Из восьмидесяти прожитых мною лет половину провёл в городе Киселевске.
Ему, в основном, посвящается повесть. А еще деревне Афонино, с которой и начинался город Киселевск.
Ему, в основном, посвящается повесть. А еще деревне Афонино, с которой и начинался город Киселевск.
Париж-Петербург-Афонино
(пролог)
1845 год. В Париже выходит книга «Путешествие в Восточный Алтай и пограничные места с Китаем».
Её автор Петр Александрович Чихачев – выдающийся русский ученый, географ, геолог, картограф, почетный член Петербургской Академии Наук.
Чиновник особых поручений при… министре финансов – такова была его официальная должность на то время. Это был необыкновенный человек с необъятной любознательностью. Обладая обширными знаниями в области географии, геологии и картографии, он интересовался, кроме того, астрономией, палеонтологией, эмбриологией и кристаллографией.
А еще, чтобы пополнить свои знания, уезжал в Германию учиться в Горной академии.
И вот, именно он, за три года до издания книги, по поручению Николая Первого, организовал и возглавил экспедицию в Восточный Алтай и пограничные места с Китаем.
Российский император поставил перед Петром Чихачевым две очень важные задачи.
Первая. На основании образцов растительных ископаемых, взятых ранее в окрестностях сибирской деревни Афонино и хранящихся в Императорском горном институте г. Петербурга, определить границы угольного месторождения.
И вторая, не менее важная задача, – уточнить до сих пор не обозначенные пограничные территории с большим соседом Китаем.
…1842 год. Состав экспедиции, организованной молодым тридцатитрехлетним Петром Чихачевым, был довольно внушительным. В нее входили: топограф, горный специалист, промывальщик, лекарь, толмач (переводчик), носильщики, охрана и даже художник. Всего около пятидесяти человек.
Но прежде чем отправиться в столь далекое и нелегкое путешествие, Чихачев, естественно, по рекомендации российского императора посетил Петербургский горный институт, где ознакомился с находящимися там образцами растительных ископаемых, обнаруженных возле деревни Афонино в далекой Сибири.
Вот как автор книги, изданной в Париже, описывает тот момент, когда их караван приближался к намеченной и долгожданной цели – деревне Афонино, где ему, Петру Чихачеву, не терпелось посетить ее окрестности.
«…Для того чтобы отправиться в деревню Афонино, находящуюся в 125 верстах от Кузнецка, мы двинулись вдоль Абы и, пройдя деревню Узатку (г. Прокопьевск), мы вскоре прибыли в Афонино (Киселевск)».
Добравшись до заветной цели, Петр Чихачев вместе с помощниками стал скрупулезно изучать афонинские окрестности. Его они интересовали еще и тем, что ископаемые материалы состояли из рыхлого песчаника, содержащего обломки каменного угля.
Далее путь экспедиции лежал в сторону Салаирских рудников. И везде Петр Чихачев собирал образцы каменного угля, которые впоследствии передал в Париже на исследование в химическую лабораторию, где дали высокую оценку его качеству…
Через восемь лет, в 1850 году, около деревни Афонино началась незначительная добыча угля из мелких штолен для нужд Томского железоделательного завода. Через четырнадцать лет, в 1864 году, добыча прекратилась с закрытием завода.
…Только в тридцатые годы прошлого столетия началось невиданное по масштабам строительство шахт, и как раз в том районе, отмеченном Петром Чихачевым, как Кузнецкий угольный бассейн.
…А что же Афонино? В конце девятнадцатого века здесь появилась Петропавловская церковь, превратившая деревню в село. А когда весной 1941 года наша семья поселилась в Афонино, это уже был промышленный угольный поселок.
Сохранилась и Петропавловская церковь, где в 1951 году венчались моя старшая сестра Полина с мужем Михаилом.
Помню то венчание и как служитель церкви держал короны над их головами. Они прожили долгую, более пятидесяти лет, совместную непростую жизнь и похоронены (царство им небесное) в городе Кургане.
Кстати, Полина с Михаилом работали (она недолго, до производственной травмы) на шахте «Краснокаменская», расположенной в поселке Афонино.
Возвращаясь к Чихачевской экспедиции, следует отметить, что он, Петр Александрович Чихачев, блестяще справился с поставленными заданиями и положил на стол российскому императору Николаю Первому не только карту с начертанными границами Кузнецкого угольного бассейна, но и обозначил границу с Китаем, которую не сразу, а все-таки через несколько лет признали китайцы…
Недавно в ближайшем супермаркете купил три коробка спичек для хозяйственных нужд. Дома с немалым удивлением обнаружил, что на них изображен в цветном виде Чингисхан. С каких это пор он стал национальным героем для руководства спичечной фабрики, расположенной на территории России?
Я не предлагаю этому спичечному руководству разместить на коробке портрет Петра Чихачева. Уверен, что в крае есть достаточно достойных земляков, прославивших местность.
Но имя Петра Александровича Чихачева должно быть увековечено на территории Кузбасса.
Во-первых, в городе Киселевске, где в деревне Афонино (будущий Киселевск) экспедиция Чихачева изучала найденные пласты каменного угля в 1842 году.
И было бы правомерно присвоить его имя Киселевскому Горному техникуму, которому в 2022 году исполнится 75 лет. Ведь он настоящая кузница горняцких кадров.
Во-вторых, столица Кузбасса, город Кемерово, несомненно заслуживает стать местом для памятника Петру Александровичу Чихачеву, определившему контуры Кузнецкого угольного бассейна и назвавшего его крупнейшим в мире по запасам «черного золота».
Из школы в школу
Два года в Новосибирской области был неурожай. Наша семья жила в сельской местности и, чтобы не умереть с голоду, отец завербовался на одну из кузбасских шахт.
Так, весной 1941 года мы оказались в поселке Афонино города Киселевска, где уже было десять шахт. Только в Афонино их было три.
Сначала жили в землянке, а потом, в 1942 году, когда на фронте дела стали совсем плохи и отца призвали в армию, хотя в семье оставалось нас – пятеро детей, нам выделили квартиру в одном из двенадцати бараков около Четвертой шахты, где работал отец.
Большую часть поселка, где мы жили, составляли бараки. Они уходили от Четвертой и Шестой шахт в четыре ряда, обнимаемых с двух сторон железнодорожными ветками. По ним круглые сутки вывозили уголь, а назад возвращались вагоны или порожняком, или груженые рудстойками. Весной и осенью, да и во время летних проливных дождей, стояла непролазная грязь и, чтобы в ней не утонули работники шахт, были проложены многокилометровые деревянные тротуары.
Белый снег в нашем поселке Афонино видели редко и только в тот день, когда он выпадал. Уже на следующий он становился сначала серым, а потом и черным от угольной пыли. Оттого и весна приходила рано, едва начинало припекать солнце.
В этих бараках жили трудящиеся ближайших шахт, т.е. пролетариат, и неспроста улица, на которой располагались бараки, носила имя великого пролетарского писателя Максима Горького.
Как мы выжили – трудно представить! Ведь старшей из нас, Полине, было всего двенадцать лет! Ей пришлось насовсем бросить школу и помогать маме.
Спасло то, что осенью 1943 года отец вернулся с фронта инвалидом и устроился работать в пожарную часть на мизерную зарплату.
Зима. Шахтерский поселок Афонино. Мимо бараков в сторону «финских» домов проносится кошевка, запряженная статным жеребцом. Это начальник шахты едет на обед. Ее руководство живет в специальных «финских» домах на два хозяина. Осенью 1946 года я пошел в первый класс школы, расположенной напротив этих домов. И со мной в классе учился Митька, один из трех сыновей начальника шахты. Мне было интересно, что же ест его отец в обед? Чем питаются жители бараков, я знал, так как наша семья жила в одном из них. И когда мы уже через пару недель все в классе перезнакомились, я отвел Митьку в сторонку и поинтересовался, чем его отца кормят в обед. Он не стал выпендриваться и рассказал, что папка его очень любит борщ со сметаной, а на второе обязательно мясо или котлеты с гарниром. Митька помолчал немного, соображая, видимо, стоит ли об этом говорить. И все-таки не выдержал и выдал тайну, что, перед тем как папка приступает к поеданию борща, мамка ему наливает полстакана водки. Для аппетита, добавил Митька…
Мне, тогдашнему первоклашке, непонятно было, отчего у начальника шахты портился аппетит. И лишь спустя тридцать лет, наевшись досыта «руководящей работы», я понял причины испорченного аппетита Митькиного папки.
Это могли быть «неприятности» на работе: аварии, взрывы, невыполнение плана, смертельные случаи и следовавшие за этим «оргвыводы» парторганов, когда можно было лишиться не только аппетита или работы, но и жизни.
Когда я окончил первый класс в семилетней школе №3, несколько учеников, в том числе и меня, перевели в другую, под номером 13, т.к. Третья школа была переполнена.
Тринадцатая школа, четырехлетка, находилась у дороги, между шахтами Четвертой и Пятой, и располагалась в небольшом деревянном доме. В ней было печное отопление. В небольшом зале, где мы бегали на перемене, стоял бачок с водой, а рядом, на табурете, кружка на цепи, куда набирали воду, открыв краник бачка, чтобы напиться.
Туалет на улице. Помню нашу учительницу Анну Петровну, немного похожую на певицу Валентину Толкунову…
…Это было точно зимой 1949 года. Я учился в третьем классе. Уже заканчивал делать домашние уроки, когда почтальон принес письмо. Мама достала рубль, отдала его почтальону, так как письмо было без марки, передала письмо мне, чтобы я его прочитал. Мама с папашей (так звали мы в семье отца), которые были в это время дома, оба малограмотные. Оно было из Сарабалыка Новосибирской области от сестры отца. Сестра передавала приветы от своих домочадцев, спрашивала, как у нас дела, какие новости?
Мама, выслушав, сказала:
– Вася, вот и ты и напиши.
Я удивленно посмотрел, да я ж ни разу не писал писем!
Помню тот день. Мама, как всегда, стояла у плиты, варила суп-кулеш. Этот суп варится с добавлением пшенки, а заправляется поджаренным луком и кусочками сала. Запах супа-кулеша я запомнил до сих пор.
– А как начинать письмо? – спросил я родителей.
Мама говорит: «А как в том письме, что получили, так и пиши».
«Добрый день, веселый час, пишу письмо и жду от вас».
– А дальше?
– Ну напиши, что у нас все хорошо, дети все учатся, а старшая Полина пошла работать на шахту, на участок транспорта, а папаша валенки подшивает всем соседям, кто просит. Более нет новостей.
– А заканчивать письмо как?
– Вася, ну ты посмотри, как твоя тетка пишет.
«Ждем ответа, как соловей лета».
Так я начал писать письма и пишу до сих пор. Люблю получать их. Но получать письма можно тогда, когда ты их пишешь.
…Мы еще заканчивали второй класс, когда возле деревянного здания административно-бытового комбината Четвертой шахты, недалеко от барака, в котором мы жили, начали огораживать будущую строительную площадку высоким глухим деревянным забором. На четырех его углах возвели наблюдательные вышки.
Из рассказов взрослых мы, пацаны, уже знали, что будут строить новое двухэтажное здание административно-бытового комбината. И что строить его будут военнопленные немцы.
Их по утрам стали привозить на американских автомобилях-студебеккерах, крытых брезентом, у задних бортов которых сидели по два автоматчика с овчарками. Заехав на строительную площадку, эти автоматчики занимали места на угловых сторожевых вышках.
Здание бытового комбината немцы строили из шлакоблоков, изготавливаемых здесь же на стройке. И за два года здание было построено.
А в освободившееся старое здание (длинное, деревянное) завезли парты, повесили классные доски. Так получилась школа семилетка. Ей присвоили номер 25.
И в пятый класс я пошел учиться в нее.
В ней же, по окончании седьмого класса, нас настигла печальная весть о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина…
Год полсотни третий -
Некролог в газете:
«Умер Коба-Сталин»
Все народы встали!
Встали и мы – ученики. Нас выстроили в длинном полутемном коридоре. Директор школы Николай Васильевич Хохлов сказал краткую речь и сообщил о кончине вождя. Некоторые учительницы плакали.
…Когда немецкие военнопленные закончили строительство бытового комбината, их больше не привозили, а заменили пленными японцами, которые стали строить более мелкие объекты на шахтной территории, но уже не из шлакоблоков, а из привозимого кирпича, произведенного на Афонинском кирзаводе.
Помню их, японцев, марширующих в небольших строевых колоннах, сопровождаемых нашими охранниками.
К ним, японцам, отношение было совсем не строгое. Им даже отвели место в гардеробной шахтовой мойки, где они мылись после работы.
Военнопленные японцы привнесли часть своей национальной культуры в наш быт. Чтобы не ходить в мойке по грязному бетонному полу, они изготовили из деревянных отходов местной лесопилки сандалии с брезентовыми ремешками. Брезент они добывали из отходов транспортерной ленты, раздирая ее на слои щипцами. Сегодня подобную обувь называют сланцами.
Долгое время и после отбытия японцев их изобретением пользовались не только шахтеры, но и мы, «нешахтеры», когда нам по субботам разрешалось мыться в мойке.
Позже появились отечественные резиновые сланцы…
Первого сентября 1953 года мой путь лежал уже в настоящую среднюю школу № 16, расположенную в трех километрах от барака, где мы жили, и находящуюся в самом центре поселка Афонино, где еще можно было встретить старинные рубленые дома с тесовыми крышами и резными ставнями – остатками старой деревни Афонино.
И, если от Шестнадцатой школы, в которой мне предстояло завершить среднее образование, пройти вниз по дороге и немного подняться вверх на начинающийся холм, то на нем и стоит до сих пор действующая Петропавловская церковь. В нее и привела меня мама, восьмилетнего, летом 1948 года, где меня, втихую от советской власти, крестили.
(фото)
На снимке:Афонинская церковь святых Петра и Павла, открытие которой состоялось в 1882 году.
Надпись: На снимке: Афонинская церковь Святых Петра и Павла, открытие которой состоялось в 1882 году.
А выше церкви, метров через пятьсот, среди берез и осин, располагается территория большого Афонинского кладбища. Там, на старых захоронениях, ограды, кресты и памятники настолько потемнели от впитавшейся в них угольной пыли, что их нельзя ни отмыть, ни оттереть не мылом и ни порошком.
И немудрено – ведь все последние годы советской власти, да и теперешние начальные, «несоветские», уголь в Киселевске добывали практически в черте старого города, а особенно в поселке Афонино. Достается городу и от действующей обогатительной фабрики, от пыли которой рядом расположенные огороды черные круглый год.
А потому, чуть в стороне, строится новый город Киселевск, в районе ж/д станции Красный Камень. И зона отдыха стала поближе. Она располагается по обоим берегам реки Чумыш.
В новом городе возведен прекрасный храм во имя иконы Божией Матери «Скоропослушница».
12 октября 2003 года на его освящение ждали патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго, но он заболел. И освещать новый киселевский храм прилетел сегодняшний патриарх, а в то время митрополит, Кирилл. Свою приветственную речь он закончил словами: «Вы все должны быть в Кузбассе одной православной семьей».
Папаша
Мама долго прятала от нас, детей, фотографию отца, привезенную с фронта. Впервые я увидел ее только в тринадцать лет, когда в сумке, где хранились семейные документы, искал свидетельство о рождении, затребованное школой.
Фотокарточка была небольшой. На ней стриженая голова, печальные, наполненные смертельной болью глаза и нос. Нижней части лица не было. Ее снесло осколком. Наверно, хирурги санитарного батальона попросили военного фотографа оставить отцу на память то, что было у него с лицом до того, как они собрали его.
Папаша долечивался после медсанбата в Красноярском военном госпитале. Позже, закончив школу, я поеду в этот город учиться, чтобы увидеть тот госпиталь.
Челюсть с искусственными зубами цеплять было не за что, и мама варила папаше супы и каши. Хлеб он всегда крошил и размачивал в супе, чтобы легче было глотать.
У отца, выходца из большой крестьянской семьи, были золотые руки, умеющие делать все. Он был и плотником, и сапожником. Папаша готовил дратву для подшивки валенок*. Ему каждую осень и в начале зимы приносили изношенные валенки, а он подшивал к ним подошвы. Делал он это так мастерски, что заказчики не узнавали свои старые валенки и цокали языками.
Сначала он готовил дратву. В косяк окна 2-х комнатной квартиры барака, где мы жили, был вбит большой гвоздь, на который папаша натягивал нитки. Если заказчик приносил тонкие, то он делал дратву из шести ниток, а если толстые – из трех. Он набрасывал нитку на гвоздь и отходил до двери, а это было расстояние метра три, а потом накидывал следующую. И куском вара начинал драить их, пока не получалась крепкая черносмолянистая дратва. Затем начинал делать из наколотой щепы маленькие деревянные гвоздики длиной 10-12 мм.
_____________________________________________________________________________________
*Это был побочный заработок. Основная работа отца – рядовой боец в пожарной части за очень скромную зарплату.
А еще он просил заказчика принести старые валенки, из голенищ которых делал подошвы. Если голенища были тонкие, то он их делал в два слоя, предварительно прошив в несколько рядов. У него было специальное шило с крючком, с помощью которого и прошивалась подошва к валенку.
Изюминкой папашиного сапожного творчества было изготовление каблучка на заднюю часть подошвы. Когда он оказывался простеженным и пришитым к подошве, начиналось самое главное – крепление его окончательно теми маленькими деревянными гвоздиками. Для чего? Да чтобы дольше не истирался!
Когда в нашем хозяйстве появилась корова, она вдоволь была обеспечена и сеном, и теплым стойлом. В обмен на заботу она давала столько много молока, что даже для такой немаленькой семьи его хватало. Появились творог, сметана, масло.
Костя, Вера и граф Карамболь
Костя Самоваров появился в первом классе с начала третьей четверти, после зимних каникул. Их семью поселили в угловой квартире на первом этаже нашего барака. У Кости была сестра Вера, лет на восемь старше его, и бородатый отец, как позже выяснилось, отличный кузнец. Отца звали Григорием, но Костя почему-то называл его дедушкой, а Вера папой. Ходили слухи, что их семья была репрессирована. Они раньше жили где-то в таежном поселке Красноярского края, где и умерла Костина мама.
У Григория с устройством на работу проблем не было. С Костей мы быстро сдружились и часто бегали после уроков в шахтерскую кузницу. Отец баловал сына, у которого частенько водились карманные деньги. Однажды Костя принес в класс портфель, который вместо учебников и тетрадей был заполнен самодельными сахарными цветными петушками на палочках. Ими в то время бойко торговали тетки на базарах. Естественно, уроки были сорваны, и учительница отправила Костю домой за отцом.
Вечером почти все ребятишки, живущие в бараке, пропадали у них. Отец-кузнец, сильно устававший на горячей работе, спал за занавеской, а мы, прилепившись к раскаленной печке и разинув рты, слушали Веру. Электричества в те годы еще не было. Рассказчица она была необыкновенная. Героем ее повествования был граф Карамболь, чем-то смахивающий своими похождениями на графа Монте Кристо. Все, приходящие к Самоваровым мальчишки и девчонки, по очереди приносили с собой мытую картошку. Тот, кто вечером дежурил, готовил чугунную дверку печки к жарке картофеля. Когда печка от горящего угля раскалялась, внутреннюю сторону чугунной дверки мокрой тряпкой оттирали от гари и на нее накладывали нарезанный кружочками картофель. Они моментально прилипали к дверке, дверца закрывалась и через мгновение еда готова. Это было объеденье – чипсы по современному.
Вериным талантом рассказчицы я восхищаюсь до сих пор. Про графа Карамболя она рассказывала ежедневно и всю зиму до самой весны. Где была правда, а где она присочиняла, нам, – малолеткам, не читавшим этой книги, было не понять.
…С Костей вместе проучились до весны 1953 года. Пятого марта, в день смерти Сталина, быстро вывесили траурные флаги. Мы еще не знали, что вождь умер. Кто-то в классе, увидев в окно траурный флаг на соседнем административном здании, вслух спросил: «А по какому поводу его вывесили?» Костя моментально сказал, что наверно, кобыла, на конном дворе сдохла.
Сразу же вызвали Костиного отца в школу. Он в то время уже сильно болел, и у него не выдержало сердце.
Вера в те годы уже дома почти не жила, связавшись с какими-то хулиганами. Костя уехал из Киселевска, его забрал дядя. Больше я его не видел.
Лазарь Каганович
Иосиф Виссарионович не был жадным человеком. Он милостиво разрешал своему советскому народу называть колхозы и заводы, фабрики и города, корабли и пароходы не только своим, но и именами преданных ему соратников. Угольный Киселевский трест после войны носил звание Наркома Лазаря Моисеевича Кагановича.
Еще весной 1956 года, перед выпускными экзаменами, наша классная руководительница Валентина Андреевна Черепанова со своим мужем, учителем географии, Федором Федоровичем свозили нас на экскурсию в город Сталинск (ныне Новокузнецк) на металлургический комбинат с прицелом на то, что кто-нибудь выберет профессию сталевара. Действительно, несколько выпускников так и сделали. У меня же после пребывания в огнедышащем цехе такого желания не появилось. Но не захотелось становиться и шахтером. В нашей семье их было уже предостаточно. Братья Николай и Алексей, сестра Полина, зять Михаил, жены братьев Валентина и Зинаида – все уже работали на шахте. Как потом окажется, что и Иван, муж второй сестры Наташи, тоже шахтер. Посчитал, что Лазарь Моисеевич не обидится, если я не пойду по их стопам.
Мы с пятью одноклассниками решили ехать в Красноярск и поступать в Лесотехнический институт. Я и не думал тогда, что уже через три месяца свижусь там с живым Кагановичем.
…Под списками поступивших в институт висело объявление: «1-го сентября – все на сельхозработы!» Урожай зерновых в том далеком 1956 году выдался в Красноярском крае отменным. Мы, студенты, работали наравне с селянами в две смены. Работал я копнителе. Пыль, колкая солома, неимоверно тяжелая работа для шестнадцатилетнего подростка и к концу смены сил почти не оставалось.
Награждать край орденом Ленина за сверхвысокий урожай приехал сам Лазарь Моисеевич, член Политбюро, член ЦК КПСС и т.д., и т.п. Красная площадь Красноярска, где проходил вечером митинг, заполнилась до отказа. Высокий московский гость выступал с балкона Дома Советов. На нем было серое пальто с серым каракулевым воротником и серая каракулевая же шапка.
Еще долго, почти до нового года, его фотографии стояли в витринах центральных магазинов по проспекту Сталина.
Но уже весной 1957 года Лазарь Моисеевич был снят со всех постов за участие в антипартийной группе «Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шипилова».
Рудольф Плюкфельдер
Толя Шабалов, однокурсник, посмотрел на меня недоверчиво и как на … сумасшедшего. А я всего-то и сказал ему, что Рудик ежедневно пробегал по тротуару мимо нашего барака на тренировки, а иногда и останавливался как раз напротив наших окон. Над нами проживали брат с сестрой Ваня и Рая Кошкины: Ваня, небольшой плотный крепыш, чуть заикающийся со своим дружком Лешей Вахониным занимались в тяжелоатлетической секции, располагавшейся рядом в общаге. Иногда Леша ночевал у друга. Рудик ждал, когда друзья спустятся вниз, и они вместе шли поднимать тяжести.
Об этом я и рассказал (мы учились на втором курсе Красноярского технологического института) Анатолию, внимательно следившему за чемпионатом СССР по тяжелой атлетике, проходившему в Москве в 1958 году, где Рудольф впервые стал первым в стране.
Спасла меня газета «Труд», опубликовавшая огромную статью о новом чемпионе, где Рудольф рассказал, что начинал он свои первые занятия в маленьком сибирском шахтерском городе Киселевске.
Никита Хрущев
Он прилетал в Красноярск из Пекина, где первого октября 1959 года праздновали десятилетие образования Китайской народной республики. Естественно, краевые власти к визиту стали тщательно готовиться заранее. Мы, студенты, со всеми красноярцами мыли и подметали улицы города. Красили высокие деревянные свеженькие заборы, скрывающие неприглядные места по пути предполагаемого следования Никиты Сергеевича.
Как же хотелось увидеть его живьем, тогда еще в зените славы.
Как назло, в день визита моросил нудный дождик. Несмотря на непогоду, весь путь движения кортежа был заполнен людьми. Хрущев ехал в правительственном черном лимузине, где даже стекла были закрыты. Все, что я успел запомнить, это улыбку на его лице и бородавку.
На второй день состоялся многотысячный митинг на территории комбайнового завода. Потом долго ходили слухи, что одну старушку затоптали при этом.
И лишь спустя сорок лет мир узнал, что Никита Сергеевич прилетал в Красноярск совсем не комбайны смотреть. Краевое партийное начальство показывало московскому гостю уникальный завод, вырубленный в скале на правом берегу Енисея. Пирамида Хеопса – игрушка по сравнению с этим гениальным сооружением. Продукция завода – оружейный плутоний. Долгое время этот сверхсекретный объект назывался по-разному: почтовый ящик «Девятка», Красноярск-26. Сегодня он известен как Железногорск.
Дед Михаил Леонтьевич
Весна 1961 года. Я пропадал в институтской библиотеке, собирая материал для дипломной работы.
В один из таких дней пришла телеграмма из дома. В ней два слова: «умер дед».
Он появился в нашей семье, когда я уже стал студентом. Михаил Леонтьевич, дед по отцовской линии, оставшись один, не захотел жить в деревне у дочерей, запросился к сыну Степану. Так он оказался в Киселевске, Дед был сухоньким и светленьким, чет-то похожий на Александра Васильевича Суворова. У нас с ним были очень короткие встречи, потому что я приезжал только на каникулы, причем летом у нас была ежегодная длительная производственная практика.
Приехал домой утром, в день похорон деда. Светило яркое солнце, от земли шло испарение. Брат Николай попросил меня сделать надпись на деревянном кресте. Нашел в ящике комода увеличительное стекло. На прислоненный к завалинке барака крест падал солнечный свет и выжигать на нем буквы было нетрудно. Я водил горячим лучиком по написанным карандашом буквам и думал, что никакой дождь не смоет их, пока не сгниет крест.
Осталось подписать дату рождения. Нашли паспорт деда и подали мне. Я открыл его и обомлел. Михаил Леонтьевич родился в … год отмены крепостного права в России, в 1861 году!
Прожив сто лет, он до последних дней каждую субботу ходил в баню к внучке Полине, жившей в частном доме. Ее муж Михаил до сих пор вспоминает, что дед, попарившись, не отказывался от “положенных” ста граммов и, чуть захмелев, тоненьким голоском всегда запевал одну и ту же песню:
Красно солнышко взошло,
Месяц закатился …
Когда в 1995 году на Афонинском кладбище хоронили старшего брата Николая, то в тот же день заменили подгнивший крест и на могиле деда.
Юрий Гончаров
Это ему, Юрию Гончарову, руководителю любительской киностудии из Киселевска, вручал в Москве приз за первое место известнейший в мире советский кинорежиссер Григорий Рошаль. Знаменитый автор фильмов «Петербургская ночь», «Мусоргский», «Хождение по мукам» был председателем конкурсной комиссии любительских фильмов. И таких наград у Юрия Ивановича было не счесть. Ведь всего им снято более 180 фильмов, два из которых по моим сценариям…
Киностудия располагалась в левом крыле первого этажа Дома техники. Она по праву стала называться народной. В ней всегда было многолюдно, там собирались творческие люди Киселевска, там мы и познакомились. Закономерно, что героями фильмов Юрия Гончарова были шахтеры и машиностроители.
В конце семидесятых годов, когда мебельная фабрика вошла в число лучших предприятий города, руководитель киностудии предложил мне снять фильм о мебельщиках. Мне, тогда работавшему главным инженером, хотелось показать роль рационализаторов в техническом перевооружении производства. Я написал короткий сценарий, и двадцатиминутный фильм стал своеобразным и для многих удивительным подарком к 25-летию фабрики.
…В те годы в стране главенствовал знаменитый лозунг генсека Леонида Ильича Брежнева: «Экономика должна быть экономной». ЦК партии принуждал все парторганизации включиться в борьбу за экономию сырья и материалов, за снижение себестоимости продукции.
Так родился на этой почве второй (и также 20-минутный) фильм «Что нам стоит стол построить?», который мы показали на проходившем в Киселевске областном совете директоров объединения «Кемеровомебель». Присутствовавшему на нем важному партийному боссу из обкома КПСС фильм так понравился, что он «приказал» продемонстрировать его на областном телевидении, что Юрий Иванович и сделал.
…Сегодня гончаровской киностудии в Киселевске не стало. Новые времена, новые песни, новые фильмы. Сейчас востребованы фильмы про «братков», олигархов и сериалы-пустышки с закадровым идиотским смехом. Делать такие фильмы у Юрия Ивановича руки не приспособлены.
Мария Ульянова и Михаил Калашников
Это был 1970 год. Страна только что пышно отпраздновала 100-летие со дня рождения вождя революции, но праздничное настроение у страны продолжалось. Ей, стране, дико повезло. В Тюменской области рекой лилась нефть. Новые скважины открывались чуть ли не еженедельно. В страну потекли нефтерубли, а в Тюменском крае чуть ли не ежемесячно рождались герои. Герои соцтруда.
В Тюменской области рождались новые города…
Тогда руководство Союза журналистов придумало удивительную командировку для коллектива сибиряков, чтобы они, увидев эту новую жизнь тюменцев, о которой уже слагали песни, рассказали о ней в своих газетах. На Новосибирском речном вокзале нас, счастливчиков, разместили в уютных каютах великолепного, белоснежного теплохода, на борту которого красовались большие золоченые буквы его имени «Михаил Калашников». Нам предстояло путешествие вниз по Оби и встреча с героями-нефтяниками.
Распорядок дня, пока мы шли на теплоходе по Оби, был таков: до шестнадцать ноль-ноль нам читали лекции, а потом свободное «плавучее» время. Лекторами были ветераны, зубры журналистики из центральных газет и факультета журналистики МГУ. На первом же занятии мы избрали старосту группы, огромную и громкоголосую Анну Ивановну.
После занятий в нашем распоряжении оказались не только прибрежные красоты, но и теплоходский буфет, где продавались в розлив армянский коньяк и дефицитнейшее по тем временам пиво, да какое! Чешское в миниатюрных бутылочках по 330 граммов! Коньяк нам был не по карману, его употребляли лекторы-москвичи, а на пиво, слава богу, командировочных хватило. Благо, что вяленая, сушеная, копченая рыба была на берегу, куда иногда причаливал наш «Михаил Калашников».
После второго причаливания все журналисты невольно обратили внимание, что один из членов их группы заметно веселее их. Это был ветеран – журналист Петр Петрович из небольшого сибирского городка Ю. Как потом окажется, он обладал большим командировочным опытом и прихватил с собою пару бутылок водки «Столичная».
И прежде чем идти в буфет за чешским пивом, П.П. в каюте принимал стопарик водочки. К вечеру нашего путешествия теплоход «М.К.» в третий раз пристал к берегу. Мы высыпали на сушу, где стали дегустировать и запасаться вяленой рыбешкой. Через минут пять недалеко от нас причалил теплоход, точная копия нашего. Разница была лишь в названии. Клон назывался женским именем «Мария Ульянова»[1].
Советский Союз закупал их в Германской Демократической Республике. Подобные теплоходы ходили по Волге и по всем сибирским рекам.
Петр Петрович после тройного захода в свою каюту был уже «хорош» и, набрав закуски к пиву, поднялся по трапу не на своего «Михаила Калашникова», а на чужую «Марию Ульянову». Их нельзя было не спутать!
Посадку нашу объявили раньше. Староста Анна Ивановна, пересчитав нас по головам, одного, естественно, не досчиталась и задергалась. Ее лицо налилось кровью, и тут ей кто-то подсказал, что «недостающее звено», а именно П.П., просматривается на палубе соседнего теплохода. Анна Ивановна, буквально выхватив рупор у члена экипажа теплохода, во всю глотку заорала-завизжала: «Петр Петрович! Немедленно слазь с Марии Ульяновой!». Петр Петрович, будучи в хорошем расположении духа, спокойно хрумкая рыбешкой, любовался красивейшим закатом солнца. А Анна Ивановна, еще более свирепея, на всю прибрежную территорию орала охрипшим голосом: «Петр Петрович! Срочно слезай с Марии Ульяновой!!!» Это звучало так сексуально, что пассажиры обоих теплоходов падали навзничь от хохота, а некоторых на «Михаиле Калашникове» успели схватить, чтобы они не перевалились через борт. Кто-то из сердобольных журналистов, с разрешения нашего капитана, поднялся на «Марию Ульянову» и привел Петра Петровича на родное судно…
Анну Ивановну еще долго трясло. А успокоившись, она тут же создала комиссию, которая нагрянула в каюту «перебежчика» и конфисковала остатки «Столичной». В последний день командировки водка была торжественно возвращена ее владельцу, который не стал ее употреблять втихаря, а поделился с коллегами.
P.S. С планом командировки мы справились. Встречались с руководителями области и героями-нефтяниками. Были одними из первых пассажиров в поезде «Тюмень-Тобольск», посетили музеи области.
Возвратившись из той удивительно-интереснейшей и незабываемой командировки, я разразился двухсерийным очерком «Тюменский меридиан», который был отмечен на летучке редакции киселевской газеты «В бой за уголь»…
Летом прошлого года по радио России услышал удивительную новость – по Енисею совершает круизные поездки теплоход «Михаил Калашников». Неужели тот? Тридцать три года ходит!
(пролог)
1845 год. В Париже выходит книга «Путешествие в Восточный Алтай и пограничные места с Китаем».
Её автор Петр Александрович Чихачев – выдающийся русский ученый, географ, геолог, картограф, почетный член Петербургской Академии Наук.
Чиновник особых поручений при… министре финансов – такова была его официальная должность на то время. Это был необыкновенный человек с необъятной любознательностью. Обладая обширными знаниями в области географии, геологии и картографии, он интересовался, кроме того, астрономией, палеонтологией, эмбриологией и кристаллографией.
А еще, чтобы пополнить свои знания, уезжал в Германию учиться в Горной академии.
И вот, именно он, за три года до издания книги, по поручению Николая Первого, организовал и возглавил экспедицию в Восточный Алтай и пограничные места с Китаем.
Российский император поставил перед Петром Чихачевым две очень важные задачи.
Первая. На основании образцов растительных ископаемых, взятых ранее в окрестностях сибирской деревни Афонино и хранящихся в Императорском горном институте г. Петербурга, определить границы угольного месторождения.
И вторая, не менее важная задача, – уточнить до сих пор не обозначенные пограничные территории с большим соседом Китаем.
…1842 год. Состав экспедиции, организованной молодым тридцатитрехлетним Петром Чихачевым, был довольно внушительным. В нее входили: топограф, горный специалист, промывальщик, лекарь, толмач (переводчик), носильщики, охрана и даже художник. Всего около пятидесяти человек.
Но прежде чем отправиться в столь далекое и нелегкое путешествие, Чихачев, естественно, по рекомендации российского императора посетил Петербургский горный институт, где ознакомился с находящимися там образцами растительных ископаемых, обнаруженных возле деревни Афонино в далекой Сибири.
Вот как автор книги, изданной в Париже, описывает тот момент, когда их караван приближался к намеченной и долгожданной цели – деревне Афонино, где ему, Петру Чихачеву, не терпелось посетить ее окрестности.
«…Для того чтобы отправиться в деревню Афонино, находящуюся в 125 верстах от Кузнецка, мы двинулись вдоль Абы и, пройдя деревню Узатку (г. Прокопьевск), мы вскоре прибыли в Афонино (Киселевск)».
Добравшись до заветной цели, Петр Чихачев вместе с помощниками стал скрупулезно изучать афонинские окрестности. Его они интересовали еще и тем, что ископаемые материалы состояли из рыхлого песчаника, содержащего обломки каменного угля.
Далее путь экспедиции лежал в сторону Салаирских рудников. И везде Петр Чихачев собирал образцы каменного угля, которые впоследствии передал в Париже на исследование в химическую лабораторию, где дали высокую оценку его качеству…
Через восемь лет, в 1850 году, около деревни Афонино началась незначительная добыча угля из мелких штолен для нужд Томского железоделательного завода. Через четырнадцать лет, в 1864 году, добыча прекратилась с закрытием завода.
…Только в тридцатые годы прошлого столетия началось невиданное по масштабам строительство шахт, и как раз в том районе, отмеченном Петром Чихачевым, как Кузнецкий угольный бассейн.
…А что же Афонино? В конце девятнадцатого века здесь появилась Петропавловская церковь, превратившая деревню в село. А когда весной 1941 года наша семья поселилась в Афонино, это уже был промышленный угольный поселок.
Сохранилась и Петропавловская церковь, где в 1951 году венчались моя старшая сестра Полина с мужем Михаилом.
Помню то венчание и как служитель церкви держал короны над их головами. Они прожили долгую, более пятидесяти лет, совместную непростую жизнь и похоронены (царство им небесное) в городе Кургане.
Кстати, Полина с Михаилом работали (она недолго, до производственной травмы) на шахте «Краснокаменская», расположенной в поселке Афонино.
Возвращаясь к Чихачевской экспедиции, следует отметить, что он, Петр Александрович Чихачев, блестяще справился с поставленными заданиями и положил на стол российскому императору Николаю Первому не только карту с начертанными границами Кузнецкого угольного бассейна, но и обозначил границу с Китаем, которую не сразу, а все-таки через несколько лет признали китайцы…
Недавно в ближайшем супермаркете купил три коробка спичек для хозяйственных нужд. Дома с немалым удивлением обнаружил, что на них изображен в цветном виде Чингисхан. С каких это пор он стал национальным героем для руководства спичечной фабрики, расположенной на территории России?
Я не предлагаю этому спичечному руководству разместить на коробке портрет Петра Чихачева. Уверен, что в крае есть достаточно достойных земляков, прославивших местность.
Но имя Петра Александровича Чихачева должно быть увековечено на территории Кузбасса.
Во-первых, в городе Киселевске, где в деревне Афонино (будущий Киселевск) экспедиция Чихачева изучала найденные пласты каменного угля в 1842 году.
И было бы правомерно присвоить его имя Киселевскому Горному техникуму, которому в 2022 году исполнится 75 лет. Ведь он настоящая кузница горняцких кадров.
Во-вторых, столица Кузбасса, город Кемерово, несомненно заслуживает стать местом для памятника Петру Александровичу Чихачеву, определившему контуры Кузнецкого угольного бассейна и назвавшего его крупнейшим в мире по запасам «черного золота».
Из школы в школу
Два года в Новосибирской области был неурожай. Наша семья жила в сельской местности и, чтобы не умереть с голоду, отец завербовался на одну из кузбасских шахт.
Так, весной 1941 года мы оказались в поселке Афонино города Киселевска, где уже было десять шахт. Только в Афонино их было три.
Сначала жили в землянке, а потом, в 1942 году, когда на фронте дела стали совсем плохи и отца призвали в армию, хотя в семье оставалось нас – пятеро детей, нам выделили квартиру в одном из двенадцати бараков около Четвертой шахты, где работал отец.
Большую часть поселка, где мы жили, составляли бараки. Они уходили от Четвертой и Шестой шахт в четыре ряда, обнимаемых с двух сторон железнодорожными ветками. По ним круглые сутки вывозили уголь, а назад возвращались вагоны или порожняком, или груженые рудстойками. Весной и осенью, да и во время летних проливных дождей, стояла непролазная грязь и, чтобы в ней не утонули работники шахт, были проложены многокилометровые деревянные тротуары.
Белый снег в нашем поселке Афонино видели редко и только в тот день, когда он выпадал. Уже на следующий он становился сначала серым, а потом и черным от угольной пыли. Оттого и весна приходила рано, едва начинало припекать солнце.
В этих бараках жили трудящиеся ближайших шахт, т.е. пролетариат, и неспроста улица, на которой располагались бараки, носила имя великого пролетарского писателя Максима Горького.
Как мы выжили – трудно представить! Ведь старшей из нас, Полине, было всего двенадцать лет! Ей пришлось насовсем бросить школу и помогать маме.
Спасло то, что осенью 1943 года отец вернулся с фронта инвалидом и устроился работать в пожарную часть на мизерную зарплату.
Зима. Шахтерский поселок Афонино. Мимо бараков в сторону «финских» домов проносится кошевка, запряженная статным жеребцом. Это начальник шахты едет на обед. Ее руководство живет в специальных «финских» домах на два хозяина. Осенью 1946 года я пошел в первый класс школы, расположенной напротив этих домов. И со мной в классе учился Митька, один из трех сыновей начальника шахты. Мне было интересно, что же ест его отец в обед? Чем питаются жители бараков, я знал, так как наша семья жила в одном из них. И когда мы уже через пару недель все в классе перезнакомились, я отвел Митьку в сторонку и поинтересовался, чем его отца кормят в обед. Он не стал выпендриваться и рассказал, что папка его очень любит борщ со сметаной, а на второе обязательно мясо или котлеты с гарниром. Митька помолчал немного, соображая, видимо, стоит ли об этом говорить. И все-таки не выдержал и выдал тайну, что, перед тем как папка приступает к поеданию борща, мамка ему наливает полстакана водки. Для аппетита, добавил Митька…
Мне, тогдашнему первоклашке, непонятно было, отчего у начальника шахты портился аппетит. И лишь спустя тридцать лет, наевшись досыта «руководящей работы», я понял причины испорченного аппетита Митькиного папки.
Это могли быть «неприятности» на работе: аварии, взрывы, невыполнение плана, смертельные случаи и следовавшие за этим «оргвыводы» парторганов, когда можно было лишиться не только аппетита или работы, но и жизни.
Когда я окончил первый класс в семилетней школе №3, несколько учеников, в том числе и меня, перевели в другую, под номером 13, т.к. Третья школа была переполнена.
Тринадцатая школа, четырехлетка, находилась у дороги, между шахтами Четвертой и Пятой, и располагалась в небольшом деревянном доме. В ней было печное отопление. В небольшом зале, где мы бегали на перемене, стоял бачок с водой, а рядом, на табурете, кружка на цепи, куда набирали воду, открыв краник бачка, чтобы напиться.
Туалет на улице. Помню нашу учительницу Анну Петровну, немного похожую на певицу Валентину Толкунову…
…Это было точно зимой 1949 года. Я учился в третьем классе. Уже заканчивал делать домашние уроки, когда почтальон принес письмо. Мама достала рубль, отдала его почтальону, так как письмо было без марки, передала письмо мне, чтобы я его прочитал. Мама с папашей (так звали мы в семье отца), которые были в это время дома, оба малограмотные. Оно было из Сарабалыка Новосибирской области от сестры отца. Сестра передавала приветы от своих домочадцев, спрашивала, как у нас дела, какие новости?
Мама, выслушав, сказала:
– Вася, вот и ты и напиши.
Я удивленно посмотрел, да я ж ни разу не писал писем!
Помню тот день. Мама, как всегда, стояла у плиты, варила суп-кулеш. Этот суп варится с добавлением пшенки, а заправляется поджаренным луком и кусочками сала. Запах супа-кулеша я запомнил до сих пор.
– А как начинать письмо? – спросил я родителей.
Мама говорит: «А как в том письме, что получили, так и пиши».
«Добрый день, веселый час, пишу письмо и жду от вас».
– А дальше?
– Ну напиши, что у нас все хорошо, дети все учатся, а старшая Полина пошла работать на шахту, на участок транспорта, а папаша валенки подшивает всем соседям, кто просит. Более нет новостей.
– А заканчивать письмо как?
– Вася, ну ты посмотри, как твоя тетка пишет.
«Ждем ответа, как соловей лета».
Так я начал писать письма и пишу до сих пор. Люблю получать их. Но получать письма можно тогда, когда ты их пишешь.
…Мы еще заканчивали второй класс, когда возле деревянного здания административно-бытового комбината Четвертой шахты, недалеко от барака, в котором мы жили, начали огораживать будущую строительную площадку высоким глухим деревянным забором. На четырех его углах возвели наблюдательные вышки.
Из рассказов взрослых мы, пацаны, уже знали, что будут строить новое двухэтажное здание административно-бытового комбината. И что строить его будут военнопленные немцы.
Их по утрам стали привозить на американских автомобилях-студебеккерах, крытых брезентом, у задних бортов которых сидели по два автоматчика с овчарками. Заехав на строительную площадку, эти автоматчики занимали места на угловых сторожевых вышках.
Здание бытового комбината немцы строили из шлакоблоков, изготавливаемых здесь же на стройке. И за два года здание было построено.
А в освободившееся старое здание (длинное, деревянное) завезли парты, повесили классные доски. Так получилась школа семилетка. Ей присвоили номер 25.
И в пятый класс я пошел учиться в нее.
В ней же, по окончании седьмого класса, нас настигла печальная весть о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина…
Год полсотни третий -
Некролог в газете:
«Умер Коба-Сталин»
Все народы встали!
Встали и мы – ученики. Нас выстроили в длинном полутемном коридоре. Директор школы Николай Васильевич Хохлов сказал краткую речь и сообщил о кончине вождя. Некоторые учительницы плакали.
…Когда немецкие военнопленные закончили строительство бытового комбината, их больше не привозили, а заменили пленными японцами, которые стали строить более мелкие объекты на шахтной территории, но уже не из шлакоблоков, а из привозимого кирпича, произведенного на Афонинском кирзаводе.
Помню их, японцев, марширующих в небольших строевых колоннах, сопровождаемых нашими охранниками.
К ним, японцам, отношение было совсем не строгое. Им даже отвели место в гардеробной шахтовой мойки, где они мылись после работы.
Военнопленные японцы привнесли часть своей национальной культуры в наш быт. Чтобы не ходить в мойке по грязному бетонному полу, они изготовили из деревянных отходов местной лесопилки сандалии с брезентовыми ремешками. Брезент они добывали из отходов транспортерной ленты, раздирая ее на слои щипцами. Сегодня подобную обувь называют сланцами.
Долгое время и после отбытия японцев их изобретением пользовались не только шахтеры, но и мы, «нешахтеры», когда нам по субботам разрешалось мыться в мойке.
Позже появились отечественные резиновые сланцы…
Первого сентября 1953 года мой путь лежал уже в настоящую среднюю школу № 16, расположенную в трех километрах от барака, где мы жили, и находящуюся в самом центре поселка Афонино, где еще можно было встретить старинные рубленые дома с тесовыми крышами и резными ставнями – остатками старой деревни Афонино.
И, если от Шестнадцатой школы, в которой мне предстояло завершить среднее образование, пройти вниз по дороге и немного подняться вверх на начинающийся холм, то на нем и стоит до сих пор действующая Петропавловская церковь. В нее и привела меня мама, восьмилетнего, летом 1948 года, где меня, втихую от советской власти, крестили.
(фото)
На снимке:Афонинская церковь святых Петра и Павла, открытие которой состоялось в 1882 году.
Надпись: На снимке: Афонинская церковь Святых Петра и Павла, открытие которой состоялось в 1882 году.
А выше церкви, метров через пятьсот, среди берез и осин, располагается территория большого Афонинского кладбища. Там, на старых захоронениях, ограды, кресты и памятники настолько потемнели от впитавшейся в них угольной пыли, что их нельзя ни отмыть, ни оттереть не мылом и ни порошком.
И немудрено – ведь все последние годы советской власти, да и теперешние начальные, «несоветские», уголь в Киселевске добывали практически в черте старого города, а особенно в поселке Афонино. Достается городу и от действующей обогатительной фабрики, от пыли которой рядом расположенные огороды черные круглый год.
А потому, чуть в стороне, строится новый город Киселевск, в районе ж/д станции Красный Камень. И зона отдыха стала поближе. Она располагается по обоим берегам реки Чумыш.
В новом городе возведен прекрасный храм во имя иконы Божией Матери «Скоропослушница».
12 октября 2003 года на его освящение ждали патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго, но он заболел. И освещать новый киселевский храм прилетел сегодняшний патриарх, а в то время митрополит, Кирилл. Свою приветственную речь он закончил словами: «Вы все должны быть в Кузбассе одной православной семьей».
Папаша
Мама долго прятала от нас, детей, фотографию отца, привезенную с фронта. Впервые я увидел ее только в тринадцать лет, когда в сумке, где хранились семейные документы, искал свидетельство о рождении, затребованное школой.
Фотокарточка была небольшой. На ней стриженая голова, печальные, наполненные смертельной болью глаза и нос. Нижней части лица не было. Ее снесло осколком. Наверно, хирурги санитарного батальона попросили военного фотографа оставить отцу на память то, что было у него с лицом до того, как они собрали его.
Папаша долечивался после медсанбата в Красноярском военном госпитале. Позже, закончив школу, я поеду в этот город учиться, чтобы увидеть тот госпиталь.
Челюсть с искусственными зубами цеплять было не за что, и мама варила папаше супы и каши. Хлеб он всегда крошил и размачивал в супе, чтобы легче было глотать.
У отца, выходца из большой крестьянской семьи, были золотые руки, умеющие делать все. Он был и плотником, и сапожником. Папаша готовил дратву для подшивки валенок*. Ему каждую осень и в начале зимы приносили изношенные валенки, а он подшивал к ним подошвы. Делал он это так мастерски, что заказчики не узнавали свои старые валенки и цокали языками.
Сначала он готовил дратву. В косяк окна 2-х комнатной квартиры барака, где мы жили, был вбит большой гвоздь, на который папаша натягивал нитки. Если заказчик приносил тонкие, то он делал дратву из шести ниток, а если толстые – из трех. Он набрасывал нитку на гвоздь и отходил до двери, а это было расстояние метра три, а потом накидывал следующую. И куском вара начинал драить их, пока не получалась крепкая черносмолянистая дратва. Затем начинал делать из наколотой щепы маленькие деревянные гвоздики длиной 10-12 мм.
_____________________________________________________________________________________
*Это был побочный заработок. Основная работа отца – рядовой боец в пожарной части за очень скромную зарплату.
А еще он просил заказчика принести старые валенки, из голенищ которых делал подошвы. Если голенища были тонкие, то он их делал в два слоя, предварительно прошив в несколько рядов. У него было специальное шило с крючком, с помощью которого и прошивалась подошва к валенку.
Изюминкой папашиного сапожного творчества было изготовление каблучка на заднюю часть подошвы. Когда он оказывался простеженным и пришитым к подошве, начиналось самое главное – крепление его окончательно теми маленькими деревянными гвоздиками. Для чего? Да чтобы дольше не истирался!
Когда в нашем хозяйстве появилась корова, она вдоволь была обеспечена и сеном, и теплым стойлом. В обмен на заботу она давала столько много молока, что даже для такой немаленькой семьи его хватало. Появились творог, сметана, масло.
Костя, Вера и граф Карамболь
Костя Самоваров появился в первом классе с начала третьей четверти, после зимних каникул. Их семью поселили в угловой квартире на первом этаже нашего барака. У Кости была сестра Вера, лет на восемь старше его, и бородатый отец, как позже выяснилось, отличный кузнец. Отца звали Григорием, но Костя почему-то называл его дедушкой, а Вера папой. Ходили слухи, что их семья была репрессирована. Они раньше жили где-то в таежном поселке Красноярского края, где и умерла Костина мама.
У Григория с устройством на работу проблем не было. С Костей мы быстро сдружились и часто бегали после уроков в шахтерскую кузницу. Отец баловал сына, у которого частенько водились карманные деньги. Однажды Костя принес в класс портфель, который вместо учебников и тетрадей был заполнен самодельными сахарными цветными петушками на палочках. Ими в то время бойко торговали тетки на базарах. Естественно, уроки были сорваны, и учительница отправила Костю домой за отцом.
Вечером почти все ребятишки, живущие в бараке, пропадали у них. Отец-кузнец, сильно устававший на горячей работе, спал за занавеской, а мы, прилепившись к раскаленной печке и разинув рты, слушали Веру. Электричества в те годы еще не было. Рассказчица она была необыкновенная. Героем ее повествования был граф Карамболь, чем-то смахивающий своими похождениями на графа Монте Кристо. Все, приходящие к Самоваровым мальчишки и девчонки, по очереди приносили с собой мытую картошку. Тот, кто вечером дежурил, готовил чугунную дверку печки к жарке картофеля. Когда печка от горящего угля раскалялась, внутреннюю сторону чугунной дверки мокрой тряпкой оттирали от гари и на нее накладывали нарезанный кружочками картофель. Они моментально прилипали к дверке, дверца закрывалась и через мгновение еда готова. Это было объеденье – чипсы по современному.
Вериным талантом рассказчицы я восхищаюсь до сих пор. Про графа Карамболя она рассказывала ежедневно и всю зиму до самой весны. Где была правда, а где она присочиняла, нам, – малолеткам, не читавшим этой книги, было не понять.
…С Костей вместе проучились до весны 1953 года. Пятого марта, в день смерти Сталина, быстро вывесили траурные флаги. Мы еще не знали, что вождь умер. Кто-то в классе, увидев в окно траурный флаг на соседнем административном здании, вслух спросил: «А по какому поводу его вывесили?» Костя моментально сказал, что наверно, кобыла, на конном дворе сдохла.
Сразу же вызвали Костиного отца в школу. Он в то время уже сильно болел, и у него не выдержало сердце.
Вера в те годы уже дома почти не жила, связавшись с какими-то хулиганами. Костя уехал из Киселевска, его забрал дядя. Больше я его не видел.
Лазарь Каганович
Иосиф Виссарионович не был жадным человеком. Он милостиво разрешал своему советскому народу называть колхозы и заводы, фабрики и города, корабли и пароходы не только своим, но и именами преданных ему соратников. Угольный Киселевский трест после войны носил звание Наркома Лазаря Моисеевича Кагановича.
Еще весной 1956 года, перед выпускными экзаменами, наша классная руководительница Валентина Андреевна Черепанова со своим мужем, учителем географии, Федором Федоровичем свозили нас на экскурсию в город Сталинск (ныне Новокузнецк) на металлургический комбинат с прицелом на то, что кто-нибудь выберет профессию сталевара. Действительно, несколько выпускников так и сделали. У меня же после пребывания в огнедышащем цехе такого желания не появилось. Но не захотелось становиться и шахтером. В нашей семье их было уже предостаточно. Братья Николай и Алексей, сестра Полина, зять Михаил, жены братьев Валентина и Зинаида – все уже работали на шахте. Как потом окажется, что и Иван, муж второй сестры Наташи, тоже шахтер. Посчитал, что Лазарь Моисеевич не обидится, если я не пойду по их стопам.
Мы с пятью одноклассниками решили ехать в Красноярск и поступать в Лесотехнический институт. Я и не думал тогда, что уже через три месяца свижусь там с живым Кагановичем.
…Под списками поступивших в институт висело объявление: «1-го сентября – все на сельхозработы!» Урожай зерновых в том далеком 1956 году выдался в Красноярском крае отменным. Мы, студенты, работали наравне с селянами в две смены. Работал я копнителе. Пыль, колкая солома, неимоверно тяжелая работа для шестнадцатилетнего подростка и к концу смены сил почти не оставалось.
Награждать край орденом Ленина за сверхвысокий урожай приехал сам Лазарь Моисеевич, член Политбюро, член ЦК КПСС и т.д., и т.п. Красная площадь Красноярска, где проходил вечером митинг, заполнилась до отказа. Высокий московский гость выступал с балкона Дома Советов. На нем было серое пальто с серым каракулевым воротником и серая каракулевая же шапка.
Еще долго, почти до нового года, его фотографии стояли в витринах центральных магазинов по проспекту Сталина.
Но уже весной 1957 года Лазарь Моисеевич был снят со всех постов за участие в антипартийной группе «Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шипилова».
Рудольф Плюкфельдер
Толя Шабалов, однокурсник, посмотрел на меня недоверчиво и как на … сумасшедшего. А я всего-то и сказал ему, что Рудик ежедневно пробегал по тротуару мимо нашего барака на тренировки, а иногда и останавливался как раз напротив наших окон. Над нами проживали брат с сестрой Ваня и Рая Кошкины: Ваня, небольшой плотный крепыш, чуть заикающийся со своим дружком Лешей Вахониным занимались в тяжелоатлетической секции, располагавшейся рядом в общаге. Иногда Леша ночевал у друга. Рудик ждал, когда друзья спустятся вниз, и они вместе шли поднимать тяжести.
Об этом я и рассказал (мы учились на втором курсе Красноярского технологического института) Анатолию, внимательно следившему за чемпионатом СССР по тяжелой атлетике, проходившему в Москве в 1958 году, где Рудольф впервые стал первым в стране.
Спасла меня газета «Труд», опубликовавшая огромную статью о новом чемпионе, где Рудольф рассказал, что начинал он свои первые занятия в маленьком сибирском шахтерском городе Киселевске.
Никита Хрущев
Он прилетал в Красноярск из Пекина, где первого октября 1959 года праздновали десятилетие образования Китайской народной республики. Естественно, краевые власти к визиту стали тщательно готовиться заранее. Мы, студенты, со всеми красноярцами мыли и подметали улицы города. Красили высокие деревянные свеженькие заборы, скрывающие неприглядные места по пути предполагаемого следования Никиты Сергеевича.
Как же хотелось увидеть его живьем, тогда еще в зените славы.
Как назло, в день визита моросил нудный дождик. Несмотря на непогоду, весь путь движения кортежа был заполнен людьми. Хрущев ехал в правительственном черном лимузине, где даже стекла были закрыты. Все, что я успел запомнить, это улыбку на его лице и бородавку.
На второй день состоялся многотысячный митинг на территории комбайнового завода. Потом долго ходили слухи, что одну старушку затоптали при этом.
И лишь спустя сорок лет мир узнал, что Никита Сергеевич прилетал в Красноярск совсем не комбайны смотреть. Краевое партийное начальство показывало московскому гостю уникальный завод, вырубленный в скале на правом берегу Енисея. Пирамида Хеопса – игрушка по сравнению с этим гениальным сооружением. Продукция завода – оружейный плутоний. Долгое время этот сверхсекретный объект назывался по-разному: почтовый ящик «Девятка», Красноярск-26. Сегодня он известен как Железногорск.
Дед Михаил Леонтьевич
Весна 1961 года. Я пропадал в институтской библиотеке, собирая материал для дипломной работы.
В один из таких дней пришла телеграмма из дома. В ней два слова: «умер дед».
Он появился в нашей семье, когда я уже стал студентом. Михаил Леонтьевич, дед по отцовской линии, оставшись один, не захотел жить в деревне у дочерей, запросился к сыну Степану. Так он оказался в Киселевске, Дед был сухоньким и светленьким, чет-то похожий на Александра Васильевича Суворова. У нас с ним были очень короткие встречи, потому что я приезжал только на каникулы, причем летом у нас была ежегодная длительная производственная практика.
Приехал домой утром, в день похорон деда. Светило яркое солнце, от земли шло испарение. Брат Николай попросил меня сделать надпись на деревянном кресте. Нашел в ящике комода увеличительное стекло. На прислоненный к завалинке барака крест падал солнечный свет и выжигать на нем буквы было нетрудно. Я водил горячим лучиком по написанным карандашом буквам и думал, что никакой дождь не смоет их, пока не сгниет крест.
Осталось подписать дату рождения. Нашли паспорт деда и подали мне. Я открыл его и обомлел. Михаил Леонтьевич родился в … год отмены крепостного права в России, в 1861 году!
Прожив сто лет, он до последних дней каждую субботу ходил в баню к внучке Полине, жившей в частном доме. Ее муж Михаил до сих пор вспоминает, что дед, попарившись, не отказывался от “положенных” ста граммов и, чуть захмелев, тоненьким голоском всегда запевал одну и ту же песню:
Красно солнышко взошло,
Месяц закатился …
Когда в 1995 году на Афонинском кладбище хоронили старшего брата Николая, то в тот же день заменили подгнивший крест и на могиле деда.
Юрий Гончаров
Это ему, Юрию Гончарову, руководителю любительской киностудии из Киселевска, вручал в Москве приз за первое место известнейший в мире советский кинорежиссер Григорий Рошаль. Знаменитый автор фильмов «Петербургская ночь», «Мусоргский», «Хождение по мукам» был председателем конкурсной комиссии любительских фильмов. И таких наград у Юрия Ивановича было не счесть. Ведь всего им снято более 180 фильмов, два из которых по моим сценариям…
Киностудия располагалась в левом крыле первого этажа Дома техники. Она по праву стала называться народной. В ней всегда было многолюдно, там собирались творческие люди Киселевска, там мы и познакомились. Закономерно, что героями фильмов Юрия Гончарова были шахтеры и машиностроители.
В конце семидесятых годов, когда мебельная фабрика вошла в число лучших предприятий города, руководитель киностудии предложил мне снять фильм о мебельщиках. Мне, тогда работавшему главным инженером, хотелось показать роль рационализаторов в техническом перевооружении производства. Я написал короткий сценарий, и двадцатиминутный фильм стал своеобразным и для многих удивительным подарком к 25-летию фабрики.
…В те годы в стране главенствовал знаменитый лозунг генсека Леонида Ильича Брежнева: «Экономика должна быть экономной». ЦК партии принуждал все парторганизации включиться в борьбу за экономию сырья и материалов, за снижение себестоимости продукции.
Так родился на этой почве второй (и также 20-минутный) фильм «Что нам стоит стол построить?», который мы показали на проходившем в Киселевске областном совете директоров объединения «Кемеровомебель». Присутствовавшему на нем важному партийному боссу из обкома КПСС фильм так понравился, что он «приказал» продемонстрировать его на областном телевидении, что Юрий Иванович и сделал.
…Сегодня гончаровской киностудии в Киселевске не стало. Новые времена, новые песни, новые фильмы. Сейчас востребованы фильмы про «братков», олигархов и сериалы-пустышки с закадровым идиотским смехом. Делать такие фильмы у Юрия Ивановича руки не приспособлены.
Мария Ульянова и Михаил Калашников
Это был 1970 год. Страна только что пышно отпраздновала 100-летие со дня рождения вождя революции, но праздничное настроение у страны продолжалось. Ей, стране, дико повезло. В Тюменской области рекой лилась нефть. Новые скважины открывались чуть ли не еженедельно. В страну потекли нефтерубли, а в Тюменском крае чуть ли не ежемесячно рождались герои. Герои соцтруда.
В Тюменской области рождались новые города…
Тогда руководство Союза журналистов придумало удивительную командировку для коллектива сибиряков, чтобы они, увидев эту новую жизнь тюменцев, о которой уже слагали песни, рассказали о ней в своих газетах. На Новосибирском речном вокзале нас, счастливчиков, разместили в уютных каютах великолепного, белоснежного теплохода, на борту которого красовались большие золоченые буквы его имени «Михаил Калашников». Нам предстояло путешествие вниз по Оби и встреча с героями-нефтяниками.
Распорядок дня, пока мы шли на теплоходе по Оби, был таков: до шестнадцать ноль-ноль нам читали лекции, а потом свободное «плавучее» время. Лекторами были ветераны, зубры журналистики из центральных газет и факультета журналистики МГУ. На первом же занятии мы избрали старосту группы, огромную и громкоголосую Анну Ивановну.
После занятий в нашем распоряжении оказались не только прибрежные красоты, но и теплоходский буфет, где продавались в розлив армянский коньяк и дефицитнейшее по тем временам пиво, да какое! Чешское в миниатюрных бутылочках по 330 граммов! Коньяк нам был не по карману, его употребляли лекторы-москвичи, а на пиво, слава богу, командировочных хватило. Благо, что вяленая, сушеная, копченая рыба была на берегу, куда иногда причаливал наш «Михаил Калашников».
После второго причаливания все журналисты невольно обратили внимание, что один из членов их группы заметно веселее их. Это был ветеран – журналист Петр Петрович из небольшого сибирского городка Ю. Как потом окажется, он обладал большим командировочным опытом и прихватил с собою пару бутылок водки «Столичная».
И прежде чем идти в буфет за чешским пивом, П.П. в каюте принимал стопарик водочки. К вечеру нашего путешествия теплоход «М.К.» в третий раз пристал к берегу. Мы высыпали на сушу, где стали дегустировать и запасаться вяленой рыбешкой. Через минут пять недалеко от нас причалил теплоход, точная копия нашего. Разница была лишь в названии. Клон назывался женским именем «Мария Ульянова»[1].
Советский Союз закупал их в Германской Демократической Республике. Подобные теплоходы ходили по Волге и по всем сибирским рекам.
Петр Петрович после тройного захода в свою каюту был уже «хорош» и, набрав закуски к пиву, поднялся по трапу не на своего «Михаила Калашникова», а на чужую «Марию Ульянову». Их нельзя было не спутать!
Посадку нашу объявили раньше. Староста Анна Ивановна, пересчитав нас по головам, одного, естественно, не досчиталась и задергалась. Ее лицо налилось кровью, и тут ей кто-то подсказал, что «недостающее звено», а именно П.П., просматривается на палубе соседнего теплохода. Анна Ивановна, буквально выхватив рупор у члена экипажа теплохода, во всю глотку заорала-завизжала: «Петр Петрович! Немедленно слазь с Марии Ульяновой!». Петр Петрович, будучи в хорошем расположении духа, спокойно хрумкая рыбешкой, любовался красивейшим закатом солнца. А Анна Ивановна, еще более свирепея, на всю прибрежную территорию орала охрипшим голосом: «Петр Петрович! Срочно слезай с Марии Ульяновой!!!» Это звучало так сексуально, что пассажиры обоих теплоходов падали навзничь от хохота, а некоторых на «Михаиле Калашникове» успели схватить, чтобы они не перевалились через борт. Кто-то из сердобольных журналистов, с разрешения нашего капитана, поднялся на «Марию Ульянову» и привел Петра Петровича на родное судно…
Анну Ивановну еще долго трясло. А успокоившись, она тут же создала комиссию, которая нагрянула в каюту «перебежчика» и конфисковала остатки «Столичной». В последний день командировки водка была торжественно возвращена ее владельцу, который не стал ее употреблять втихаря, а поделился с коллегами.
P.S. С планом командировки мы справились. Встречались с руководителями области и героями-нефтяниками. Были одними из первых пассажиров в поезде «Тюмень-Тобольск», посетили музеи области.
Возвратившись из той удивительно-интереснейшей и незабываемой командировки, я разразился двухсерийным очерком «Тюменский меридиан», который был отмечен на летучке редакции киселевской газеты «В бой за уголь»…
Летом прошлого года по радио России услышал удивительную новость – по Енисею совершает круизные поездки теплоход «Михаил Калашников». Неужели тот? Тридцать три года ходит!
| Далее