И погаснут миры.
И возникнут миры...
Но одно лишь известно:
мы состаримся.
Мы будем жить
до поры...
А они – будут вечно.
Р. Рождественский
Часть 1. У судьбы свои планы
– Мать, доставай дорожную сумку, – бросил Владислав, входя в квартиру.
Перед тем как позвонить, он по привычке постоял немного у закрытой двери, отдышался и только тогда протянул руку к кнопке.
Люся застыла в проеме с тарелкой в руках. Ее крепкую фигуру облегал цветастый сарафан без рукавов, слегка вьющиеся каштановые локоны спадали на обнаженные плечи. В ногах вертелся любимый кот Аполлон, протяжно мяукал и безуспешно пытался обратить на себя внимание хозяина. Люся с любовью смотрела на мужа. Они знали друг друга со школьной скамьи, а теплые чувства с каждым годом лишь крепли. Лицо ее расплылось в улыбке, она словно и не слышала его просьбы.
Красивый, статный Волков, взмокший от напряженной игры, с растрепанными темными волосами, лежавшими легкой волной, нарушая привычный пробор с правой стороны, стягивал грязные бутсы в прихожей.
– Ты хоть иди умойся вначале, – с ласковым укором сказала Люся. – После футбола весь взмок! Да еще и наследил.
– Умоюсь, а ты собери по-быстренькому что-нибудь перекусить и дай мне сумку.
Волевой подбородок слегка поднялся вверх, а тонкие губы растянулись в обезоруживающей улыбке, посылая волну морщинок к карим задорным глазам. В Звездном 35-летний Волков получил прозвище Марчелло за удивительное сходство с итальянским актером-красавцем Мастроянни. Владиславу это льстило. Коренной москвич, Герой Советского Союза, за плечами полет в качестве бортинженера на «Союзе-7». Два года назад, вернувшись из космоса, он получил четырехкомнатную квартиру, и его семья, переехав в роскошные апартаменты по соседству с Юрием Никулиным, потеряла покой. Они стали реже видеться, Волкова буквально разрывали на части. Он и в отряд космонавтов-то записался тайком от жены, а сказал ей об этом только тогда, когда они уже гуляли с коляской по аллеям парка.
– Представляешь, каково это – испытать на деле, в космосе все то, что создавал на Земле?– воодушевленно изрек он пораженной Людмиле.
Но она уже ничего не могла поделать: Владислав горел своей работой, сбывалась его мечта. А теперь скромная и тихая Люся чувствовала себя неуютно, ведь приходилось постоянно думать о том, как сесть, что сказать, как выглядеть: она и их сын Владимир были словно под микроскопом.
– Ты куда-то уезжаешь?
– Обычная командировка на Байконур, лечу на несколько дней в составе дублирующего с Витей и Жорой.
– Понятно, – грустно прошептала Люся и скрылась в комнате.
– Леонов летит с Кубасовым и Колодиным, а мы дублируем, – крикнул он вдогонку жене. – Чистая формальность: смотаюсь по-быстрому, провожу ребят и обратно.
– Утром заходила Татьяна Николаевна, там тебе Никулин книжку подписал.
Владислав прошел на кухню, где на ажурной скатерти красовался желтый фолиант, открыл первую страницу и увидел забавную карикатуру Юрия Владимировича на самого себя в клоунском обличии и шляпе-таблетке, сопровождавшуюся витиеватой припиской: «Как Волкова ни корми, он все в космос смотрит».
Проведя по надписи рукой, Владислав тепло улыбнулся, закрыл книгу и пошел собирать
вещи.
Ан-10 заходил на посадку сквозь густые облака, давя их своим тяжелым днищем. Облака сопротивлялись, и сквозь тягучую пелену воздушной ваты невозможно было ничего разглядеть, только ощутить вибрацию самолета да услышать скрежет выдвигающихся шасси. И вот вдруг пушистые клубы остались позади, в иллюминаторе показалась безмолвная пустыня с редкими отметинами высохших озер – унылая, выжженная земля.
Как только космонавты ступили на площадку трапа, их обдало потоком горячего воздуха. На улице было плюс тридцать, не меньше. Вокруг собралась группа встречающих. Тепло приветствовали выходящие экипажи, особое внимание уделив членам первого, ведь это они главные герои. За основным неотступно следовал дублирующий.
Спешно погрузившись в автобус, космонавты поехали по пустынной двухполосной дороге в гостиницу. За окном лежал все тот же незатейливый пейзаж, лишь изредка по обочинам мелькали колючие кусты, которые монотонно жевали полинялые верблюжьи морды, да серые пяти-
этажки ютились по обе стороны трассы.
Рано утром 4 июня из ворот монтажно-испытательного корпуса на длинной железнодорожной платформе медленно выдвинулась ракета с космическим кораблем «Союз-11». Толпа журналистов, а также председатель Госкомиссии Керим Алиевич Керимов и главный конструктор ракетно-космических систем Василий Павлович Мишин уже ждали на позиции. Фермы обслуживания, словно лепестки невиданного гигантского цветка, раскинулись на своих опорах вокруг еще пустого стартового устройства. Мощные подъемники начали медленно поднимать платформу, устанавливая на нужную точку. И как только ракета заняла строго вертикальное положение, фермы осторожно обняли ее со всех сторон. Стартовый персонал начал проверку готовности и заправку топливом.
На утро была назначена итоговая медкомиссия.
– Я это так не оставлю! – вскричал Алексей Леонов. – Петя, а ты чего молчишь? Неужели ты согласен с тем, что происходит?
– Леш, а что мы можем сделать? – пожал плечами Колодин. – Правила едины для всех: если член основного экипажа выбывает перед стартом, меняют весь экипаж, без исключений.
– А я считаю, что надо идти к Мишину и требовать замену Кубасова на Волкова из дублирующего.
– Безнадежно все это! – махнул рукой Колодин. – Не поверишь, Леш, но я с самого начала чувствовал, что не пустят они меня в космос. Я для них ворона белая! Они все летчики, а я ракетчик. Да и тарелка, которую ты бросил, когда нас провожали на Байконур, не разбилась. Вот тебе и приметы! Хочешь верь, хочешь не верь.
– Да перестань! Оставь ты эти предрассудки. Мы столько готовились, через два дня старт! И что? Все коту под хвост?
Леонов решительно зашагал по длинному пустому коридору к главному конструктору Мишину. За ним едва поспевал уже потерявший надежду Петр Колодин.
– Василий Павлович, вы сознательно это делаете! – кипятился Леонов. – До меня дошли слухи, что именно вы выступили против замены только одного члена экипажа, хотя Николай Петрович Каманин именно так и предложил.
– Леша, да при чем здесь я? У Кубасова обнаружено затемнение в правом легком размером с куриное яйцо. Врачи подозревают туберкулез на ранней стадии! Какой полет? О чем ты вообще?
– Меняем его на Волкова и летим послезавтра, как и было запланировано. Замолви слово, к тебе комиссия прислушается, ты здесь светило! Каманин поддержит.
Мишин недовольно поморщился: его вражда с Каманиным на почве гражданских и военных космонавтов уже обретала реальные черты.
– Да ты понимаешь, о чем просишь меня? Правила одни для всех. Ты сам-то подумай: а если на станции туберкулез начнется у тебя или у Колодина? Мы что делать будем? И кстати, Волков сам отказался разбивать экипаж.
– А с Москвой вы посоветовались? Ведь в Политбюро уже доложили, что летит наша тройка, всех заверили, что мы хорошо подготовлены и с задачей справимся. А теперь берете и из-за одного Кубасова меняете весь экипаж. В какое положение вы ставите министра Афанасьева?
– Он уже летит на стартовую площадку, все вопросы будем решать на месте. Но пойми, что это не аргумент. Речь идет о выполнении особо важного задания. И о человеческих жизнях, конечно!
– Они дублирующие, – не унимался раскрасневшийся Леонов. – Это же просто формальность: никогда еще замен не было. Василий Павлович, ты подумай: как они будут выполнять поставленные задачи, если даже не верили, что полетят?! Надо брать одного Волкова, у него за плечами полет. Ни у Добровольского, ни у Пацаева опыта нет.
– Петь, ты прости, – повернулся Мишин к Колодину, – но вот у Пети тоже опыта полетов нет.
– А у меня есть! – стукнул кулаком по столу Леонов. – И не только полетов, но и первого в истории человечества выхода в открытый космос!
– Никто твоих заслуг не умаляет, – тихо произнес Мишин. – Но и ты пойми.
– Что «пойми»? Сейчас должны лететь самые опытные! Мы только вывели «Салют» на орбиту. Экипаж «Союза-10» пристыковался в нештатном режиме, перейти на борт станции не смог, еле отстыковались, чуть не подорвали стыковочный штырь, тогда бы станция вообще была потеряна. И улетели обратно ни с чем! Одна неудача за другой! Комаров погиб, Гагарин погиб. А детище Королева лунная ракета Н-1? На всех испытательных этапах провал за провалом. А американцы все-таки высадились на Луну! Мы должны хоть как-то компенсировать это поражение. Орбитальная станция – это наш шанс отыграться!
– Не в космонавтах было дело, а в неполадках стыковочного узла. Сейчас все учли, исправили и отработали. И не забывай, что не менее важна особая слаженность экипажа, я бы даже сказал – спаянность! Космонавты притираются друг к другу годами. Эти правила не прихоть, а необходимость, подтвержденная опытным путем! Представь себе, что такое несработавшаяся тройка в условиях невесомости!
– Василий Павлович, да я сам не в восторге от Волкова: ни для кого не секрет, что он считает себя умнее всех, но других-то вариантов все равно нет.
– Леша, – устало вздохнул Мишин, – не мучай ты меня. И так голова кругом идет. Ты хотя бы понимаешь, что теперь нам надо заменить все ложементы и медицинские пояса, центровку пересчитывать, ведь масса-то у космонавтов совсем другая, перепроверять костюмы, а корабль уже пристыкован к ракете-носителю. Влезть можно только через люк! Ты что думаешь – мы все тут пляшем от радости, что ли?
Леонов крепко сжал кулаки от накатывающего чувства безнадежности, но все равно продолжал стоять на своем. Обессиленный взгляд Колодина впился в колышущуюся на ветру занавеску. Она гипнотизировала его, унося мыслями все дальше и дальше от мечты, которая, словно Жар-птица, махнула крылом и исчезла, от тщетной борьбы несдающегося Леонова, от несправедливости этого мира.
– Башкин на заседании сокрушался не меньше тебя, – тихо продолжил Мишин. – Он готовил ваш экипаж, отвечал за него, принимал экзамены, болел душой и был уверен, что все пройдет без сучка и задоринки! А что теперь делать с дублирующим? Времени нет вообще! Для него это личная трагедия.
Непоседливый и вспыльчивый Леонов рвал и метал. Дали б ему волю, он бы, наверное, придушил Кубасова. Тяжелый разговор длился больше двух часов, но Государственная комиссия осталась непреклонна. Поменять экипаж за двое суток до старта – такого еще не было ни у нас, ни у американцев. Эксперимент «Мы первые» продолжал набирать обороты.
Кубасов ничего не понимал, он чувствовал себя абсолютно здоровым. Предыдущее обследование никаких отклонений не выявило, а тут вдруг за два дня до старта – словно удар пыльным мешком по голове. И ведь никогда никому не делали предполетного рентгеновского снимка, кого ж сейчас угораздило одним махом обречь весь экипаж? Да еще ладно б обнаружили простуду, а то туберкулез, причем в острой, развивающейся форме! Все происходящее казалось каким-то страшным сном и совершенно не укладывалось в голове. Он чувствовал себя виноватым, но его никто не собирался утешать.
«Вечный запасной», Петр Колодин подвыпившим слонялся по коридорам космодрома. Нервно сжимал и разжимал пальцы и обреченно махал рукой, если кто-то пытался его поддержать.
– Леш, ты-то хоть уже летал, Кубасов тоже...
– И ты полетишь! – отрезал Леонов.
Петр лишь мотнул головой и пророчески подытожил:
– Я уже никогда не полечу...
В трехэтажном кирпичном здании, где находился большой зал Госкомиссии, председатель Керимов обращался к новому экипажу.
– Я получил информацию о заседании Политбюро, на котором поднимали вопрос о предстоящем запуске «Союза-11». – Он откашлялся и, глотнув воды из граненого стакана, продолжил: – Как сообщил мне министр Афанасьев, его, Келдыша, Смирнова и Бушуева вызвали доложить обстановку. Они уверили собравшихся, что экипаж хорошо подготовлен, все необходимое для обеспечения полета и стыковки сделано, а доработки подтверждены многочисленными экспериментальными проверками. Леонид Ильич просил перепроверить все еще раз и подчеркнул, что на этот раз задача стыковки должна быть выполнена и переход экипажа на станцию благополучно осуществлен. Товарищ Брежнев также просил передать, что это очень важно, он нам доверяет и надеется на нас.
– Будьте уверены, задание нами будет выполнено с честью! – отрапортовал командир нового экипажа Георгий Добровольский.
По щекам Керимова поползла волна морщин от прорезавшейся улыбки, он вытер платком свой орлиный нос с горбинкой.
– Это еще не все. Леонид Ильич также сообщил, что правительство Франции обратилось с запросом: на какие даты запланированы пилотируемые полеты в СССР?
Космонавты переглянулись.
– Это связано с тем, что Франция собирается произвести ядерный взрыв в атмосфере в ближайшие дни. Смирнов и Бушуев посоветовались с Келдышем и решили, что это не помеха. Так передал мне министр Афанасьев. Но проблемы радиационной опасности и солнечных вспышек находятся у нас под юрисдикцией руководителя Института медицинской радиологии Евгения Ивановича Воробьева. А он промолчал.
Последовала многозначительная пауза.
– Наверху, – наконец ткнул пальцем в потолок Керимов, – принято решение о допуске полета при ядерном взрыве.
В зале воцарилась гробовая тишина. И вновь ее нарушил председатель Госкомиссии по летным испытаниям.
– Поручаем вам посмотреть, как выглядит ядерный взрыв из космоса.
– А зачем? – робко спросил покрасневший Пацаев.
– Чтобы вы сами решили, стоит ли возвращаться на Землю, если начнется ядерная война.
Эта импровизация Керима Алиевича вызвала общий смех и немного разрядила напряженную обстановку.
После закрытой части заседания в зал были допущены корреспонденты, чтобы взять интервью у нового экипажа. Стало шумно, люди сновали туда-сюда, вносили стулья, и кто-то все время поторапливал: «Скорее, скорее! У космонавтов расписана каждая минута». Это интервью заранее никто не планировал. Все необходимые формальности были соблюдены еще в Звездном с основным экипажем, который по стечению трагических (а может, наоборот, счастливых) обстоятельств уже не летел на станцию.
Командир экипажа подполковник Георгий Тимофеевич Добровольский, бортинженер, летчик-космонавт Владислав Николаевич Волков и инженер-испытатель Виктор Иванович Пацаев сидели за длинным столом, на котором сейчас разместилась гора еженедельников. Все космонавты были в темных облегающих костюмах на молнии, с пятиугольными нашивками на правом рукаве: земной шар, белоснежная ракета и размашистая надпись «СССР».
Ослепительная улыбка не сходила с лица Волкова. Счастье, такое реальное, такое близкое, накрывало его с головой. Они с Добровольским, сложив руки на столе, позировали прессе, с удовольствием отвечая на вопросы. Пацаев скромно и молчаливо сидел между ними, широко распахнув глаза. Словно не веря до конца, что вот этот миг настал, наконец-то он полетит в космос и станет первым в мире астрономом, работающим за пределами земной атмосферы. А может, недавнее заседание комиссии не давало ему покоя и омрачало важность исторического момента. Или вспомнившийся вдруг отдых семьями в пансионате на Истре, когда разоткровенничавшийся Волков признался: «Я рад, что не полечу на первую станцию». – «Почему?» – удивилась Вера Пацаева. «Мне было предзнаменование, что я погибну», – ответил Владислав.
Виктор Иванович Пацаев был высокий, худой, с зелеными глазами и ранними залысинами на голове, которые словно хотели сделать его и без того широкий лоб совсем необъятным. Молчаливый и скромный в жизни, но упорный до фанатизма, методичный и настойчивый в работе. Ничто не могло выбить его из колеи, он всегда умел найти верный путь и оптимальное решение. Отметив задумчивость Пацаева, корреспондент газеты «Правда» решил разговорить его.
– Виктор, скажите, а что вы делали в последние дни в Москве?
Тонкие губы Пацаева вытянулись в ниточку улыбки. Он засмущался, по лицу пошли красные пятна.
– Ничего особенного. Готовился к предстоящему полету. Сын Дима и дочка Светочка успешно закончили учебный год – поздравил их. Хорошо закончили, молодцы! Я ими доволен. – Пацаев ненадолго замолчал, проведя длинными пальцами по взмокшему лбу. – Потом съездили отдохнуть на Пироговское водохранилище, немного половили рыбу. Читал, а больше свободного времени и не было.
– А что читали?
Виктор Иванович, похоже, перебирал в уме целый список авторов, чтобы выбрать, кого лучше назвать.
– Мне многие писатели и поэты нравятся. Вот попался прекрасный сборник стихов, его и читал. В детстве увлекался Джеком Лондоном. Вообще люблю классиков, фантастику: рассказы Лема, Стругацких, Артура Кларка.
– Кого берете с собой в полет?
– Томик стихов Лермонтова, буду читать для отдыха.
– Ваши родные знают, что вы летите?
– Мать, жена – да. А больше никто. Дети не знают, для них это будет неожиданностью.
Корреспондент поблагодарил Пацаева за ответы и вновь обратился к Волкову:
– Владислав или Вадим? Как лучше? Я знаю, что ваши товарищи-космонавты называют вас именно Вадим.
– И так и так можно, – махнул рукой Волков. – А я знаю, что среди ваших товарищей-журналистов принято называть меня Футболист.
Корреспондент смущенно улыбнулся:
– Есть такое. Вы говорили, что много ездили по стране. Расскажите поподробнее.
Волков оживился еще больше. Привычные тирады полились свободно и непринужденно из его довольных уст. Он блистал словно кинозвезда под вспышками камер и блеском софитов.
– Считаю, что мне повезло. Поездки были очень интересные: именно то, что я хотел посмотреть. Сначала – на Дальний Восток. Пробыл там четырнадцать дней: на Сахалине, в Хабаровске, Уссурийске. Встречался с пограничниками на заставах. Уже опубликовал заметки об этой поездке. Затем ездил в Армению, Азербайджан, Узбекистан на съезды комсомола. Мне много пришлось встречаться с молодежью, много говорить о своем полете, друзьях, профессии, работе. Еще был на областной конференции в Кировской области. Эта поездка для меня особо дорога. Меня встречали очень тепло, даже избрали почетным гражданином города. Сейчас вот готовлю рукопись о моем жизненном пути – с истоков, так сказать, с самого рождения.
– От чего вы получаете удовлетворение?
– От того, что я нужен. Это очень сложное и ответственное задание, но я рад, потому что понимаю, что внесу свою лепту в отработку тех задач, которые сейчас перед нами стоят.
Волков мог отвечать на вопросы и рассказывать о себе бесконечно долго. Однако корреспондент «Правды» повернулся к командиру экипажа. Добровольский тепло улыбнулся, его гладко уложенные каштановые волосы под лучами яркого солнца отливали медью, а карие глаза задорно блестели.
И возникнут миры...
Но одно лишь известно:
мы состаримся.
Мы будем жить
до поры...
А они – будут вечно.
Р. Рождественский
Часть 1. У судьбы свои планы
– Мать, доставай дорожную сумку, – бросил Владислав, входя в квартиру.
Перед тем как позвонить, он по привычке постоял немного у закрытой двери, отдышался и только тогда протянул руку к кнопке.
Люся застыла в проеме с тарелкой в руках. Ее крепкую фигуру облегал цветастый сарафан без рукавов, слегка вьющиеся каштановые локоны спадали на обнаженные плечи. В ногах вертелся любимый кот Аполлон, протяжно мяукал и безуспешно пытался обратить на себя внимание хозяина. Люся с любовью смотрела на мужа. Они знали друг друга со школьной скамьи, а теплые чувства с каждым годом лишь крепли. Лицо ее расплылось в улыбке, она словно и не слышала его просьбы.
Красивый, статный Волков, взмокший от напряженной игры, с растрепанными темными волосами, лежавшими легкой волной, нарушая привычный пробор с правой стороны, стягивал грязные бутсы в прихожей.
– Ты хоть иди умойся вначале, – с ласковым укором сказала Люся. – После футбола весь взмок! Да еще и наследил.
– Умоюсь, а ты собери по-быстренькому что-нибудь перекусить и дай мне сумку.
Волевой подбородок слегка поднялся вверх, а тонкие губы растянулись в обезоруживающей улыбке, посылая волну морщинок к карим задорным глазам. В Звездном 35-летний Волков получил прозвище Марчелло за удивительное сходство с итальянским актером-красавцем Мастроянни. Владиславу это льстило. Коренной москвич, Герой Советского Союза, за плечами полет в качестве бортинженера на «Союзе-7». Два года назад, вернувшись из космоса, он получил четырехкомнатную квартиру, и его семья, переехав в роскошные апартаменты по соседству с Юрием Никулиным, потеряла покой. Они стали реже видеться, Волкова буквально разрывали на части. Он и в отряд космонавтов-то записался тайком от жены, а сказал ей об этом только тогда, когда они уже гуляли с коляской по аллеям парка.
– Представляешь, каково это – испытать на деле, в космосе все то, что создавал на Земле?– воодушевленно изрек он пораженной Людмиле.
Но она уже ничего не могла поделать: Владислав горел своей работой, сбывалась его мечта. А теперь скромная и тихая Люся чувствовала себя неуютно, ведь приходилось постоянно думать о том, как сесть, что сказать, как выглядеть: она и их сын Владимир были словно под микроскопом.
– Ты куда-то уезжаешь?
– Обычная командировка на Байконур, лечу на несколько дней в составе дублирующего с Витей и Жорой.
– Понятно, – грустно прошептала Люся и скрылась в комнате.
– Леонов летит с Кубасовым и Колодиным, а мы дублируем, – крикнул он вдогонку жене. – Чистая формальность: смотаюсь по-быстрому, провожу ребят и обратно.
– Утром заходила Татьяна Николаевна, там тебе Никулин книжку подписал.
Владислав прошел на кухню, где на ажурной скатерти красовался желтый фолиант, открыл первую страницу и увидел забавную карикатуру Юрия Владимировича на самого себя в клоунском обличии и шляпе-таблетке, сопровождавшуюся витиеватой припиской: «Как Волкова ни корми, он все в космос смотрит».
Проведя по надписи рукой, Владислав тепло улыбнулся, закрыл книгу и пошел собирать
вещи.
Ан-10 заходил на посадку сквозь густые облака, давя их своим тяжелым днищем. Облака сопротивлялись, и сквозь тягучую пелену воздушной ваты невозможно было ничего разглядеть, только ощутить вибрацию самолета да услышать скрежет выдвигающихся шасси. И вот вдруг пушистые клубы остались позади, в иллюминаторе показалась безмолвная пустыня с редкими отметинами высохших озер – унылая, выжженная земля.
Как только космонавты ступили на площадку трапа, их обдало потоком горячего воздуха. На улице было плюс тридцать, не меньше. Вокруг собралась группа встречающих. Тепло приветствовали выходящие экипажи, особое внимание уделив членам первого, ведь это они главные герои. За основным неотступно следовал дублирующий.
Спешно погрузившись в автобус, космонавты поехали по пустынной двухполосной дороге в гостиницу. За окном лежал все тот же незатейливый пейзаж, лишь изредка по обочинам мелькали колючие кусты, которые монотонно жевали полинялые верблюжьи морды, да серые пяти-
этажки ютились по обе стороны трассы.
Рано утром 4 июня из ворот монтажно-испытательного корпуса на длинной железнодорожной платформе медленно выдвинулась ракета с космическим кораблем «Союз-11». Толпа журналистов, а также председатель Госкомиссии Керим Алиевич Керимов и главный конструктор ракетно-космических систем Василий Павлович Мишин уже ждали на позиции. Фермы обслуживания, словно лепестки невиданного гигантского цветка, раскинулись на своих опорах вокруг еще пустого стартового устройства. Мощные подъемники начали медленно поднимать платформу, устанавливая на нужную точку. И как только ракета заняла строго вертикальное положение, фермы осторожно обняли ее со всех сторон. Стартовый персонал начал проверку готовности и заправку топливом.
На утро была назначена итоговая медкомиссия.
– Я это так не оставлю! – вскричал Алексей Леонов. – Петя, а ты чего молчишь? Неужели ты согласен с тем, что происходит?
– Леш, а что мы можем сделать? – пожал плечами Колодин. – Правила едины для всех: если член основного экипажа выбывает перед стартом, меняют весь экипаж, без исключений.
– А я считаю, что надо идти к Мишину и требовать замену Кубасова на Волкова из дублирующего.
– Безнадежно все это! – махнул рукой Колодин. – Не поверишь, Леш, но я с самого начала чувствовал, что не пустят они меня в космос. Я для них ворона белая! Они все летчики, а я ракетчик. Да и тарелка, которую ты бросил, когда нас провожали на Байконур, не разбилась. Вот тебе и приметы! Хочешь верь, хочешь не верь.
– Да перестань! Оставь ты эти предрассудки. Мы столько готовились, через два дня старт! И что? Все коту под хвост?
Леонов решительно зашагал по длинному пустому коридору к главному конструктору Мишину. За ним едва поспевал уже потерявший надежду Петр Колодин.
– Василий Павлович, вы сознательно это делаете! – кипятился Леонов. – До меня дошли слухи, что именно вы выступили против замены только одного члена экипажа, хотя Николай Петрович Каманин именно так и предложил.
– Леша, да при чем здесь я? У Кубасова обнаружено затемнение в правом легком размером с куриное яйцо. Врачи подозревают туберкулез на ранней стадии! Какой полет? О чем ты вообще?
– Меняем его на Волкова и летим послезавтра, как и было запланировано. Замолви слово, к тебе комиссия прислушается, ты здесь светило! Каманин поддержит.
Мишин недовольно поморщился: его вражда с Каманиным на почве гражданских и военных космонавтов уже обретала реальные черты.
– Да ты понимаешь, о чем просишь меня? Правила одни для всех. Ты сам-то подумай: а если на станции туберкулез начнется у тебя или у Колодина? Мы что делать будем? И кстати, Волков сам отказался разбивать экипаж.
– А с Москвой вы посоветовались? Ведь в Политбюро уже доложили, что летит наша тройка, всех заверили, что мы хорошо подготовлены и с задачей справимся. А теперь берете и из-за одного Кубасова меняете весь экипаж. В какое положение вы ставите министра Афанасьева?
– Он уже летит на стартовую площадку, все вопросы будем решать на месте. Но пойми, что это не аргумент. Речь идет о выполнении особо важного задания. И о человеческих жизнях, конечно!
– Они дублирующие, – не унимался раскрасневшийся Леонов. – Это же просто формальность: никогда еще замен не было. Василий Павлович, ты подумай: как они будут выполнять поставленные задачи, если даже не верили, что полетят?! Надо брать одного Волкова, у него за плечами полет. Ни у Добровольского, ни у Пацаева опыта нет.
– Петь, ты прости, – повернулся Мишин к Колодину, – но вот у Пети тоже опыта полетов нет.
– А у меня есть! – стукнул кулаком по столу Леонов. – И не только полетов, но и первого в истории человечества выхода в открытый космос!
– Никто твоих заслуг не умаляет, – тихо произнес Мишин. – Но и ты пойми.
– Что «пойми»? Сейчас должны лететь самые опытные! Мы только вывели «Салют» на орбиту. Экипаж «Союза-10» пристыковался в нештатном режиме, перейти на борт станции не смог, еле отстыковались, чуть не подорвали стыковочный штырь, тогда бы станция вообще была потеряна. И улетели обратно ни с чем! Одна неудача за другой! Комаров погиб, Гагарин погиб. А детище Королева лунная ракета Н-1? На всех испытательных этапах провал за провалом. А американцы все-таки высадились на Луну! Мы должны хоть как-то компенсировать это поражение. Орбитальная станция – это наш шанс отыграться!
– Не в космонавтах было дело, а в неполадках стыковочного узла. Сейчас все учли, исправили и отработали. И не забывай, что не менее важна особая слаженность экипажа, я бы даже сказал – спаянность! Космонавты притираются друг к другу годами. Эти правила не прихоть, а необходимость, подтвержденная опытным путем! Представь себе, что такое несработавшаяся тройка в условиях невесомости!
– Василий Павлович, да я сам не в восторге от Волкова: ни для кого не секрет, что он считает себя умнее всех, но других-то вариантов все равно нет.
– Леша, – устало вздохнул Мишин, – не мучай ты меня. И так голова кругом идет. Ты хотя бы понимаешь, что теперь нам надо заменить все ложементы и медицинские пояса, центровку пересчитывать, ведь масса-то у космонавтов совсем другая, перепроверять костюмы, а корабль уже пристыкован к ракете-носителю. Влезть можно только через люк! Ты что думаешь – мы все тут пляшем от радости, что ли?
Леонов крепко сжал кулаки от накатывающего чувства безнадежности, но все равно продолжал стоять на своем. Обессиленный взгляд Колодина впился в колышущуюся на ветру занавеску. Она гипнотизировала его, унося мыслями все дальше и дальше от мечты, которая, словно Жар-птица, махнула крылом и исчезла, от тщетной борьбы несдающегося Леонова, от несправедливости этого мира.
– Башкин на заседании сокрушался не меньше тебя, – тихо продолжил Мишин. – Он готовил ваш экипаж, отвечал за него, принимал экзамены, болел душой и был уверен, что все пройдет без сучка и задоринки! А что теперь делать с дублирующим? Времени нет вообще! Для него это личная трагедия.
Непоседливый и вспыльчивый Леонов рвал и метал. Дали б ему волю, он бы, наверное, придушил Кубасова. Тяжелый разговор длился больше двух часов, но Государственная комиссия осталась непреклонна. Поменять экипаж за двое суток до старта – такого еще не было ни у нас, ни у американцев. Эксперимент «Мы первые» продолжал набирать обороты.
Кубасов ничего не понимал, он чувствовал себя абсолютно здоровым. Предыдущее обследование никаких отклонений не выявило, а тут вдруг за два дня до старта – словно удар пыльным мешком по голове. И ведь никогда никому не делали предполетного рентгеновского снимка, кого ж сейчас угораздило одним махом обречь весь экипаж? Да еще ладно б обнаружили простуду, а то туберкулез, причем в острой, развивающейся форме! Все происходящее казалось каким-то страшным сном и совершенно не укладывалось в голове. Он чувствовал себя виноватым, но его никто не собирался утешать.
«Вечный запасной», Петр Колодин подвыпившим слонялся по коридорам космодрома. Нервно сжимал и разжимал пальцы и обреченно махал рукой, если кто-то пытался его поддержать.
– Леш, ты-то хоть уже летал, Кубасов тоже...
– И ты полетишь! – отрезал Леонов.
Петр лишь мотнул головой и пророчески подытожил:
– Я уже никогда не полечу...
В трехэтажном кирпичном здании, где находился большой зал Госкомиссии, председатель Керимов обращался к новому экипажу.
– Я получил информацию о заседании Политбюро, на котором поднимали вопрос о предстоящем запуске «Союза-11». – Он откашлялся и, глотнув воды из граненого стакана, продолжил: – Как сообщил мне министр Афанасьев, его, Келдыша, Смирнова и Бушуева вызвали доложить обстановку. Они уверили собравшихся, что экипаж хорошо подготовлен, все необходимое для обеспечения полета и стыковки сделано, а доработки подтверждены многочисленными экспериментальными проверками. Леонид Ильич просил перепроверить все еще раз и подчеркнул, что на этот раз задача стыковки должна быть выполнена и переход экипажа на станцию благополучно осуществлен. Товарищ Брежнев также просил передать, что это очень важно, он нам доверяет и надеется на нас.
– Будьте уверены, задание нами будет выполнено с честью! – отрапортовал командир нового экипажа Георгий Добровольский.
По щекам Керимова поползла волна морщин от прорезавшейся улыбки, он вытер платком свой орлиный нос с горбинкой.
– Это еще не все. Леонид Ильич также сообщил, что правительство Франции обратилось с запросом: на какие даты запланированы пилотируемые полеты в СССР?
Космонавты переглянулись.
– Это связано с тем, что Франция собирается произвести ядерный взрыв в атмосфере в ближайшие дни. Смирнов и Бушуев посоветовались с Келдышем и решили, что это не помеха. Так передал мне министр Афанасьев. Но проблемы радиационной опасности и солнечных вспышек находятся у нас под юрисдикцией руководителя Института медицинской радиологии Евгения Ивановича Воробьева. А он промолчал.
Последовала многозначительная пауза.
– Наверху, – наконец ткнул пальцем в потолок Керимов, – принято решение о допуске полета при ядерном взрыве.
В зале воцарилась гробовая тишина. И вновь ее нарушил председатель Госкомиссии по летным испытаниям.
– Поручаем вам посмотреть, как выглядит ядерный взрыв из космоса.
– А зачем? – робко спросил покрасневший Пацаев.
– Чтобы вы сами решили, стоит ли возвращаться на Землю, если начнется ядерная война.
Эта импровизация Керима Алиевича вызвала общий смех и немного разрядила напряженную обстановку.
После закрытой части заседания в зал были допущены корреспонденты, чтобы взять интервью у нового экипажа. Стало шумно, люди сновали туда-сюда, вносили стулья, и кто-то все время поторапливал: «Скорее, скорее! У космонавтов расписана каждая минута». Это интервью заранее никто не планировал. Все необходимые формальности были соблюдены еще в Звездном с основным экипажем, который по стечению трагических (а может, наоборот, счастливых) обстоятельств уже не летел на станцию.
Командир экипажа подполковник Георгий Тимофеевич Добровольский, бортинженер, летчик-космонавт Владислав Николаевич Волков и инженер-испытатель Виктор Иванович Пацаев сидели за длинным столом, на котором сейчас разместилась гора еженедельников. Все космонавты были в темных облегающих костюмах на молнии, с пятиугольными нашивками на правом рукаве: земной шар, белоснежная ракета и размашистая надпись «СССР».
Ослепительная улыбка не сходила с лица Волкова. Счастье, такое реальное, такое близкое, накрывало его с головой. Они с Добровольским, сложив руки на столе, позировали прессе, с удовольствием отвечая на вопросы. Пацаев скромно и молчаливо сидел между ними, широко распахнув глаза. Словно не веря до конца, что вот этот миг настал, наконец-то он полетит в космос и станет первым в мире астрономом, работающим за пределами земной атмосферы. А может, недавнее заседание комиссии не давало ему покоя и омрачало важность исторического момента. Или вспомнившийся вдруг отдых семьями в пансионате на Истре, когда разоткровенничавшийся Волков признался: «Я рад, что не полечу на первую станцию». – «Почему?» – удивилась Вера Пацаева. «Мне было предзнаменование, что я погибну», – ответил Владислав.
Виктор Иванович Пацаев был высокий, худой, с зелеными глазами и ранними залысинами на голове, которые словно хотели сделать его и без того широкий лоб совсем необъятным. Молчаливый и скромный в жизни, но упорный до фанатизма, методичный и настойчивый в работе. Ничто не могло выбить его из колеи, он всегда умел найти верный путь и оптимальное решение. Отметив задумчивость Пацаева, корреспондент газеты «Правда» решил разговорить его.
– Виктор, скажите, а что вы делали в последние дни в Москве?
Тонкие губы Пацаева вытянулись в ниточку улыбки. Он засмущался, по лицу пошли красные пятна.
– Ничего особенного. Готовился к предстоящему полету. Сын Дима и дочка Светочка успешно закончили учебный год – поздравил их. Хорошо закончили, молодцы! Я ими доволен. – Пацаев ненадолго замолчал, проведя длинными пальцами по взмокшему лбу. – Потом съездили отдохнуть на Пироговское водохранилище, немного половили рыбу. Читал, а больше свободного времени и не было.
– А что читали?
Виктор Иванович, похоже, перебирал в уме целый список авторов, чтобы выбрать, кого лучше назвать.
– Мне многие писатели и поэты нравятся. Вот попался прекрасный сборник стихов, его и читал. В детстве увлекался Джеком Лондоном. Вообще люблю классиков, фантастику: рассказы Лема, Стругацких, Артура Кларка.
– Кого берете с собой в полет?
– Томик стихов Лермонтова, буду читать для отдыха.
– Ваши родные знают, что вы летите?
– Мать, жена – да. А больше никто. Дети не знают, для них это будет неожиданностью.
Корреспондент поблагодарил Пацаева за ответы и вновь обратился к Волкову:
– Владислав или Вадим? Как лучше? Я знаю, что ваши товарищи-космонавты называют вас именно Вадим.
– И так и так можно, – махнул рукой Волков. – А я знаю, что среди ваших товарищей-журналистов принято называть меня Футболист.
Корреспондент смущенно улыбнулся:
– Есть такое. Вы говорили, что много ездили по стране. Расскажите поподробнее.
Волков оживился еще больше. Привычные тирады полились свободно и непринужденно из его довольных уст. Он блистал словно кинозвезда под вспышками камер и блеском софитов.
– Считаю, что мне повезло. Поездки были очень интересные: именно то, что я хотел посмотреть. Сначала – на Дальний Восток. Пробыл там четырнадцать дней: на Сахалине, в Хабаровске, Уссурийске. Встречался с пограничниками на заставах. Уже опубликовал заметки об этой поездке. Затем ездил в Армению, Азербайджан, Узбекистан на съезды комсомола. Мне много пришлось встречаться с молодежью, много говорить о своем полете, друзьях, профессии, работе. Еще был на областной конференции в Кировской области. Эта поездка для меня особо дорога. Меня встречали очень тепло, даже избрали почетным гражданином города. Сейчас вот готовлю рукопись о моем жизненном пути – с истоков, так сказать, с самого рождения.
– От чего вы получаете удовлетворение?
– От того, что я нужен. Это очень сложное и ответственное задание, но я рад, потому что понимаю, что внесу свою лепту в отработку тех задач, которые сейчас перед нами стоят.
Волков мог отвечать на вопросы и рассказывать о себе бесконечно долго. Однако корреспондент «Правды» повернулся к командиру экипажа. Добровольский тепло улыбнулся, его гладко уложенные каштановые волосы под лучами яркого солнца отливали медью, а карие глаза задорно блестели.
| Далее