она со скрытой благодарностью, уже не печально (так мне казалось), посматривала на меня. А лимпопо пыхтел где-то сзади. Я даже несколько раз повилял ему хвостом, дразня его, на что тот реагировал шипением. А ему больше ничего не оставалось, как шипеть и болтаться поплавком в небесах. Впрочем, я его теперь и буду звать - поплавок.
Но потихоньку у меня к нему начала проходить злость. Я знал, каково быть последним - я эту шкуру не раз надевал во время полёта. Я полагаю, что и у других отношение к нему тоже не злобное, хотя и жалость тоже не лучшее из чувств.
Мы летели к намеченной цели уже четвёртые сутки, как вдруг с нами произошла беда. Неожиданно со стороны зарослей какого-то болота раздались гулкие хлопки и взвились струйки дыма. Мы ещё не успели набрать должную высоту, и потому наше нахождение в столь малом расстоянии от земли было чревато для нашего здоровья, а то и всей жизни. Вожак что-то прокричал нам, но за бесперебойными и беспорядочными хлопками, мы не поняли, что нам нужно предпринять. Я видел, как летящий впереди меня товарищ, вздрогнул от сильного удара снизу, потом его перевернуло, и он, окрасившись красным, стал стремительно падать вниз. В стае был переполох: наша слабая половина заметалась из стороны в сторону, невзирая на вожака, да и левая сторона не знала, что делать, но ещё как-то поддерживала общий строй, вожак, видать, тоже был в смятении - он круто забирал вверх, насколько ему позволяли силы, и тут же пикировал, уходя в сторону. Мы тоже питались проделывать его зигзаги, чтобы то убийственное, идущее снизу, не могло нас порешить в одночасье. Я краем глаза видел, как моя возлюбленная, рванулась книзу, вроде там её ожидало спасение.
Я бросился ей наперерез, чтобы резко подлететь снизу и остановить её безумное падение. У меня это получилось. Мы вновь, напрягая силы, набрали высоту, и у меня мелькнула дерзкая мысль - забраться в небольшое кучерявое облако. Хлопки всё так же настойчиво продолжались, и я увидел, как ещё двое, поникнув головами и разбрасывая далеко в стороны пух, упали в болото.
Мы летали с ней, кружа в небольшом молочном пространстве облака, скрываясь от глаз наших убийц. Наверное, во всё облако было стрелять глупо, потому-то мы и были в относительной безопасности. Мы слышали между выстрелами голоса наших собратьев, и я стараясь им помочь, вылетал из облака зазывая их к себе, правда, за это мне пришлось лишиться части оперения моего хвоста. Вскоре всё стихло, и мы, вынырнув из облака, устремились ввысь созывая всех. Нас осталось немного - добрая половина погибла. Вожак высоко оценил мою смекалистость и храбрость. Он дал мне понять, что меня ожидает хорошее будущее, что он готов буквально сейчас передать мне бразды правления, если бы не мой пока ещё слабый опыт в навигации. Меня распирало от гордости от похвалы, но я не подавал вида, и как можно было говорить о каком-то успехе, если пятеро из нас ушли в царство небытия.
Мы ночевали на высоком утёсе, грустя об ушедших. Море величаво вздымало свои волны, а потом безжалостно разбивало их о скалы. Я находился рядом со своей желанной и легко касаясь её крылом, рассказывал ей о том, как я год назад, будучи на этой же скале, поранил грудь, упав со скользкого камня. К нам подошёл поплавок (он остался в живых), и с грустью выслушав мою смешную историю, сказал, что у него плохое предчувствие в связи с этим перелётом. Мы как могли успокаивали его, говоря, что самое страшнее уже позади.
Но мы ошибались.
Вечером, на исходе восьмых суток перелёта, мы, изрядно подустав, решили спланировать до небольшой высоты над океаном, чтобы, таким образом отдохнув немного, вновь набрать высоту. Садиться на волны было бессмысленно - они яростно шумели от надвигающегося шторма и захлёстывали со злостью друг дружку. Они были свирепы, как стая голодных псов, и поглотили бы любого из нас, вздумай он только опуститься на кипящую гневом волну.
Это мы обнаружили низко спустившись к бушующему океану. Наверху нам было относительно спокойнее, но здесь... Здесь нас не ждали. Стихия разыгралась в своём безумстве, да так, что мы поздно осознали всю опасность своего поступка. Слишком поздно вожак заметил ревущую и бегущую на нас, словно сама смерть, огромную грозовую тучу. Внезапно всё померкло перед глазами и хлёсткий ливень с поры вами урагана и раскатами грома обрушился на нас. Я видел, как впереди летящие птицы внезапно из бичующего ливня, попали под выстрелы крупных градин. Они были настолько крупны, что попадая в голову, насмерть убивали любого. Это было ужасное зрелище. Вожак что-то прокричал в яростных раскатах грома и ослепительных вспышках молний и тут же исчез из моего поля зрения. Я знал, что это был его конец. Ещё некоторые из нас были поражены градом и окровавленные сброшенны в океан. А он был рядом. Он рычал раненым зверем и требовал жертв.
Я успел сориентироваться подталкивая грудью свою ненаглядную, которая натерпелась такого ужаса, что его бы хватило, даже с излишком, на всех птиц живущих на земле и в небе. Я никогда не забуду её глаза в этот страшный предсмертный миг, которого, к счастью, не произошло, благодаря нашей счастливой судьбе. Мы выходили из этого ада огромным усилием вели. Я оглянулся на какой-то момент и обрадовался, что мы не одни - за нами следовал поплавок. Его также терзала своим алчным желудком чёрно-сизая туча, но он, вытворяя всевозможные сальто, казалось, благополучно выходил из неё. Но это только казалось... В момент, когда ему осталось крылом подать до спасения, блеснула молния, и бедолага на моих глазах превратился в пылающий факел, который тут же залил ливень, и обугленное чёрное тело камнем упало вниз.
Я был теперь вожаком. Я был теперь первым и последним. Она летела рядом. Я не имел право ставить её за мной. Мы летели крыло в крыло туда, где нас ожидала новая и счастливая жизнь.