К трём часам пополудни дежурный администратор единственной в этом городе гостиницы, завершила одиночное чаепитие, замечталась и задремала. Странно, какими-то восковыми становятся воспоминания, как подозрительно потом хорошеет всякая мелочь… она не заметила его появления.
Сквозь свой сон она услышала его голос – мягкий, звучащий тревожно, неясно и грешно в пустом фойе... И только когда мужчина уже в третий раз протвердил ей свою формулу обращения, она очнулась, уловив лишь конец фразы: “...найти администратора гостиницы”.
Вошедший, вероятно и не принял её за администратора, хоть и табличка “администратор” присутствовала на своём месте, но мужчина почему-то решил, что администратор в этой гостинице кто-то другой.
Она сразу его ошибку разоблачила, но не стала объяснять этому молодому человеку то, что она единственный тут администратор – просто спросила паспорт. Он нелицеприятно достал из кармана требуемый документ и отдал ей. Администратор вложила вовнутрь паспорта анкету и вернула. И мужчина прямо на стойке принялся заполнять анкету, а она – потихоньку разглядывать своего нового постояльца.
Лет тридцати двух-трёх, стройный, среднего роста... А одет: синий пиджак, коричневая рубашка и коричневые кримпленовые брюки. Ещё у мужчины была фуражка из серого с начёсом материала, которую он положил на стойку конторки администратора возле своего локтя, и фуражка мешала ему писать.
Скоро мужчина заполнил анкету, вернул администратору серый листочек, вложенный в паспорт. Администратор прочитала: Осокин Гарий Андреевич, 1946 года рождения, русский, проживает в городе Томске, переулок Овражный, 20. Она полистала паспорт, сверила номер и серию, удивилась, что он холост, лицемерно вздохнула и спросила:
– Какой номер вам нужен? На каком этаже…
Мужчина подсознательно улыбнулся. Улыбка снаружи у него получилась нерадостная, даже растерянная. Он взял со стойки свою фуражку, будто кота за шкирку и, глядя как бы сквозь администратора – в жёлтую стену за её спиной, медленно проговорил:
– Мне нужен отдельный номер. А в остальном... Прежде у меня не было случая останавливаться в вашей гостинице и особенностей сервиса не знаю...
Администратор подумала и решила:
– Будете жить в восемнадцатом. Там до вас тоже русский жил. На какой срок у нас остановитесь?
– Примерно, суток на трое.
– Платите сразу за все... Вода бывает только по утрам, всего один час. С восьми до девяти. В другое время умываться можно внизу под лестницей. Там есть умывальник. Буфет работает утром и вечером. Возьмите ключ и сдачу.
Получив у администратора ключ и мелочь, Осокин не глядя взял с пола свой чемодан и неуверенно пошёл на второй этаж, где был восемнадцатый номер…
Открыв дверь, осторожно проник в комнату, огляделся и швырнул чемодан на кровать. И сразу же возвратился в коридорчик номера, где он, открыв стенной шкаф – положил на полку фуражку, повесил на плечики пиджак и, щёлкнув выключателем, заглянул из коридорчика в туалетную комнату: в ванне стояла вода и она уже воняла, а из-за унитаза выглядывала батарея пустых бутылок из-под вина и минералки... “Вода в гостинице бывает только один час в сутки, – вспомнил Осокин, – тот, кто жил здесь до меня, держал воду в ванне, вероятно, для того, чтобы пользоваться унитазом”. Он плотно закрыл дверь в туалет и пошёл в комнату, на ходу расстёгивая пуговицы на своей совсем промокшей от пота рубашке.
Это был обычный гостиничный номер: кровать, стол, стул, тумбочка, маленький коврик на полу... Необычным казалось только то, что в щелях пола и во всех углах был песок. “И сюда забралась пустыня... Наверное, не закрыта дверь в лоджию”, – подумал Осокин и резко раздвинул плотные зелёные шторы...
Он невольно отшатнулся, когда увидел горячую, ослепительно жёлтую и пустую площадь перед гостиницей. Дверь и окно в лоджию были плотно закрытыми. Он снова задёрнул шторы, вернулся к кровати, открыл чемодан и, взяв оттуда нужные ему вещи: полотенце, мыло и бритву, пошёл вниз. Потом возвратился в свой восемнадцатый, переоделся в свежую рубашку и захватил пиджак с фуражкой.
Уходя из гостиницы, попросил администратора, чтобы в его номере убрали.
Он вернулся через три с половиной часа. В номере было не убрано, однако постельное бельё заменили. Осокин вздохнул и стал выкладывать из сетки на стол принесённые с собой продукты: помидоры, хлеб, завёрнутого в газету жареного судака, бутылку узбекского портвейна “Навасбахор”, две бутылки минеральной воды “Ташкент”.
Сняв с себя пиджак и рубашку, Осокин сходил вниз, умылся, потом съел судака, выпил портвейн и лёг на кровать.
Он долго не мог уснуть, всё ворочался в постели, и ему казалось, что он всё ещё летит над пустыней в АН-24Б... Потом это вошло в его сон, и вновь повторились долгие часы полёта, когда он старался не думать о событиях последних дней, погнавших его прочь из дома, из города...
Его сон был как гнилая вата, как трясина или омут. Опять появилось ощущение надвигающейся, какой-то непонятной, непоправимой беды... В самолёте он всё время неотрывно смотрел сквозь стекло иллюминатора на землю и видел с двухкилометровой высоты бесконечную пустыню, местами покрытую редкой сетью сезонных троп, уже не имеющих ни начала, ни конца... Пропадающих в песках и обрывающихся возле солончаков или сходящихся лучами к давно высохшим колодцам, высохшим от долгого ожидания так и не пришедших к ним людей... Ему снились ощущения одинокого человека, идущего по бесконечным пескам; его страх, его жажда, его безумные миражи и истерические вспоминания своего пути... Как он попал сюда? Когда он оказался в этой страшной пустыне, где все тропы ведут к мёртвым колодцам и к солончакам?
Утром к нему постучали. Осокин поднялся с кровати, пошел, открыл дверь и сказал недовольно: ”Проходите, пожалуйста!” И, даже не взглянув на того, кто стоял за дверью, так как был уверен, что пришли, убирать в его номере, двинулся было в комнату, но за его спиной звонкий голос пропел; “Здра-а-авствуйте!” Он с удивлением обернулся и увидел неприкаянную девчушку в клетчатой рубашке и вылинявших джинсах. В руках она держала шляпу из соломки с большими полями.
В первый момент ему даже показалось, что он раньше где-то видел эту девушку... Но это было когда-то давно, в большое безветрие. Когда тени и голоса сошлись в одном месте, на белом плёсе далёкой сибирской реки... Тогда, его память, печалясь о чём-то своём, случайно выхватила из тысяч встреч, из прожитых лет и злоумышленно показала ему во сне портрет женщины... Он сразу же проснулся с ощущением потери, что никогда не встретит такую женщинув своей жизни и что не всегда нам дарована милость видеть во плоти наши мысли... Разве что живопись может оставлять в воздухе чёткий след смысла, и присутствие женщины на холсте может сопровождаться запахом ... Тем её живописным таинственным ароматом, который вызывает у многих мужчин непереносимое чувство внутренней катастрофы...
В руках она держала шляпу из соломки, и в зелёных сумерках комнаты сочно блестели её глаза... Слабый свет шёл из открытой в коридор двери, рисовал контур её тела, поджигал тёплые волосы красными бликами от рубашки...
– Вы ведь приехали в дом отдыха “Аральское взморье”?
– Почему вы так решили?
– Это сказала администратор гостиницы... С завтрашнего дня начинается заезд в дом отдыха. Я тоже приехала раньше... Меня попросили проверить, нет ли в гостинице и в аэропорту курортников. Сейчас мы едем в аэропорт, а когда автобус пойдёт обратно, примерно часов в десять, то заберёт вас... До свидания!
– До свидания, – ответил Осокин, когда перед ним никого уже не было.
Он медленно подошёл к балконной двери и раздвинул плотные зелёные шторы. Яркий свет ворвался в комнату, ударил в глаза... Потом он увидел отъезжающий от гостиницы маленький красный автобус: “Поеду с ними... Куплю путёвку на две недели. Буду купаться в море... Это лучше, чем сидеть и ждать здесь.” Он вернулся к столу, где на плотном листе бумаги, почему-то похожем на страницу из журнала “Огонёк”, лежали остатки судака, недоеденный помидор и корочка хлеба. Лист пропитался жиром. Приглядевшись к пятну, он прочитал: “...мы идём к вам из будущего. Уже создаётся технология для микропроцессора, который будет выполнять микрокоманды со скоростью миллиард операций в секунду. Эта скорость даст возможность писать и компилировать хронострикционные программы, выполнение только одной из них сейчас, на современном компьютере, требует целой человеческой жизни... Если скорость современного микропроцессора даёт нам мираж, мир без теней, который существует всего лишь на плоскости экрана дисплея – виртуальная реальность, то новый микропроцессор создаст миражи, которые будут существовать в информационном поле Земли... Эти фантомы вырвутся из оперативной памяти компьютеров на свободу и придут к нам из будущего, как те же летающие тарелки, как пришельцы ...”
Кисло усмехнувшись, он стал собираться.
Глава вторая
– Хочу посоветоваться с вами... – начал с порога Севальнев Владимир Моисеевич, следователь городской прокуратуры.
– Сначала пройди и сними башмаки, – усмехнулся Иван Демидович, – потом советоваться будешь.
В коридорчике было темно. Потыкавшись и не найдя выключатель и тапок, Севальнев прошёл на кухню в носках.
– Всё ещё начальником меня считаешь? Садись... Сейчас вот раздую самовар...
– Что вы, что вы... Иван Демидович! Зачем такие хлопоты?
– Помолчи... Затараторил. Я же для своего удовольствия. Да и какой разговор без чая?
Иван Демидович усадил гостя на табуретку, поставил на газовую плиту чайник и полез в шкаф за чашками-ложками. Севальнев смотрел на его спину и на его круглую белую голову и думал, что пришёл зря... Время – к обеду, а Иван Демидович не брит, его круглое красное лицо кажется сильно опухшим, глаза блестят, одет неряшливо... Впрочем...
– Что сидишь и молчишь? Рассказывай.
– Значит так... – Севальнев дотронулся указательным пальцем до чайной чашки, но тут же, словно испугавшись этого своего движения, спрятал руку под стол. – Поступило ответственное заявление от врача горбольницы Сокольниковой... К ним на «скорой» привезли гражданина Игнатьева с желудочным кровотечением. И вот он всё просил Сокольникову, чтобы она разыскала и привела к нему некоего Осокина. Называл даже его адрес... Игнатьев утверждал, что Осокин – знахарь, что он несколько раз останавливал у него кровь: немного пошепчет, что-то даст попить и всё проходит.
– Ну и что?
– Кровотечение у Игнатьева остановить не удалось, и он погиб на третьи сутки. Сокольникова утверждает, что если всё, о чём просил её Игнатьев перед смертью – правда, то деятельность Осокина вызывает некоторые опасения и что он косвенно виновен в гибели Игнатьева.
– Сокольникова объяснила тебе причину этих кровотечений у Игнатьева?
– Употребление спиртного.
– Ну и что? Осокин напоил Игнатьева вином?
– Если бы Игнатьева лечил врач, а не знахарь, он бы обязательно объяснил больному причину и опасность его болезни. Кроме того, особенность болезни заключается в том, что каждое последующее кровотечение остановить во много раз труднее, чем первое. А у Игнатьева повторное безудержное кровотечение мог вызвать всего лишь стакан вина. Ему надо было серьёзно лечиться, а не надеяться на знахаря.
– Ты видел Осокина?
– Вызывал повесткой... Он явился, и мы поговорили.
– Ну и до чего же договорились?
– Я его попросил временно не уезжать из города.
– Он что? Признался в своей опасной деятельности? Может, объявились какие-то новые обстоятельства?
– Какие-либо новые факты по заявлению врача Сокольниковой сейчас вряд ли возможно выявить. Осокин от всего нагло отказывается... Но дело не в этом.
– Так, так... В чём же тогда дело? И, наконец, кто такой этот Осокин?
– Работает массажистом в громовской бане.
– Массажистом? Очень хорошо... – Иван Демидович с откровенной насмешкой поглядел на Севальнева. – А я и не подозревал в тебе любителя создавать “дела”.
Севальнев поморщился, но не стал оправдываться или как-то бурно реагировать на последнее замечание Ивана Демидовича.
– Осокин прекрасно понимал, что наша суета ему ничем не грозит. Он мог спокойно наплевать на меня и на заявление Сокольниковой, но повёл он себя довольно странно. Я вчера заходил в громовскую баню. Хотел ещё раз увидеть его, поговорить, так, на всякий случай... Оказалось, что с того самого дня, это когда он приходил ко мне в прокуратуру, Осокин на работе больше не показывался. Домой к нему я не пошёл, неудобно, а вот в аэропорт позвонил и попросил выяснить: не улетал ли из Томска одиннадцатого или двенадцатого некто Осокин. Оказалось – вылетел в Караганду.
– Странно... Обещал никуда не уезжать и в тот же день покинул город. Что же его так напугало? Может, какие-то претензии имеет к нему милиция?
– Скорее из-за меня... Но всё-таки на него это не похоже... Что-то не так.
Иван Демидович медленно поднялся со своей табуретки, снял кипящий чайник с плиты, выключил газ, заварил чай, долго ждал, пока настоится, потом налил в чашки... Делал он всё нарочито медленно, однако Севальнев сидел, молчал и не проявлял никаких признаков нетерпения. Наконец Иван Демидович спросил:
– У тебя с ним что-то было раньше?
– Этой истории уже пять лет с хвостиком. Я женился на четвёртом курсе... Оля тогда училась на третьем в Кемеровском мединституте. Мы знали друг друга ещё со школы и никаких особенных отношений между нами не было... А тут, приехал, как обычно, к родителям зимой на каникулы, и получилось, что провёл все дни с ней одной. Потом письма друг другу... Обычная история. В конце концов, решили, что по окончании учебного года она будет переводиться сюда в Томский мединститут. Родители были совсем не в восторге, но мы с Олей уже не могли друг без друга... А я уже и квартиру хорошую приглядел...
Севальнев замолчал и принялся пить свой чай. Не допил. Отодвинул от себя чашку:
– Переехала она в Томск, а в институте попала в одну группу с Осокиным. И началось! Будто опоил он её чем-то... Наваждение какое-то было... Ведь любила же она меня! А тут, как подменили... За неделю до нового года Оля мне заявила: “Я ухожу к Осокину. Я больше не могу без него...” Собралась и ушла. Я голову потерял. Побежал к ней в мединститут, в деканат, в комитет комсомола, вызвал из Кемерова родителей. Заварилась каша. Их начали стыдить, упрекать, воспитывать, уговаривать. Осокин со злости напился так, что попал в медвытрезвитель. Институтскому начальству вся эта история с самого начала очень не нравилась, а тут ещё депеша из спецучреждения... В результате Осокина исключили из мединститута, и из комсомола заодно... Но Оля осталась с ним. Ушла к нему в Овражный переулок. Осокин был местный, к тому же домовладелец, не то что я...
Севальнев замолчал и взглянул исподлобья на Ивана Демидовича – тот сидел сочувственно пригорюнившись...
Тяжело вздохнув, Севальнев продолжил свой рассказ:
– Не знаю, как они прожили зиму, но весной Осокин оставляет Олю одну, нанимается рабочим в лесоустроительную экспедицию и уезжает на север области. Оля кое-как сдаёт сессию и едет следом, а месяца через два возвращается в Томск в тяжёлом душевном состоянии. Я сразу к ней, а она плачет день и ночь, ни с кем не разговаривает. Кормить её приходилось насильно. Уже не знал, на что надеяться. Но постепенно она пришла в себя, а ещё через год мы снова стали жить вместе. Намучился я тогда... Чуть университет не бросил. Помогли родители да угроза армейской службы. Вот, наверно, и вся история.
Помолчав немного, он добавил:
– Про Осокина слышал, что тогда с ним случилось какое-то несчастье, он сильно болел, но его выходил местный знахарь, и он остался жить там, где-то на реке Парабели...Уже потом, когда я университет закончил и определился к вам в прокуратуру, узнаю, что Осокин вернулся и снова живет в Томске. Я засуетился, даже хотел всё бросить, уехать и Олю увезти... Потом хорошенько подумал и понял, что ничего делать не надо.
– Теперь, всё рассказал? – спросил Иван Демидович, когда Севальнев принялся вертеть в руках свою чашку с остывшим чаем.
– Наверно, всё...
– Ты за советом пришёл? Так вот, советую: этим делом больше не занимайся.
– А что же мне делать? – Севальнев поставил свою чашку с недопитым чаем на стол и рассеянно посмотрел на Ивана Демидовича.
– Мы говорим только про Осокина. – Иван Демидович приосанился на кухонной табуретке и важно продолжил:
– По заявлению врача Сокольниковой составь соответствующую справку. Если чувствуешь надобность – приложи результаты своего расследования... Потом, если вдруг Осокин объявится и нарочно придёт к тебе, будто никуда не уезжал, сделай вид, что ничего обо всём этом знать не желаешь.
– Хорошо, только зачем “делать вид”? Он ведь не дурак..
– Тогда объясни мне, почему ты не передал эту жалобу другому следователю? – усмехнулся Иван Демидович, – из-за субъективных обстоятельств ты должен был поступить определённым УПК образом и не городить огород.
– Этот человек постоянно держал меня, не оставлял в покое... Уж так сложилась наша судьба, что при определённых обстоятельствах я был бы не прочь с ним встретиться, а это заявление оказалось кстати...
– Соблазнился использовать своё служебное положение и выгодную ситуацию?
– Пусть...
– Странно... – ногтем указательного пальца Иван Демидович задумчиво поскрёб щетину на щеке. – Своего ты добился: Осокина из города прогнал... Но, что-то тебя всё равно беспокоит, иначе бы ты ко мне не пришёл. Сознайся, ведь добровольно никто не идёт на неприятный разговор. Так?
Севальнев не ответил. Молчал, вздыхал и смотрел в угол.
– Значит, всё-таки боишься его… Ладно. Скажи, был ли в те времена у Осокина закадычный дружок?
– Если только Сергеенко... По окончании мединститута он остался в ординатуре.
– А Оля тебе ни о каких его друзьях не рассказывала?
– Да нет же! Ни Оля, ни я на темы, даже близкие к Осокину, никогда не разговаривали... А что я о нём знаю, так это помимо неё.
– Значит, больше ты мне ничего не расскажешь?
– Наверное, это всё, что я знаю.
– Давай я тебе ещё чаю налью. Горяченького! А то всё говоришь, говоришь...
– Нет, спасибо... Я пойду – дела! Оля попросила картошки купить, а я целый час у вас просидел... Скоро все магазины на обед закроются. – Он отодвинул от себя чашку и поднялся из-за стола.
– Ты заходи, не стесняйся, по-простому: с бутылочкой и огурчиком... А эти дела... Пропади они пропадом, эти дела. Одна суета от них... – бурчал Иван Демидович, провожая своего гостя к двери.
Когда за Севальневым закрылась дверь и Иван Демидович вернулся на кухню, убрал всё со стола, вымыл посуду, он посмотрел со скукой в окно... Потом потерянная мысль снова вернулась к нему: “Что-то в его истории не сходится... Впрочем, иногда человек умышленно забывает имена, намерения и поступки. Вот и у Севальнева. Он хочет забыть, но не может – этот Осокин всё ему глаза мозолит... Только это и не Осокин совсем... Скорее фантом, который гуляет по его памяти. Нечто похожее на тень отца Гамлета...”
Глава третья
Осокина поселили в одной комнате вместе с шахтёром из Караганды. Свободных мест в доме отдыха было много, и путёвку Осокину продали охотно. До обеда он и Николай, так звали соседа по комнате, успели осмотреться, устроиться, получить бельё, и когда пришли в столовую, там уже собрались все отдыхающие... Осокин специально прошёл по залу так, чтобы всех разглядеть, увидел свою знакомую, но больше никто его не заинтересовал.
“Дом отдыха, судя по столовой, рассчитан на двести с лишним мест, а здесь собралось всего около ста человек, – подумал Осокин, усаживаясь с Николаем за крайний столик, – что-то плохо сюда едут...”
После обеда Осокин обошёл территорию дома отдыха и вернулся в коттедж. Находиться на солнце было невозможно. Николай лежал на кровати, окна были задёрнуты плотными шторами, дверь открыта настежь. Осокин тоже разделся и лёг, немного полежал, потом поднялся, сел и вытащил из-под кровати свой чемодан... Он извлёк из чемодана бутылку вина, поставил её на тумбочку и сказал, обращаясь к Николаю: “Сэр! Не составите ли компанию?” Николай задумчиво посмотрел на бутылку вина и ответил: “В этом что-то есть, но чего-то не хватает...” Попросил подождать, оделся и ушёл.
Пока он ходил, Осокин вымыл стаканы, откупорил вино и стал открывать консервную банку местного рыбзавода, обещавшего сазана в томатном соусе. Николай принёс хлеб из столовой и мокрый пучок зелёного лука. Улыбаясь Осокину, положил всё на стол, осторожно достал из кармана завёрнутую в салфетку соль и развернул... Осокин хотел, было разлить вино, но Николай замахал на него руками: “Подожди ты, подожди! – и достал из своей тумбочки бутылку водки. – Вот теперь можно приступать...”
Они, морщась, выпили за знакомство, налили ещё, потом каждый вспомнил что-то подходящее случаю ... И затеяли долгий разговор.
Часа в четыре, когда немного спала жара, помятые и заспанные, они выбрались на свет божий, окатили друг друга водой из шланга, оделись, причесались и решили идти купаться в море.
Когда-то дом отдыха располагался на самом берегу моря, но море ушло, и осталась маленькая набережная на крутом берегу и пляжные постройки внизу, которые теперь нелепо стояли среди барханов и саксаулового леса. С другой стороны территория дома отдыха заканчивалась оградой, вдоль которой проходила дорога. Это асфальтированное шоссе шло из города, мимо дома отдыха и уходило куда-то вдаль, вдоль бывшего берега моря, а за шоссе были опять барханы и саксауловый лес.
Отдыхающие, с изумлением обнаружив, что вокруг пустыня, шли за объяснением к начальству, и начальство объясняло, что года три-четыре назад море было прямо вот тут и прибой шумел день и ночь... А сейчас всех отдыхающих будет возить на пляж новый красный автобус, и всё будет очень хорошо, и пляж тут совсем недалеко, километра четыре – пять, а море ещё ближе... “А почему ушло море?” – обычно спрашивал новичок. “Нет воды,– отвечало начальство, – Амударья: вся вода на хлопок нужна… Сырдарья тоже совсем в море не течёт, на рис – много воды надо... Соцобязательство выполнять надо!” “Если так... Ведь море может совсем, того...” – растерянно размышлял приезжий.
Начальство на его “того” ничего не отвечало, а укоризненно смотрело в глаза и многозначительно качало головой. На том разговор обычно заканчивался, и новый отдыхающий шёл восвояси, недовольно ворча, что в путёвке надо писать не “Аральское взморье”, а “Пустыня Каракумы”.
Когда Николай понял, что до моря придётся идти несколько километров, а все, кому надо было на пляж, уже уехали, и автобус они проспали, то заявил Осокину, что без воды он в пустыню не пойдёт, направился в коттедж за бутылкой минеральной воды...
– Лучше захвати бутылку вина! – крикнул ему вслед Осокин и заметил, что из соседнего коттеджа вышла та самая девушка, с которой он до сих пор толком не познакомился. Осокин помахал ей рукой, и девушка подошла к нему, улыбнулась...