Кроссинговер

Клубился туман, цепляясь за ржавую сетку ограды. Капли влаги вплетались в рыжие ячейки, блестели в паутине холодным бисером осеннего утра. За битыми урнами для мусора, грязными и жирными, раскрашен ными разводами помоев, на листе рубероида лежал человек. От кашля вздымалась рваная мешковина, которой он был укрыт. Суетились ноги в бумажном пакете из-под цемента. Кружились кленовые листья, ложась ровным слоем на мусорную площадку, на тело, скованное ранними холодами. За крышами ближних домов серело небо. Светлеющий клочок разрезан проводами на белесые пласты облаков. В облака воткну ты серые иглы антенн.

На серой стене коммунальной Бастилии одиноко светились глаз ницы бессонных окон с желтыми зрачками кухонных ламп.

Голодный пес, роясь в отходах, распугал крыс. Зло повизгивая, они бросились через лежащее тело. Человек приподнялся на лок тях. Из-под рваной спортивной шапочки на тусклый рассвет смотре ли усталые глаза с воспаленными веками. В трещинах губ алела свежая кровь. Всклоченная борода пестрела желтой листвой, седи ной и мелким сором. Кашель содрогнул впалую грудь и выдавил из бронхов рыжую мокроту.

Со стороны реки, просачиваясь по дворам, подымался туман. В белесой пелене хлопнула дверь, потом еще и еще. Раздались голоса, обращенные к собакам.

Человек, шатаясь, поднялся на ноги. Обошел теплый люк тепло трассы, на котором лежал, и забрался в трансформаторную будку.

Он не любил это место рядом со смертью, но жить приходилось тут. Еще больше он не любил собак и людей.

Собаки раньше успевали к пищевым отходам, оставляя его го лодным, а люди видели в нем бродячую собаку. Тупые взгляды и плевки очерствили душу, но тело оставалось телом и он всегда надеялся на объедки с их стола, прощая все и всех.

Человек помнил, что до поздней ночи на четвертом этаже сосед него подъезда вертелась шумная гулянка. Только под утро в уснув шем доме утихли последние звуки недопетых песен. И кто-то долго блевал с балкона на осенние георгины.

Он рассчитывал, что объедки вынесут поутру. Похоже, такого ждали и собаки. Рыжий кобель с рваным ухом дважды подходил к подъезду, внюхиваясь в полутемное пространство, освещенное тусклой лампоч кой. Место на люке заняла беременная сука и рядом скулили две дворняжки. Человек знал как решить проблему. Камень надежно лежал в потной ладони.

Минут через десять хлопнула дверь и тощий хмырь с шарфиком на шее потащил к бакам два ведра полные мусора. Собака семени ла рядом, пытаясь выхватить огромную кость. Радостно лаяли двор няжки, приподнялась сука. Злобное рычание вожака остановило их вдохновенный порыв.

У человека желудочный сок рвал края незаживающей язвы. Уг рюмо шевелился кишечник. Он насторожился и приблизился к порогу будки.

Раздался звон бутылок. Глухо об дно пустого ящика ахнул его завтрак.

Вожак, взобравшись на мешок с битым кирпичом, запрыгнул в кон тейнер. Наступило время булыжника. Жалкий вой разорвал подслепо ватый рассвет. Кобель смерчем вывалился из бака, вовлекая в скуля щую круговерть остальных псов. Стая, отбежав десяток метров, за мерла. Уши собак застыли торчком.

Человек отвоевал территорию и право сильного оставил за собой.

Только облезлая кошка прошмыгнула без боязни и вцепилась когтями в пластиковый мешок. Да воробьи копошились у неубран ного мусора.

Человек медленно разорвал черный пакет и вывалил содержи мое на площадку. Мурлыча, кошка обошла горку объедков и уселась на теплый люк в ожидании подачки.

На грязном бетоне желтели куски хлеба с маслом, мелкой рос сыпью краснело несколько икринок. С куриной грудки свисали нити мяса. Куски недожеваной селедки отливались жиром. Огрызки кол басы и сыра украшали стол.

Человек осторожно перенес все добро в будку. Кости и кусок хлеба бросил кошке под трансформатор.

Площадку с остатками мусора заполнили собаки. Дрались не по злобе, рычали, скалили клыки, открывая пустые рты. Свисали языки и по ложбинке катилась тугая слюна.

Человек понимал, что они не простят голодное утро. Но пожар в желудке требовал еды. Боль — сейчас была сильнее мысли о том, что будет после. Но когда последний кусок хлеба провалился сквозь кровоточащие губы, он расчесал пятерней бороду, икнул и бросил собакам обглоданные кости.

Сон сомкнул тяжелые веки. Перед глазами понеслись картинки, как будто бы из прошлой жизни, где он, похоже, когда-то присутство вал. Что-то знакомое и в то же время чужое, не сжатое рамками условностей, но втянутое в единый поток сознания.

И тут достаточно четко и определенно на весь объем виртуаль ной картинки делились клетки, перемещались хромосомы, и он точ но знал, как это происходило и у него возникали какие-то смутные мысли по поводу увиденного.

Тупой иглой памяти по заезженным бороздам извилин много кратно воспроизводилась одна и та же концовка сна: разрушенный храм, сплетенные в узлы трубы органа, из рваных дыр которого, как кровь из раны, сочится музыка Баха. Возможно, это — "искусство фуги". И у купола, где кирпичная пыль мешается со звездной пы лью, — печальные глаза ребенка. Слезы катятся по щекам и капают на его чело. Человек просыпался, смахивал пот, заливший морщины лба. Долго смотрел на контрольную лампочку трансформатора, на собак, лежащих у порожка, и возвращался в реалии осеннего дня, светлого листопада и вони гниющих отходов.

Собаки лежали спокойно, вытянув тела вдоль теплотрассы

— Будет теплая погода, — подумал человек и улыбнулся. Для людей эта улыбка могла показаться злобным оскалом, но собаки, восприняв ее как добрый знак, завиляли хвостиками и получили в награду сухарь, припасенный заранее.

Сквозь рваную одежду просвечивалось бледное тело — худое и грязное. Сил сходить на городскую мусорку и подобрать что-то теплое не хватало.

Случайные попутчики, загнанные судьбой в глухой тупик, употре бив спиртную смесь, собранную по каплям из разных бутылок, обе щали подсобить с одеждой. Потом забывали. И снова он копил, сливал и прятал, надеясь на теплый ватник. Спиртное заканчивалось, о обещания оставались пустым звуком. Мусорка досталась ему не из худших. В соседних домах обитали зажиточные люди: торговый базарный народец, ворье и судьи.

Бутылочный бизнес, правда, не заладился. Пришлось делить тару с двумя наглыми бомжами — учителями истории.

Страна без будущего не нуждалась в знатоках прошлого.

Мусорка где они харчевались была бедна до того, что крысы обходили ее стороной.

Снова начала ныть язва. Человек согнулся, обхватив живот руками. Потом подумал, что упустил из вида бумажные обертки от масла. Присел на корточки. Среди картофельной кожуры отыскал блестящую фольгу. В изгибах скопились остатки масла. Грязными пальцами осторожно снимал тонкий слой жира и облизывал кровавыми губами.

Боль утихла.

Потемнело. Мелкий дождь завертелся в горловине двора. Двор откашлялся скрипом дверей, укутался плащами, накрылся зонтами.

Капли стучали по бетону, шуршали по жухлой траве. Срывались с шифера будки, разбивались о трухлявый порожек. На уровне глаз дождинка за дождинкой падали в белесую пыль и слезили глаза.

Рядом в церкви ударили колокола. Началась заутренняя служба. Потом мимо пройдут сгорбленные старушки в черном. Оставят хлеб и, возможно, яйцо, сваренное вкрутую. Для этого случая он припас чуть-чуть соли.

Человек нащупал бумажный кулек в нагрудном кармане. От этих мыслей рот наполнился слюной и возникло приятное чувство в области желудка.

Терпкий запах чернобривцев пропитал влажный воздух, заглушая вонь мусорки.

Бесформенная фигура в рваном ватнике и спортивных брюках, пузырящихся на коленках, ввалилась в будку.

— Мишань, дай каплю спиртного,— просипело оно.— Душа бо лит. Смотрел свадьбу у памятника. Так чисто, Мишань, так слезно. Он — гладиолус, черный гладиолус, а она — белая хризантема.

Человек отыскал в темном углу бутылку. В ней болталась смесь всего недопитого домом за вчерашний день.

Существо хлебнуло из горлышка и занюхало рукавом ватника. Потом замурлыкало какую-то песню, прервало ее очередным глот ком и выдохнуло:

— Мишань, хочу любви.

Существо начало раздеваться. Под рванью оказалось упругое, загорелое женское тело. Широкое лоно потрясло узкое Мишанино воображение и он решился на подвиг. Что-то получилось, что-то — нет, но любовь состоялась и человек хлебнул пойла.

Существо слиняло, шепнув, что возвратится к вечерней разборке мусора.

Тонкая занавеска дождя закрыла панораму городского квартала. После сборного пойла потянуло на сон. Тяжелые веки опрокинулись свинцом на глаза.

Откуда-то из подсознания прозвучала знакомая мелодия — это был Бах. Фуге предшествовала фантазия. Да,— это была "Хроматическая фантазия и фуга". Величаво и приподнято с драматичес ким пафосом неслась музыка к разрушенному своду храма.

Человек вдавливал пальцы в клавиши и ощущал, что управляет потоком звуков. Его тело растворялось в музыке, теряло материаль ную оболочку, становилось звездной пылью на сквозных ветрах раз рушенного храма.

Звуки уходили вдаль, видение блекло и на кирпичной кладке светились делящиеся хромосомы. Механический голос упрямо твер дил о случайном мутагенезе.

Проем за аркадой украшал витраж. Сквозь цветные стекла просту пили глаза ребенка, из уголков срывались слезы и заполняли морщины на лице человека.

Сон внезапно прервался голосом старушки:

— Возьми, милый, священный хлеб, запей водичкой,— и перекрес тила его, лежащего на полу, среди пятен трансформаторного масла.

— Приди к Богу, очисти душу, — причитала женщина. — Испове дуйся, стань на колени,— повторила она.

Человек плохо воспринимал сказанное, потому что жадно жевал хлеб и впопыхах запивал водой. А потом мотнул благодарно голо вой, что можно было воспринять двояко, и неумело перекрестил рот.

* * *

Продвинув в петли ржавых дверей проволоку, он затянул ее двойным оборотом.

Дождь отступил перед внезапной атакой солнца. Это часто бывает в осенние дни. Человек прошел сад, заброшенный и дикий, удивляясь неистовым краскам на полотне щемящей синевы. Он знал это чув ство, не имеющее определения, но имеющее свое место в череде времен года. Чувство глубокого одиночества среди опавшей листвы, чувство космического холода в душе, когда всматриваешься в ство лы обнаженных деревьев.

Между корнями подмытого речушкой дерева было место, куда он приходил, когда становилось вовсе невмоготу.

Ложился на грязный тюфяк и, слегка наклонив голову, наблюдал, как среди серых и белых нитей, застрявших в траве нечистотах, сно вали юркие рыбешки, напоминавшие пескарей. Непомерно большие головы, выпученные глаза принадлежали новому виду рыб. Они жили и размножались в помоях, метали икру в щелочные потоки, корми лись резиной и пластиком и ждали своего времени, чтобы выбраться на сушу. Тогда начнется новая эра в разрушенной стране. Эра лю дей с мусорок и рыб из канализационных стоков.

По помоям плыло золото кленов и серебро ив. Мысли уплывали в никуда. И не было ответа на простой вопрос. Кто он? Человек

или червяк, запутавшийся в корнях старого дерева. И если червяк, то как скоро его съедят рыбы-мутанты. А если человек, то что он делает среди этого дерьма.

* * *

Тепло.

Тихо гудел трансформатор. У дверей в том же порядке лежали собаки. Мусорная площадка оставалась пустой. Правда, в углу кто-то сбросил корки от арбузов и дынь. Осколком стекла он бережно соскребал мякоть и бросал в сухой рот. Подавляя голод, сжевал корочку переспелой дыни.

Утихала боль.

Музыка медных проводов возвращала в мир изомерных линий на осциллографе. Мигал экран компьютера. Люди в белых халатах толпились у таблиц.

Вращалась центрифуга, звенели пробирки. А потом — грустные детские глаза, и слеза за слезой катились по его грязному и небри тому лицу.

Человек проснулся. У изголовья, определенного кирпичом, пища ли крысы. Шепелявил мелкий дождь.

Серело.

Короткий осенний день обрывали колокольные перезвоны.

Наступало время вечернего сбора мусора, время заготовки про дуктов на ужин.

День на день не был похож. Люди разное несли к бакам.

Что обидно, — в годовщину революции (или путча) питался карто фельной шелухой да желтым куском сала со следами чьих-то зубов.

Меняется жизнь, меняются праздники. Вечен звон колоколов да старушки в черном на коленях.

Пока в будку проникал мерцающий свет, человек достал из рва ного кармана газету и приблизил к глазам.

Какая-то вырванная строчка из текста привлекла его внимание "...благодаря возможностям генетики, я заинтересовался клеточным циклом, но не имел малейшего представления, что происходило на молекулярном уровне", — что-то знакомое было в этих строчках, или раньше читал, или кто-то рассказывал.

Аккуратно сложил газету в карман и стал ждать выноса первых ведер. В этом была своя особенность. Многие жильцы сбрасывали мусор до прихода машины и можно было спокойно заниматься сортировкой. По приходу машины бак заполнялся быстро и все улетало в грязное чрево мусоровозки.

Собаки застыли с вытянутыми мордами. Потирали руки сборщи ки бутылок — два учителя истории Союза.

Опережая нетерпеливых бизнесменов, к бакам семенили пенсио неры. В дырявых пакетах, кроме картофельной шелухи да свеколь ных очисток, бывали еще кочерыжки капусты, которые гнилые зубы раскусить не могли.

Он не утруждал себя проверкой этого добра, оставив возмож ность до самых голодных времен. Настоящая работа будет чуть погодя. Из богатых квартир служанки понесут остатки ужина.

Набрав полный пакет, человек добродушно подпустил собак к ящикам. Указал историкам на присыпанную мусором тару. На дно пакета улеглась недопитая кем-то бутылка.

Многие привыкли к нему, кое-кто здоровался, но большинство брезгливо обходило стороной, не ведая простой истины, что судь ба — изменчивая сука и в каждом, стоящем перед ней на коленях, необходимо для полноты восприятия мира увидеть себя.

Содержимое баков ушло в пасть фургона. Мусорщик подчистил бетон. В странной зоне неосмысленных бурь наступила тишина до завтрашнего дня.

Жалко скулила собачья свора, пытаясь подобраться к вожаку. Он грыз большую кость, злобно рыча и оголяя желтые клыки.

Случайная стайка воробьев доклевывала прелую крупу.

* * *

В предчувствии сытного удовлетворения, человек вытащил газету из кармана. При свете сигнальной лампочки на щитке пытался вчи таться в текст: "Как-то ночью, в лаборатории, я прочитал статью Lee Hetwell. В ней автор детально описал, как можно применить гене тику, чтобы исследовать клеточный цикл у определенных подвидов дрожжей".

Дверь открылась и на пороге застыло существо, облаченное в рваную женскую одежду.

— Привет, Мишуля! Накрывай стол, будем пировать. Существо пьяно хихикнуло и шлепнуло человека по нижней части живота, задержав в этом месте руку. Второй рукой вытащило из кармана консервную банку с окурками. Грязными пальцами под цепило самый увесистый и какой-то заморский дым, слащаво ще коча ноздри, потянулся к потолку.

— Что застыл, мужичок? Дама проголодалась, стели самобранку. Человек потянулся к газете в кармане, потом передумал. Из-под стенки достал лист картона в жирных пятнах и разводах и шлепнул в пыль под ноги. Из пластикового пакета высыпал объедки. Они слепились в кучу и пришлось сортировать эту массу.

В бутылке с беловатой жидкостью оказался самогон свекольной готовки.

Существо отпило из горлышка несколько глотков и зажмурило глаза от удовольствия.

— Понимаешь, Мишань. Раньше пила только шампанское, в те времена — советские. Понимаешь, Мишань, закусывала шоколадом "Аленушка"... В те времена, Мишань, я была..,— и едкий смех, пере ходящий в надрывный плач, начал трясти сутулое существо.

Человек отковырял несколько огрызков хлеба и заел вонючий самогон. Потом проглотил полугнилой помидор. Когда донышко у бутылки просохло, существо промычало:

— Давай будем любить друг друга,— и начало раздеваться. Под нитями и тороками дырявого свитера оказались упругие маленькие груди с темными сосками, не тронутыми губами ребенка. В это время дверь открылась и на картон, зацепившись о порог, свалилось два тела. Одно осталось лежать, уткнувши морду в пище вые продукты. Второе приобрело знакомые черты сборщика буты лок. Он приподнялся и втиснулся между трансформатором и сте ной. Синее от побоев лицо венчала копна волос, склеенная грязью. Верхнюю губу рассекал старый шрам. Он невнятно бормотал:

— Я то, что есть время, а то, что есть время — это я. Я следствие бытия.

И как-то неожиданно громко:

— Если я говорю о бытие, то лишь с целью сделать зримым само бытие.

Второй очнулся и глухо выдавил из себя:

— Заткнись, Карлуша!

Потом посмотрел вверх и присел. Над ним в полутьме торчали соски молодых женских грудей. Достал из кармана початую бутылку и поставил между ног.

Существо женского рода, обнаженное по пояс, присело рядом.

— Дай глотнуть, кавалер.

— А хочется? — спросил учитель.

— Мне любви хочется, и чтобы цветы.

— Глотни и мне оставь. Мишаня, хмырь вонючий, а жрать у тебя отыщется?— жестко рявкнул гость.

— Было,— ответил человек.

Историк глотнул из бутылки и попытался лизнуть сосок на груди у существа. Но получив удар по лицу, опрокинулся на спину. Его товарищ звучно храпел, вытянувшись под простенком. Настало вре мя большой печали. Бутылка опрокинулась и содержимое поглотил земляной пол. Существо всхлипнуло. Историк, шатаясь, приподнялся и вцепился пальцами в волосы:

— Доигралась бля.., доигралась,— и ударил женщину по лицу.

Мишаня, по характеру тихий и незлобный, в своем доме такого не терпел и врубил по глазам учителя растопыренными пальцами. А потом ударом ноги гофрировал все, что было между ног у исто рика. Тот шатнулся и спиной замкнул фазы на щитке трансформа тора. Тело вытянулось, сломалось пополам, а далее судороги начали свертывать его в спираль.

Страшный крик разорвал сожженные губы. В огненной дуге горели мышцы спины. Искрились волосы. Глаза выдавливались из орбит, плавились зрачки. Зубы, как резак, откусили кончик черного языка.

Ужас царапнул лицо Мишани когтистой пятерней и он протянул руку к горящему телу. И только бестолковое существо, вдавленное страхом в кирпичный угол увидело как страшная сила швырнула Мишаню на каменную стену, как эта сила влепила его голову в бетонный блок, как брызнула струя крови из ноздрей на грязный земляной пол.

* * *

Сознание возвращалось медленно. Вспышкой сверхновой, пуль саром через черную дыру. Маленький лучик неяркого света сколь знул по переулкам лобных извилин.

Перед глазами разворачивался рулон экрана. Он был соткан из спрессованного времени. На экране делилась клетка.

"Это уроды дрожжевых грибков" — подумал он. "Или это я делюсь в электронном микроскопе пришельцев? Я — мутант".

Чей-то огромный зрачок наблюдает за короткой жизнью зловон ного калеки, одетого в рванную мембрану брошенного на мусорке рванья. Какая-то сила смахнула тело из предметного стекла под микроскопом.

Запах сожженных волос и обугленного человеческого мяса возвращал в реальное время.

Мишаня приоткрыл глаза. Прямо перед ним двумя прожженными в осенний космос дырами темнели зрачки мертвого историка. Воз можно на догорающей сетчатке глаз отпечатались убегающая полу голая женщина да ранняя звезда в дверном проеме.

Поджав ноги под себя и оттолкнув труп, человек завыл от безыс ходности и бесконечной жалости. Когда вой окончился и высохла кровь на лице, он, шатаясь, добрался вдоль заборчика до подъезда и грязным, заплеванным лифтом поднялся на последний этаж.

На груди, в потайном карманчике, хранился ключ от чердака и доллар, случайно найденный на мусорке.

Все достояние и богатство. Между узких простенков на глубин ном помете сиротствовала беспростынная рвань тюфяка.

Осколок полной луны появиллся в дыре на крыше и ярко осве тил ложе бомжа. Человек достал из кармана газету и как-то спо-койно, будто бы это не он только что умирал распятый током на теле товарища, продолжил чтение.

"Я получил удивительный результат. Ключевой ген Cdc2, участву ющий в процессе перехода с фазы С₂ до митоза, участвует и в переходе с фазы С₁, до S. Иными словами, в репликации ДНК и инициации фазы S, это было неожиданным".

— А что тут неожиданного,— подумал Мишаня,— ведь хорошо известно, что ген Cdc2, кроме участия в инициации митоза играет ключевую роль в контроле начала фазы S. Более того,— Мишаня в этом был уверен полностью,— только высокий уровень активно сти гена запускает митоз. Ведь фаза S связана с активностью гена Cdc2.

Он прилег на матрас и закрыл глаза.

Разряд электрического тока впаял оборванные провода в блок памяти. Не осознав окончательно откуда у него эти знания, человек со страхом начал понимать, что он многие годы работал именно над проблемой деления клетки. Но это была другая жизнь и другое время. Как на фотобумаге в проявителе — сначала тенью и пятнами, а потом яснее до полной реальности, в память возвратились события, которые привели его на мусорку. И вопрос о том, могут ли мутантные клетки дрожжей воспринимать гомологичный ген человека до гена Сdс2 СР34 сdс2, который может полностью заменить ген дрож жей Cdc2 в следствии того, что оба гена подобны, — для него не существовал. Он первый среди жителей планеты знал ответ.

* * *

День начинался звонкой вспышкой смеха, стуком входной двери, перебором каблуков по клавишам мраморных ступенек.

Мишаня допивал холодный ночной чай, лежа на жесткой кушетке. Перед глазами до одури вращались дрожжевые клетки. Они дели лись и заполняли пространство комнаты.

Сонливость стряхнул настойчивый телефонный звонок.

Где-то там, в глубине спального района города, в коридоре двух комнатной квартиры жена продолжала старую тему:

— Если ты не живешь, не ночуешь дома, если тебе плевать на ребенка и меня, то будь добр, забери свои вещи и забудь о нас. Все твое богатство — рваные трусы и штопаные носки — собрано в чемодан и выставлено в прихожую.

Злые слова прерывались плачем и Мишаня, сцепив зубы, дослу шивал монолог:

— Ни вещей, ни еды. Не дом, а пустыня. Не жизнь, а каторга. Вдави трубку в ухо, слушай как плачет ребенок. Он хочет кушать.

Кушать. Ты, понимаешь, осел? Чтоб сгорел твой институт и лабора тория и ты вместе с ними.

Жена бросила трубку.

Кушать?

Со вчерашнего дня кроме десятка кружек чая на одной и той же заварке, без сахара — во рту ни крохи. Голова кружилась и натужно рычал пустой желудок. Теплилась надежда, что сотрудники поделятся завтраком. А пока он записывал результаты ночных опытов.

"Необходимо считать, что в сравнении с дрожжами в человечес ких клетках диапазон СДК больше. В клетках ссавцов работают разные специализированные комплексы ЦДК.

Они включают разные каталитические субединицы. Эти регулято ры клеточного цикла помогают координировать начало действий. Например фазу С и митоз, чтобы гарантировать, что эти два действия возникают в правильной последовательности, но только с фазой С в каждом цикле".

Дальше в ручке окончились чернила и флакон оказался пустым. Он махнул рукой, подумал, что статью необходимо срочно отослать в журнал с приличным рейтингом. А еще он вспомнил о недавнем визите американских биологов. Кто-то из них сказал, что Пол Ньюрсон вплотную подобрался к решению проблемы роста и деления клетки. И главное — генного контроля за делением клетки. И хотя он знал Пола по работам в биологических журналах, неприятный холодок возник в области сердца.

Телефон звучал настойчиво и он, опасаясь нового монолога жены, не брал трубку.

Потом постучали в дверь. На пороге стояла секретарша дирек тора.

— Михайлов, шеф просит в кабинет.

После тотальной эмиграции сотрудников за рубеж, старый дирек тор мигрировал на кладбище. . Так повелось в стране, что клановый подход кло нирует неучей в высоких кабинетах.

Разговор начался с жесткого заявления.

— Я и научный совет ознакомились с работой лаборатории. Тщательно проанализировали ситуации с данной темой в мире. Есть такое мнение, что ваш коллектив трудится вхолостую. Идеи, похоже, существуют, а результаты отсутствуют. Затраты есть, а отдачи нет. Понимаешь, Михайлов?

Шеф пальцем разминал морщину на лбу.

— Страна ставит перед биологами другие задачи — не ковырять ся в мутантных клетках дрожжей, а заниматься прикладной наукой.

Наши упущения в том, что годами поддерживали тему, финансиро вали, понимаешь, ее.

Михаил пытался возразить, что они близки к полной разгадке генного контроля над делящейся клеткой, а это решение проблем онкологии.

Шеф задумчиво глядя на портрет президента среди семейного иконостаса в левом углу стола, продолжал мозолить тему приклад ной биологии.

Что-то было в его речах от Трофима Денисовича. В глазах отражался огонь костров, на которых сжигали в пятидесятые книги Менделя. С нагловатой ухмылкой он хамски тыкнул Мишане:

— Понял! Тема закрыта, лаборатория передается другому отделу вместе с сотрудниками. А ты — вольная птица. Хочь — гуляй, а хочь — летай, а я советую делать докторскую. Семеныч подбросил идею, а то ты сузился до дрожжевой клетки, а надо вширь, понима ешь, — вширь. На поля, повышать урожайность. Вот это дело, а то какая-то клетка.

И как-то тихо:

— Помещение торговый люд просил в аренду. Мы им стены, первый этаж, удобно. А они нам — компьютеры. Информатики — во! Это прорыв, это тебе интернет, а мне — электронная почта. Пони маешь?

Морщина на лбу шефа разгладилась и он примирительно изрек:

— Два дня на сборы, Миша, и приходи обсудим, чем дальше будем заниматься. Не возражай и будь здоров. А отчет о работе сделай, так, для истории, для архива. Понимаешь?

И Миша понял.

Когда-то читал красивую легенду об Еваристе Галуа, но не думал, что наступит его "ночь".

Дожевывая бутерброды, принесенные лаборантками, он врубил старый "Пентиум" и повернул ключ в замке.

Через несколько часов, когда глаза и пальцы рук устали, а стук в дверь перестал надоедать, прилег на кушетку и блаженно потянулся.

Уснуть не дали крысы, которые по хозяйски суетились вокруг.

Приоткрыл веки. Тусклый свет сочился сквозь дыру в крыше. Крысиная возня продолжалась у мертвого голубя. Разорванная на части птица кровавым пятном темнела в обрамлении белых перы шек.

Пальцы левой руки сжимали газету. Сквозь строчку: "благодаря ДНК-рекомбинантным методикам, мы можем генетически манипули ровать клетками",— он увидел себя, лежащего на кушетке с высоты чердака пятиэтажного здания. И он вспомнил все.

В маленьком кабинете экран компьютера светился до утра, и когда работа была окончена и распечатана, на одном конверте на писал адрес авторитетного европейского журнала по генетике, на другом — Paul M-Nurse, генеральному директору Imperial Cancer Research Tuna, и уснул.

Проваливаясь в бездну сна, зацепился сновидением за ступеньку далекой студенческой жизни.

Научный кружок по биологии. Первая работа в институтском сборнике. Он дышал типографской краской и не мог надышаться. Носился с короткой статейкой, как с маленьким ребенком. Вчиты вался в фамилию и переспрашивал сам себя:

— Это я? Это точно я!

Почтительно улыбался, глядя на портреты Шванна и Вирхова, и представлял свой портрет рядом.

Только потом понял, какая пропасть между дилетантами и насто ящими учеными. Цена этой разницы — жизнь, жертвенно отдана только одной даме — науке.

Профессор Лигачев Евгений Иванович после успешной сдачи экзаменов по биологии пригласил в кабинет и подарил книгу Грегора Менделя, выхваченную из костра перед Томским университетом в недалекие годы борьбы с генетиками. Напутственно сказал, что в биологии много белых пятен, что не физика, не химия, а генетика — настоящий Клондайк для исследователя, а особенно механизмы кон троля над делением клеток.

Кто-то жалобно звал: "Мишаня, Мишаня". Он проснулся, сбросил грязные тряпки с тела и приподнялся.

Между стропил шаталась тень. Оно, в фуфайке, жалобно причи тало:

— Мишаня, историк умер, давай помянем,— и достало из карма на небольшую бутылку с мутной жидкостью. Отпило глоток и легло на матрас. Дальше раздался храп, который прерывался всхлипыва нием.

Сон потащил его по крутым ступенькам памяти.

Ее звали Дарья и снег кружился над катком с тихим шелестом в холодном воздухе. От чистоты чувств и природы щемило сердце.

Падая, целовались. Отряхивали снег, снова падали и снова цело вались.

Лежа на спине, смотрели, как огромные снежинки чертили ткань черного неба, создавая призрачный мир в отрешенной пустоте.

Все мимолетно — и это прошло.

Новая ступень. Лаборатория. Серый рассвет. Тупой телефонный

— Ты, осел паршивый, забери свои манатки или я выброшу все в мусоропровод. Будь ты проклят со своей генетикой. Боже, какая я дура!

Мишаня допил холодный чай, оделся и, сутулясь, вышел из инсти тута.

Туман цеплялся за стены, искажал пространство и его содержимое. Ложился пластами под колеса машин, перемещал части тел по брус чатке старой площади.

Люди собирались в группы, шум разговоров отдавался гулом, у ног виднелись древки знамен, плакатов. Один, на красном полотнище, был перевернут.

Буквы рассыпались и собирались в цепочку, выстраивались в ряды единым словом Теть!".

Выше колен — туман.

Выше голов — светилось в разрыве тумана голубое небо.

В ярких лучах сверкали купола церквей. Радостно пели колоко ла.

Покров Святой Богородицы или тумана пласт, или чистого неба голубой лоскут — покров. Прости и спаси этих людей, пресвятая дева Мария.

Радостно пели колокола.

Мишаня открыл дверь своим ключом и тихо, опасаясь продолже ния скандала, скользнул в комнату.

В полутьме на раскинутом диване светились два обнаженных тела. Звучала тихая музыка. Струился запах дорогих сигарет. Он застыл. Увиденное казалось нереальным, более того, он подумал, что это галлюцинации, но обстановка в комнате говорила об обрат ном.

Так же капала вода из-под крана на кухне, рычал бачок в ванной, да трясся от возмущения холодильник, наказанный старым компрес сором.

Тихо пятясь, закрыл дверь. За спиной почувствовал чье-то дыха ние. В коридоре стоял его ребенок. Слезы капали из уголков глаз.

Мишаня упал на колени перед худым детским телом. В груди оборвалась натянутая струна. Заныло сердце. Боль сжала голову тисками. Ребенок беззвучно плакал. Слезы прожигали отцовские ладони и ему казалось, что это кровь. Он тер ладони об куртку, рвал кожу об брючную ткань. Но руки оставались алыми, и что-то теплое капало на пол.

Поцеловав мокрое лицо ребенка, вышел из квартиры. И только на лестничной площадке понял — навсегда.

В кармане куртки он нащупал тощую пачку денег — символ зарплаты. Брел по городу, вдыхая незнакомые запахи. У ресторанов толпились красиво одетые люди. Витрины магазинов излучали бо гатство и благополучие. Медленный поток изящных машин отра жался в зеркалах роскошных офисов.

Скользил по цветной клетке тротуаров, мытых шампунем в ноч ные часы. Филиалы банков светились дорогими витринами. Он чувствовал себя пришельцем в незнакомом городе. Только на пло щади, застроенной и перестроенной, он начал узнавать родные сте ны. Мужички, далекие от Скорик, а тем более от Миленского, намо лотили куреней в угоду хамоватым градоначальникам. Он чувство вал себя пришельцем в городе, который он знал перед заточением в камеру лаборатории. Что-то угадывалось в нем от прежнего, об ретенного чувствами и эмоциями. Но это был другой Мегаполис, другая Вселенная.

У входа в ресторан Мишаня был вежливо остановлен швейцаром.

— Господин! Мы будем рады видеть Вас в другое время и в другой одежде.

Мимо — в вечерних нарядах проходили дамы, в черных фраках — ухоженные мужчины. Мишаня стыдливо одернул замусоленную куртку и поправил блестящий узел старого галстука.

Ударом тока боль пронзила тело, возвратила из прошлого на загаженный голубями чердак. Это крыса укусила палец на ноге. Рядом храпело и стонало во сне существо.

Лунный свет выхватил из тьмы красивое, но грязное лицо, блед ные, искусанные губы со следами помады из мусорных баков.

Засыпая, он подумал, как причудливо в этом облике смешались краски Сандро и Иеронима.

На задворках большой улицы в душной забегаловке, где демок ратично пили и "новые" и "старые" в дальнем углу, под тусклой "сороковкой", прижался Мишаня к холодной стенке вместе со своим горем и своей судьбой.

Усилием воли опрокинул первую рюмку водки и вскоре изменил отношение к некоторым вещам. После третьей, под пельмени, так похожие на манты, начал переосмысливать жизнь и собирался воз вращаться домой.

По инерции взял четвертую. Плюнул на всех и послал все свои проблемы гулять в разные стороны.

Только слезы ребенка жгли ладони. Да навязчивое видение двух голых тел в темном провале .спальни красным бакеном шаталось в штормящих мыслях.

Икнув, он подумал, что это не катастрофа. В жизни каждого существует та или иная степень свободы и, как верно отметил А. Ка мю "в конце каждой свободы нас ожидает кара".

А ведь было. Однажды, после симпозиума и богатого фуршета, допивая вино с лаборанткой Лерой, в кабинете. Она как-то нежно сказала:

— Михаил Григорьевич, вы знаете как делают детей? Не задумываясь, он кивнул головой.

— Тогда покажите,— продолжала Л ера.

И он к своей чести показал, а потом дополнительно объяснил.

В обожженном этанолом мозгу, пылали угли страшной личной катастрофы. Закрыта тема, которой отдана жизнь. Он неожиданно всплакнул. Разлил остаток водки и долго промокал влагу носовым платком.

За столик присели девушки. Сквозь стекло четвертой рюмки они были призрачно прекрасны. "Незнакомки" — это от Блока, Крам ского,— подумал Мишаня, и смахнул слезу.

— Девушки, осмелюсь налить по рюмке водки,— начал он и продолжал,— сегодня у меня не лучший день в жизни, а выпить необходимо за лучшие времена. Прозит, мадам! — и он наклонился к брюнетке, сидящей рядом.

— Ты что, пацан, слюни распустил,— глухо ответила девица. — Все мы хреново живем в этой долбанной стране тараканов. Давай свершим праздник для души сегодня. Бабки есть?

Мишаня суетливо нащупал остаток зарплаты.

— Есть!

Дамы приподнялись.

— Тогда в магазин и на природу.

За рулем бbтой "Нивы" сидел прыщавый мужичок, который процедил сквозь зубы:

— Гриша.

На остаток денег Мишаня затоварился водкой, колбасой и хле бом.

Ехали долго.

Дорогу проспал.

На лесной поляне развели костер. Сосновые ветки петардами разрывали темноту. Метались тени спотыкающихся дам. Выпив еще, все весело танцевали вокруг костра.

Гриша с блондинкой занялись любовью недалеко. Их голые тела подымались и опускались синхронно пламени костра.

У Мишани шевельнулось какое-то желание, но он потушил его очередной рюмкой и начал проваливаться в сон. Засыпая, он слы шал, как брюнетка трясла его: