На улице парило уже к полудню. Лето едва пересекло свой перевал. С северо-запада, на горизонте, пока ещё робко, кучевели облака, полоня кусочки синего неба. То и дело сквозь балконные застеклённые окна четвёртого этажа я высматривал внизу, у своего подъезда, старенький светлый «жигулёнок» шестой модели. Мой набитый до отказа походно-рыбацкий рюкзак уже с полчаса, как томился в кармане-прихожке, словно застоявшаяся охотничья собака в предчувствии скорой охоты.
В который раз мысленно я перебирал: не забыл ли чего и что бы следовало ещё прихватить с собою.
Вообще-то я и не собирался сегодня ни на какую рыбалку. К тому же, бестолково затянувшееся производственное совещание после ночной суточной смены не придавало радужности моему настроению. Правда, впереди были три свободных дня. Однако едва я переступил порог своей квартиры, раздался настойчивый телефонный звонок.
- Афанасьевич!? Наконец-то! Ты где это запропастился?
По возбуждённому глуховатому голосу в трубке я узнал своего давнего приятеля и бывшего коллегу по институту, где я когда-то преподавал Серафима Петровича Каюмова.
- С самого утра тебе звоню! Уже и телефон весь раскалился, а тебя всё нет и нет…
- Что стряслось? – насторожился я.
- Да ничего не случилось,- успокоил он меня. – Едем на рыбалку!
- Какая рыбалка?! Я только что с работы вернулся… На совещании задержали, будь оно неладно, - начал отговариваться я. - Да и смена выдалась беспокойной. Устал, спать хочу…
- Ладно, в дороге отоспишься,- требовательно брал на себя инициативу Каюмов. - Час тебе на сборы – и никаких отговорок!
- Ну, ты даёшь, Петрович! В кои-то веки… Да у меня сегодня и каша на прикорм не варена, и червями не запасся…
- Кашу на месте сварим, а червей по дороге копнём.
- Чего так спешно? – всё ещё пытался отнекаться я от незапланированной рыбалки, капитулянтски сдавая свои позиции.
- Сын, Андрей, с сегодняшнего дня в отпуск пошёл. Короче, едем до понедельника.
- До понедельника?- не то обрадовано, не то огорченно отозвался я приятелю. - Не получится. Мне в воскресенье на смену выходить. В семь утра уже отбываем на объект. Так что в субботу вечером – край как дома быть нужно… Поезжайте уж лучше одни, без меня. Ладно, как-нибудь в другой раз…
- Афанасьич, ну, мы же договаривались,- огорчённо поник голос Каюмова.- Знали бы, что такое дело – с утра бы ещё уехали. Звали нас с собою… Мы ж из-за тебя…
- Так ведь не было договора – когда конкретно. Могли бы хоть дня за три предварительно позвонить мне. Глядишь, я бы ещё на денёк подменился. А куда ваши-то поехали?- всё же поинтересовался я.
- Под Ново-Романовку.
- Это вниз по Томи, что ли? Петрович, ты же знаешь: ниже Кемерова я не рыбачу из принципа!
- А ты куда предлагаешь?- оживился Каюмов.
- Ну, хотя бы в Крапивино, в Зеленогорск… А лучше – в Змеинку или Ивановку, – называл я излюбленные свои рыбацкие места.
- Так мы через час к тебе подъедем,- обрадовано-утвердительно, не оставляя мне уже никакой возможности для отступления, резюмировал Серафим Петрович.- Готовься!
Наскоро перекусив тем, что сготовила мне на завтрак жена, сварил всё же по-походному быстро пшенную кашу на прикорм. Когда на месте там варить, время терять только да нервничать? Привычно быстро проверил все свои снасти, взял запаски – мало ли что? Осмотрел надувную двухместную лодку, снаряжение. В отдельный пакет – неизменных своих спутников по сплавам и многодневным рыбалкам – закопчённый чайник и полуведёрный дюралевый казан. Минут через сорок я был уже в полном сборе. Выгулял собачонку, оставил жене записку, что уехал до субботы на рыбалку с Каюмовыми и стал ждать, ежеминутно бросая взор на часы и высматривая в окна попутчиков.
Их отведённый час обернулся для меня двумя томительными часами ожидания. «Прикорнуть бы успел за это время»,- сетовал я. Наконец-то машина подъехала, я спешно спустился вниз, и мне предстали сияющие лица моих спутников.
Ещё более получаса потратили мы на заправку «жигулёнка» бензином и затаривание багажника продуктами в торговой «Палате», что находилась на окраине города, как раз по нашему пути. А затарились мы, надо признаться, весьма основательно. Целую тележку загрузили всевозможными крупами, макаронами, концентратами, консервами, колбасой, соками, минералкой, хлебом и прочими продуктами. Чем-то это напомнило мне педантичную джеромовскую троицу, отправлявшуюся в путешествие по Темзе в конце девятнадцатого века. Не было с нами лишь собаки Монморанси, а своего пуделька пустобрёхашного Джессику я оставил дома за сторожа. Зато для походной комфортности, общения и сугрева взяли полдюжины белоголовых в рекламно-красочных этикетках мариинского розлива.
- Серафим Петрович,- глядя на груду продуктов и спиртное, интригующе предложил я, - а, может, ну её, эту рыбалку, к водяному?! С таким-то «боезапасом»!? Доедем до Смолина или Смирновки, ну, до Буяна или Кедрового острова – и хватит… Палаточку раскинем, дастарханчик у костра организуем. И лодки даже накачивать не станем… Чего лишние километры на колёса наматывать?
- Да разве это много?- искренне изумился Андрей, оставляя без внимания вторую часть моего ироничного предложения.- Я же в отпуск пошёл! Сегодня – первый день! Отметить надо! Да я снастей одних накупил почти на две тысячи! Спиннинги, катушки, блёсны, мушки всякие… Гидрокостюм вот даже… Сетёшек-путанок китайских пяток взяли… Хочу по перекатам пошастать, харьюзишек поискать…
Андрея Каюмова после предыдущей с ним рыбалки я не видел уже года два. Заматерел, раздался вширь, остепенился, на радость родителям. В самом возрасте Иисуса пребывает. Высок, за метр восемьдесят пять. Уверенность, инициатива во всех его жестах и поступках так и выпирала наружу. А ведь и то верно – пора нам, пятидесятипятилетним, передавать уже вожжи своим повзрослевшим чадам. И за рулём отцовского «жигулёнка» восседал сегодня, разумеется, Андрей.
- Ну, тогда надо в Змеинку,- компетентно заявил я своим спутникам.
- Там перекаты есть? – поинтересовался Андрей.
- Там всё есть… А ещё лучше – в Ивановку! Дней десять назад были мы там с Саней Ларионовым да Шеврикукой. Две ночи стояли. Как раз в том месте, где Банновская протока с Томью сливается. Место, скажу вам… - Я аж зажмурился от представленного. - Чистейшая гравийно-песчаная коса! И – весь берег был усеян снулыми хариусами, что селёдка, и налимами, кило по два-три… Траванули, видать, снова… Но – есть там рыбка, есть! И щука, и окуни, и хариус, не говорю уж про всякую белую шелуху… А прошлую осень – хвалился мне один писатель, что там живёт, Естамонов Геннадий – не слыхали такого? Так вот, говорил мне, что щук как-то за раз столько наловил с того берега спиннингом, что дважды приходилось домой возвращаться, чтобы весь улов унести. Хариус сам на закидушки засекался. А ещё – тайменя там он взял! Именно в том месте. Представляете: на пуд! Не таймень – поросёнок! И всё – на спиннинг! В Ивановке!
Я видел, как у моих спутников всё жарче разгорались глаза, и накалялся рыбацкий азарт – в предвкушении интригующей рыбалки и беззаботного отдыха.
- Ну, и лещ хапал две ночи,- продолжал подливать я масла в огонь.- Только мне около трёх десятков взять посчастливилось. И каждый – на кило, не меньше. Это вам – не Берёзовские ямы…
Андрей вёл машину легко и даже профессионально. Рядом, на переднем сиденье степенно и неназойливо штурманил Серафим Петрович. Загруженный «жигулёнок» приземисто и натужно вскарабкивался на затяжную пологую гору, приближаясь к аэропортовской развилке и посту ГИБДД. Без задержки миновали и эту «полосу препятствия». Дорога за поворотом вниз побежала, и машинёшка покатила значительно веселее. Из полураскрытых стёкол дверец туго бил напитанный жаром предгрозовой воздух. Всё чаще я задерживал свой взгляд на наползающих тучах, от которых мы пытались убежать.
- Единственно, чего побаиваюсь: не расквасило бы ливнями дорогу. Есть там одно место, уже перед самой рекой, километра в два – сплошные рытвины да нырки с ямами. Правда, почва в основном песчаная. В случае чего – вытолкаем…
От услышанного Андрей с Серафимом Петровичем переглянулись уж как-то озабоченно. Затем, Каюмов-старший, полуобернувшись ко мне, произнёс:
- Не желательно бы… Машинёшка старенькая уже. Да и сам я… Короче, неважный из меня теперь толкач-помощник.
- Что так?- удивлённо глянул я на Серафима – круглолицего, розовощёкого, с голубыми глазами, плотненького крепыша. Здоровье, казалось, само так и просилось из него наружу.
Каюмовы опять интригующе молча переглянулись. Вопрос мой завис без ответа. По гладкой трассе мы катили со скоростью километров под девяноста. Впереди, над тёмным асфальтом струилось марево, и создавалось впечатление, что асфальт уже мокрый, как от дождя. Миновали Панфилово с постом ГИБДД, и опять благополучно. Свернули налево, на Крапивино-Зеленогорск, серпантинно поднялись в затяжную гору с маячившей наверху вышкой-антенной. Далее шоссе было совершенно пустынным – ни попутных впереди или обгоняющих, ни встречных.
Я озабоченно всматривался в даль, боясь проскочить свёрток на Банново. Повернули вовремя, и там, где надо. Ещё пара километров асфальта – а далее пыльная гравийка. До конечного пункта оставалось каких-то километров двадцать. В полчаса управимся, даже и по ныркам. Успеть бы только до дождя. О том, как будем выбираться назад, думать не хотелось. Ещё и червями запастись надо – минут сорок, не меньше потеряем…
- Сейчас будет Михайловка, там скотные дворы. Лучше места для копки червей не сыскать,- сообщил я Каюмовым.
Справа, отделённые глубоким и крутым распадком, на взгорье, виднелись водонапорная башня, огромные пирамиды сенных скирд, сложенных из круглых прессованных тюков, и с пяток продолговатых построек, доживавших своё, - белёных кирпичных коровников, под шиферными крышами. Сразу за скотными дворами грудились горы неперепревшего навоза, перемешанного с объедьями и опилками.
Вооружившись лопаткой и палками, прихватив по паре пустых банок из-под растворимого кофе, мы приступили к заготовке червей. Червей тут было много, хотя и мелковатых. Изрядно вспотев, минут за пятьдесят мы управились, наполнив банки отличной универсальной насадкой. Теперь бы только ещё и сохранить их при такой-то жаре.
Со стороны Кемерова на Банново, отрезая нам путь в Ивановку, маршево, побатальонно, надвигались грозовые тучи. Я с тревогой поглядывал на них, поторапливая своих спутников. В голове назойливо всплывали зловеще-тревожные звуки нашествия из «Ленинградской симфонии» Шостаковича.
- Сколько ещё нам ехать?- поинтересовался Андрей.
- Да, километров двадцать осталось,- отозвался я. – Должны бы успеть проскочить… А вообще-то, пошевеливайтесь, хлопцы.
- Воды бы где набрать, - озадаченно произнёс Серафим.
-Так вон она,- указал я на башню. - Лучше и не придумаешь. Артезианская, скважинная. Там и руки свои отмоем и лица всполоснём… Я мокрый весь от жары и пота…
- Лучше уж от жары, чем от промозглого осеннего дождя,- усмехнувшись, отозвался Серафим.
Мы вернулись к машине, что оставили на обочине дороги, достали из багажника пару канистр, и я с пустой двадцатилитровой пластмассовой ёмкостью первым поспешил к водонапорной башне, через верх которой водопадом стекали алмазные струи чистейшей студёной воды. Тщательно вымыв руки и освежив лицо, я подставил под струю узкую горловину канистры. Вода обжигала мои пальцы, которые начали краснеть, как у гусака лапы.
Метрах в пятидесяти от меня, отделившись от машины, как-то резко, валясь на бок, присел Серафим. К нему тут же метнулся приотставший Андрей, спешно доставая на ходу что-то из своих карманов. До меня инстинктивно дошло: что-то неладно. Я с полунаполненной канистрой бросился к ним.
Серафим Петрович обеими ладонями держался за щеку, прикрывая и глаза. Андрей дрожащими руками распечатывал аптечные стандарты, какие-то баночки, пытаясь всунуть в рот отцу таблетки. В растерянности, я не знал, что же делать мне. Оставалось одно: брызгать водой на голову и лицо Серафима.
Его голубые глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. На покрасневшей, напряженной шее вздувались вены и бугрились сухожилия. Лицо сделалось пунцовым. Было видно, что Серафим испытывает невероятные боли.
Попервости я подумал, что у него сердечный приступ или какие-то иные спазмы. И в самом деле – приступы были, только не сердечные. Они повторялись через полторы-две минуты. Стягивало судорогой лицевой нерв. Серафим резко хватался за перекошенное болью лицо. После третьего-четвёртого приступа настало небольшое затишье.
- Что это? В чём дело? – испуганно вопрошал я своих спутников.
- Судороги лицевого нерва,- ответил взволнованный Андрей.- Этого-то я и боялся больше всего…
- Надо срочно везти его в больницу,- предложил я Андрею.- В Банново. Нет, лучше в Крапивино… Тут недалеко, километров пятнадцать всего…
Почему-то я всё ещё надеялся на то, что приступы прекратятся, боль отступит, и мы ешё успеем добраться благополучно до реки. К тому же, таблетки, что предусмотрительно положила жена Серафима, и которые настойчиво отправлял в рот отцу Андрей, возымели своё действие. Приступы стали реже. Каюмов-старший, расслабившись, сидел уже на переднем сиденье, куда мы его препроводили.
- Ну, что будем делать?- спросил я, обращаясь к обоим Каюмовым.- Может, всё же в Крапивино, в больницу заедем. А там, если всё нормально – ещё успеем в Зеленогорск. У плотины неплохое место. В прошлое лето, когда сплавлялись от Салтымакова, стоянку там делали. Неплохо тогда половил я там подлещиков.
- Не-ет,- глуховато-болезненно отозвался Серафим Петрович.- На реку мне теперь нельзя.
- Порыбачили, называется,- закурив, с горечью констатировал Андрей.- В Кемерово, в больницу надо везти его. Пап, ну, как ты? Ещё немного подождём или поедем?
- Ехать надо,- мрачно отозвался Серафим, вновь хватаясь ладонями за лицо от очередного приступа. – Неврит, будь он неладен…
Я попытался представить себе: какая же должно быть это адская боль! Вспомнил свои ночные судороги икр ног - сделалось не по себе: судороги мышц лица, должно быть, несравнимо болезненней. Через полминуты его отпустило.
- Да-а, ладно, хоть не успели до реки доехать,- уже примиренчески и сочувственно согласился я.- Хорошо, хоть не выпили там…
- А, может, и зря, - возразил Андрей.- Пап, надо было тебе ещё в городе стакан жахнуть, глядишь – и пронесло бы. У тебя ведь никогда не бывает приступов, если выпьешь…
Серафим, горьковато усмехнувшись, кивнул:
- Испортил я вам, мужики, нынче всю рыбалку… Извините…
- Да что ты, Петрович?! – с неподдельной искренностью завозмущался я.- Какая может быть теперь рыбалка? Даст Бог, съездим ещё как-нибудь.
Переждав ещё минут десять, мы тронулись в обратный путь.
- И часто у него такое случается?- поинтересовался я у Андрея.
- Да нет,- отозвался тот, успокаиваясь.- Когда раз, когда два – в год.
- А в чём причина-то? Ну, что служит поводом?- подыскивал нужные выражения.- Когда это происходит, что провоцирует на приступ?
- Когда как…,- уклонился он от прямого ответа. – Толком и понять не можем до сих пор. Может – нервный стресс, может погода, давление… А, может, сегодня в дверцу надуло… Скорее всего – последнее. Вроде, всё нормально-нормально, и раз – на тебе…Судороги…
- Да-а, дела… Ну, и когда всё это впервые началось? Давно? Что-то не припоминаю за ним такое.
- Да лет семь уже, пожалуй. Так, пап?
У меня мелькнула случайная догадка:
- Да уж не после того ли злополучного блукания по лесу?
Серафим Петрович молча кивнул в ответ. Потом добавил:
- Правда, не сразу, а после того, как мне сделали операцию.
- Вон оно что…Бесследно, значит, не прошло.
Машина наша мчалась к городу, навстречу ливням, попадая в них полосами. Приходилось даже включать фары, чтобы хоть как-то пробить свет под колёса и на дорогу, превратившуюся в сплошную бурлящую реку.
- А, может, - и к лучшему, что не успели до реки доехать,- утешали мы друг друга.
-2-
Случилось то в самой серёдке девяностых годов, в смутное для россиян время. Стояло самое преддверие осени. Серафим догуливал свои отпускные дни перед началом нового учебного года. Что-то уж слишком быстро и как-то малозаметно стали пролетать в последние годы эти два отпускных месяца. И отдохнуть-то нормально не успевал.
Раньше, по молодости, ему всегда казалось: два месяца – это ж сколько много! Надоедало безделье, скучал по работе, институту, занятиям, студентам. Всюду успевал: и выбраться на море всей семьёй – куда-нибудь в Пицунду или в Сочи, а то и вовсе – за границу. В Болгарии отдыхали, в Чехословакии, Польше. И с рыбалкой получалось неплохо: то на Обь махнут с приятелями, то на Томь, то на озёра – с ночёвками да посиделками у рыбацкого костра под горячую свежую ушицу и охлаждённую водку. А уж разговоров…
Но через месяц, с начала отпуска, Серафим начинал уже тяготиться таким праздным времяпровождением. Тогда дома он вынимал из футляра свой концертный баян и принимался играть. Сначала что-нибудь лёгкое, для разминки пальцев, проверяя в глиссандо всю клавиатуру. Потом как-то само собой выводило его на импровизации. Выскользнет откуда-то из-под сознания какая-нибудь музыкальная фраза из песни или классического произведения, и начинает Серафим уже развивать её, варьируя и импровизируя – до самозабвения. И ничего уже не существовало тогда вокруг него, кроме заполонившей его музыки. Казалось, что Серафим, баян и музыка – единое и неразделимое. Потом он переходил на серьёзные произведения, тренируя музыкальную память, и разыгрывая свои заскучавшие по басовым и голосовым кнопкам пальцы. Иногда лажал, сбиваясь. По лицу Серафима, словно от нервного тика, пробегала едва заметная недовольная гримаса, в молниеносной горькой ухмылке кривились губы. Он возвращался к неудавшемуся пассажу раз, другой – пока не выходило гладко, и играл, играл. Часа по два-три кряду, почти не прерываясь и не отвлекаясь ни на что.
Наигравшись, довольный, Серафим застёгивал снизу и сверху на кожаные петельки меха баяна и аккуратно укладывал его в тёмно-малиновый бархатистый изнутри футляр. И чувствовал себя, словно отлично выспавшись после тяжелого трудового дня. И хотелось ему тут же податься в институт, пообщаться с коллегами, провести пару-другую индивидуальных занятий со студентами-народниками, а то и вовсе самому посолировать в учебном оркестре…
Всё это уже оставалось где-то там, в прошлом. Теперь, в свои пятьдесят с хвостиком, всё больше времени Серафим Петрович Каюмов стал проводить на даче-огороде, в шесть соток. Копался на грядках, бесконечно борясь с надоедливыми сорняками, поливал, что-то подвязывал, укрывал от ночных заморозков и града, подкармливал удобрениями, собирал урожай…
А ещё, последние лет десять подряд, его отпуск постоянно половинили, рассекая работой в приёмной комиссии по специальности. Там и времени-то уходило на приём экзаменов всего дня два-три, а отпуск разрывался, как верёвка, которую надо непременно связывать, и которая уже никогда целой не станет.
Вот и казалось теперь Серафиму Петровичу, что он недополучает чего-то своего, чтобы отдохнуть и вволюшку отвлечься, восстановить, набраться сил на очередной учебный год и успеть соскучиться по любимой работе.
Лишь изредка удавалось теперь выбраться с выросшим сыном Андреем куда-нибудь на озеро или реку, самозабвенно проведя утреннюю или вечернюю зорьку – половить карасишек или сорожняк с ельцами, покидать в парящую воду спиннинг.
Однако, по-детски радуясь, душу отводил Серафим в дождливое и грибное лето, когда вдруг появятся ранние лисички, накатит первая волна маслят с обабками, потом пойдут сырые грузди. За белыми и груздями любил Серафим съездить подальше, к своему приятелю-баянисту Матвею Петину на дачу – в Глухаринку, за семьдесят километров от города. В урожайные годы за одну поездку затаривал он там груздями да белыми полностью багажник своей машины. Случалось натакаться на полянку из только что развернувшихся белоголовых шампиньонов или поздних, по покосной отаве, белянок. Всякие там рядовки, свинухи, коровники, подтопольники вызывали у Серафима брезгливость, и собирал их он лишь тогда, когда больше никаких других грибов в засушливые года и не появлялось из земли.
Особую страсть всегда вызывали у Серафима Каюмова опята. Нет, не ранние летние, а осенние, когда все другие грибы уже отойдут…
Было самое преддверие осени. По установившейся за четверть века традиции, перед началом учебного года в институте проводили общее собрание преподавателей и сотрудников. Собрание началось с опозданием и тянулось нудно, неинтересно, дежурно. Ответственный секретарь приёмной комиссии и деканы сухо сообщали о результатах набора студентов. О перспективах и задачах вуза, спотыкаясь, вещала белокурая моложавая, новая ректорша.
Доцент Серафим Петрович Каюмов сидел рядышком с сокафедрянами, время от времени перешептываясь и комментируя между собой речи выступающих. Явно скучали и остальные преподаватели. К нему вдруг наклонился Матвей Петин и, взахлёб, стал рассказывать о том, что пошла вторая волна опят. Да каких! Что пуговки на баяне! У Серафима сразу же пропал и последний деланный интерес к очередным задачам института. Его сознание переключилось полностью на грибные полянки, валежины и пеньки, усеянные желтыми заплаточками грибных шляпок.
Собрание закончилось уже в шестом часу вечера. Коллеги-мужчины в нерешительности кучковались, перекуривая – в фойе, на просторном, под мрамор, крыльце. Оживлённо беседовали, в основном – о проведённом летнем отпуске. Всё это предвещало, опять же по установившейся традиции, перерасти в межкафедральные пирушки-межсобойчики. Одно беда: в карманах у многих преподавателей после двухмесячного отпуска было пусто, словно в закромах крестьянина времён продразвёрстки. Однако, при желании, а оно почему-то было всегда, отыскивались средства хотя бы на пиво – благо, стало его теперь всякого в любом ларьке, не говоря уж про пивбары или магазины.
Серафим Каюмов собрался, уже было, примкнуть к стихийно формирующейся группке философов во главе с профессором Сашей Карабановым, как заметил повернувшую к институту с улицы Ворошилова знакомую легковую машину. Свой «жигулёнок». Его замкнуло от нехорошего предчувствия: что-то дома стряслось. За рулём сидел сын Андрей, у которого сегодня был выходной. Лихо развернувшись перед крыльцом, машина остановилась. Из неё выбрался Андрей, хлопнул дверцей, направился спешно к отцу. Серафим отделился от собеседников, подался навстречу сыну.
- Что случилось?- встревожился он.
- Да ничего, пап. Не волнуйся,- успокоил отца Андрей. – Знаешь, я только что из леса приехал. Опята пошли! Представляешь - какие?...
- Слыхал уже от Петина,- отозвался, расслабившись, Серафим. У него словно гора с плеч свалилась.
- Пап, я там оставил тебе плантацию, рядышком с дорогой. Может, сгоняем? Тут недалеко, за Осиновкой. Ещё успеем, а?!
Серафим, прикидывая – что к чему, уже соглашался внутренне:
- Давай, только домой заскочим, переоденусь. Ну, и тару под грибы прихватим.
- Пап, да я уже всё взял. Чего время зря терять? Разгрузился – и за тобой! Мать озадачил, пусть перебирает… И сапоги я тебе прихватил. Поехали?!
- Ладно, сгоняем на часок, до темноты ещё успеем,- произнёс Серафим, поглядывая на небо.
Там ещё с утра было ясно и безоблачно. К обеду появились облака, потянул ветерок. Теперь всё небо было серым, хмарным. Не пробивалось даже солнечное пятно. Вот-вот грозил зарядить мелкий нудный дождь, засентябрит – тогда съездишь за грибами… Нет, надо непременно сегодня, теперь.
Выехав за город, за новым мостом свернули направо, миновали Красновку, что улеглась у подножия горы вдоль берега Томи, повороты на Сосновый бор и Журавли. Навстречу им попадались груженые легковые машины грибников и ягодников. Свернули с трассы на Осиновку. И – под горку, под горку, мимо дачных домишек, зазевавшихся селян и дачников. Сразу за мостом через харюзовую речушку Промышлёнка асфальт закончился, дорога повела в гору. По бокам уже затемнела тайга. Хотя, нет, пока ещё не тайга, - смешанный лес: осинник, берёзы, разросшийся кустарник. На этом фоне резко выделялись тёмно-зелёные высоченные пирамидальные кроны пихт и елей да редкие шаровито мохнатые кедры.
Проехав от моста километров десять, за бывшей пасекой, свернули с гравийной трассы на разбитую дорогу, уходящую влево. Машина заныряла по глинистым рытвинам, в которых стояла вода. Серафим с тревогой поглядывал то на сына, то на дорогу: не зарюхаться бы где, тогда – прощай и грибы, и спокойствие. До темноты бы самостоятельно выбраться.
- Андрей, лопата-то хоть есть в багажнике?
- Кажется, была. Да не переживай ты, всё в ажуре. Я же тут проехал и туда, и обратно. И осталось здесь всего-то – метров триста. Почти приехали уже.
Нырнув ещё раз пяток, «жигулёнок» остановился, прижавшись к обочине. Андрей выключил мотор.
- Ну, вот и прибыли, считай, полдела сделали - сказал он, глядя на ручные часы. Было половина седьмого. – Часа тебе должно хватить, чтобы нарезать корзину с пакетом. А я тут, рядышком поброжу ещё. А то – грибники, бомжи с бичами давче шарашились. Бережёного, как говорится…
- Ладно,- согласился Серафим, переобуваясь в резиновые сапоги. – Так где, говоришь, оставлял мне заначку? Не опередили меня ещё, случаем?
- Сейчас иди по тропке. Перейдёшь просеку с высоковольткой. Увидишь здоровенный кедр,- пояснял Андрей. - От него повернёшь на три высоких пихты. Около них будет поваленная старая берёза. Вот с неё и вокруг – и напластаешь… Хватит тебе… На вот: ножик, корзину, пакет.
Андрей предложил Серафиму старенькую ветровку. Отыскал в бардачке машины ситцевый летний картузик, подал отцу.
- Куда мне эта ветровка?- буркнул тот,- в плечах тесновата. Ладно, вроде тут негде сильно испачкаться. Хотя, давай…
- Пап, ты – это, в случае чего – кричи. Ну, и я посигналю через часок.
И как был Серафим в своём тёмно-сером костюме, белой рубашке и тёмно-синем галстуке в косую полоску, легкомысленном летнем тряпичном картузике на голове, так и отправился по указанному сыном направлению. На согнутой правой руке – плетёная корзина, ведра на два, в ней – ножик, ветровка да полиэтиленовый толстый полумешок, на всякий случай.
Шёл, поторапливаясь и спотыкаясь. С трудом пересёк широкую, поросшую кустарником и подлеском, допревающими корнями с остатками деревьев, просеку.
Влево и вправо, словно солдаты, в одну шеренгу, выстроились опоры высоковольтной линии. Сверху доносилось мелодичное пощёлкивание от бегущего тока по четырём провисающим слегка проводам. Почему-то Серафиму эти провода напомнили листы чистого ещё пока нотоносца. А висящие у опор гирлянды тёмно-коричневых изоляторов – басовые и скрипичные ключи.
За просекой в лесу как-то сразу стало темнее. Было тихо-тихо, даже пичуги замолкли. «К дождю, наверное»,- подумал Серафим. Уже по-осеннему пахло прелью, тянуло какой-то грибной сыростью. Он смотрел под ноги и по сторонам, выхватывая намётанным глазом одиночные шляпки желтоватых опят на высоких ножках. Пропускал их, не нагибаясь и не срезая. Знал – впереди будет их, хоть косой коси. По крайней мере, так уверял сын. Попался навстречу старый берёзовый пень – с полностью срезанными грибами. Лишь желтые срезы грибных ножек опят оставались на нём, как веснушки на лице студентки-первокурсницы. «Должно быть, Андрея работа,- удовлетворённо подумал Серафим.- Так, значит, от этого кедра – на три пихты надо ориентироваться». Он осмотрелся. И точно, вдали, метрах в ста, увидел высоко поднявшиеся над кронами подлеска конусовидные тёмно-зелёные вершины пихт. А вон – ещё пихты, и там, и там… «Куда же дальше?»- озадачился Серафим и, сделав выбор, подался напрямую, подминая под себя цепляющийся и колющийся кустарник шиповника и желтой акации.