До поры до времени Сергея Игоревича коробило, когда его называли по имени-отчеству: он долго, дольше, наверное, чем это бывает у большинства других, считал себя молодым человеком. Серьезным, авторитетным, но – молодым. «Талантливый исследователь Сергей Палагин» звучит куда лучше, чем то же самое, но со вставкой «Игоревич». С отчеством какая-то каменность, завершенность. Как на обелиске. Хотя… В районе сорока пяти коробить перестало. Наоборот, стали отвратительны эти стареющие, а то и вовсе престарелые, c бурыми бляшками на лицах, юноши, притворяющиеся буревестниками невесть чего. Чего-то всё время наклевывающегося, зреющего, но так и не созревающего.
Так, бывает, зреет в степи ливень. Сталкиваются тучи, слипаются, сбиваются в твердый темно-серый, свинцовый ком; начинает грохотать гром и режут небо стрелы молний. И все это прямо над тобой, над самой твоей головой. Кажется, сейчас тучи ухнут вниз ручьями воды или картечью града. Мечешься, ищешь укрытие, а потом замечаешь, что отара овец спокойно пасется, медленно выедая скудные степные травы. Овчарка улыбается, суслик стоит над норкой, насмешливо наблюдая за твоими скачками. И ты понимаешь: ничего не будет. Погремит, посверкает и исчезнет. И действительно – гроза не кончается ливнем или градом, не уходит, а именно исчезает. Что-то там, какая-то сила разрывает этот свинцовый ком, разгоняет в разные стороны, превращает тучи в жалкие грязноватые облака. И они тоже вскоре пропадают. Так и стареющие юноши – бессмысленные бунтари. Громыхнут, напугают, исчезнут, снова появятся на какой-нибудь конференции, опять громыхнут грозно – вызвав минутное замешательство – и растворятся на время. Эти юные борцы существуют в науке десятки лет, постепенно превращаясь в изюминку и перчинку конференций. «Увал это южный склон холма! – отчеканивают они с трибуны исступленно. И ничего более. Ни-че-го! - Необходимо закрепить это в словарях!» И скатываются вниз, выбегают из зала. В буфет, глотать теплую водку. Оставшиеся поулыбаются, поморщатся этому исступлению и продолжат обсуждать более важные и сложные вопросы… Сергей Игоревич не сделал в своей жизни больших открытий, не создал и не разрушил ни одной теории. Он просто изучал то, что еще существовало в русском языке, но медленно гибло, стиралось, и своим изучением, фиксацией, выражавшейся в статьях и докладах, замедлял эту гибель, приостанавливал исчезновение. И даже возвращал к жизни крохи. Еще подростком, в середине восьмидесятых, он стал заниматься в этнографической школе при одном сибирском университете, увидел, сколь богата и разнообразна материальная, духовная, речевая культура того участка Сибири, где он жил. Школа была заочной – Сергей Игоревич, тогдашний Сережа, отправлял туда свои сообщения, рефераты, в ответ получал отметки, вопросы, задания. И если бы решил поступать в тот университет, у него было бы преимущество перед другими абитуриентами. Но выбрал Москву, ни много ни мало – МГУ. Поступил на филфак, кафедра русской диалектологии… За без малого тридцать лет были сотни экспедиций, командировок, публикаций, состоялась защита кандидатской, потихоньку готовилась докторская. Почти каждое лето Сергей Игоревич вырывался на родину, изучал изменения в говоре земляков, убеждал их беречь язык, слова, которые использовали их родители, бабушки, дедушки. Он не преподавал, но постепенно спонтанные выступления оформлялись в лекции. И сначала Сергея Игоревича приглашали в библиотеки, училища (вузов там так и не появилось), школы в родном городе, а потом предложения выступить, рассказать о языке, который мы теряем, стали поступать и из других городов, районных центров. Последние годы основным занятием Сергея Игоревича были такие вот поездки. Для каждого региона, исторически сложившегося округа он составил свои лекции с использованием, толкованием, расшифровкой присущих данной территории диалектных слов, оборотов, фразеологизмов… За лекции он получал где больший, где меньший гонорар. Всё, конечно, по закону – с договорами, вычетом по СНИЛС и так далее… В свои сорок пять Сергей Игоревич был легок на подъем, еще, как сам считал, молод душой, и когда его спрашивали – «простите, а как по отчеству?» - чаще всего с улыбкой отмахивался: «Да просто Сергей. Рано еще с отчеством». Но однажды увидел себя на фото в интернете: сидит на каком-то круглом столе; снимали сверху и чуть сзади, и на своем темени он с ужасом и отвращением обнаружил безобразные, неопрятные проплешины. «Что?!» – отшатнулся от экрана компьютера. Думал, просто залысины появились, лоб сделался шире, а тут… В комнату вошла жена, посмотрела на фото без удивления. «Ты замечала? – придушенно спросил Сергей Игоревич. – Почему не сказала?» «Не хотела расстраивать. Что ж…» - И погладила его по этому плешивому темени. Он быстро успокоился: действительно, что ж, прилично за сорок, мало кто в его годы с густой гривой. Некоторые доктора наук, стесняясь лысин, бреются и становятся похожими на братков из девяностых. Сергей Игоревич стал чаще посещать парикмахерскую – просил стричь короче. Прикрытые прядями волос плешины были ему с детства противны: в фильмах у жалких, подловатых персонажей часто была такая прическа. Лучше уж редкий ежик… Да, успокоился, смирился, но и как-то внутренне повзрослел. Стал чаще надевать пиджак, хотя еще недавно даже на конференции, конгрессы приходил в пуловере. И против вопросов «как по отчеству?» ничего теперь не имел, отвечал с покорной готовностью: «Игоревич». Появилась неприятная самому себе солидность, осанистость, и в то же время… Он стал замечать, что заглядывается на девушек, с каким-то изумлением следит за их движениями, ловит их взгляды. Не женская красота, как раньше, а девичья свежесть стали тянуть к себе. Женат Сергей Игоревич был уже больше двадцати лет. Ни большой страсти, ни шумных скандалов за это время не случалось. Жена, из семьи московских научных интеллигентов, и его, мужа, нашла в такой же среде. Он учился на четвертом курсе, она – на втором. Он уже делал успехи, приобрел известность на факультете, публиковался: ясно было, что не бросит науку, это всерьез и на всю жизнь. Ему понравилась проявляющая к нему внимание московская студентка. Что называется, подружили около года и затем поженились. Поселились в трехкомнатной квартире ее родителей, которые большую часть времени проводили на даче совсем рядом со столицей – в Малаховке. Родились дочь и сын. Сейчас им девятнадцать и семнадцать лет. Взрослые люди. Жена, до сих пор миловидная, сохраняющая фигуру и женственность, была для Сергея Игоревича единственной. Несколько случайных и коротких физических сближений с другими сложно назвать изменами – они воспринимались и вспоминались, как сны. Иногда довольно приятные, иногда не очень. И женщины, с которыми оказывался близок, видимо, воспринимали это примерно так же. Страстные в эти час-два-три, они поднимались с постели и собирались домой. «Дети ждут, муж эсэмэсками закидал, - объясняли без сожаления и досады. – Я пойду… спасибо». И Сергей Игоревич отзывался: «Спасибо». Они уходили, наверное, удовлетворенные тем, что привлекательны для мужчин, которых в этот момент олицетворял он, Сергей Игоревич, но не считающие его теперь, после часов вместе, своим, а себя – его. Побыли с ним, убедились в чем-то для себя важном и пошли жить дальше. Любить мужа, воспитывать детей, готовить для них еду, прибирать дом. И у Сергея Игоревича ни разу не возникало желания задержать женщину, сказать: «Оставайся». Случалось, начинала мучить совесть, он опасался, выпив, или в минуты размолвки, приливов раздражения, или в момент душевного единения сознаться… Но однажды обнаружил в одной из книг о Достоевском такую фразу – набросок к какому-то произведению: «Нечаянное совокупление с женщиной, которая побыла минуту и ушла навсегда». Сергея Игоревича удивительным образом успокоили и даже оправдали эти простые в сущности слова. К ним приросли другие, из стихотворения Есенина: «Знаю я, они прошли, как тени, не коснувшись твоего огня». Действительно, не коснувшись. Но что-то дав, что-то важное оставив.
*** В однодневную поездку в небольшой и новый город на самом востоке Западной Сибири Сергей Игоревич отправился без всякого желания. Договоренность о лекции была заключена месяца два назад; за это время он набросал тезисы, сделал разбор и толкование нескольких фразеологизмов, возникших из соединения русских и ненецких, русских и эвенкийских слов. Обсудил сумму гонорара, который оформили как «оказание услуг», выслал паспортные данные, банковские реквизиты, получил электронные билеты. В назначенный день собрал походную сумку, дежурно попрощался с женой (дочь была у жениха, а сын уже спал в своей комнате) и поехал… В последние годы добирался до аэропортов на экспрессе. Недешево, конечно, зато надежно. Приезжаешь в срок, не томишься в ожидании посадки на самолет. Зарегистрировался Сергей Игоревич еще утром по интернету, распечатал посадочный дома на принтере и сейчас без задержек прошел все контроли и проверки. Выпил бокал «Старого мельника», и тут, как раз когда пиво стало действовать, объявили посадку. Уснул еще до взлета, а проснулся через три часа от мягкого голоса стюардессы, словно бы читающего стихи: - Ставим спинки кресла в вертикальное положение. Самолет начинает снижение. «Черт, кормежку пропустил», - стал было досадовать Сергей Игоревич, но неискренне – есть не хотелось. Хотелось еще поспать, и он успокаивал себя тем, что сейчас быстро минует зону прилета, окажется в теплом и темном салоне мощного внедорожника и еще часа два покемарит - от аэропорта возле окружного центра до того города, куда его пригласили, километров триста… Сергей Игоревич часто летал в восточную часть страны. Летом перелет каждый раз удивлял – поднимаешься в Москве вечером, на заходе солнца, но ночь не наступает – солнце, сползавшее за горизонт за спиной, почти сразу появляется впереди… Да, впечатляюще, хотя, конечно, нездорово для организма – терять ночь. Теперь же было не лето, а конец ноября; самолет взлетел в темноте и в темноте приземлялся. От трапа до аэропорта было буквально сто метров, но подали автобус. Не по необходимости, а, видимо, чтоб показать: наш маленький аэропорт ничем не хуже больших и знаменитых. Загружались много дольше, чем ехали. Успели замерзнуть. Хорошо, что в зале прилетов – одноэтажном, обшитом пластиковыми рейками здании, стоящем отдельно от двухэтажного зала вылетов – было тепло, даже жарко: из-под потолка били горячим воздухом кондиционеры, а у выхода в город стояла тепловая пушка. Багажа у Сергея Игоревича не имелось, и он бодро вышел туда, где толпились встречающие, приостановился, ожидая, что сейчас его окликнут, поведут к машине. Но никто не окликал; бумажку с его именем-фамилией, городом, где он должен выступать, организацией, которая пригласила, он не увидел… Заметив его замешательство, оживились таксисты: - Куда едем?.. Машина нужна?.. - Меня встречают, - уверенно отвечал Сергей Игоревич, но заскребло беспокойство – он знал, что аэропорт этот один на несколько городов и поселков в слабозаселенном, малоосвоенном краю. Миновал стенку из встречающих, еще постоял, поворачиваясь так и этак, надеясь, что его узнают. Не узнали. Ясно, что некому было узнавать… Сергей Игоревич подошел к ряду сидений, поставил сумку. Снял пальто. Начали появляться пассажиры с чемоданами, коробками; их радостно приветствовали, обнимали, слышались звонкие звуки поцелуев. Целовались с чувством и мужчины друг с другом; Сергей Игоревич отметил: «Так не стесняются целоваться теперь только очень далеко от Москвы». Он искоса, но с интересом наблюдал за людьми. По большей части коренастые, полные, но не рыхлые, не раскормленные. Сильные. Улыбаются широко, не боясь демонстрировать нехватку зубов… Пахло напоминающим пельменный бульон потом, мехом, кислым тестом; этих запахов в самолете Сергей Игоревич не чувствовал – их принесли сюда встречающие, люди совсем другого, нестоличного мира. Когда-то частью такого мира был и он, Сергей Палагин, а теперь наведывался время от времени, гостем… После смерти родителей квартиру – двухкомнатку в гнилой пятиэтажке – продали, деньги разделили между ближайшей родней, попутно переругавшись. Бывая изредка в своем городе, Сергей Игоревич останавливался в гостинице. И это было тяжело… Во время командировок к себе домой его приглашали редко, а без знания, как обставлены жилища, что готовят на своих кухнях, как разговаривают в быту, а не на мероприятиях понять жизнь местных, увидеть различия, скажем, томичей от омичей было невозможно. А надо бы… надо. Зал опустел. Остались лишь охранники на входе, еще какие-то работники аэропорта, девушка за стойкой с надписью «ТAXI 2+»… Тихо и тревожно. Сергей Игоревич достал блокнот с контактами, телефон. Набрал номер некой Любови Петровны, которая, видимо, отвечала за его прием. - Аппарат абонента выключен, - почти сразу заговорила в трубке бесстрастная автоматическая женщина, - или находится вне зоны действия сети. - Ни фига себе ситуация! Его развлекло это, произнесенное им, сорокапятилетним человеком, кандидатом филологических наук, словцо из детства – «ни фига». Даже поулыбался, похвалил себя за своеобразную смелость… Но тревога быстро вернулась. - Может быть, вам помочь? – спросила девушка за стойкой. Судя по выражению лица, она была искренна в этом желании. Только как она поможет, чем? Посадить в такси своей фирмы по какому-нибудь суперльготному тарифу? - За мной должны приехать, - подчеркнуто твердо сказал Сергей Игоревич, услышал в этой подчеркнутости почти отчаяние; отвернулся от девушки, сел рядом с сумкой. Достал папочку из толстого картона с записями будущего – сегодня вечером – выступления в библиотеке. Прочитал несколько тезисов и захлопнул. Тревога крепла, стягивала так, что стало подташнивать. Не тревога уже, а ужас какой-то… Не в силах сидеть, изображая спокойствие, вскочил, надел пальто, бросил на плечо ремень сумки, принялся ходить по залу. С чего ради ужас? Что вообще такого? Ну, не встретили – приедут с минуты на минуту. Со временем не рассчитали, еще что. В крайнем случае перейдет в соседнее здание – в зал вылетов, - сядет в кафе каком-нибудь… Воображение уже рисовало, как покупает билет и летит обратно. Денег достаточно, билеты наверняка есть. Не советское время. Потом разберется с этой Любовью Петровной или кто там у них главный… - Скажите, - остановил женщину в синем пиджаке и синих брюках, - а в Москву часто самолеты летают? - Два раза в сутки. Сейчас идет посадка, а следующий – в пятнадцать часов. «Ну, и хорошо, хорошо, - попытался порадоваться, - в пятнадцать и полечу». Правда, успокоиться не получалось. И не то чтобы он злился на то, что его не встретили, на всю эту ситуацию… Ему казалось, всё навязчивей, рисуясь в подробностях, что вот сейчас войдут с улицы крепкие мужчины, оглядят его, одинокого, непонятно что делающего в этом здании, и скажут: «Пройдемте с нами». Скажут тихо и так весомо, что он не посмеет возмутиться, отказаться, выяснить… Выведут, посадят в автомобиль, и он исчезнет. Ведь исчезают каждый день люди. Как-то ведь это происходит. Может, и так. В школьные годы он чувствовал потребность, необходимость выделиться из окружающих. Попытки были, конечно, глупые и смешные. Классе в седьмом, помнится, взял и стер изображения учебников с шеврона на рукаве ученической куртки и нарисовал вместо них череп с костями и за это получил выволочку сначала от завуча, а потом от родителей. Маме пришлось спороть испорченный шеврон и пришить на его место другой, со старой куртки… Волосы зачесывал тогдашний Сережа Палагин под вид панковского гребешка и слышал от взрослых сердитое: «Причешись нормально!» Пионерский галстук частенько носил задом наперед – как ковбойский платок… Да, много было таких мелочей, с помощью которых он показывал: я не как все. На первом, втором курсах университета тоже пытался выделяться, но подобных ему выделяющихся в Москве было слишком много - почти все, и постепенно эта потребность угасла. И свитер на серьезных конференциях стал не способом отличаться от остальных, а… Удобнее просто в свитере, чем в пиджаке, вот и надевал свитер. Иногда с некоторым удивлением Сергей Игоревич замечал за собой, что предпочитает изученное, проверенное, а неизвестное его пугает и тревожит. Через те дворы, по которым привык ходить, шагает спокойно, уверенно, новые же маршруты вызывают беспокойство, чуть ли ни панику. Какие-нибудь митинги огибает на значительном расстоянии, хотя внутри тормошило любопытство… Если к нему подходили или вставали на пути нищие, похмельные, раздаватели рекламок, Сергей Игоревич съёживался и бормотал, словно сквозь тяжкую дрему: «Нету… не курю… не надо…» Даже если кто-нибудь спрашивал, как пройти к такой-то улице, он сначала отшатывался, дергал головой отрицательно, а потом уже, очнувшись, говорил: «А, это вот здесь… Направо, и – будет». Однажды его сделали понятым. Возвращался с работы и услышал: «Уважаемый!» Наверное, если бы не обернулся, его бы не остановили – не догонять же, не хватать… Но это «уважаемый» прозвучало так, что ноги застыли. Повернул голову. Его подзывал милиционер, довольно молодой, но широченный – голова казалась слишком маленькой на таком туловище и была словно приставлена с другого человека. «Уважаемый, - повторил милиционер это вообще-то идиотское, но почему-то очень ходовое у милиционеров слово, - у вас паспорт с собой?» «Да, конечно». «Пройдемте со мной тогда. Понятым». Что такое понятой Сергей Игоревич, естественно знал, помнил, что это обязанность гражданина. И послушно последовал за милиционером. Послушно, но неохотно. Приятного мало… Может, там труп лежит, и придется наблюдать, как его обыскивают, смотреть, каким способом человек умерщвлен… Но неохоту, брезгливость заслоняла тревога, а потом ледяным ручьем откуда-то из пяток к сердцу, голове засочился страх. Очень быстро ручей превратился в поток. Тем более, что идущий впереди милиционер постоянно на него оглядывался. Будто цеплял взглядом добычу. И вопреки здравому смыслу Сергею Игоревичу стало казаться, что это никакой не милиционер, а переодетый бандит. Сейчас заведет вот под эту арку, хрястнет, обшарит. Или столкнет в подвал, и Сергея Игоревича сделают рабом… А если и милиционер, то где гарантия, что не запрет в камеру? А потом навесят какое-нибудь дело… Шел и понимал, что эти мысли глупость, идиотство, а сердце дергалось и требовало остановиться, закричать, позвать на помощь… Милиционер привел его в отделение, где Сергей Игоревич понаблюдал за обыском в чем-то заподозренного мужика. Понаблюдал, подождал, пока составят протокол и запишут его, Сергея Игоревича, и еще одного понятого паспортные данные; расписался и пошел дальше. Но долго еще леденил страх, ручеек не исчезал.При этом он никогда не считал себя трусом, да и на самом деле не был им: не раз дрался даже во взрослом возрасте, как-то отбил среднеазиатскую женщину от тягавших ее монголоидных ребят, осадил хама в очереди к кассе в супермаркете. Не в трусости дело. Не в ней. Просто страшно становилось, когда оказывался в необычных, непривычных ситуациях. В таких, как сейчас. Тьма и мороз за окном, «аппарат абонента выключен или…»; служащие аэропорта поглядывают со всё большей подозрительностью… Действительно, что за хрен болтается здесь уже второй час…
*** Любовь Петровну он, естественно, никогда в жизни не видел, но сразу узнал, когда она влетела в зал прилетов. Дежурившие на входе полицейские попытались было ее остановить: «Из карманов, пожалуйста, всё достаем», - но она не обратила внимания, под писк рамки металлоискателя бросилась к Сергею Игоревичу: - Извините! – рыдающе просила. – Извините ради Христа!.. Опозорились!.. Машина эта проклятущая… Под капотом что-то сломалось, и никак… - Всё нормально, нормально. – Сергею Игоревичу стало неловко от такого эмоционального шторма, тревога и страх сразу улетучились, теперь было жалко эту немолодую, грузную женщину со страдальчески искаженным лицом. – Не переживайте. - Да как… Заставили ждать, беспокоиться… И телефон не ловил, как назло… перед самым концом тут заработал. И не стала звонить, толку-то… - В порядке машина? – перебил Сергей Игоревич. – Едем? - Едем, едем, конечно… Наладили, помогли… Машина была несерьезная для этих суровых краев – какая-то низенькая «Тойота»-легковушка. В их многочисленных модификациях Сергей Игоревич не разбирался. - Вперед сядете? – переходя с рыдающей интонации на вполне деловую, спросила Любовь Петровна. Праворульная… У него был опыт езды на переднем пассажирском сиденье в таких машинах. Ощущение, что каждая встречная летит прямо на тебя… - Я лучше сзади. Может, подремлю. – И, начиная подмерзать, Сергей Игоревич скорее полез в салон. Водитель, тоже немолодой и тоже грузный, поздоровавшись, стал извиняться за задержку, ругать свою «телегу». Сергей Игоревич его не останавливал, и водитель вскоре замолчал. - Сейчас завернем перекусить, - вместо него включилась Любовь Петровна. – Вы ведь не завтракали, да и мы с этой поломкой… На завтрак в гостинице уже не успеете. Не против? - Можно. – Есть не хотелось, но кто знает, что там дальше… Голова после перелета, часового торчания в аэропорту и сытного завтрака была тяжелой, но в сон не тянуло. Хотя Сергей Игоревич делал вид, что спит. Притиснулся головой к углу между спинкой сиденья и мягкой обивкой кузова, смотрел в окно. Снега почти нет – так, слегка припорошенные белым трава, деревья. Деревья… Но лучше бы, наверное, голая тундра до горизонта, чем такие деревья – торчащие дистрофичные палочки чуть выше человеческого роста. Почти без веток, с загнутыми, а то и скрученными в спираль, будто небо не давало расти дальше, вершинками. И торчат эти палочки на плоской поверхности на сотни километров во все стороны. Никаких примет, отличий, ориентиров, и уже непонятно, где тут север, где восток, юг, запад. Страшное, сводящее с ума однообразие. Без умения пользоваться компасом, ориентироваться по солнцу, звездам, мху тут действительно сгинешь. Дорога-бетонка прямая, как взлетная полоса, каждые две-три секунды колеса постукивают о стыки плит. Это постукивание и пейзаж баюкают. Веки наползают на глаза, тело расслабляется, размякает… Недаром по обочинам, на стволах так часто висят венки – бьются на таких дорогах куда чаще, чем на петлях, перевалах… И, боясь, что водитель с Любовью Петровной уснут в молчании под это постукивание, и старая японка полетит под откос или вомнется в лоб встречного грузовика, Сергей Игоревич стал расспрашивать о городе, о жителях, библиотеке, в которой пройдет выступление. - Город у нас – старейший в округе, - с готовностью и гордостью отвечала женщина. – Отсюда и началось освоение северо-восточной части Сибирской равнины. Сейчас запасы нефти, конечно, истощились, но пятьдесят лет назад город гремел на всю страну… Кто живет? Много пенсионеров – бывшие нефтяники, газовики, решившие не покидать край, ставший родным… «Как из рекламного постера», - отметил фразу Сергей Игоревич. - Много магазинов, четыре школы, детские садики, спортивный комплекс большой. В общем, нормальный, полноценный город у нас. Хоть и маленький… Был когда-то аэропорт для местных самолетов… малой авиации, но сейчас закрыт. Удобней, считают, так, на машинах… Полный интернационализм – все есть. Живут и представители малых… кмх… малочисленных народов, - поправилась Любовь Петровна. – Эвенки, ненцы, кетов немного, селькупов… Хочется подробней о них узнать, детям показать нашим, как всё тесно, как культуры переплелись, языки… Вот узнали о лекциях ваших, решили пригласить… Библиотека хорошая, просторная. Раньше детский сад в здании был, но когда рожать меньше стали, в конце девяностых, отдали нам его… В старом здании у нас хранилище. Если захотите фонды посмотреть – покажем. Оно рядышком… Сергею Игоревичу уже надоело слушать, отвлекся на свои мысли, вернее, какие-то блики мыслей; он смотрел вперед, на съедаемые машиной серые плиты дороги, механически кивал женскому голосу… Перевел взгляд налево, потом направо. Плоский, хилый лес продолжался, и голова слегка закружилась от монотонности. Сам он родился и вырос тоже в Сибири, но в других краях – на юге, где горы защищают от холодных ветров плодородные долины, где бегут быстрые реки, лежат в холмистых – увалистых, как говорят местные, – степях крошечные теплые озера. Там глаз ласкает если не красота – красота понятие относительное, - то уж точно разнообразие. А здесь… - А олени у вас обитают? – поинтересовался, когда Любовь Петровна выговорилась, и молчание стало тяготить. - Да е-есть, - тут же отозвался водитель, словно опережая женщину. – Севернее там большие стада. В Финляндию продают. Любовь Петровна обернулась к Сергею Игоревичу: - Вам оленина нужна? - Нет-нет, я так… «Тойота» замедлила бег; проехали перекресток. Сергей Игоревич не стал спрашивать, куда и откуда ведет та дорога, которую миновали. Такая же беспросветно прямая, как и их…
*** Приближение города угадалось по изменению ландшафта. Появились слабые подъемы, спуски, низинки, в которых росли более толстые и ветвистые деревья. И дорога заизгибалась, словно не желая кончаться. Машина заскочила на очередной пологий холм, и вот впереди и внизу открылось скопление зданий. Да, если уж селиться, то в такой вот котловине – хоть какая-то защита от ветров, а главное – от изматывающей душу ровности… Издали здания показались Сергею Игоревичу прекрасными, как из сказки, и сам городок напомнил подарочный торт, украшенный оранжевыми, салатовыми, желтыми, фиолетовыми пряничными домиками. - Ну вот, добрались, можно сказать, - с великим, как после долгой и тяжелой работы, облегчением выдохнул водитель. – А за теми сопками, по ту сторону, тундра уже начинается. Там олени… Постройки приближались, и ощущение их сказочности у Сергея Игоревича исчезало. Оказалось, что они, разноцветные, веселые, на самом-то деле старые, хилые двухэтажки-бараки, четырехэтажные панельные хрущевки. Балконов на хрущевках не было – их заменяли, а вернее имитировали этакие бетонные нашлепки под окнами, окрашенные в иной, чем остальное здание, цвет. Издали вроде балкон, а подойдешь и приглядишься – нашлепка. - Так, мы сейчас в гостиницу, - заговорила Любовь Петровна и деловито, и приветливо. – Успеете отдохнуть… В три у нас обед, и потом потихонечку идем в библиотеку… В центре оказалось несколько крепких, с умеренными архитектурными изысками зданий. Одни были явно сороковых – пятидесятых годов, другие – совсем свежие. - Администрация… первая школа… Дом культуры – бывший Дом геолога, - перечисляла Любовь Петровна, - музей… «Роснефть»… Сергей Игоревич кивал, тихонько одобрительно мычал, а тем временем пытался понять, чего не хватает на улицах. «А, рекламы нет почти… Хорошо». И тут же заспорил с собой: «Что ж хорошего? Реклама, к сожалению, индикатор экономики». Он время от времени оказывался в подобных городках без пестрых вывесок и поначалу радовался, в груди теплело, будто возвращается в детство, строгое, но правильное, здоровое, а потом, пообщавшись с людьми, замечал – не очень-то они в этой строгости и правильности счастливы. - Так, а вот и гостиница, - задвигалась на сиденье Любовь Петровна. – Теперь уж точно можно сказать – прибыли. Гостиница находилась в четырехэтажке, но не панельной, как большинство других четырехэтажек города, а в кирпичной. На козырьке над входом висела сероватая табличка с синими буквами: «Север». «Логично. Не «Паллас» же, не «Хилтон», - съиронизировал мысленно Сергей Игоревич. Оформился быстро; Любовь Петровна расплатилась с администраторшей и напомнила ему: - Значит, без пяти три здесь встречаемся и идем в ресторан. - Хорошо, хорошо… А далеко? - Ресторан? Да вон он – за той дверью. - М-м, - Сергей Игоревич кивнул, - удобно. В первую минуту в гостиничном номере, даже в таком, откровенно говоря, убогеньком, напоминающем комнату в общаге, у него всегда возникало чувство, что свернет горы. Сейчас скинет ботинки, вставит зубную щетку в стаканчик над раковиной, откроет ноутбук и будет работать, работать. Один, в тишине, в чистой, без хлама, комнате. Но вот рука тянется к пульту телевизора, непреодолимо хочется прилечь на кровать. Тело тяжелеет, и Сергей Игоревич чувствует, как он устал. Не от чего-то устал определенного, не от дела, а так – глобально. Как молодежь говорит: по жизни. Старость - это, наверное, не столько болезни, а именно усталость. Старым можно стать и в тридцать лет, а можно оставаться молодым до шестидесяти и дольше. Вон сколько по возрасту стариков, на деле же – этакие моторчики… Хотя ничего дельного эти моторчики не производят. Так, вертятся вхолостую… Да и другие – тоже. Жужжат, вертятся, а толку-то… Сергей Игоревич пошевелился на кровати, и та жалобно заскрипела. Не пружинами или панцирем, а деревянными стыками каркаса… Задвигался активнее, и скрип стал громче, из жалобного превратился в умоляющий: не надо, не надо… - М-да, и кровать уставшая. Переключал каналы, не замечая, что там появляется и исчезает на экране. Уговаривал себя подняться, достать из сумки папочку с набросками статьи о говорах Сапожковского района, которую давно уже надо было написать. Никто эту статью не ждал, нигде ее не заказывали, но… Зря, что ли, в позапрошлом году он три раза побывал в этом углу Рязанской области, объездил два десятка деревень и поселков? В каждом населенном пункте свой говор, свои словечки, обороты… Одна фраза – «пойду куплю хлеба» звучит настолько по-разному, самобытно, оригинально, что и не сразу поймешь ее… Ведь интересно же, и нужно это зафиксировать. «Надо, надо», - соглашался с собой Сергей Игоревич, а глаза вяло искали, чем бы отвлечься. Книги, телевизор, интернет. И сейчас, лежа на ноющей кровати, он уговаривал себя заняться статьей, а сам переключал программы. И минуты сгорали одна за другой, и всё ближе подходило время обеда. Вот уже третий час. Теперь надо уговаривать себя не писать, а побриться. Побриться уговорить оказалось легче. Ровно без десяти три свежий, бодрый Сергей Игоревич спустился в вестибюль гостиницы. Любовь Петровна была не одна, а с высоченным, метра под два, бородатым – курчавые, с седыми прядями волосы от самых глаз спускались на грудь – мужчиной. - А это Дмитрий Абрамович, - представила его. – Он и явился, так сказать, инициатором вашего приглашения.