Учёные бывают разные. Есть среди них, конечно, и полезные, которые, изобрели, например, велосипед. Или сковородку. Но много попадается в научной среде и подлого, и лихого народа. Ведь, если сесть и досконально разобраться, то выйдет, что мирному населению от их изобретений никакой пользы нету, а есть одни убытки и разорение. Возьмём, к примеру, астрономов. Собирались они где-то сами себе по-тихому, считали в космосе дыры, Луну по ночам разглядывали, и никакого особого вреда от них не было, а даже была польза в плане получения затмения. А потом попала им вожжа под хвост. Сорвались вдруг, засуетились, заметались, как ошпаренные, и вот – трах, бах! – всё! Готово! Нате, люди, объявление! Через четыре миллиарда лет Солнце потухнет! И герои. И ходят гоголем. Гордятся. Ещё премию, поди-ка, получили. А как их проверишь? А никак. Скользкий народ… И какой мне, к примеру, толк от их калькуляции? Никакого. И никому от неё толку нету. Танька Корытова вообще говорит, прибила бы за это открытие. Её-то Мишка, как узнал про такое дело – запил. Две недели горькую хлестал беспробудно. Расстроился мужик. Он хлипкий нервом, Мишка-то. Он бы до сих пор пил, если бы не Петрович. Это же Петрович его успокоил. Сказал, что люди успеют ко времени собраться, нужную ракету построить и к другому Солнцу на ней улететь. Буквально, сказал, в ближайшие три миллиарда лет соберутся. Это хорошо, конечно, что улетят, успеют. А то бы Мишка спился на хрен. Петрович – это был в нашей деревне такой учёный. Настоящий, не чета некоторым. Светило, каких мало, профессор или даже аспирант. Он раньше в самой Москве в академии преподавал, а потом жена от него к другому светиле сбежала, и он к нам в деревню переехал – детишек наших истории обучать. Вот он, хоть и учёный, но грамотный был мужик. Интеллигент, каких свет не видывал. Но – непьющий. Пришибленный маленько, некрепкий на характер. Сколь раз его, бывало, мужики с пьяных глаз матом крыли и за воротник трепали – всё без толку. Ни слова никому в ответ не сказал, ни по сопатке не въехал – выдерживал интеллигентский стержень. Мужики помучились, помучились, а потом плюнули с ним связываться – никакого интереса. Один раз, правда, помяли слегка. Он в тот вечер на берегу сидел, курил на природу и читал газету, а они невдалеке пиво пили. Ну, и у них, конечно, бутылки вокруг скопились, рыбные кости и разный бытовой мусор. А он газету дочитал, а потом кулёк из неё свернул, окурки свои в него собрал и домой направился. Как в морду коллективу плюнул. Вот тогда и помяли. Но и тогда бить не стали, сдержали себя из последних сил. Хотя могли. Имели право. Шибко они тогда обиделись. Петрович странный был головой. Чудаковатый. Как, бывало, выкинет чего – хоть стой, хоть падай. И всё без ума. Затеялся через наш ручей мост строить. Купил на свои кровные в городе досок, привез домой и всю зиму с ними колупался. Настрогал-навыпиливал из них разных узоров и весной сделал-таки мостик. Резной, с перильцами. Красота! Бабы вокруг собрались, ахают. Мужики ходят мимо, посмеиваются. А он радуется. Довольный! Ему же невдомёк, что Васька Шишигин в праздник всегда по этому ручью на тракторе гоняет. Ваське надо, если праздник – чтобы с рёвом, с брызгой. У него душа просит. Два раза в месяц просит, с аванса и после получки. И что же он, по праздникам мостики будет объезжать? Так и ушёл этот мостик щепками. И правильно: не лезь к общественному ручью с личным мнением. Он, Петрович, и в школе тоже куролесил – будь здоров! Много у нас было хлопот из-за его интеллигентских замашек. Надурит пацанам головы, набуробит чего попало, а родители потом расхлёбывай. Понатащил из Москвы книжек с картинками и давай ребятишкам на уроках заливать, какая за границами жизнь красивая. С этих самых книжек Сёмка Колотухин пришёл домой и родителям заявил: «Я, говорит, по окончании школы не хочу быть трактористом, а поеду в город в институт и буду потом в музеях картины изучать!» Нашёл, паршивец, занятие. Ну, Михаил, батя-то его, из него эту дурь, конечно, выбил, а Нинка Колотухина тогда ещё и окна Петровичу повыхлестала, чтоб не совал свой нос в чужое воспитание. Придала, так сказать, учебному процессу нужное направление. Только это ещё, как оказалось, цветочки были, ягодки-то потом пошли. У нас же теперь про Герострата вся деревня знает. Это который древним грекам какую-то нужную постройку спалил, не то храм, не то баню. Петрович эту историю на уроке ребятишкам и ляпнул. Сдуру, как те астрономы. Так Мишка Федулов, Николая Федулова сынок, уже два раза сельпо поджигал. Прославиться хочет. Последний раз едва отстояли помещение. Ладно, хоть там рядом лужа – залили. А не было бы лужи – всё. Остались бы без магазина. Вокруг этой лужи Петрович тоже один раз отличился – до сих пор вспоминать совестно. Эта лужа, она у нас не простая. Это предвыборная лужа. К нам перед каждыми выборами Степаныч приезжает, наш кандидат –склонять, чтобы мы за него голосовали. Хороший мужик, мы его уже сколь лет выбираем. И вот, когда первый раз он к нам приехал, собрал он нас всех на площади, возле рамы от комбайна, и спрашивает: «Чего, вам, мужики, надо в вашей нелёгкой крестьянской жизни? Чем я могу вам помочь?» Ну, Петька Загораев ему и говорит с подковыркой: «У нас напротив сельпо лужа. Нам ходить неловко. Слабо тебе её засыпать?» «Нет, – отвечает, – не слабо! Засыплю! Только уж и вы не подведите, проголосуйте, как надо». Ладно, говорим, поглядим. И что ты думаешь? На другой же день приходит Камаз с гравием и ссыпает его в лужу! С тех пор и повелось: как выборы, так к нам Степаныч на «Мерседесе» едет, а следом сразу наглядная агитация коптит – КамАЗ с гравием. Держит мужик предвыборные обещания. А в прошлом году к нам другой кандидат заявился, не Степаныч. Тоже с КамАЗом. Высыпал гравий в нашу лужу и говорит: «Голосуйте за меня, мужики, я вас не оставлю!» Не знаем, говорим, поглядим. Немного погодя и Степаныч прибыл. КамАЗ подогнал, а лужи-то нету! Он аж с лица сменился. Походил, поковырял лакированной туфлёй чужой гравий и говорит: «Собирайтесь, мужики, к магазину! Слово сказать хочу!» Ну, собрались мы, стоим, курим, ждём, чего будет. А он взошел на сельповское крыльцо и говорит: «Знаю, мужики, жизнь у вас на селе трудная, тяжелая. И потому решил я вам её облегчить и по мере скромной моей возможности сделать вам подарок. Всем, кто здесь есть, дарю по сто рублей!» И при этих его словах два бугая, которые с ним ездят, достают деньги и начинают каждому раздавать по сотне. Ну, народ, понятное дело, повалил. Один только Петрович стоит в первом ряду, не шевельнётся. Степаныч ему: «Чего, мужик, рот раззявил? Иди, получай свою сотенную!» А тот руки на груди скрестил и, гордо так: «Нет! – говорит. – Меня, говорит, куском не купишь, я и сам за вас голосовать не буду, и другим не советую!» Мы аж притихли все – до того нам неудобно стало за него перед Степанычем. А Петрович как давай митинговать! Такую понёс околесицу – прямо хоть уши затыкай и беги. Наплёл трёпа с три короба, а потом повернулся и ушёл. А Петька Загораев, не будь дурак, и говорит: «Ну, раз ему деньги не нужны, можете мне его сотню отдать!» Не поверишь: посмеялись и дали ему вторую сотню! Бывают такие люди, которым счастье прёт. А Петровича той ночью побил кто-то. Сильно. Должно, залётные какие-то, наши бы его не тронули. Так он и не сказал кто. Мы-то, конечно, догадываемся, ну, а раз он не говорит, то и мы не знаем. Тем более, что сам виноват: не взбрыкивай, где не надо. А нынешней весной Петрович от нас в Германию уехал. Насовсем. То ли родня у него какая-то там объявилась, то ли друзья-академики ему приглашение сделали – уехал. Всё бросил, даже дом не продал. Прямо и не знаем мы. Тут-то люди были свои, русские. Жалели его, не трогали лишний раз. Понимали, что – интеллигент. Как он там выживет такой безголовый – ума не приложим.
Прыщ
У Серёги Баранова выскочил за ухом прыщ. Ну, у кого другого – выскочил и выскочил. Делов-то. Пройдёт. А Серёга начал применять самолечение. Он его давить начал. Оправдал, так сказать, фамилию. И буквально через три дня этот прыщ достиг размерами куриного яйца, посинел и оттопырил Серёге левое ухо. Правое, главное, нормальное, а левое оттопыренное. И шапка набекрень. Хоть плачь. Надо, думает, ёлки-палки, к докторам ехать. И поехал. До района Серега с попутным молоковозом добрался, а в городе сел на трамвай. Сел и едет. А рядом стоит женщина. Ничего такая женщина. Вполне себе. На памятник Маяковскому похожа, только руки волосатые. И вот когда трамвай неаккуратно дёргает, эта женщина, не удержавшись, падает всем корпусом вперёд и своей монументальной рукой с размаха бьёт Серёгу прямо по его левому больному уху. У себя в деревне Серёга, конечно, много бы высказал сердечных слов по такому злободневному поводу. А здесь сдержался. Повёл себя, как джентльмен. Сказал только: «Ты, – говорит, – курица, если в трамвае ездить не умеешь, так ходи пешком. Иначе ты своими оглоблями всех пассажиров перекалечишь!» И эта неустойчивая женщина стала спорить и называть Серёгу нахалом. Удивился Серёга такой городской женской распущенности, но смолчал. Сказал только: «Таких бешеных привязывать надо, а их в трамвай пускают». С тем и доехал до поликлиники. А в поликлинике направили его к хирургу. И там Серёга без всяких приключений досидел свою очередь и зашёл в хирургический кабинет. В кабинете, за столом, по левую руку – медсестра. Серёге она сразу не понравилась: необстоятельная. Молоденькая, носик вздёрнутый. А справа, возле умывальника – хирург, опять-таки женщина, только повязкой по самые глаза закрытая. Но видно, что в годах, обходительная. «Присаживайтесь, – говорит, – давайте карту». Полистала, «гм…» - говорит. И снимает повязку. Ёлки-палки! Та самая, из трамвая! «Та-а-ак! – говорит, – вот и встретились! Сергей Васильевич, значит? А я, чтоб вы знали, Зоя Павловна!» И усмехается как-то нехорошо, криво. А потом берёт со стола нож и начинает, как бы между прочим, остриё на ногте пробовать. И при этом в глаза Серёге, не отрываясь, смотрит. И молчит. Насмотрелась и поворачивается к медсестре: «Закрой-ка, – говорит, – Наташа, дверь на замок. Сейчас мы кое-кого резать будем». А Серёга, конечно, к тому времени передумал лечиться. Чёрт её, думает, знает, что у ней на уме. Хирургиня матёрая. Такая и зарежет – не сморгнет. Ишь, как сопит. И руки волосатые… Скажет потом: «Извините, мол, врачебная ошибка!» – и всё. Заволновался, конечно, Серёга. «Что вы, – говорит, – что вы, уважаемая Зоя Павловна, не беспокойтесь так чересчур! Если каждый прыщик резать – докторов не напасёшься. Дайте мне мази какой-нибудь, я и пойду!» «Нет уж! – говорит хирургиня. – Поздно! Давай скорей его, Наташа, на стол!» А сама глазами Серёгу сверлит и дышит тяжело, с натугой. Сипло дышит. И вот лежит Серёга на столе за ширмой, и на душе у него тоскливо, и руки дрожат от разных плохих предчувствий. И он уже не рад, что связался с медициной и доверил ей свою единственную жизнь. Спустя короткое время вбегает к нему за ширму эта пигалица Наташа и спрашивает как ни в чём не бывало: как, мол, Сергей Васильевич, новокаин переносите? Серёга хотел уже сказать: валяйте, мол, колите. Всё в порядке. Уже и воздуха в грудь набрал. И вдруг слышит – за ширмой, в углу: вжик-вжик… вжик-вжик… Нож точат! Пробрало его тут, конечно. Вспотел. «Никак, – говорит, – не переношу я новокаина! То есть совсем не переношу! Даже от запаха помереть могу!» Зыркнула на него Наташа, убежала. Слышит Серёга – шушукаются. Чуть погодя заскрипели полы – входит хирургиня. Строгая. «Что, – говорит, – новокаин не переносите?» «Нет, говорит Серега, не переношу! Нельзя мне новокаин! Мазь можно хоть какую, а новокаин нельзя! А если вы вдруг вспомните, что я про вас где-то опрометчиво лишнего сказал, так вы это близко к сердцу не берите и на свой счёт не принимайте. Это роковая случайность была. Это я ошибочно не про вас подумал». «Понятно, – говорит хирургиня. – Тогда держитесь вот тут крепко!» И показывает на какую-то железную трубу, которая торчит из стены возле Серёгиной головы. Серёга, как дурак, и ухватился за эту трубу двумя руками. А хирургиня как выхватит из рукава нож да как полоснёт Серёгу по шее! Закричал Серега страшно, забился. Руками машет, ногами сучит – не хочет помирать. А хирургиня посмотрела на него с укоризной, бросила нож в никелированную лоханку и говорит: «Не орите. Всё уже. Сейчас перевяжу, и домой пойдёте. Нервный какой пациент попался!» И, пока перевязывала, всё смех её пробирал. Помолчит, помолчит, и опять. «Сидите, – говорит, – смирно!» А у самой руки трясутся. Перевязала, прописала мазь, и поехал Серёга домой. Вот такое вышло Серёге в жизни испытание. И в этом отдельно взятом случае Серёга как экземпляр и мужчина не показал своих положительных качеств. Но зато, с другой стороны, на его примере мы видим, что современная медицина в последние годы шагнула далеко вперёд и может уже в критических обстоятельствах обходиться без новокаина. А у Серёги следующей весной выскочил ещё один прыщ, под мышкой. И он опять ездил к хирургу. И когда его там спросили, переносит ли он новокаин, Серёга посмотрел честно в глаза врачу и сказал: «Очень даже переношу. В любых количествах!»