Елена Кадомцева
Шиповничек
Наталье Борисовне Рубинской
1
Вчера купила у бабушки на остановке ведерко шиповничка. Так та его назвала: «Хороший шиповничек уродился. Забирай весь, доченька. Целый куст растет в полусадике. Забирай».
И Аня забрала всё. Ссыпала из ведерка в пакет, а дома из пакета в кастрюльку. Старую эмалированную. С ежиком на боку. Осторожно перебирала крупные оранжевые ягоды с хвостиками. Чуть посильнее надавишь – кожица прорвется, и покажется мякотка. Смешное старое слово. Из детства. Бабушкино. «Мякотку не повреди. Осторожно клади, пальчиками не дави, вооот так». И Аня разжимала потную ладошку, чтобы шиповничек скатился в корзинку.
Не так часто они с бабушкой ходили в лес собирать шиповник, но запомнились эти разы накрепко. Свежим осенним воздухом, паутинками на голых ветвях и сухих – высоких, с Аню – травах. Бабушкиным неспешным шагом – под стать Аниному. Всё в этих прогулках было соразмерно и неспешно. Наполнено спокойствием и теплом. Чай, над которым вилась струйка пара, пирожки, завернутые в платок, сыр, чуть масляный от того, что долго лежал на солнышке...
В лес Аня ходила только с бабушкой. Родители обязательно отправляли ее на летние каникулы, часто привозили на выходные. До ее двенадцати лет лесные прогулки были их с бабушкой традицией. А потом бабушке стало сложно так далеко ходить. Она выходила только до магазина, потом на лавочку под окном, потом... Аня попрощалась с ней пять лет назад. Навсегда. Бабушкин дом в пригороде родители продали, деньги поделили на четыре части. Аня на свою долю взяла в ипотеку студию в новостройке. На краю леса.
Долго делала в ней ремонт. Приезжала в пятницу поздно вечером, и часто просто лежала на надувном матрасе под торшером и читала. Или сидела на порожке балкона и смотрела через раскрытую раму, как облака по небу бегут. Квартира была на десятом этаже. Аня лениво тянула остывший кофе, потом наклеивала полосу обоев и снова ложилась читать. Но ремонт все же был закончен, и она переехала.
И только тогда решилась пойти в лес. Гуляла много. Весь август и начало сентября. Встречала пожилые пары, пары с детьми, одиночек с собаками, одиночек на велосипедах, группы с детьми, собаками, на велосипедах... Возле леса было много новостроек. Но все-таки он сумел остаться лесом. С птицами, полевками, ящерками и даже лисьим семейством. Аня пообещала себе, что будет искать новые тропинки, а не только ходить по просекам. Будет ходить и осенью, и зимой (и, может, даже купит себе лыжи).
Но вот уже ноябрь на подходе, листья сорваны ветром, она покупает ведерко последнего перезревшего шиповника у бабушки на остановке, а в лес больше так и не сходила ни разу. Только смотрит на него из окна.
Аня разложила ягоды на противне и двух подносах, которые потом поставила на подвесные шкафы. И снова невольно вспомнила, как они с бабушкой развешивали сушиться яблоки, порезанные дольками и нанизанные на леску, натянутую на веранде. А вот шиповник совсем не пахнет. Аня бросила горсть ягод в стеклянный чайник, добавила ложку чая. Залила кипятком. Ягоды захороводили с чаинками. Так шиповник, конечно, не настоится. Надо в термос, на ночь. Пусть. Зато красиво. Задернула плотные льняные шторы. Включила торшер и села в кресло вязать.
Опомнилась, только когда поняла, что руки сами вывели маленькую охряную шапочку в виде ягодки шиповника. Осталось только хохолок приделать. Аня покрутила ее в руках. Зачем мне такая шапочка? На семь-восемь лет. Некому отдать. У сестры дочка еще маленькая...
Аня отложила шапочку и пошла пить чай. Лопнувшие ягоды разбухли, заварка получилась бурой, с осадком. Из прозрачной кружки не попьешь. Она сняла с крючка глиняную, пузатую, с листиками на боку. Чай кислил. Обжигал язык. Оставила недопитую кружку на столе. Вернулась к шапочке. Довязала хохолок. Разгладила нитки. Ну что ж. Если некому отдать, то будет лесу ответный дар.
Был поздний предзакатный час. Шапка лежала у нее в сумке. Аня шла по блеклому уснувшему лесу и искала глазами подходящее дерево, чтобы прицепить к ветке яркую охряную вещицу. Но чем дальше шла, тем сильнее сомнения одолевали ее: «Что ж она будет мокнуть под дождем и снегом? Потом застынет нелепым линялым комком... Что за глупость! Кто найдет ее в этом лесу? И не побрезгует снять с куста и надеть? Но ходят же здесь семьи с детьми, вдруг кому-нибудь приглянется! Вдруг ее шиповничек ладно сядет на светлую или темно-русую детскую головку? Может, тогда не в лес его нести, а дать объявление, на своей странице выложить? Не продавать даже, просто...».
Аня остановилась в растерянности. Солнце село. Только самый край выглядывал над лесом. Насыщенный оранжево-красный закат. Голые ветви, торчащие сквозь листву колкие травы. Осень собрала почти все свои дары. Оставила только тяжелые рябиновые кисти птицам. Аня оглянулась. И куда она забрела? Успеет вернуться до полной темноты? Ох, хоть бы какой собачник встретился! В конце октября лесные прогулки манили лишь самых стойких. Она засунула шапку в карман и поспешила домой. Уставшая и запыхавшаяся вышла под фонари на влажный черный асфальт. И обнаружила, что шапку и перчатки обронила в лесу.
2
На следующий день она в лес не пошла: зарядили дожди. В одну из ночей дождь сменился снегом, подморозило. Аня достала зимние ботинки и варежки. Сложила высохший шиповник в высокую банку, а корзинку с нитками задвинула в дальний угол. Вдруг ее руки самовольно свяжут еще что-то такое же странное?
В лес она попала только в конце ноября. Уже лежал снег. Было свежо и тихо. Аня специально пошла днем, чтобы увидеть, как он преобразился: из блеклого коричнево-серого – в белый, сверкающий, новый. Но дошла до развилки, а руки уже замерзли с непривычки. Постояла немного, решая, куда идти – направо к карьеру или налево к той полянке, где летом росла земляника.
Свернула к полянке. Дошла быстро, но с досадой заметила, как среди невысоких сугробов резвится лабрадор и девочка. Аня любила собак, да и с детьми обычно ладила, но сегодня ей хотелось побыть одной. Папа девочки стоял поодаль, говорил по телефону. Аня прищурилась, глаза слезились от снега и солнца, ей показалось, что на девочке была оранжевая шапка.
– Привет!
Девочка прибежала за собакой, а собака – за брошенной палкой. На девочке и правда была оранжевая шапочка. Та самая, которую Аня обронила в лесу.
«Вот она. Мой Шиповничек».
Аня улыбнулась.
– Привет.
У девочки были светло-карие яркие глаза, худенькое личико, куртка и штаны на вырост, а вот шапочка сидит как влитая.
– Это ты ее потеряла? – девочка коснулась шапки рукой. – Брикен нашел на дорожке. И перчатки. Мы за тобой бежали, но не догнали, не заметили, в какой дом ты свернула. Мы живем в семнадцатом.
– А я в девятнадцатом. Ты носи шапочку, не надо возвращать! Я ее связала просто так, в подарок кому-нибудь... А она сама нашла себе хозяйку, – Аня снова улыбнулась.
Брикен рыл что-то в сугробе. Папа девочки продолжал говорить по телефону, но посматривал в их сторону, махнул ладонью: дождитесь, мол. Аня кивнула.
– Мы недавно сюда переехали, – сообщила Шиповничек. – Летом жили в центре вместе с другими, а потом Боря нашел нам квартиру.
Аня недоуменно нахмурилась.
– С Брикеном нас не могли надолго оставить...
– Здравствуйте! – папа наконец-то закончил разговор и подбежал к ним, на ходу поправляя шапку.
Он был одет в черные лыжные брюки и камуфляжную куртку.
– Вы уже познакомились?
– Ой нет, – Аня смутилась. – Я как-то забыла. Анна, – она протянула руку.
– Борис. А это Юля, – он на секунду прижал девочку к боку. – А пес...
– Брикен, я знаю. Его Юля представила, – Аня рассмеялась.
– Вы уж простите, что мы присвоили вашу вещь, но Юльке она прям в пору пришлась. Вся одежда у нее на вырост, что уже выдали, – добавил он, на мгновение отводя взгляд.
Аня поспешила заверить, что шапка ей не нужна, носите, дескать, на здоровье.
– Вы мастерица прям, – улыбнулся Борис, щурясь на снег. – На заказ вяжете?
– Нет, я администратор в клинике, вяжу просто так.
– Очень красиво, – он посмотрел ей в глаза и коротко тепло улыбнулся – не смущенно, по-доброму.
Такой же кареглазый, как и Юля-Шиповничек, только уже по-зимнему бледный, как и все горожане. Юля выглядела более смуглой, словно летний загар еще не сошел, что было, конечно, невозможно в ноябре.
– Часто гуляете в лесу? – продолжил он, рыхля снег носком ботинка.
– Нет. Не так часто, как хотелось бы, – добавила она поспешно.
– А мы – каждый день. Брикену надо побегать. Да и Юльке тоже. Целый день меня с работы ждут.
– А разве... – Аня смутилась, но продолжила. – Разве Юля не ходит в школу?
– Нет, – Борис внимательно посмотрел на нее. – На следующий год пойдет.
– Понятно. Юля сказала, вы недавно переехали...
– Да, – он коротко кивнул и, засунув руки в карманы куртки, принялся обходить полянку, Аня смущенно умолкла и двинулась следом. Юля и Брикен утопали в сугробах. – Они одурели от счастья. Снег! Нечасто его видели раньше, чтоб так много и так рано.
– Это еще мало! Там сразу трава. Надеюсь, к Новому году еще нападает.
– Ждете?
– Снег?
– Нет, праздник, – он снова тепло улыбнулся.
– Не знаю, – Аня пожала плечами. – Родители хотели в санаторий, сестра будет с мужем и свекрами справлять, да в их квартирку больше никто и не поместится... Я еще не думала, в общем, – закончила она.
– Юля ждет. А я тоже не знаю... – тут он заметил, что Аня украдкой передернула плечами. – Замерзли?
– Немножко. Легко оделась.
– Тогда надо побегать, – он озорно сверкнул глазами и потянул Аню на полянку, в самый снег. – Кто быстрей!
Аня, скованная многолетней привычкой «держать себя в руках и выглядеть прилично», оторопело сделала шаг, другой. От неловкости их спас Брикен. Оглушительно лающий и подпрыгивающий за палкой в руках Бориса – высокого, а палка еще выше! – и Юля, хлопающая в ладоши, немножко неуклюжая в своей одежке на вырост и в яркой шапочке, присыпанной блестящим снегом.
3
Вернувшись домой, Аня первым делом полезла за корзинкой с пряжей. Она свяжет еще одну шапочку. Потеплее. Можно двойную, а можно на флисовом подкладе. И еще варежки! Видела где-то схему с новогодним рисунком. Надо перебрать нитки. А завтра снять мерки. Договорились, что Юля придет после обеда посмотреть книжки (Аня перевезла от родителей все свои, включая детские), а то у них почему-то ни одной нет.
Аня сжала в руке моток ангорки. Вопросы крутились в голове: «Где их мама? Почему на Юле одежда с чужого плеча (мальчишеская куртка, ботинки)? Что за центр, в котором они жили раньше?»
Она гнала эти вопросы. Не важно. Сейчас не это важно. Вот познакомится поближе – и спросит. А сейчас надо думать о том, чтобы пряжи хватило. И что испечь на завтра. Шарлотку? Брауни? Творожное печенье?..
Но в итоге ей не пришлось спрашивать. Борис пришел за Юлей, когда уже темнеть начало. Согласился на чай, пока Юля вырезала бумажную Барби (у Ани нашелся альбом среди книжек). Аккуратно отломил брауни (но тот все равно осыпался крошками на блюдце) и сказал, посмотрев Ане прямо в глаза:
– Мы беженцы.
Аня растерянно кивнула. А он все смотрел: поняла ли, откуда и почему?
Не поняла.
– За новостями не следишь, да?
Аня снова кивнула, так и замерла с чайником в руке: долила воды, но еще не включила.
– Понятно. Сейчас уже особо и не освещают. Это в первые месяцы шумели... – он махнул рукой и отправил целый кусок в рот, прожевал. – Но люди продолжают уезжать. Потому что бомбить не перестают. Хотя вроде бы догова-а-а-ариваются. Кто-то верит, что скоро все закончится. Я не стал ждать. Интернат Юлькин все равно эвакуировали. Она сестренка моя, – пояснил он. – Не дочь. Ты сперва подумала, что дочка моя, да?
Аня снова кивнула и поставила-таки чайник на подставку, нажала на кнопку, тот медленно зашумел.
– Родители... Мама и отчим. Они уехали еще до того, как все началось. Но не сюда. Не в эту сторону. В командировку, по гранту. Надолго. А у Юли не оказалось нужных прививок. Ее на месяц в интернат отправили, потому что я тогда в другом городе еще работал, не смог сразу ее забрать к себе... Но когда их эвакуировали, то, конечно, сразу рванул следом. Все бросил. Только Брикена прихватил. Вот так мы оказались у вас. Ты правда ничего не знала про бомбежки и беженцев?
– Слышала. Но не вникала, – Аня опустила глаза. – Не все такие, как я, – добавила осторожно.
Борис согласно кивнул.
– Знаю, – дожевал очередной кусок. – Нам здорово помогли в центре. Одежду дали, волонтеры квартиру съемную нашли, дешевую, только за коммуналку. Продукты по первости выдавали. Но я работу быстро нашел. Фотографирую. Технику с собой вывез.
Аня теперь видела, что он и правда молодой совсем. Не ровесник ей. В лесу одежда – с чужого плеча, безликая, универсальная – сбивала с толку. А сейчас он сидел перед ней в футболке с принтом, джинсах, с какими-то плетенками на запястье – это была его одежда, старая, еще из прежней жизни.
– Ты что молчишь-то? Ошарашена?
– Прости. Задумалась.
– Ты, может, другие новости читаешь? Что там у нас сплошные сепаратисты и террористы? Что давно пора прекратить?
– Н-нет! – Аня затрясла головой. – Я никакие не читаю и не смотрю. Совсем. Телевизора у меня нет.
– Незамутненный разум, – Борис хмыкнул. – Как у Юльки. Она тоже вся в книжках и мечтах сейчас... Наверно, защитная реакция такая. Даже не спрашивает, почему мама не приехала.
– А она?..
– Получила вид на жительство. Командировка продолжается, – Борис прихлебнул остывший чай и грустно улыбнулся поверх кружки. – Юльку пока не требует к себе. Она химик. Очень умная. Трудоголик. Мы с Юлей от разных отцов, – сухо добавил он.
– Жалеешь, что уехал?
Он пожал плечами.
– Кроме Юли у меня нет близких. А ей лучше здесь. Мои друзья... Почти все ушли воевать. Сепаратисты, которые никак не хотят быть смирными. Хотят жить своим умом. Представляешь? – он говорил, а дыхание вырывалось с легким присвистом, он старался выглядеть спокойным, но горечь прорывалась в словах. – Решили по-своему. А не как удобно всем остальным... Мне дали отсрочку. Я не мог отправить Юлю одну. Здесь я сразу опеку оформил, не знаю, чего там тянул. Надеялся, что мама все же решится... Наверно.
– Ты хотел бы... вернуться? – Аня сама не поняла, как у нее вырвался этот вопрос.
Он в ответ посмотрел очень внимательно.
– Да. Если найдется человек, кому я смогу Юлю доверить. Ты вот... Взяла бы ее к себе?
Аня кивнула, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди. Чайник все сильнее шумел за спиной.
– И Брикена? – он чуть усмехнулся.
Аня рассмеялась.
– Чуть не забыла про него! И его тоже возьму, если он будет слушаться. Только я не знаю, как оформить опеку и все остальное... – зачастила она.
– А это уж моя забота, – он быстро поднялся, крошки посыпались с колен на пол. – Ты подумай еще. До Нового года. Я как раз с документами разберусь. И от матери... согласие получу.
Аня смогла только кивнуть. Чайник у нее за спиной пиликнул – закипел.
4
Ночью она вышла на балкон – под звезды. Поправила сползающую с плеча шаль, поглубже засунула ноги в тапочки. Смотрела и вдыхала морозный колкий воздух. Там внизу спал зимний лес. Лес, подаривший ей Юлю-Шиповничек, Брикена и Бориса. И надежду. На то, что долгий сон книжной девочки-мечтательницы, не смотрящей новости, кончился. Началась жизнь. Колкая – как этот воздух, на котором стынут пальцы, но настоящая. Не картонно-плоская, какой она жила, пока пять лет училась на менеджера, а после три года работала на перспективной должности. Ее самой ведь почти и не было в этой жизни. Она спала, вяло реагируя на внешние раздражители – пробки в час пик, недалекость или зависть коллег, мелкие пакости и невеликие радости: новое платье, туфли по акции или духи из элитного отдела со скидкой. И книги, конечно же, книги. Ее отдушина...
И вот эти трое из леса сказали: хочешь жить по-настоящему? Да, будет непросто, вообще непонятно как. Наверно, временами шумно и утомительно, не посидишь вечерами в тишине. Наверно, со стороны – дико. Взяла чужую девчонку на воспитание, а парень этот умыл руки. Что будет, если он не вернется?! Ты представляешь хоть?!
Аня не представляла. Она видела только улыбку Юли, ее широко распахнутые глаза – это правда мне? – ее доверчивую нежность, прорастающую через отчуждение ребенка, выдернутого из одной жизни в другую. Она видела и непривычную ей твердость и честность в глазах Бориса. И надежду: неужели получится, неужели он разделит свою ношу, и не надо будет метаться, выбирая – родина или Юля?
Чтобы увидеть это, ей понадобился один вечер. Один взгляд – душа в душу.
Так не бывает.
Да.
Мы разучились так смотреть и так жить.
Не высчитывая свою выгоду и удобство. Не опасаясь попасть впросак. Доверяя, а не выверяя.
Ты чудачка, Аня. Старая дева с клубками шерсти в корзинке. Ты поверила в чудо?
Она стиснула руки под грудью и закрыла глаза. Стало совсем холодно, озноб уже бежал по телу мурашками.
Сказала «да» незнакомому человеку. Но не на тот самый – заветный – вопрос. Вообще на другой. Но почему-то сердце в тот момент хотело выпрыгнуть из груди. И во рту пересохло. Нет, это был именно тот самый вопрос. На который не солжешь. Который связывает крепче обещаний. И пусть он видит в ней только подходящую для присмотра за ребенком женщину – не более, но почему-то она была уверена, что он волновался не меньше, спрашивая. Что ему было очень важно такую женщину наконец-то найти. Чтобы самому ехать туда, где он себя видел нужным. Необходимым. Что ж. Они не солгали друг другу ни в чем.
Стоя под звездами и половинкой луны на балконе, Аня не знала, что далекой войне, о которой почти перестали говорить по телевизору, суждено затянуться, а потом она перерастет в большую и близкую. Что Борис повзрослеет, получит осколочное и контузию, но уцелеет. Что Юля за это время поступит в первый класс и закончит девятый. Что у нее самой появятся те морщины на лбу и у глаз, которые не скроет тональник, но улыбка останется прежней. Что она свяжет Юльке десяток шапок, а потом начнет вязать носки на фронт. Брикен умрет, когда Юля закончит среднюю школу. Они с Юлей будут плакать, обнявшись тесно-тесно. Борис даже успеет с ним попрощаться – приедет в отпуск. Он сделает сотни снимков на войне. Его авторский почерк начнут узнавать...
Всё это было еще не здесь. Там – в небесной дали, сокрытое туманностями и метеоритными потоками. Не-ви-ди-мое. Возможное, если она сделает шаг навстречу новой жизни. Если выберет ее сейчас. Как выбрала полчаса назад – сердцем.
Вжжжух. Аня задвинула раму. Вернулась в комнату, скинула на диван шаль, одним глотком допила остывший чай. Посмотрела на одиноко стоящее блюдце с крошками брауни. Она завернула Юле последний кусочек в бабушкину салфетку с мережкой. И помогла положить в ее плюшевый рюкзачок.
На столе осталось блюдце Бориса.
Я, конечно, еще подумаю до Нового года. Но мы оба знаем, что ответ не изменится ни за месяц, ни за два. Когда я ту шапочку вязала, я не знала, конечно, я ничего не знала, но сердце уже чуяло. Шиповничек. Она наклонилась и подобрала клубок с пола. Спасибо, бабушка, за шиповничек. Я его обязательно в термосе заварю, когда снова в лес пойду. С Юлей и Брикеном, и Борисом.
Шиповничек
Наталье Борисовне Рубинской
1
Вчера купила у бабушки на остановке ведерко шиповничка. Так та его назвала: «Хороший шиповничек уродился. Забирай весь, доченька. Целый куст растет в полусадике. Забирай».
И Аня забрала всё. Ссыпала из ведерка в пакет, а дома из пакета в кастрюльку. Старую эмалированную. С ежиком на боку. Осторожно перебирала крупные оранжевые ягоды с хвостиками. Чуть посильнее надавишь – кожица прорвется, и покажется мякотка. Смешное старое слово. Из детства. Бабушкино. «Мякотку не повреди. Осторожно клади, пальчиками не дави, вооот так». И Аня разжимала потную ладошку, чтобы шиповничек скатился в корзинку.
Не так часто они с бабушкой ходили в лес собирать шиповник, но запомнились эти разы накрепко. Свежим осенним воздухом, паутинками на голых ветвях и сухих – высоких, с Аню – травах. Бабушкиным неспешным шагом – под стать Аниному. Всё в этих прогулках было соразмерно и неспешно. Наполнено спокойствием и теплом. Чай, над которым вилась струйка пара, пирожки, завернутые в платок, сыр, чуть масляный от того, что долго лежал на солнышке...
В лес Аня ходила только с бабушкой. Родители обязательно отправляли ее на летние каникулы, часто привозили на выходные. До ее двенадцати лет лесные прогулки были их с бабушкой традицией. А потом бабушке стало сложно так далеко ходить. Она выходила только до магазина, потом на лавочку под окном, потом... Аня попрощалась с ней пять лет назад. Навсегда. Бабушкин дом в пригороде родители продали, деньги поделили на четыре части. Аня на свою долю взяла в ипотеку студию в новостройке. На краю леса.
Долго делала в ней ремонт. Приезжала в пятницу поздно вечером, и часто просто лежала на надувном матрасе под торшером и читала. Или сидела на порожке балкона и смотрела через раскрытую раму, как облака по небу бегут. Квартира была на десятом этаже. Аня лениво тянула остывший кофе, потом наклеивала полосу обоев и снова ложилась читать. Но ремонт все же был закончен, и она переехала.
И только тогда решилась пойти в лес. Гуляла много. Весь август и начало сентября. Встречала пожилые пары, пары с детьми, одиночек с собаками, одиночек на велосипедах, группы с детьми, собаками, на велосипедах... Возле леса было много новостроек. Но все-таки он сумел остаться лесом. С птицами, полевками, ящерками и даже лисьим семейством. Аня пообещала себе, что будет искать новые тропинки, а не только ходить по просекам. Будет ходить и осенью, и зимой (и, может, даже купит себе лыжи).
Но вот уже ноябрь на подходе, листья сорваны ветром, она покупает ведерко последнего перезревшего шиповника у бабушки на остановке, а в лес больше так и не сходила ни разу. Только смотрит на него из окна.
Аня разложила ягоды на противне и двух подносах, которые потом поставила на подвесные шкафы. И снова невольно вспомнила, как они с бабушкой развешивали сушиться яблоки, порезанные дольками и нанизанные на леску, натянутую на веранде. А вот шиповник совсем не пахнет. Аня бросила горсть ягод в стеклянный чайник, добавила ложку чая. Залила кипятком. Ягоды захороводили с чаинками. Так шиповник, конечно, не настоится. Надо в термос, на ночь. Пусть. Зато красиво. Задернула плотные льняные шторы. Включила торшер и села в кресло вязать.
Опомнилась, только когда поняла, что руки сами вывели маленькую охряную шапочку в виде ягодки шиповника. Осталось только хохолок приделать. Аня покрутила ее в руках. Зачем мне такая шапочка? На семь-восемь лет. Некому отдать. У сестры дочка еще маленькая...
Аня отложила шапочку и пошла пить чай. Лопнувшие ягоды разбухли, заварка получилась бурой, с осадком. Из прозрачной кружки не попьешь. Она сняла с крючка глиняную, пузатую, с листиками на боку. Чай кислил. Обжигал язык. Оставила недопитую кружку на столе. Вернулась к шапочке. Довязала хохолок. Разгладила нитки. Ну что ж. Если некому отдать, то будет лесу ответный дар.
Был поздний предзакатный час. Шапка лежала у нее в сумке. Аня шла по блеклому уснувшему лесу и искала глазами подходящее дерево, чтобы прицепить к ветке яркую охряную вещицу. Но чем дальше шла, тем сильнее сомнения одолевали ее: «Что ж она будет мокнуть под дождем и снегом? Потом застынет нелепым линялым комком... Что за глупость! Кто найдет ее в этом лесу? И не побрезгует снять с куста и надеть? Но ходят же здесь семьи с детьми, вдруг кому-нибудь приглянется! Вдруг ее шиповничек ладно сядет на светлую или темно-русую детскую головку? Может, тогда не в лес его нести, а дать объявление, на своей странице выложить? Не продавать даже, просто...».
Аня остановилась в растерянности. Солнце село. Только самый край выглядывал над лесом. Насыщенный оранжево-красный закат. Голые ветви, торчащие сквозь листву колкие травы. Осень собрала почти все свои дары. Оставила только тяжелые рябиновые кисти птицам. Аня оглянулась. И куда она забрела? Успеет вернуться до полной темноты? Ох, хоть бы какой собачник встретился! В конце октября лесные прогулки манили лишь самых стойких. Она засунула шапку в карман и поспешила домой. Уставшая и запыхавшаяся вышла под фонари на влажный черный асфальт. И обнаружила, что шапку и перчатки обронила в лесу.
2
На следующий день она в лес не пошла: зарядили дожди. В одну из ночей дождь сменился снегом, подморозило. Аня достала зимние ботинки и варежки. Сложила высохший шиповник в высокую банку, а корзинку с нитками задвинула в дальний угол. Вдруг ее руки самовольно свяжут еще что-то такое же странное?
В лес она попала только в конце ноября. Уже лежал снег. Было свежо и тихо. Аня специально пошла днем, чтобы увидеть, как он преобразился: из блеклого коричнево-серого – в белый, сверкающий, новый. Но дошла до развилки, а руки уже замерзли с непривычки. Постояла немного, решая, куда идти – направо к карьеру или налево к той полянке, где летом росла земляника.
Свернула к полянке. Дошла быстро, но с досадой заметила, как среди невысоких сугробов резвится лабрадор и девочка. Аня любила собак, да и с детьми обычно ладила, но сегодня ей хотелось побыть одной. Папа девочки стоял поодаль, говорил по телефону. Аня прищурилась, глаза слезились от снега и солнца, ей показалось, что на девочке была оранжевая шапка.
– Привет!
Девочка прибежала за собакой, а собака – за брошенной палкой. На девочке и правда была оранжевая шапочка. Та самая, которую Аня обронила в лесу.
«Вот она. Мой Шиповничек».
Аня улыбнулась.
– Привет.
У девочки были светло-карие яркие глаза, худенькое личико, куртка и штаны на вырост, а вот шапочка сидит как влитая.
– Это ты ее потеряла? – девочка коснулась шапки рукой. – Брикен нашел на дорожке. И перчатки. Мы за тобой бежали, но не догнали, не заметили, в какой дом ты свернула. Мы живем в семнадцатом.
– А я в девятнадцатом. Ты носи шапочку, не надо возвращать! Я ее связала просто так, в подарок кому-нибудь... А она сама нашла себе хозяйку, – Аня снова улыбнулась.
Брикен рыл что-то в сугробе. Папа девочки продолжал говорить по телефону, но посматривал в их сторону, махнул ладонью: дождитесь, мол. Аня кивнула.
– Мы недавно сюда переехали, – сообщила Шиповничек. – Летом жили в центре вместе с другими, а потом Боря нашел нам квартиру.
Аня недоуменно нахмурилась.
– С Брикеном нас не могли надолго оставить...
– Здравствуйте! – папа наконец-то закончил разговор и подбежал к ним, на ходу поправляя шапку.
Он был одет в черные лыжные брюки и камуфляжную куртку.
– Вы уже познакомились?
– Ой нет, – Аня смутилась. – Я как-то забыла. Анна, – она протянула руку.
– Борис. А это Юля, – он на секунду прижал девочку к боку. – А пес...
– Брикен, я знаю. Его Юля представила, – Аня рассмеялась.
– Вы уж простите, что мы присвоили вашу вещь, но Юльке она прям в пору пришлась. Вся одежда у нее на вырост, что уже выдали, – добавил он, на мгновение отводя взгляд.
Аня поспешила заверить, что шапка ей не нужна, носите, дескать, на здоровье.
– Вы мастерица прям, – улыбнулся Борис, щурясь на снег. – На заказ вяжете?
– Нет, я администратор в клинике, вяжу просто так.
– Очень красиво, – он посмотрел ей в глаза и коротко тепло улыбнулся – не смущенно, по-доброму.
Такой же кареглазый, как и Юля-Шиповничек, только уже по-зимнему бледный, как и все горожане. Юля выглядела более смуглой, словно летний загар еще не сошел, что было, конечно, невозможно в ноябре.
– Часто гуляете в лесу? – продолжил он, рыхля снег носком ботинка.
– Нет. Не так часто, как хотелось бы, – добавила она поспешно.
– А мы – каждый день. Брикену надо побегать. Да и Юльке тоже. Целый день меня с работы ждут.
– А разве... – Аня смутилась, но продолжила. – Разве Юля не ходит в школу?
– Нет, – Борис внимательно посмотрел на нее. – На следующий год пойдет.
– Понятно. Юля сказала, вы недавно переехали...
– Да, – он коротко кивнул и, засунув руки в карманы куртки, принялся обходить полянку, Аня смущенно умолкла и двинулась следом. Юля и Брикен утопали в сугробах. – Они одурели от счастья. Снег! Нечасто его видели раньше, чтоб так много и так рано.
– Это еще мало! Там сразу трава. Надеюсь, к Новому году еще нападает.
– Ждете?
– Снег?
– Нет, праздник, – он снова тепло улыбнулся.
– Не знаю, – Аня пожала плечами. – Родители хотели в санаторий, сестра будет с мужем и свекрами справлять, да в их квартирку больше никто и не поместится... Я еще не думала, в общем, – закончила она.
– Юля ждет. А я тоже не знаю... – тут он заметил, что Аня украдкой передернула плечами. – Замерзли?
– Немножко. Легко оделась.
– Тогда надо побегать, – он озорно сверкнул глазами и потянул Аню на полянку, в самый снег. – Кто быстрей!
Аня, скованная многолетней привычкой «держать себя в руках и выглядеть прилично», оторопело сделала шаг, другой. От неловкости их спас Брикен. Оглушительно лающий и подпрыгивающий за палкой в руках Бориса – высокого, а палка еще выше! – и Юля, хлопающая в ладоши, немножко неуклюжая в своей одежке на вырост и в яркой шапочке, присыпанной блестящим снегом.
3
Вернувшись домой, Аня первым делом полезла за корзинкой с пряжей. Она свяжет еще одну шапочку. Потеплее. Можно двойную, а можно на флисовом подкладе. И еще варежки! Видела где-то схему с новогодним рисунком. Надо перебрать нитки. А завтра снять мерки. Договорились, что Юля придет после обеда посмотреть книжки (Аня перевезла от родителей все свои, включая детские), а то у них почему-то ни одной нет.
Аня сжала в руке моток ангорки. Вопросы крутились в голове: «Где их мама? Почему на Юле одежда с чужого плеча (мальчишеская куртка, ботинки)? Что за центр, в котором они жили раньше?»
Она гнала эти вопросы. Не важно. Сейчас не это важно. Вот познакомится поближе – и спросит. А сейчас надо думать о том, чтобы пряжи хватило. И что испечь на завтра. Шарлотку? Брауни? Творожное печенье?..
Но в итоге ей не пришлось спрашивать. Борис пришел за Юлей, когда уже темнеть начало. Согласился на чай, пока Юля вырезала бумажную Барби (у Ани нашелся альбом среди книжек). Аккуратно отломил брауни (но тот все равно осыпался крошками на блюдце) и сказал, посмотрев Ане прямо в глаза:
– Мы беженцы.
Аня растерянно кивнула. А он все смотрел: поняла ли, откуда и почему?
Не поняла.
– За новостями не следишь, да?
Аня снова кивнула, так и замерла с чайником в руке: долила воды, но еще не включила.
– Понятно. Сейчас уже особо и не освещают. Это в первые месяцы шумели... – он махнул рукой и отправил целый кусок в рот, прожевал. – Но люди продолжают уезжать. Потому что бомбить не перестают. Хотя вроде бы догова-а-а-ариваются. Кто-то верит, что скоро все закончится. Я не стал ждать. Интернат Юлькин все равно эвакуировали. Она сестренка моя, – пояснил он. – Не дочь. Ты сперва подумала, что дочка моя, да?
Аня снова кивнула и поставила-таки чайник на подставку, нажала на кнопку, тот медленно зашумел.
– Родители... Мама и отчим. Они уехали еще до того, как все началось. Но не сюда. Не в эту сторону. В командировку, по гранту. Надолго. А у Юли не оказалось нужных прививок. Ее на месяц в интернат отправили, потому что я тогда в другом городе еще работал, не смог сразу ее забрать к себе... Но когда их эвакуировали, то, конечно, сразу рванул следом. Все бросил. Только Брикена прихватил. Вот так мы оказались у вас. Ты правда ничего не знала про бомбежки и беженцев?
– Слышала. Но не вникала, – Аня опустила глаза. – Не все такие, как я, – добавила осторожно.
Борис согласно кивнул.
– Знаю, – дожевал очередной кусок. – Нам здорово помогли в центре. Одежду дали, волонтеры квартиру съемную нашли, дешевую, только за коммуналку. Продукты по первости выдавали. Но я работу быстро нашел. Фотографирую. Технику с собой вывез.
Аня теперь видела, что он и правда молодой совсем. Не ровесник ей. В лесу одежда – с чужого плеча, безликая, универсальная – сбивала с толку. А сейчас он сидел перед ней в футболке с принтом, джинсах, с какими-то плетенками на запястье – это была его одежда, старая, еще из прежней жизни.
– Ты что молчишь-то? Ошарашена?
– Прости. Задумалась.
– Ты, может, другие новости читаешь? Что там у нас сплошные сепаратисты и террористы? Что давно пора прекратить?
– Н-нет! – Аня затрясла головой. – Я никакие не читаю и не смотрю. Совсем. Телевизора у меня нет.
– Незамутненный разум, – Борис хмыкнул. – Как у Юльки. Она тоже вся в книжках и мечтах сейчас... Наверно, защитная реакция такая. Даже не спрашивает, почему мама не приехала.
– А она?..
– Получила вид на жительство. Командировка продолжается, – Борис прихлебнул остывший чай и грустно улыбнулся поверх кружки. – Юльку пока не требует к себе. Она химик. Очень умная. Трудоголик. Мы с Юлей от разных отцов, – сухо добавил он.
– Жалеешь, что уехал?
Он пожал плечами.
– Кроме Юли у меня нет близких. А ей лучше здесь. Мои друзья... Почти все ушли воевать. Сепаратисты, которые никак не хотят быть смирными. Хотят жить своим умом. Представляешь? – он говорил, а дыхание вырывалось с легким присвистом, он старался выглядеть спокойным, но горечь прорывалась в словах. – Решили по-своему. А не как удобно всем остальным... Мне дали отсрочку. Я не мог отправить Юлю одну. Здесь я сразу опеку оформил, не знаю, чего там тянул. Надеялся, что мама все же решится... Наверно.
– Ты хотел бы... вернуться? – Аня сама не поняла, как у нее вырвался этот вопрос.
Он в ответ посмотрел очень внимательно.
– Да. Если найдется человек, кому я смогу Юлю доверить. Ты вот... Взяла бы ее к себе?
Аня кивнула, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди. Чайник все сильнее шумел за спиной.
– И Брикена? – он чуть усмехнулся.
Аня рассмеялась.
– Чуть не забыла про него! И его тоже возьму, если он будет слушаться. Только я не знаю, как оформить опеку и все остальное... – зачастила она.
– А это уж моя забота, – он быстро поднялся, крошки посыпались с колен на пол. – Ты подумай еще. До Нового года. Я как раз с документами разберусь. И от матери... согласие получу.
Аня смогла только кивнуть. Чайник у нее за спиной пиликнул – закипел.
4
Ночью она вышла на балкон – под звезды. Поправила сползающую с плеча шаль, поглубже засунула ноги в тапочки. Смотрела и вдыхала морозный колкий воздух. Там внизу спал зимний лес. Лес, подаривший ей Юлю-Шиповничек, Брикена и Бориса. И надежду. На то, что долгий сон книжной девочки-мечтательницы, не смотрящей новости, кончился. Началась жизнь. Колкая – как этот воздух, на котором стынут пальцы, но настоящая. Не картонно-плоская, какой она жила, пока пять лет училась на менеджера, а после три года работала на перспективной должности. Ее самой ведь почти и не было в этой жизни. Она спала, вяло реагируя на внешние раздражители – пробки в час пик, недалекость или зависть коллег, мелкие пакости и невеликие радости: новое платье, туфли по акции или духи из элитного отдела со скидкой. И книги, конечно же, книги. Ее отдушина...
И вот эти трое из леса сказали: хочешь жить по-настоящему? Да, будет непросто, вообще непонятно как. Наверно, временами шумно и утомительно, не посидишь вечерами в тишине. Наверно, со стороны – дико. Взяла чужую девчонку на воспитание, а парень этот умыл руки. Что будет, если он не вернется?! Ты представляешь хоть?!
Аня не представляла. Она видела только улыбку Юли, ее широко распахнутые глаза – это правда мне? – ее доверчивую нежность, прорастающую через отчуждение ребенка, выдернутого из одной жизни в другую. Она видела и непривычную ей твердость и честность в глазах Бориса. И надежду: неужели получится, неужели он разделит свою ношу, и не надо будет метаться, выбирая – родина или Юля?
Чтобы увидеть это, ей понадобился один вечер. Один взгляд – душа в душу.
Так не бывает.
Да.
Мы разучились так смотреть и так жить.
Не высчитывая свою выгоду и удобство. Не опасаясь попасть впросак. Доверяя, а не выверяя.
Ты чудачка, Аня. Старая дева с клубками шерсти в корзинке. Ты поверила в чудо?
Она стиснула руки под грудью и закрыла глаза. Стало совсем холодно, озноб уже бежал по телу мурашками.
Сказала «да» незнакомому человеку. Но не на тот самый – заветный – вопрос. Вообще на другой. Но почему-то сердце в тот момент хотело выпрыгнуть из груди. И во рту пересохло. Нет, это был именно тот самый вопрос. На который не солжешь. Который связывает крепче обещаний. И пусть он видит в ней только подходящую для присмотра за ребенком женщину – не более, но почему-то она была уверена, что он волновался не меньше, спрашивая. Что ему было очень важно такую женщину наконец-то найти. Чтобы самому ехать туда, где он себя видел нужным. Необходимым. Что ж. Они не солгали друг другу ни в чем.
Стоя под звездами и половинкой луны на балконе, Аня не знала, что далекой войне, о которой почти перестали говорить по телевизору, суждено затянуться, а потом она перерастет в большую и близкую. Что Борис повзрослеет, получит осколочное и контузию, но уцелеет. Что Юля за это время поступит в первый класс и закончит девятый. Что у нее самой появятся те морщины на лбу и у глаз, которые не скроет тональник, но улыбка останется прежней. Что она свяжет Юльке десяток шапок, а потом начнет вязать носки на фронт. Брикен умрет, когда Юля закончит среднюю школу. Они с Юлей будут плакать, обнявшись тесно-тесно. Борис даже успеет с ним попрощаться – приедет в отпуск. Он сделает сотни снимков на войне. Его авторский почерк начнут узнавать...
Всё это было еще не здесь. Там – в небесной дали, сокрытое туманностями и метеоритными потоками. Не-ви-ди-мое. Возможное, если она сделает шаг навстречу новой жизни. Если выберет ее сейчас. Как выбрала полчаса назад – сердцем.
Вжжжух. Аня задвинула раму. Вернулась в комнату, скинула на диван шаль, одним глотком допила остывший чай. Посмотрела на одиноко стоящее блюдце с крошками брауни. Она завернула Юле последний кусочек в бабушкину салфетку с мережкой. И помогла положить в ее плюшевый рюкзачок.
На столе осталось блюдце Бориса.
Я, конечно, еще подумаю до Нового года. Но мы оба знаем, что ответ не изменится ни за месяц, ни за два. Когда я ту шапочку вязала, я не знала, конечно, я ничего не знала, но сердце уже чуяло. Шиповничек. Она наклонилась и подобрала клубок с пола. Спасибо, бабушка, за шиповничек. Я его обязательно в термосе заварю, когда снова в лес пойду. С Юлей и Брикеном, и Борисом.
| Далее