Завал для Иуды
Часть 1
Глава 1
«Европейская идея» давно не давала покоя политикам Старого Света. Стремление к единству понятно и объяснимо, когда общему дому грозит смертельная опасность. Уже давно канули в Лету полчища гуннов с их непобедимым вождем Аттилой, много столетий прошло и с тех пор, как монголо-татарские орды вершили свой поход к «последнему морю».
Не дошли они до колыбели европейской цивилизации, завязли в бескрайних степях и лесах Руси, ослабли в жестоких сражениях с гордыми и отважными русичами. Казалось бы, благодарность полагалась от спасенных европейцев народу русскому да дружба на вечные времена, но, видно, коротка историческая память у коварного Запада, и уже в 30-е годы века ХХ правители некоторых стран Европы снова бросают гневные взгляды на своего восточного соседа и под воинственные марши фашистской Германии общими усилиями готовят поход на Восток – дранг нах остен…
Первая мировая война внесла свои коррективы в существовавший доселе миропорядок. Почти не затронув позиции стран Азии и Ближнего Востока, война сделала богатой Америку, но резко ослабила на мировой арене позиции Старого Света. Как толпа маломощных забияк перед лицом одного, но сильного соперника сбивается в стаю, чтобы чувствовать себя в безопасности, так и европейские страны, разоренные и ослабленные войной, стали возвращаться к старой идее «единой Европы», которая последние триста-четыреста лет будоражила умы многих просвещенных людей – монархов, политиков, философов, писателей, а самым популярным словом первой трети ХХ века становится слово «фашизм», производное от латинского fascio («союз, пучок, связка, объединение»).
23 января 1915 года в Милане был создан «Союз революционного действия», который возглавил Бенито Муссолини. Ему не помешало даже то обстоятельство, что ранее он был изгнан из социалистической партии за ренегатство. Уже будучи во главе «Союза», он основал Национальную фашистскую партию Италии, которая в 1922 году пришла к власти в стране, а 23 января там был объявлен днем рождения фашизма в Европе. Муссолини предложил Старому Свету свой, фашистский вариант европеизма, который он пытался реализовать не столько с помощью инструментов обычной дипломатии, сколько путем «мягкой силы».
– Каждая нация будет иметь «свой» фашизм, то есть фашизм, приспособленный к особым условиям определенной нации, — провозгласил дуче. — Не будет фашизма, который можно экспортировать в готовой форме, но будет комплекс учений, методов и особенно достижений, которые постепенно охватят все государства Европы и явятся новым фактом в истории цивилизации.
Вскоре вслед за Италией в Европе объявились испанские фалангисты Франко, «Железная гвардия» Румынии, хортисты в Венгрии и другие адепты фашистской идеологии.
Однако экономический кризис, охвативший не только Европу, но и другие континенты, все более обострившаяся борьба политических сил в мире потеснили «мягкий» вариант объединения Европы. На место «универсальному фашизму» Италии пришел «коричневый интернационал» Третьего рейха. Германия объявила борьбу против большевизма как главную транснациональную задачу фашизма. Европейские фашисты преклонялись только перед силой; и такой силой в конце 1930-х годов стал Третий рейх Гитлера. Смещение акцентов в рядах европейского фашизма не могло нарушить монолитности их рядов, и позднее, в сентябре 1937 года, во время своего визита в Германию, Муссолини, выступая перед миллионной аудиторией немцев в Берлине, торжественно заявил: «Когда фашист обретает друга, он идет с ним вместе до конца…»
В декабре 1934 года в швейцарском городе Монтрё Муссолини созывает Всеевропейский фашистский конгресс, в котором приняли участие партийные лидеры фашистов тринадцати стран Европы. Главной задачей конгресса было создание Фашистского интернационала. Европа забродила фашизмом, фашисты всех мастей сбивались в стаю...
Зной был нестерпим. Еще вчера все небо было закрыто мрачными тяжелыми тучами, лил дождь и, казалось, дневное светило навсегда оставило благословенную баварскую землю, отдав ее на произвол небесным хлябям. Но прошла одна только ночь, оно вернулось и словно принялось мстить за свою вчерашнюю слабость: воздух так раскалился, что было трудно дышать, а уже к обеду высохли последние лужи, и пыль легкой дымкой теперь клубилась везде, где только угадывалось хоть какое-то движение, будь то порыв ветра, дробный стук колес повозки по брусчатке или тяжелая поступь кованых башмаков пожилого бюргера.
В тени вековых каштанов, у невысокого деревянного забора, обозначившего границы городского сквера, одиноко ютился старенький «хорьх». Его водитель, смуглый мужчина средних лет с копной черных волос, откинувшись на спинку сиденья, безучастным взглядом смотрел на пустую площадь городка: ни одного пассажира! Надо было ехать с раннего утра в Мюнхен – тогда и выручка наверняка была бы, но утром пришлось везти жену и приболевшего сына к доктору, а позже гонять машину в «большой город», как называли местные жители Мюнхен, не имело смысла. Те жители пригорода, что работали в Мюнхене, уже добрались до своих рабочих мест, домой же они возвращались только поздним вечером. А отнимать хлеб у мюнхенских таксистов он считал делом неблагодарным: у них и машины новее, и город свой они лучше знают. Потому-то теперь ему приходится изнывать в тени старых каштанов. Парило. Похоже, гроза, прошедшая накануне, к ночи обещала вернуться.
Как и всякий немецкий поселок, Штарнберг, пригород Мюнхена, жил отголосками своего домена. Время сохранило для немцев красивую историю этого райского уголка Баварии. Еще в ХIII веке упоминалось его имя, и, хотя оно тогда звучало как Штарнбергк, никто из его жителей ни на минуту не усомнился, что это был именно их родной городок Штарнберг – «Страна пяти озер», с дворцами и соборами, с горой Цугшпице, самой высокой не только в Баварии, но и всей Германии. Это она, раскинув свои отроги в соседней Австрии, словно щупальца, казалось, призывала в недавнем прошлом забрать эту мощную европейскую империю под эгиду Третьего рейха. Старинные замки, монастыри и цепь альпийских вершин по окаёму земли Бавария на ее юго-западе лишний раз подчеркивали прелесть этих мест. Поэты и философы стремились из огромного и шумного Мюнхена именно сюда, в Штарнберг, дабы найти вдохновение муз, отдохнуть душой от земных тягот, а молодые пары старались проводить здесь свой медовый месяц.
Водитель старенького «хорьха» не был ни поэтом, ни философом, а за те годы, что он жил в этом поселке, его красоты как-то утратили для него свою неожиданность и позволяли без замирания сердца слушать в очередной раз трагическую историю Людовика II, утонувшего в озере Штарнбергерзее при попытке его переплыть, когда он стремился к своей возлюбленной.
Первый июльский день 1934 года клонился к вечеру. Федор Кузнецов, а ныне Фред Кузнецофф, стал подумывать о возвращении домой. Пассажиры теперь появятся только ближе к ночи, а есть хотелось уже сейчас. Еще утром, едва подрулив к каштанам, где обычно садились пассажиры, он понял, что этот день не будет для него удачным. Какое-то необъяснимое чувство тревоги не отпускало его с самой рани. Нет, поездка к врачу не заняла много времени, болезнь сына оказалась неопасной, а гонорар доктору уложился в привычные рамки, но тревога все же где-то отыскала себе уголок в его душе.
…Он уже завел двигатель, чтобы ехать домой, как из городского сквера, перемахнув метровой высоты забор, к нему подбежали двое молодых мужчин. Крепкие, светловолосые, в униформе штурмовиков СА, сейчас они никак не походили на тех бравых ребят, что наводили страх на мирных горожан. У одного из них была разбита губа. Кровь стекала по подбородку, капала на рубашку, но мужчина, похоже, не замечал этого, а только нервно оглядывался назад, вглубь сквера, и судорожно прижимал к груди кожаный портфель. Его товарищ не имел на лице следов побоев, но один рукав его форменной рубашки был надорван. В нарушение вековых правил по найму извозчиков, как на лошадях, так и на автомобилях, Фреда не спросили, свободен ли он, можно ли занять место в машине и сколько будет стоить поездка. Они торопливо открыли двери и буквально ввалились в салон:
– Поехали! Быстрее! Быстрее, Бога ради!
– Куда едем?
– Быстро! Быстро! Хоть куда, но быстро!
Внезапно та тревога, что весь день мучила Федора смутно и отдаленно, сейчас охватила его целиком и сразу: вслед за своими пассажирами он вдруг почувствовал какую-то угрозу, лицо вспыхнуло краской, в висках застучала кровь. Его автомобиль, визгнув колесами, рванул с места и скрылся в одной из улочек, стекавшихся на площадь со всех концов городка, напугав при том почтенную пару, неспешно направлявшуюся в сторону сквера. Не успела пыль улечься на брусчатку, как из тенистых кустов сквера, так же через забор, выскочили трое. Раскрасневшиеся, они тяжело переводили дыхание, а глаза горели злобой.
– Ушли, сволочи! Ушли!.. А ведь у них в портфеле должны быть списки всех их бойцов, а главное – их тайных пособников!
– Спокойно, Ганс! Город небольшой, мы их найдем…
– Ага, найдем, – недовольно откликнулся Ганс, – они-то местные, все щели знают, а мы… Они на машине уехали… не то серая она, не то желтая. Чертово солнце слепит!
– Клаус, – мужчина лет сорока, полноватый, бритый наголо и с нацистской повязкой на рукаве, которая выдавала в нем старшего, говорил быстро, четко, – вон у дома стоит мотоцикл с коляской – возьми его и приведи сюда!
– Эрих, но около него кто-то стоит! А вдруг хозяин?
– Клаус, а ведь ты хотел быть офицером СС!
– Яволь! – В следующее мгновение он стремительно мчался к мотоциклу. Хозяин его, словно поняв недобрые намерения приближающегося парня, вскочил в седло и повернул ключ зажигания, но уже в следующее мгновение распластался на земле, а исполнительный Клаус выруливал на мотоцикле к своему командиру.
– Ганс, кликни сюда этих стариков! Живо!
Не удостоив почтенную пару даже словом, Ганс подхватил их под руки и потащил за собой.
– Эй, вы видели, как двое мужчин только что уехали отсюда на машине? Только быстро!– кричал бритоголовый.
– Да, их было двое…– начала было женщина, но мужчина ее остановил:
– Сара, говорить буду я… – он явно грассировал, что вызвало у бритоголового кривую усмешку:
– Говорите, но только быстро! Вы запомнили номер машины?
– Нет, мы были далеко от нее, а уехала она так быстро…
– Какая марка машины?
– Простите, я никогда не имел своего авто, могу отличить только грузовую машину от легковой… Я повар, а не шофер…
– Какой цвет машины, это-то хоть вы запомнили? Да погоди, Клаус, не тарахти своим мотоциклом!
– По-моему, серая…
– Позволь, Вольдемар, мне показалось, что она цвета беж…– поправила мужа Сара.
– Беж – это как? – резко крутнул в ее сторону своей огромной лысой головой мужчина.
– Простите,– не то смутилась, не то испугалась женщина, – беж – это беж… Бежевый цвет…
Видя, как нервно дрожит толстяк, и оберегая супругу от возможных оскорблений, повар поспешил вставить:
– Простите, молодой человек, эта машина, скорее всего, была песочного цвета, хотя солнце светит так ярко… Блики, а мы находились на значительном расстоянии и можем ошибиться…
– Эх, черт возьми! – взревел старший, после чего взобрался на сиденье мотоцикла за спиной водителя, а Ганс полез в люльку. – Куда выходят эти улочки?
– Они выходят во все концы городка, но по кругу связаны обводной дорогой…
Старший разразился руганью и приказал Клаусу ехать, но едва пожилая чета двинулась к скверу, как мотоцикл, сделав крутой вираж, перекрыл им дорогу:
– Вы же местные жители? Кто эти люди? Вы их знаете? Живо! Мужчина, заметив, что его жена уже готова ответить, сильно прижал локтем ее руку и торопливо выпалил:
– Мы их не знаем, господа! Скорее всего, это были приезжие, как и вы же…
– Хм, странный ты господин: номер не запомнил, цвет не различил, а вот что мы не местные, сразу приметил. – Нацист резко вскинул руку, едва не касаясь лица мужчины своим указательным пальцем. – Ты – юден?!
Мужчина, похоже, испугался и попятился назад:
– Я повар… шеф-повар в ресторане…
– Ну-ну! Повар-юден, доберемся и до вас!
– Теряем время, Генрих! – раздалось из коляски, и мотоцикл запоздало рванул в тот переулок, где минутами ранее скрылась машина Федора Кузнецова с его неожиданными пассажирами.
– Сара, ну, как ты могла?! Каким-то проходимцам назвать имя сына нашего бакалейщика?! Они же готовы их убить! И потом, что они себе позволяют – «доберемся»? Он на что намекает, этот негодник?
– По-моему, Вольдемар, он высказался очень откровенно, без обиняков: «доберемся и…». Господи, и куда же нам теперь деваться, детям Иеговы? Где наша земля обетованная? – Она тяжело вздохнула и смахнула платочком слезу.
– Да, Сарочка, пожалуй ты права – эти доберутся, и деваться нам некуда. В Польше гнобят евреев, а за Россию я и думать боюсь – помню, как черносотенцы громили еврейские лавки и дома. Потому-то я оказался в Германии, где и встретил тебя…– Он тяжело вздохнул и потянул жену в обратном направлении. – Все, Сарочка, прогулка наша сегодня отменяется! Сдается мне, что эти разбойники неспроста рыскают как шакалы… Что-то творится у нас… Фриц-галантерейщик вчера был в Мюнхене и рассказал, что там на улицах видел много военных, слышал стрельбу…
– О майн готт! – испуганно произнесла женщина и резво засеменила по направлению к жилому дому. – Вольдемар, не отставай!
* * *
Попетляв по узким улочкам и убедившись, что погони нет, Федор остановил машину и обернулся к своим пассажирам:
– Господа, куда вас доставить? Я рискую вместе с вами, значит, оплата будет двойная, согласны?
– Да-да, – парни обреченно мотали головами, соглашаясь, затем один из них, с разбитой губой, опустив глаза вниз, проговорил, словно для себя: – Похоже, эсэсовцы открыли нам войну на уничтожение… Вчера в Мюнхене вся полиция была поднята по тревоге… Они арестуют Рёма, а нас расстреляют как врагов нации!
Второй парень с ужасом смотрел на своего товарища и беззвучно открывал рот.
– Господа, для начала вам нужно уйти от погони, а здесь они и вас поймают, и мне башку отвернут… Куда вас отвезти?
Наконец первый парень стряхнул с себя оцепенение и твердо произнес:
– Едем в Бернрид… Сейчас в монастыре идет служба, там много народу, вокруг густая роща, да и рыбацкий поселок рядом – там и укроемся!
… Избавившись от опасных пассажиров у монастыря и получив двойную плату, Федор наконец облегченно вздохнул и с большими предосторожностями отправился домой, стараясь объезжать людные места. На свою улочку он въехал со стороны рощи. Местный житель, он знал, что дорога эта изрыта глубокими рытвинами, острыми ухабами, и редкий водитель отваживался направить сюда свою машину.
В переулке, где стоял их с Мартой небольшой деревянный домик, было безлюдно. Отворив ворота, Федор поставил машину к самому крыльцу, выключил двигатель, расслабленно потянулся на сиденье и хотел, было, закурить, но что-то подсказало ему, что погоня еще не кончилась. Покинув кабину, он схватил кусок брезента, что постоянно висел у него на заборе, и укрыл «хорьх». В глаза бросился покосившийся задний номер. Он потрогал его: один болт вообще отсутствовал, а второй еле держался. «И как я номер не потерял?!» Он быстро выкрутил едва державшийся в гнезде болт, а номер бросил в салон машины. В голова бешено закрутились мысли. Федору вдруг представилось, что если те, кто преследовали его пассажиров, найдут его машину, то весь их гнев упадет на его голову, а значит, надо…
Он вынул из багажника домкрат, приладил его и в мгновение ока отвернул все болты заднего колеса. Оно упало к ногам, но что дальше, куда его спрятать? Со стороны города послышался глухой рокот тяжелого мотоцикла. Что-то подсказало ему, что опасность рядом. Подняв колесо с земли, он с силой толкнул его к палисаднику, давно заросшему высокой травой, и Федор уже не раз собирался ее скосить, да все руки не доходили. Весь дворик имел уклон в направлении палисадника, и потому колесо на скорости вошло в зеленую стену и, упав, стало невидимым. Через верх машины Федор увидел, что трое мужчин на мотоцикле медленно едут по улице, кого-то высматривая.
– Они! – словно током пронзило его мозг.
– Фред, что с тобой? – раздалось у него за спиной. Это Марта, приоткрыв дверь, выходящую на террасу, с удивлением наблюдала за действиями мужа.
– Марта, – зашипел Федор, присев у машины, – не выходи на… Там, на подоконнике, стоит початая бутылка шнапса – незаметно поставь ее на крыльцо, а сама ложись в кровать… Ты болеешь, болит спина, а я весь день был около тебя и ремонтировал машину… Быстро, быстро… Это едут враги!
Мотоцикл приближался к их двору. На четвереньках Фред заполз на ступени крыльца и, ухватив бутылку, которую Марта успела ему выставить, сделал несколько крупных глотков и нарочито развалился на спине.
– Эй, хозяин, иди сюда!
Как сильно пьяный, Федор неуверенно поднял голову и попытался встать, выполняя приказ бритоголового со свастикой на рукаве.
– Быстро! Быстро! – не терпящим возражения тоном говорил наци, а двое его помощников тоже подошли к ограде. – Ты сегодня ездил на машине? – не входя во двор, бритоголовый повел допрос.
– Я н-никуда сегодня не ездил… Я р-ремонтировался…– пытаясь подняться с крыльца, Федор нарочно упал на четвереньки и сделал движение навстречу незваным гостям, утопив свои руки в пыли, что лежала вокруг крыльца. – Я рем-монтировался, вот… – Он протянул вперед испачканные пылью руки.
– Машина вроде та…– неуверенно произнес один из парней. – Хотя сзади они все похожи…
– Да нет,– вступил в разговор другой,– те евреи сказали, что она бежевая, а эта почти коричневая… Навряд ли она…
Старший решительно открыл калитку и приподнял брезент, укрывавший автомобиль.
– А где номер?
– Дак там… А что, нет? – Федор, качаясь, подошел к машине и посмотрел на задний бампер. – О! Опять мальчишки скрутили! Вот разбойники!
– И как же ты без него?
–– А что как? Я н-на ремонте… Потом найду мальчишек и номер заберу… Не впервой уже…
– О, да у тебя и колеса нет?
– Я тормоза прокачивал… А колесо там…– Он махнул рукой в сторону сарайчика.
– М-да…– бритоголовый, хмурясь, пожевал губами. – Ну, что скажете? – обернулся он к своим товарищам. – Этот?
– Да кто же его знает… – неуверенно отозвался Клаус. – Его мы не видели, а цвет другой, да и как он без колес и без номера мог ездить…
– Да он и пьян, как свинья, – брезгливо поморщился Ганс. – Нюхни-ка его, Генрих.
Бритоголовый подошел к Федору, грубо взял за грудки и притянул к себе. – А ну, дыхни! – Получив в лицо струю винного перегара, он резко оттолкнул пьяницу от себя. Тот опрокинулся на спину и при падении разбил бутылку.
– А-а, ну что же вы так, г-господа?..– Сидя на земле, он с сожалением протягивал разбитую бутылку и силился что-то объяснить непрошеным гостям.
Генрих презрительно смотрел на беспомощно барахтающегося у его ног человека.
– Откуда? Фольксдойче?
– Да, но я давно живу в Германии… я служу Германии…
– Ладно, Генрих, брось ты эту пьяную свинью, надо еще раз объехать весь город… Мы все равно найдем тех гадов!..
Плюнув в сторону сидящего на земле хозяина, Генрих вышел из ограды, и вскоре мотоцикл унёс троих прочь. Федор какое-то время продолжал сидеть около крыльца, приходя в себя.
– Фред, тебе больно? Тебя били? – Дверь веранды осторожно приоткрылась, и показалась голова жены.
– Нет, Марта, меня не били, мне не больно, но вот из-за таких людей в Германии скоро будет всем страшно и плохо… Сегодня мне просто повезло. И как этот не догадался пощупать капот – он же еще тёплый… А узнай они, что я увез тех парней, они убили бы меня прямо здесь, у крыльца… У них глаза убийц…
Вечер прошел спокойно. Умывшись, Федор попросил жену накрыть стол, а сам какое-то время еще стоял на крыльце, поглядывая по сторонам и решая для себя непростую задачу: привести машину в порядок сейчас, то есть вернуть номер и поставить колесо, или же оставить все как есть?
– Нет, пусть стоит разобранная, а то, не дай бог, вернутся эти наци… – решил он. – А вот номер надо забрать из салона: ведь его «украли»…
– Фред, ужин готов…– Марта встала рядом с мужем, взволнованно поглядывая на него. – Ты сказал, что все закончилось хорошо? Или что-то еще может случиться? Мне страшно, Фред!
– Ну, что ты, моя лапушка! – Одной рукой он обнял ее за пояс и притянул к себе. – Все будет хорошо, не бойся – я с тобой, а вот где Юлиан, где наш сынок?
– Я не успела тебе сказать: он пошел к тете Эльзе и будет там ночевать. Ты знаешь, она приходила со своим сыном Вальтером и попросила, чтобы Юлик ночевал у друга… Я разрешила, а что, не надо было разрешать?
– Нет, что ты… Ты правильно сделала – у друга всегда можно заночевать… Ты знаешь, как мы часто у себя в селе ходили по гостям! Только у нас говорили так: «Тётя (или дядя), можно, я буду у вас ночувать?» И мы так смотрели в глаза тете или дяде, что отказать было невозможно.
– Ну, вот и славно, завтра его Эльза приведет, а сейчас пойдем кушать…
У меня ради такого случая припасена бутылочка вина…
– Это какого «такого случая»? – шутливо нахмурив брови, спросил Федор.
– Ну, ты же сказал, что все хорошо закончилось. Или нет?
– Все-все, лапушка, идем ужинать и пить вино за то, что мы вместе, за то, что «все хорошо закончилось»...
* * *
«Все хорошо закончилось» – именно такую фразу в эти июльские дни 34-го, наверное, облегченно повторял и Адольф Алоиз Шикльгрубер, рейхсканцлер Германии, уже более известный как Гитлер. Еще в самом начале 20-х годов, вдохновленный примером победного похода Муссолини и его фашистов на Рим, он вознамерился организовать поход своих сторонников по НСДАП на Берлин и утвердиться на вершине власти. Тогда Гитлер и Рём были вместе. Но «Пивной путч» 9 ноября 1923 года, основной силой которого были штурмовики Рёма, провалился: колонну путчистов полиция расстреляла на Мариенплац, многие из его организаторов, в том числе и сам Гитлер, попали за решетку. Именно там будущий фюрер взялся за свой программный труд, получивший название «Майн кампф» («Моя борьба»), а Рём, которому повезло чуть больше, оставшись на свободе, продолжал полулегально умножать ряды своих штурмовых отрядов. То-то подивился Гитлер, когда обнаружил, что ряды СА за время его тюремной изоляции многократно возросли численно, а их организационная структура отвечала самым строгим военным требованиям. Продолжая работать бок о бок на мощь будущей Германии, но имея разные взгляды на пути достижения этой цели, Гитлер и Рём все более отдалялись друг от друга. Если первый пошел в политику с парадного крыльца, то второй продолжал формировать будущую «народную армию» по милиционному принципу, готовя ее к уличным баталиям и силовому захвату власти, создавать склады с оружием, которого было так много, что позднее им удалось вооружить более трети личного состава нового рейхсвера. К началу 1933 года штурмовые отряды насчитывали около 600 тысяч бойцов, а к концу года – до трех миллионов. В составе СА были сформированы пять армий и 18 корпусов, во главе которых стояли штабы из бывших офицеров, была введена уставная дисциплина по армейскому образцу. Вооружены бойцы были винтовками и пулеметами, а признанным вождем их был Эрнст Юлиус Рём.
Тень такого мощного не то соратника, не то соперника, стоящего за спиной, не давала покоя Адольфу Гитлеру. Тем не менее 30 января 1934 года он становится рейхсканцлером Германии. Рейхспрезидент Пауль фон Гинденбург под давлением компромата в отношении его сына, собранного Гитлером, был вынужден назначить последнего рейхсканцлером Германии. Штурмовики настороженно восприняли возвышение главного конкурента их вождя, росло их недовольство, все чаще слышались разговоры о предательстве Гитлера и необходимости новой, «истинно социалистической» революции. В окружении рейхсканцлера знали о настроениях в СА, и генералы не раз подступались к нему с настойчивыми требованиями о принятии самых решительных мер в отношении погрязших в смуте и недовольстве штурмовиков. Гитлер медлил, словно выжидая удобного случая, мало того, он даже попытался примирить враждующие стороны и 28 февраля 1934 года пригласил всех руководителей СА и рейхсвера в зал заседаний военного министерства, где произнёс перед ними речь о необходимости сохранения мирных отношений между СА и военными. Затем представитель рейхсвера генерал-полковник фон Бломберг и вождь штурмовиков Рём подписали соглашение, по которому главным защитником рейха объявлялся рейхсвер, а СА обязалась вести только допризывную и резервистскую подготовку в рейхе. На следующий день в штаб-квартире Рёма состоялась сама церемония примирения, но едва она закончилась, как Рём заявил во всеуслышание:
– То, о чем объявил сейчас этот ефрейтор, нас не касается. Я не собираюсь придерживаться соглашения. Гитлер вероломен и должен отправиться, по крайней мере… в отпуск. Если он не с нами, то мы сделаем своё дело и без Гитлера…
В тот же день Гитлеру это передали слово в слово. Похоже, его терпению пришел конец, и он принял решение… В его окружении была подготовлена операция по устранению Рёма и его штурмовиков, которую назвали «Колибри», а история сохранит эти события под другим именем – «Ночь длинных ножей»…
30 июня 1934 года в 2 часа ночи на самолете Ю-52 в сопровождении своей личной охраны Гитлер отбыл в Мюнхен, где по его приказу были арестованы руководитель местных СА Шнайдхубер и группенфюрер СА Вильгельм Шмидт, после чего фюрер отправился в Бад-Висзее, где в санатории проходил курс лечения Рём, и лично арестовал его прямо в гостиничном номере. Арестант тут же был отправлен в одиночную камеру тюрьмы Штадельхайм. В девять часов Гитлер вернулся в Мюнхен. По его сигналу Геббельс передал по телефону Герингу кодовое слово «колибри». Сразу же по всей Германии были подняты по тревоге подразделения СС, полиции, военных рейхсвера, были распечатаны конверты с расстрельными списками штурмовиков , и Германию накрыла волна террора.
Вечером 30 июня 1934 года в мюнхенской тюрьме Штадельхайм были расстреляны первые шесть человек из числа руководителей штурмовых отрядов СА, а вечером следующего дня в своей камере был застрелен Эрнст Рём. По свидетельству одного из очевидцев этого события, Рём, ожидая рокового выстрела, причитал: «Мой фюрер! Мой фюрер!..»
Весь вечер первого июля и всю ночь в Мюнхене и Берлине продолжались аресты и расстрелы. Но большинство немцев, узнали об этом много позже. Фашисты всегда умели хранить секреты и безжалостно расправляться со своими врагами. 2 августа 1934 года внезапно умирает рейхспрезидент Гинденбург, а Гитлер объявляет себя фюрером Германии...
Согласно документам, озвученным в 1946 году в процессе Нюрнбергского трибунала, жертвами операции «Колибри», проведенной гитлеровцами в самой середине 1934 года, стали 1076 немцев, причём большинство из них являлись членами НСДАП.
* * *
Уже поздно ночью, когда позади остались неожиданный праздничный ужин и пылкие любовные ласки, которые обычно им приходилось скрывать от семилетнего сына, спавшего в их комнате за раздвижной ширмой, Федор вдруг понял, что решительно не хочет спать. Рядом тихо посапывала счастливая Марта, но к нему сон не шел. Были ли тому виной события дня с погоней по узким улочкам и опасной встречей с нацистами. А может быть, это вскользь упомянутое из далекого детства – «можно, я у вас буду ночувать?» – вдруг лишило его сна и позвало на далекую родину в закрытое от дня сегодняшнего пятнадцатью годами прошлое. Он сладко потянулся и лег на спину, чуть прикрыв глаза, приготовился к встрече с прошлым ...
Он хорошо помнил, как вместе с казаками уходил от погони роговцев, и тот ночной бой у села Брюханово, а главное, прощание с родными во дворе их дома: мать, отец, дед… Живы ли вы? Как-то вы там, в совдепии? Местные газеты пишут, что все в России, тьфу ты, в Советском Союзе, плохо и трудно, но можно ли им верить? А слова деда Михаила, похоже, навсегда запали в душу: «…живи, внучок, по совести, да не забывай, что корни у нас казацкие…». М-да, благословил дед внука, а как это выполнить, как жить на чужой стороне «по совести»? И у себя на родине не всем удается жить праведно, а здесь, на чужбине, где нравы и порядки порой трудно понять? Уж много лет живет он здесь, а все не уяснил для себя, почему считается неприличным прийти к соседу в гости незвано. Ведь как все просто было дома, там, в Сибири, где его односельчане запросто приходили друг к другу со своей радостью, со своим горем, как правило, со своей выпивкой. За разговором и угощением душу облегчали, планы строили да советы добрые дарили. Много лет он живет в Германии, но ни с одним соседом не сошелся накоротке.
– Нет, закрыто живут господа немцы, – решил он для себя, – ни в дом к себе, ни в душу никого не пустят, а с кем же тогда можно поговорить за жизнь? Выходит, только со своей женой, с Мартой…
Он поглядел на спящую жену, ласково погладил по голове и
осторожно, стараясь ее не разбудить, поднялся с кровати. Прихватив со стола портсигар и спички, вышел на крыльцо. Закурил. Небо хмурилось, обещая дождь, но, похоже, не торопилось выполнять свои обещания. Буковый лесок, обступивший их улочку со всех сторон, надежно укрывал ее от лишнего шума и суеты, а кроны деревьев, шумевшие в темной выси баварского неба, напомнили ему сейчас шум сибирских берез в ту ночь, когда он, девятнадцатилетний паренек, покидал родной дом с казаками есаула Бачинина...
Едва выехали за околицу, Федор попросил подождать его несколько минут около «горелой сосны», после чего отыскал в темноте ранее примеченную корявую березу, в стволе которой была пустота. Туда-то он и спрятал саблю, подаренную ему дедом, предварительно проверив, что оружие и ножны щедро смазаны машинным маслом – осторожно опустил ее в пустоту ствола, а отверстие туго заделал мхом, коего обнаружил в достатке под деревьями. Убедившись в надежности тайника, он осторожно сполз на землю, прислонился спиной к стволу на минутку-другую: дыхание в порядок привести… И тогда над его головой, так же, как сейчас, в июле 1934 года, в Германии, тревожно шумела листва… Там тревожно было потому, что никто из отряда не знал, что ждет их на чужой стороне, а сейчас, сейчас-то откуда эта тревога?.. Неужто опять нас ждут какие-то беды?.. Страшно подумать – пятнадцать лет уже прошло с тех пор, как он оставил свои родные края! Вот так и вся жизнь пройдет, скользнёт, как налим, из рук у рыбака-неумехи!..
…Более двух месяцев добирались они из Владивостока до Европы на большом океанском пароходе. Путь был опасный, мимо Кореи, Китая, Индии и многих островов, населенных разными туземными народами, через два океана и добрый десяток морей. Впрочем, опасность поджидала их небольшой сводный отряд из казаков и остатков кавалерийского полка под командой полковника Северова уже в порту Владивостока. Пропустив на борт почтенную публику, капитан, руководивший посадкой пассажиров, вдруг объявил, что она окончена в связи с тем, что лайнер повышенной комфортности, и потому граждан мещанского сословия в рейс не возьмут. Мол, завтра отсюда отправятся другие пароходы, попроще, которые и заберут всех желающих. Люди, стоявшие на причале, в основной массе своей представлявшие именно мещанское сословие, зароптали, послышались угрозы, но раздались свистки полицейских, которых здесь насчитывалось до полусотни, и гнев толпы пошел на убыль. Тяжелораненый Северов, оставшийся на берегу, знаком подозвал к себе Бачинина и попросил:
– Есаул, переговорите с этим корабельщиком… Мы должны уплыть сегодня, на этом пароходе… Уже завтра здесь будут красные, а значит, нам придет конец…
Переговоры не дали никакого результата. Пассажиры, занявшие места, кричали, что на корабле много свободных кают, просили капитана взять солдат и офицеров, но долговязый, словно иссушенный морскими ветрами хозяин корабля был непреклонен и тут же приказал убрать сходни. Федор Кузнецов, находившийся в окружении молодых бойцов отряда неподалеку от раненого командира, что-то шепнул на ухо Бачинину и увлек за собой с десяток бойцов. Он давно приметил, что на причале, напротив сходней, стоит небольшое полевое орудие, видимо, предназначенное для обороны порта со стороны моря, а рядом дежурит боевой расчет из трех солдат и унтер-офицера. Пока одна часть бойцов Северова стремительно, без лишнего шума разоружила солдат и уложила их наземь, другие, во главе с Федором, развернули орудие на корабль и сделали выстрел чуть выше дымивших труб. Раздались испуганные крики, народ бросился прочь с причала. Капитан, едва не выронивший рупор после выстрела, какое-то время пребывал в ступоре, но, придя в себя, закричал полицейским, переходя на визг:
Часть 1
Глава 1
«Европейская идея» давно не давала покоя политикам Старого Света. Стремление к единству понятно и объяснимо, когда общему дому грозит смертельная опасность. Уже давно канули в Лету полчища гуннов с их непобедимым вождем Аттилой, много столетий прошло и с тех пор, как монголо-татарские орды вершили свой поход к «последнему морю».
Не дошли они до колыбели европейской цивилизации, завязли в бескрайних степях и лесах Руси, ослабли в жестоких сражениях с гордыми и отважными русичами. Казалось бы, благодарность полагалась от спасенных европейцев народу русскому да дружба на вечные времена, но, видно, коротка историческая память у коварного Запада, и уже в 30-е годы века ХХ правители некоторых стран Европы снова бросают гневные взгляды на своего восточного соседа и под воинственные марши фашистской Германии общими усилиями готовят поход на Восток – дранг нах остен…
Первая мировая война внесла свои коррективы в существовавший доселе миропорядок. Почти не затронув позиции стран Азии и Ближнего Востока, война сделала богатой Америку, но резко ослабила на мировой арене позиции Старого Света. Как толпа маломощных забияк перед лицом одного, но сильного соперника сбивается в стаю, чтобы чувствовать себя в безопасности, так и европейские страны, разоренные и ослабленные войной, стали возвращаться к старой идее «единой Европы», которая последние триста-четыреста лет будоражила умы многих просвещенных людей – монархов, политиков, философов, писателей, а самым популярным словом первой трети ХХ века становится слово «фашизм», производное от латинского fascio («союз, пучок, связка, объединение»).
23 января 1915 года в Милане был создан «Союз революционного действия», который возглавил Бенито Муссолини. Ему не помешало даже то обстоятельство, что ранее он был изгнан из социалистической партии за ренегатство. Уже будучи во главе «Союза», он основал Национальную фашистскую партию Италии, которая в 1922 году пришла к власти в стране, а 23 января там был объявлен днем рождения фашизма в Европе. Муссолини предложил Старому Свету свой, фашистский вариант европеизма, который он пытался реализовать не столько с помощью инструментов обычной дипломатии, сколько путем «мягкой силы».
– Каждая нация будет иметь «свой» фашизм, то есть фашизм, приспособленный к особым условиям определенной нации, — провозгласил дуче. — Не будет фашизма, который можно экспортировать в готовой форме, но будет комплекс учений, методов и особенно достижений, которые постепенно охватят все государства Европы и явятся новым фактом в истории цивилизации.
Вскоре вслед за Италией в Европе объявились испанские фалангисты Франко, «Железная гвардия» Румынии, хортисты в Венгрии и другие адепты фашистской идеологии.
Однако экономический кризис, охвативший не только Европу, но и другие континенты, все более обострившаяся борьба политических сил в мире потеснили «мягкий» вариант объединения Европы. На место «универсальному фашизму» Италии пришел «коричневый интернационал» Третьего рейха. Германия объявила борьбу против большевизма как главную транснациональную задачу фашизма. Европейские фашисты преклонялись только перед силой; и такой силой в конце 1930-х годов стал Третий рейх Гитлера. Смещение акцентов в рядах европейского фашизма не могло нарушить монолитности их рядов, и позднее, в сентябре 1937 года, во время своего визита в Германию, Муссолини, выступая перед миллионной аудиторией немцев в Берлине, торжественно заявил: «Когда фашист обретает друга, он идет с ним вместе до конца…»
В декабре 1934 года в швейцарском городе Монтрё Муссолини созывает Всеевропейский фашистский конгресс, в котором приняли участие партийные лидеры фашистов тринадцати стран Европы. Главной задачей конгресса было создание Фашистского интернационала. Европа забродила фашизмом, фашисты всех мастей сбивались в стаю...
Зной был нестерпим. Еще вчера все небо было закрыто мрачными тяжелыми тучами, лил дождь и, казалось, дневное светило навсегда оставило благословенную баварскую землю, отдав ее на произвол небесным хлябям. Но прошла одна только ночь, оно вернулось и словно принялось мстить за свою вчерашнюю слабость: воздух так раскалился, что было трудно дышать, а уже к обеду высохли последние лужи, и пыль легкой дымкой теперь клубилась везде, где только угадывалось хоть какое-то движение, будь то порыв ветра, дробный стук колес повозки по брусчатке или тяжелая поступь кованых башмаков пожилого бюргера.
В тени вековых каштанов, у невысокого деревянного забора, обозначившего границы городского сквера, одиноко ютился старенький «хорьх». Его водитель, смуглый мужчина средних лет с копной черных волос, откинувшись на спинку сиденья, безучастным взглядом смотрел на пустую площадь городка: ни одного пассажира! Надо было ехать с раннего утра в Мюнхен – тогда и выручка наверняка была бы, но утром пришлось везти жену и приболевшего сына к доктору, а позже гонять машину в «большой город», как называли местные жители Мюнхен, не имело смысла. Те жители пригорода, что работали в Мюнхене, уже добрались до своих рабочих мест, домой же они возвращались только поздним вечером. А отнимать хлеб у мюнхенских таксистов он считал делом неблагодарным: у них и машины новее, и город свой они лучше знают. Потому-то теперь ему приходится изнывать в тени старых каштанов. Парило. Похоже, гроза, прошедшая накануне, к ночи обещала вернуться.
Как и всякий немецкий поселок, Штарнберг, пригород Мюнхена, жил отголосками своего домена. Время сохранило для немцев красивую историю этого райского уголка Баварии. Еще в ХIII веке упоминалось его имя, и, хотя оно тогда звучало как Штарнбергк, никто из его жителей ни на минуту не усомнился, что это был именно их родной городок Штарнберг – «Страна пяти озер», с дворцами и соборами, с горой Цугшпице, самой высокой не только в Баварии, но и всей Германии. Это она, раскинув свои отроги в соседней Австрии, словно щупальца, казалось, призывала в недавнем прошлом забрать эту мощную европейскую империю под эгиду Третьего рейха. Старинные замки, монастыри и цепь альпийских вершин по окаёму земли Бавария на ее юго-западе лишний раз подчеркивали прелесть этих мест. Поэты и философы стремились из огромного и шумного Мюнхена именно сюда, в Штарнберг, дабы найти вдохновение муз, отдохнуть душой от земных тягот, а молодые пары старались проводить здесь свой медовый месяц.
Водитель старенького «хорьха» не был ни поэтом, ни философом, а за те годы, что он жил в этом поселке, его красоты как-то утратили для него свою неожиданность и позволяли без замирания сердца слушать в очередной раз трагическую историю Людовика II, утонувшего в озере Штарнбергерзее при попытке его переплыть, когда он стремился к своей возлюбленной.
Первый июльский день 1934 года клонился к вечеру. Федор Кузнецов, а ныне Фред Кузнецофф, стал подумывать о возвращении домой. Пассажиры теперь появятся только ближе к ночи, а есть хотелось уже сейчас. Еще утром, едва подрулив к каштанам, где обычно садились пассажиры, он понял, что этот день не будет для него удачным. Какое-то необъяснимое чувство тревоги не отпускало его с самой рани. Нет, поездка к врачу не заняла много времени, болезнь сына оказалась неопасной, а гонорар доктору уложился в привычные рамки, но тревога все же где-то отыскала себе уголок в его душе.
…Он уже завел двигатель, чтобы ехать домой, как из городского сквера, перемахнув метровой высоты забор, к нему подбежали двое молодых мужчин. Крепкие, светловолосые, в униформе штурмовиков СА, сейчас они никак не походили на тех бравых ребят, что наводили страх на мирных горожан. У одного из них была разбита губа. Кровь стекала по подбородку, капала на рубашку, но мужчина, похоже, не замечал этого, а только нервно оглядывался назад, вглубь сквера, и судорожно прижимал к груди кожаный портфель. Его товарищ не имел на лице следов побоев, но один рукав его форменной рубашки был надорван. В нарушение вековых правил по найму извозчиков, как на лошадях, так и на автомобилях, Фреда не спросили, свободен ли он, можно ли занять место в машине и сколько будет стоить поездка. Они торопливо открыли двери и буквально ввалились в салон:
– Поехали! Быстрее! Быстрее, Бога ради!
– Куда едем?
– Быстро! Быстро! Хоть куда, но быстро!
Внезапно та тревога, что весь день мучила Федора смутно и отдаленно, сейчас охватила его целиком и сразу: вслед за своими пассажирами он вдруг почувствовал какую-то угрозу, лицо вспыхнуло краской, в висках застучала кровь. Его автомобиль, визгнув колесами, рванул с места и скрылся в одной из улочек, стекавшихся на площадь со всех концов городка, напугав при том почтенную пару, неспешно направлявшуюся в сторону сквера. Не успела пыль улечься на брусчатку, как из тенистых кустов сквера, так же через забор, выскочили трое. Раскрасневшиеся, они тяжело переводили дыхание, а глаза горели злобой.
– Ушли, сволочи! Ушли!.. А ведь у них в портфеле должны быть списки всех их бойцов, а главное – их тайных пособников!
– Спокойно, Ганс! Город небольшой, мы их найдем…
– Ага, найдем, – недовольно откликнулся Ганс, – они-то местные, все щели знают, а мы… Они на машине уехали… не то серая она, не то желтая. Чертово солнце слепит!
– Клаус, – мужчина лет сорока, полноватый, бритый наголо и с нацистской повязкой на рукаве, которая выдавала в нем старшего, говорил быстро, четко, – вон у дома стоит мотоцикл с коляской – возьми его и приведи сюда!
– Эрих, но около него кто-то стоит! А вдруг хозяин?
– Клаус, а ведь ты хотел быть офицером СС!
– Яволь! – В следующее мгновение он стремительно мчался к мотоциклу. Хозяин его, словно поняв недобрые намерения приближающегося парня, вскочил в седло и повернул ключ зажигания, но уже в следующее мгновение распластался на земле, а исполнительный Клаус выруливал на мотоцикле к своему командиру.
– Ганс, кликни сюда этих стариков! Живо!
Не удостоив почтенную пару даже словом, Ганс подхватил их под руки и потащил за собой.
– Эй, вы видели, как двое мужчин только что уехали отсюда на машине? Только быстро!– кричал бритоголовый.
– Да, их было двое…– начала было женщина, но мужчина ее остановил:
– Сара, говорить буду я… – он явно грассировал, что вызвало у бритоголового кривую усмешку:
– Говорите, но только быстро! Вы запомнили номер машины?
– Нет, мы были далеко от нее, а уехала она так быстро…
– Какая марка машины?
– Простите, я никогда не имел своего авто, могу отличить только грузовую машину от легковой… Я повар, а не шофер…
– Какой цвет машины, это-то хоть вы запомнили? Да погоди, Клаус, не тарахти своим мотоциклом!
– По-моему, серая…
– Позволь, Вольдемар, мне показалось, что она цвета беж…– поправила мужа Сара.
– Беж – это как? – резко крутнул в ее сторону своей огромной лысой головой мужчина.
– Простите,– не то смутилась, не то испугалась женщина, – беж – это беж… Бежевый цвет…
Видя, как нервно дрожит толстяк, и оберегая супругу от возможных оскорблений, повар поспешил вставить:
– Простите, молодой человек, эта машина, скорее всего, была песочного цвета, хотя солнце светит так ярко… Блики, а мы находились на значительном расстоянии и можем ошибиться…
– Эх, черт возьми! – взревел старший, после чего взобрался на сиденье мотоцикла за спиной водителя, а Ганс полез в люльку. – Куда выходят эти улочки?
– Они выходят во все концы городка, но по кругу связаны обводной дорогой…
Старший разразился руганью и приказал Клаусу ехать, но едва пожилая чета двинулась к скверу, как мотоцикл, сделав крутой вираж, перекрыл им дорогу:
– Вы же местные жители? Кто эти люди? Вы их знаете? Живо! Мужчина, заметив, что его жена уже готова ответить, сильно прижал локтем ее руку и торопливо выпалил:
– Мы их не знаем, господа! Скорее всего, это были приезжие, как и вы же…
– Хм, странный ты господин: номер не запомнил, цвет не различил, а вот что мы не местные, сразу приметил. – Нацист резко вскинул руку, едва не касаясь лица мужчины своим указательным пальцем. – Ты – юден?!
Мужчина, похоже, испугался и попятился назад:
– Я повар… шеф-повар в ресторане…
– Ну-ну! Повар-юден, доберемся и до вас!
– Теряем время, Генрих! – раздалось из коляски, и мотоцикл запоздало рванул в тот переулок, где минутами ранее скрылась машина Федора Кузнецова с его неожиданными пассажирами.
– Сара, ну, как ты могла?! Каким-то проходимцам назвать имя сына нашего бакалейщика?! Они же готовы их убить! И потом, что они себе позволяют – «доберемся»? Он на что намекает, этот негодник?
– По-моему, Вольдемар, он высказался очень откровенно, без обиняков: «доберемся и…». Господи, и куда же нам теперь деваться, детям Иеговы? Где наша земля обетованная? – Она тяжело вздохнула и смахнула платочком слезу.
– Да, Сарочка, пожалуй ты права – эти доберутся, и деваться нам некуда. В Польше гнобят евреев, а за Россию я и думать боюсь – помню, как черносотенцы громили еврейские лавки и дома. Потому-то я оказался в Германии, где и встретил тебя…– Он тяжело вздохнул и потянул жену в обратном направлении. – Все, Сарочка, прогулка наша сегодня отменяется! Сдается мне, что эти разбойники неспроста рыскают как шакалы… Что-то творится у нас… Фриц-галантерейщик вчера был в Мюнхене и рассказал, что там на улицах видел много военных, слышал стрельбу…
– О майн готт! – испуганно произнесла женщина и резво засеменила по направлению к жилому дому. – Вольдемар, не отставай!
* * *
Попетляв по узким улочкам и убедившись, что погони нет, Федор остановил машину и обернулся к своим пассажирам:
– Господа, куда вас доставить? Я рискую вместе с вами, значит, оплата будет двойная, согласны?
– Да-да, – парни обреченно мотали головами, соглашаясь, затем один из них, с разбитой губой, опустив глаза вниз, проговорил, словно для себя: – Похоже, эсэсовцы открыли нам войну на уничтожение… Вчера в Мюнхене вся полиция была поднята по тревоге… Они арестуют Рёма, а нас расстреляют как врагов нации!
Второй парень с ужасом смотрел на своего товарища и беззвучно открывал рот.
– Господа, для начала вам нужно уйти от погони, а здесь они и вас поймают, и мне башку отвернут… Куда вас отвезти?
Наконец первый парень стряхнул с себя оцепенение и твердо произнес:
– Едем в Бернрид… Сейчас в монастыре идет служба, там много народу, вокруг густая роща, да и рыбацкий поселок рядом – там и укроемся!
… Избавившись от опасных пассажиров у монастыря и получив двойную плату, Федор наконец облегченно вздохнул и с большими предосторожностями отправился домой, стараясь объезжать людные места. На свою улочку он въехал со стороны рощи. Местный житель, он знал, что дорога эта изрыта глубокими рытвинами, острыми ухабами, и редкий водитель отваживался направить сюда свою машину.
В переулке, где стоял их с Мартой небольшой деревянный домик, было безлюдно. Отворив ворота, Федор поставил машину к самому крыльцу, выключил двигатель, расслабленно потянулся на сиденье и хотел, было, закурить, но что-то подсказало ему, что погоня еще не кончилась. Покинув кабину, он схватил кусок брезента, что постоянно висел у него на заборе, и укрыл «хорьх». В глаза бросился покосившийся задний номер. Он потрогал его: один болт вообще отсутствовал, а второй еле держался. «И как я номер не потерял?!» Он быстро выкрутил едва державшийся в гнезде болт, а номер бросил в салон машины. В голова бешено закрутились мысли. Федору вдруг представилось, что если те, кто преследовали его пассажиров, найдут его машину, то весь их гнев упадет на его голову, а значит, надо…
Он вынул из багажника домкрат, приладил его и в мгновение ока отвернул все болты заднего колеса. Оно упало к ногам, но что дальше, куда его спрятать? Со стороны города послышался глухой рокот тяжелого мотоцикла. Что-то подсказало ему, что опасность рядом. Подняв колесо с земли, он с силой толкнул его к палисаднику, давно заросшему высокой травой, и Федор уже не раз собирался ее скосить, да все руки не доходили. Весь дворик имел уклон в направлении палисадника, и потому колесо на скорости вошло в зеленую стену и, упав, стало невидимым. Через верх машины Федор увидел, что трое мужчин на мотоцикле медленно едут по улице, кого-то высматривая.
– Они! – словно током пронзило его мозг.
– Фред, что с тобой? – раздалось у него за спиной. Это Марта, приоткрыв дверь, выходящую на террасу, с удивлением наблюдала за действиями мужа.
– Марта, – зашипел Федор, присев у машины, – не выходи на… Там, на подоконнике, стоит початая бутылка шнапса – незаметно поставь ее на крыльцо, а сама ложись в кровать… Ты болеешь, болит спина, а я весь день был около тебя и ремонтировал машину… Быстро, быстро… Это едут враги!
Мотоцикл приближался к их двору. На четвереньках Фред заполз на ступени крыльца и, ухватив бутылку, которую Марта успела ему выставить, сделал несколько крупных глотков и нарочито развалился на спине.
– Эй, хозяин, иди сюда!
Как сильно пьяный, Федор неуверенно поднял голову и попытался встать, выполняя приказ бритоголового со свастикой на рукаве.
– Быстро! Быстро! – не терпящим возражения тоном говорил наци, а двое его помощников тоже подошли к ограде. – Ты сегодня ездил на машине? – не входя во двор, бритоголовый повел допрос.
– Я н-никуда сегодня не ездил… Я р-ремонтировался…– пытаясь подняться с крыльца, Федор нарочно упал на четвереньки и сделал движение навстречу незваным гостям, утопив свои руки в пыли, что лежала вокруг крыльца. – Я рем-монтировался, вот… – Он протянул вперед испачканные пылью руки.
– Машина вроде та…– неуверенно произнес один из парней. – Хотя сзади они все похожи…
– Да нет,– вступил в разговор другой,– те евреи сказали, что она бежевая, а эта почти коричневая… Навряд ли она…
Старший решительно открыл калитку и приподнял брезент, укрывавший автомобиль.
– А где номер?
– Дак там… А что, нет? – Федор, качаясь, подошел к машине и посмотрел на задний бампер. – О! Опять мальчишки скрутили! Вот разбойники!
– И как же ты без него?
–– А что как? Я н-на ремонте… Потом найду мальчишек и номер заберу… Не впервой уже…
– О, да у тебя и колеса нет?
– Я тормоза прокачивал… А колесо там…– Он махнул рукой в сторону сарайчика.
– М-да…– бритоголовый, хмурясь, пожевал губами. – Ну, что скажете? – обернулся он к своим товарищам. – Этот?
– Да кто же его знает… – неуверенно отозвался Клаус. – Его мы не видели, а цвет другой, да и как он без колес и без номера мог ездить…
– Да он и пьян, как свинья, – брезгливо поморщился Ганс. – Нюхни-ка его, Генрих.
Бритоголовый подошел к Федору, грубо взял за грудки и притянул к себе. – А ну, дыхни! – Получив в лицо струю винного перегара, он резко оттолкнул пьяницу от себя. Тот опрокинулся на спину и при падении разбил бутылку.
– А-а, ну что же вы так, г-господа?..– Сидя на земле, он с сожалением протягивал разбитую бутылку и силился что-то объяснить непрошеным гостям.
Генрих презрительно смотрел на беспомощно барахтающегося у его ног человека.
– Откуда? Фольксдойче?
– Да, но я давно живу в Германии… я служу Германии…
– Ладно, Генрих, брось ты эту пьяную свинью, надо еще раз объехать весь город… Мы все равно найдем тех гадов!..
Плюнув в сторону сидящего на земле хозяина, Генрих вышел из ограды, и вскоре мотоцикл унёс троих прочь. Федор какое-то время продолжал сидеть около крыльца, приходя в себя.
– Фред, тебе больно? Тебя били? – Дверь веранды осторожно приоткрылась, и показалась голова жены.
– Нет, Марта, меня не били, мне не больно, но вот из-за таких людей в Германии скоро будет всем страшно и плохо… Сегодня мне просто повезло. И как этот не догадался пощупать капот – он же еще тёплый… А узнай они, что я увез тех парней, они убили бы меня прямо здесь, у крыльца… У них глаза убийц…
Вечер прошел спокойно. Умывшись, Федор попросил жену накрыть стол, а сам какое-то время еще стоял на крыльце, поглядывая по сторонам и решая для себя непростую задачу: привести машину в порядок сейчас, то есть вернуть номер и поставить колесо, или же оставить все как есть?
– Нет, пусть стоит разобранная, а то, не дай бог, вернутся эти наци… – решил он. – А вот номер надо забрать из салона: ведь его «украли»…
– Фред, ужин готов…– Марта встала рядом с мужем, взволнованно поглядывая на него. – Ты сказал, что все закончилось хорошо? Или что-то еще может случиться? Мне страшно, Фред!
– Ну, что ты, моя лапушка! – Одной рукой он обнял ее за пояс и притянул к себе. – Все будет хорошо, не бойся – я с тобой, а вот где Юлиан, где наш сынок?
– Я не успела тебе сказать: он пошел к тете Эльзе и будет там ночевать. Ты знаешь, она приходила со своим сыном Вальтером и попросила, чтобы Юлик ночевал у друга… Я разрешила, а что, не надо было разрешать?
– Нет, что ты… Ты правильно сделала – у друга всегда можно заночевать… Ты знаешь, как мы часто у себя в селе ходили по гостям! Только у нас говорили так: «Тётя (или дядя), можно, я буду у вас ночувать?» И мы так смотрели в глаза тете или дяде, что отказать было невозможно.
– Ну, вот и славно, завтра его Эльза приведет, а сейчас пойдем кушать…
У меня ради такого случая припасена бутылочка вина…
– Это какого «такого случая»? – шутливо нахмурив брови, спросил Федор.
– Ну, ты же сказал, что все хорошо закончилось. Или нет?
– Все-все, лапушка, идем ужинать и пить вино за то, что мы вместе, за то, что «все хорошо закончилось»...
* * *
«Все хорошо закончилось» – именно такую фразу в эти июльские дни 34-го, наверное, облегченно повторял и Адольф Алоиз Шикльгрубер, рейхсканцлер Германии, уже более известный как Гитлер. Еще в самом начале 20-х годов, вдохновленный примером победного похода Муссолини и его фашистов на Рим, он вознамерился организовать поход своих сторонников по НСДАП на Берлин и утвердиться на вершине власти. Тогда Гитлер и Рём были вместе. Но «Пивной путч» 9 ноября 1923 года, основной силой которого были штурмовики Рёма, провалился: колонну путчистов полиция расстреляла на Мариенплац, многие из его организаторов, в том числе и сам Гитлер, попали за решетку. Именно там будущий фюрер взялся за свой программный труд, получивший название «Майн кампф» («Моя борьба»), а Рём, которому повезло чуть больше, оставшись на свободе, продолжал полулегально умножать ряды своих штурмовых отрядов. То-то подивился Гитлер, когда обнаружил, что ряды СА за время его тюремной изоляции многократно возросли численно, а их организационная структура отвечала самым строгим военным требованиям. Продолжая работать бок о бок на мощь будущей Германии, но имея разные взгляды на пути достижения этой цели, Гитлер и Рём все более отдалялись друг от друга. Если первый пошел в политику с парадного крыльца, то второй продолжал формировать будущую «народную армию» по милиционному принципу, готовя ее к уличным баталиям и силовому захвату власти, создавать склады с оружием, которого было так много, что позднее им удалось вооружить более трети личного состава нового рейхсвера. К началу 1933 года штурмовые отряды насчитывали около 600 тысяч бойцов, а к концу года – до трех миллионов. В составе СА были сформированы пять армий и 18 корпусов, во главе которых стояли штабы из бывших офицеров, была введена уставная дисциплина по армейскому образцу. Вооружены бойцы были винтовками и пулеметами, а признанным вождем их был Эрнст Юлиус Рём.
Тень такого мощного не то соратника, не то соперника, стоящего за спиной, не давала покоя Адольфу Гитлеру. Тем не менее 30 января 1934 года он становится рейхсканцлером Германии. Рейхспрезидент Пауль фон Гинденбург под давлением компромата в отношении его сына, собранного Гитлером, был вынужден назначить последнего рейхсканцлером Германии. Штурмовики настороженно восприняли возвышение главного конкурента их вождя, росло их недовольство, все чаще слышались разговоры о предательстве Гитлера и необходимости новой, «истинно социалистической» революции. В окружении рейхсканцлера знали о настроениях в СА, и генералы не раз подступались к нему с настойчивыми требованиями о принятии самых решительных мер в отношении погрязших в смуте и недовольстве штурмовиков. Гитлер медлил, словно выжидая удобного случая, мало того, он даже попытался примирить враждующие стороны и 28 февраля 1934 года пригласил всех руководителей СА и рейхсвера в зал заседаний военного министерства, где произнёс перед ними речь о необходимости сохранения мирных отношений между СА и военными. Затем представитель рейхсвера генерал-полковник фон Бломберг и вождь штурмовиков Рём подписали соглашение, по которому главным защитником рейха объявлялся рейхсвер, а СА обязалась вести только допризывную и резервистскую подготовку в рейхе. На следующий день в штаб-квартире Рёма состоялась сама церемония примирения, но едва она закончилась, как Рём заявил во всеуслышание:
– То, о чем объявил сейчас этот ефрейтор, нас не касается. Я не собираюсь придерживаться соглашения. Гитлер вероломен и должен отправиться, по крайней мере… в отпуск. Если он не с нами, то мы сделаем своё дело и без Гитлера…
В тот же день Гитлеру это передали слово в слово. Похоже, его терпению пришел конец, и он принял решение… В его окружении была подготовлена операция по устранению Рёма и его штурмовиков, которую назвали «Колибри», а история сохранит эти события под другим именем – «Ночь длинных ножей»…
30 июня 1934 года в 2 часа ночи на самолете Ю-52 в сопровождении своей личной охраны Гитлер отбыл в Мюнхен, где по его приказу были арестованы руководитель местных СА Шнайдхубер и группенфюрер СА Вильгельм Шмидт, после чего фюрер отправился в Бад-Висзее, где в санатории проходил курс лечения Рём, и лично арестовал его прямо в гостиничном номере. Арестант тут же был отправлен в одиночную камеру тюрьмы Штадельхайм. В девять часов Гитлер вернулся в Мюнхен. По его сигналу Геббельс передал по телефону Герингу кодовое слово «колибри». Сразу же по всей Германии были подняты по тревоге подразделения СС, полиции, военных рейхсвера, были распечатаны конверты с расстрельными списками штурмовиков , и Германию накрыла волна террора.
Вечером 30 июня 1934 года в мюнхенской тюрьме Штадельхайм были расстреляны первые шесть человек из числа руководителей штурмовых отрядов СА, а вечером следующего дня в своей камере был застрелен Эрнст Рём. По свидетельству одного из очевидцев этого события, Рём, ожидая рокового выстрела, причитал: «Мой фюрер! Мой фюрер!..»
Весь вечер первого июля и всю ночь в Мюнхене и Берлине продолжались аресты и расстрелы. Но большинство немцев, узнали об этом много позже. Фашисты всегда умели хранить секреты и безжалостно расправляться со своими врагами. 2 августа 1934 года внезапно умирает рейхспрезидент Гинденбург, а Гитлер объявляет себя фюрером Германии...
Согласно документам, озвученным в 1946 году в процессе Нюрнбергского трибунала, жертвами операции «Колибри», проведенной гитлеровцами в самой середине 1934 года, стали 1076 немцев, причём большинство из них являлись членами НСДАП.
* * *
Уже поздно ночью, когда позади остались неожиданный праздничный ужин и пылкие любовные ласки, которые обычно им приходилось скрывать от семилетнего сына, спавшего в их комнате за раздвижной ширмой, Федор вдруг понял, что решительно не хочет спать. Рядом тихо посапывала счастливая Марта, но к нему сон не шел. Были ли тому виной события дня с погоней по узким улочкам и опасной встречей с нацистами. А может быть, это вскользь упомянутое из далекого детства – «можно, я у вас буду ночувать?» – вдруг лишило его сна и позвало на далекую родину в закрытое от дня сегодняшнего пятнадцатью годами прошлое. Он сладко потянулся и лег на спину, чуть прикрыв глаза, приготовился к встрече с прошлым ...
Он хорошо помнил, как вместе с казаками уходил от погони роговцев, и тот ночной бой у села Брюханово, а главное, прощание с родными во дворе их дома: мать, отец, дед… Живы ли вы? Как-то вы там, в совдепии? Местные газеты пишут, что все в России, тьфу ты, в Советском Союзе, плохо и трудно, но можно ли им верить? А слова деда Михаила, похоже, навсегда запали в душу: «…живи, внучок, по совести, да не забывай, что корни у нас казацкие…». М-да, благословил дед внука, а как это выполнить, как жить на чужой стороне «по совести»? И у себя на родине не всем удается жить праведно, а здесь, на чужбине, где нравы и порядки порой трудно понять? Уж много лет живет он здесь, а все не уяснил для себя, почему считается неприличным прийти к соседу в гости незвано. Ведь как все просто было дома, там, в Сибири, где его односельчане запросто приходили друг к другу со своей радостью, со своим горем, как правило, со своей выпивкой. За разговором и угощением душу облегчали, планы строили да советы добрые дарили. Много лет он живет в Германии, но ни с одним соседом не сошелся накоротке.
– Нет, закрыто живут господа немцы, – решил он для себя, – ни в дом к себе, ни в душу никого не пустят, а с кем же тогда можно поговорить за жизнь? Выходит, только со своей женой, с Мартой…
Он поглядел на спящую жену, ласково погладил по голове и
осторожно, стараясь ее не разбудить, поднялся с кровати. Прихватив со стола портсигар и спички, вышел на крыльцо. Закурил. Небо хмурилось, обещая дождь, но, похоже, не торопилось выполнять свои обещания. Буковый лесок, обступивший их улочку со всех сторон, надежно укрывал ее от лишнего шума и суеты, а кроны деревьев, шумевшие в темной выси баварского неба, напомнили ему сейчас шум сибирских берез в ту ночь, когда он, девятнадцатилетний паренек, покидал родной дом с казаками есаула Бачинина...
Едва выехали за околицу, Федор попросил подождать его несколько минут около «горелой сосны», после чего отыскал в темноте ранее примеченную корявую березу, в стволе которой была пустота. Туда-то он и спрятал саблю, подаренную ему дедом, предварительно проверив, что оружие и ножны щедро смазаны машинным маслом – осторожно опустил ее в пустоту ствола, а отверстие туго заделал мхом, коего обнаружил в достатке под деревьями. Убедившись в надежности тайника, он осторожно сполз на землю, прислонился спиной к стволу на минутку-другую: дыхание в порядок привести… И тогда над его головой, так же, как сейчас, в июле 1934 года, в Германии, тревожно шумела листва… Там тревожно было потому, что никто из отряда не знал, что ждет их на чужой стороне, а сейчас, сейчас-то откуда эта тревога?.. Неужто опять нас ждут какие-то беды?.. Страшно подумать – пятнадцать лет уже прошло с тех пор, как он оставил свои родные края! Вот так и вся жизнь пройдет, скользнёт, как налим, из рук у рыбака-неумехи!..
…Более двух месяцев добирались они из Владивостока до Европы на большом океанском пароходе. Путь был опасный, мимо Кореи, Китая, Индии и многих островов, населенных разными туземными народами, через два океана и добрый десяток морей. Впрочем, опасность поджидала их небольшой сводный отряд из казаков и остатков кавалерийского полка под командой полковника Северова уже в порту Владивостока. Пропустив на борт почтенную публику, капитан, руководивший посадкой пассажиров, вдруг объявил, что она окончена в связи с тем, что лайнер повышенной комфортности, и потому граждан мещанского сословия в рейс не возьмут. Мол, завтра отсюда отправятся другие пароходы, попроще, которые и заберут всех желающих. Люди, стоявшие на причале, в основной массе своей представлявшие именно мещанское сословие, зароптали, послышались угрозы, но раздались свистки полицейских, которых здесь насчитывалось до полусотни, и гнев толпы пошел на убыль. Тяжелораненый Северов, оставшийся на берегу, знаком подозвал к себе Бачинина и попросил:
– Есаул, переговорите с этим корабельщиком… Мы должны уплыть сегодня, на этом пароходе… Уже завтра здесь будут красные, а значит, нам придет конец…
Переговоры не дали никакого результата. Пассажиры, занявшие места, кричали, что на корабле много свободных кают, просили капитана взять солдат и офицеров, но долговязый, словно иссушенный морскими ветрами хозяин корабля был непреклонен и тут же приказал убрать сходни. Федор Кузнецов, находившийся в окружении молодых бойцов отряда неподалеку от раненого командира, что-то шепнул на ухо Бачинину и увлек за собой с десяток бойцов. Он давно приметил, что на причале, напротив сходней, стоит небольшое полевое орудие, видимо, предназначенное для обороны порта со стороны моря, а рядом дежурит боевой расчет из трех солдат и унтер-офицера. Пока одна часть бойцов Северова стремительно, без лишнего шума разоружила солдат и уложила их наземь, другие, во главе с Федором, развернули орудие на корабль и сделали выстрел чуть выше дымивших труб. Раздались испуганные крики, народ бросился прочь с причала. Капитан, едва не выронивший рупор после выстрела, какое-то время пребывал в ступоре, но, придя в себя, закричал полицейским, переходя на визг:
| Далее