САВЧЕНКО Александр Карпович родился в 1937 году в рабочем поселке Любино Омской области. Получил специальность инженера-гидротехника, по распределению из Омска был направлен молодым специалистом в Кузбасс. Работал в Мариинске и Кемерове, три года занимался поиском подземных вод в пустыне Гоби (Монголия), с 1967 г. – в Новокузнецке. Печатался в альманахах «Литературный Омск», «Кузнецкая крепость», «Притяжение», в журналах «Юность», «Крокодил», «Шмель», «Сибирские огни», «Огни Кузбасса», «Метаморфозы» (Беларусь), «Страна Озарение», в «Литературной газете», участвовал в коллективных сборниках, изданных в Москве, Волгограде, Брянске, Орле, Кемерове, Омске, Новокузнецке. Автор книг «Сов падение», «В плену времен», романа «Двое из-за бугра». Лауреат журнала «Огни Кузбасса» 2012 года. Живет в Новокузнецке.
До сознания докатилась мысль, что он жив. Но Иван никак не мог понять, почему без конца, словно срываясь с конца сосулек, стрекочет вода: кап, кап, кап... Ведь весна прошла и сейчас на улице осень. У него снова наступало состояние между явью и сном, между озарением и бредом.
...Он, как казалось, в сотый раз появлялся в одном и том же месте – пытался проползти по узкому, почти непролазному тоннелю, заполненному какими-то кабельными проводками и десятками разных трубопроводов. Ивану чудилось, что его навсегда замуровали в этом ограниченном пространстве, где никогда не бывает ни тепла, ни света. А самое главное, заканчивался свежий воздух. Заканчивалась сама жизнь. Он понимал, что умирает, задыхаясь от недостатка живительного притока кислорода. И в этот момент начинал выходить из своего полусна-полузабытья. Кап, кап, кап... Откуда это проклятое «кап»?
Нестерпимо хотелось, чтобы наступил рассвет, оголилось солнце, послышался голос жизни: щебет птиц, людская речь, случайные посторонние, но живые звуки... И снова: кап, кап, кап...
Прожитая жизнь вкатывалась отдельными клубочками нитей будто из других миров. Иван напрягал себя и, потянув кончик одной нитки, чувствовал, как какой-то моток начинал разматываться. Потом тонкая нитка неожиданно запутывалась и терялась. Вместе с ней блекло и совсем растворялось все его прошлое. Рвалось, будто у человека не было никогда собственной жизни...
«Дядя Ваня!.. Ну дядечка Ваня!» – и следом назойливое, как звуки литавр на похоронах: кап, кап, кап...
Он снова начинал плутать в забытье. Ощущал себя окутанным бесконечной толщью воды. Дышать совсем нечем. И при всем этом царит тягостная тишина. Только где-то одно и то же неистребимое упирается остро в мозг: кап, кап, кап... Да еще вдруг около уха настырно прорастает чей-то знакомый голос: «Ну дядечка Вань! Ты живой? Посмотри ж на меня!»
Наконец сквозь полуоткрытые веки проникает подобие света: он свит из тысячи невидимых мотыльков, бьется совсем рядом, колет глаза. И тут вдруг начинается реальная жизнь.
Иван осознает, что находится под землей. В шахте. Знает точно, что над ним мощная полукилометровая твердь. Не открывая глаз, прислушивается, пытаясь понять, кто находится возле него. Сначала уловил, а потом узнал почти мальчишечий голос, не устававший повторять: «Милый дядечка Ваня!..»
Так это ж Равиль! Иван, не шевеля телом, разомкнул веки – боясь, что сейчас почувствует в себе неимоверную боль. И снова почти рядом: кап, кап, кап... Теперь все понятно: это с кровли штрека сочится грунтовая вода. Значит, в шахте остановлены все «лягушки» – насосы, откачивающие пластовые воды...
Равиль не заметил, как старый шахтер открыл глаза и даже пошевелил головой. Парень сидел полусогнувшись, в каске, на которой мутно высвечивал фонарь. Его тощее тело судорожно вздрагивало. Иван расслышал слова: «Ну как же так, дядя Ваня? Нас ведь теперь никто не выручит...» А потом совсем непонятное, как молитвенное причитание: «Эби сенелем! Син мине ишетэсенме?..»
Иван медленно отвел затекшую руку. Фигура напарника встрепенулась и приблизилась к шахтеру. Слабый лучик света скребанул глаза.
– Живой я, Рава! Живой! Только скажи: давно без сознанки?
Парень вскочил на ноги:
– Ой, дядя Ваня! Точно не знаю... Наверно, давно... Может быть, сутки... Или больше... Я уже сильно захотел есть...
– Ладно! Сейчас не до того... Нацеди мне воды. Душа вся иссохла. А без еды можно прожить долго...
Только теперь Иван понял, что пришел в сознание окончательно. Он вспомнил, как перед самым концом смены, когда большинство мужиков уже направлялось к подъемнику, ему, дураку, взбрело в голову показать молодому рабочему (он же практикант из института и попутно сосед по подъезду) место своей повседневной работы в лаве. Позарез захотелось высоким рабочим штилем дать наказ безусому «ежику» или «пингвину», как кличут в шахтах такой неоперившийся народ.
Это была последняя шахтерская смена Ивана. Завтра он начнет жить совсем по другому графику – по заслуженному статусу пенсионера... Соберется после смены вся его бригада «на бутылек», есть заветное место у березняка за шахтой. И отметят уход Ивана на покой. В таких случаях после стакана водки герой встречи обязан символически распрощаться со своей робой, то есть сжечь шахтерки. И уже вся прожитая жизнь и эта лава окажутся далеко позади. Просто станут историей...
Полусогнувшись, но споро они добрались до места. На выработке слева выпирал массив угля – забой лавы; справа, красуясь, громоздились опоры проходческого комбайна, поддерживающие наполовину закрепленные своды уже пройденного участка.
– Вот, Рава, смотри, что напридумывал человек... Какое чудо сотворили людские мозги. Пашет за семерых и еще за того парня. Я сам...
И не договорил. В этот момент раздался резкий грохот – словно внезапно набежал электровоз. И все. Так бывает при взрыве или при резкой сдвижке подземных пластов...
Слава богу, обошлось без пожара, подумал шахтер. Значит, не взрыв. Иначе бы в воздухе стояла смолистая гарь после съеденного метаном кислорода. И души Ивана с Равилем уже осваивались бы с высокими небесами. Но от этой мысли не прибавилось оптимизма: воздух был затхл, без намека на какое-либо движение. Значит, вентиляция в шахте обесточена, а это дурной признак...
Равиль заметно ободрился. Даже, повеселев, спросил:
– Как нам теперь?
А Иван, отработавший под землей почти весь отпущенный ему рабочий век, не знал ответа на этот вопрос. Но собрался со словами.
– Нет, наверно, силы, которую б не одолел человек. Давай вместе покумекаем. Надо двигаться туда, где могут быть люди... – Помолчал и, показалось, что-то вспомнил. – А ты чего там бубнил про «синелем»?
Равиль смутился:
– Это я мысленно обращался к бабушке Фариде. Думал, что она меня услышит. Она ж у меня одна на свете, а я у нее единственный...
«Конечно, услышит бабка... Как бы не так!» – подумал Иван. В голове шахтера складывалось два варианта пути к спасению. Иван прогонял в голове каждый шажок их возможного маневра в кромешной темноте.
В конце концов голова выдала решение: пробираться следует тем же коротким путем, которым сюда пришли. Там старый отработанный штрек. Почти на всем пути стоят деревянные опорные стойки. Иван подсознательно доверял дереву больше, чем современному крепежу. Деревяшки наверняка выдержали давление верхних пластов. По другому пути можно было бы идти во весь рост, но он длиннее и там не исключены завалы или сплошные перемычки...
– Значит, так, Рава... Я пошел на разведку, а ты остаешься один. Будешь за главного! По крайней мере, тебе здесь хуже не станет... Дай я расцелую твою физиономию! Мало ли что...
Иван прислонился корявой щекой к мягкой щеке Равиля, обнял его. Слабеющий свет фонаря выхватил округлившиеся глаза парня.
– А вы вернетесь, дядь Вань? – со страхом и надеждой спросил Равиль.
– Ты что, парень? Сомневаешься во мне? Иначе зачем иду? Разберусь с дорогой и в тот же миг за тобой.
– А это? – показал Равиль взглядом на оставленную Иваном «черепаху» – самоспасатель с дюралевым ранцем.
– Он мне теперь только в тягость. Пусть простит меня наш «мухомор». – Так в рабочей среде за глаза называли представителей охраны труда и горных мастеров по технике безопасности.
И Иван осторожно нырнул в кромешную темноту.
Только б не напороться на завал в каком-нибудь узком месте. Тогда надо будет начинать поиск к спасению сначала. Ступал осторожно, почти на ощупь. Пот заливал глаза. Неожиданно показалось, что попал в ловушку: груды угля и породы преградили путь. Но Иван инстинктивно просунулся в небольшую щель на самом полу штрека. Здесь не хватало воздуха, но он полз и полз. Позади, наверно, уже больше ста метров... Старался не думать ни о себе, ни об оставшемся у комбайна парне. Жалости в эти минуты не было места. Иван мысленно тянулся к спасительной соломинке. Но она, стерва, все ускользала и ускользала...
И вдруг он представил, что находится не на глубине пятисот метров, а на поверхности в благостную пору, когда все живое истомлено наслаждением середины лета. Покрытая зеленым одеялом земля растворяется в июльском зное. Хорошо еще, что близость тайги сдерживает напор горячего солнца. Деревья глубокими корнями вытягивают соки земли, гонят их через себя – через стволы и ветви до самого вершинного прутика. Этим соком кормится и поится весь лес, а излишки влаги уходят в широкий воздух, отчего волнами растекается терпкая духота древостоя, перемешанная с ароматом трав, срезанных на примыкающих к лесу полянах. Среди душного дня виднеется подпирающий облака лес с муравейными кучами у корявых комлей берез. Темными фонарями среди крон повисли птичьи гнезда. Слышен шелест осиновой листвы, и горло саднит смолисто-сырой хвойный запах, какой в концентрированном виде опустится вечером на берег знакомой с детства реки...
И не заметил, как выбрался из проклятой щели, усеянной пылью и штыбом – крохотными кусочками угля, и уже на четвереньках одолевает дальнейший участок пути. Маячивший перед глазами кружок света неожиданно уперся в широкое пространство. Иван хорошо знал это место. Он поднялся, выпрямился, попытался вглядеться в бескрайнюю черноту. Дальше могли быть новые преграды, но переждать сподручнее пока здесь: можно хотя бы встать в полный рост. Иван осторожно, почти на ощупь обследовал площадку нового прибежища и понял, что две ближайшие стойки надломлены – одну надо срочно менять... Пополз назад.
...И снова явилась картина далекого детства. Он идет по тропинке, витиевато пронизывающей осиновый подлесок. В стороне бухнут молодые калиновые кусты, успевшие сбросить молочную пену цветков. Изредка тянется черемушник, увитый изумрудными ожерельями хмеля. Стволы деревьев понизу заполонила густая папоротниковая поросль, из нее широкими ладонями поднимаются листья переспелых пучек. За свежей валежиной дерево, поваленное грозой. Возле него семьями растут молодые саранки, обсыпанные сиреневыми завитками... И почему-то неожиданно явилось то, чего у него никогда в жизни не бывало: на поляну выбегает смуглолицый Равиль, а за ним медленно и по-своему величаво ступает костлявая бабка Фарида. Равиль в белой прозрачной рубашке, машет ладошкой проплывающим облакам, а Фарида стоит в стороне, прикрывая глаза от солнца кривыми пальцами. На ней розовая длиннополая рубаха с оборками, поверх синий приталенный камзол с желтой оторочкой. На голове бархатная шапочка – калфак, обшитый серебристыми блестками. Ну настоящая красавица в металлических украшениях: цепочки, серьги, браслеты, блескучие накосники. Вдобавок на ногах оранжевые ичиги на мягкой подошве... Иван даже прыснул смехом от неожиданной мысли: Фарида ведь, если разобраться, ненамного старше его, а может, даже ровесница...
Когда он появился перед Равилем, тот встретил шахтера радостным возгласом:
– Дядя Ваня, а нас услышали! Понимаете, они знают, что мы живы!
– Кто? Кто, Рава? Ты не шуткуй так. Сейчас вся напруга и связь в отключке...
А сам подумал, что парень от пережитого сломился, его начало колбасить.
– Я, дядя Ваня, про свою мобилу... Я ее в раздевалке машинально в карман робы сунул. Но до этого никому, клянусь, не попытался звонить. Знаю, что бесполезно... А когда вы ушли, написал бабушке эсэмэску. И представьте: тут же ответ пришел от них. Правда, рваный какой-то: «...оняли, живы, дер...»
Иван тыльной стороной ладони смахнул со лба крупные капли пота.
– Паразит ты, пацан! Во-первых, грубо нарушил все правила техники безопасности. Во-вторых, а это главнее всего, скрыл от меня! Я тебе такого вовек не прощу. Понял? Но если не врешь, то понимай: там знают, что мы живы. И мы, выходит, должны держаться до конца!..
Фонарь на каске Ивана предательски тускнел. В вязкой тьме шахтер отыскал пруток гибкой проволоки, сделал на каждом его конце по петле. Потом выбрал на ощупь одну из оказавшихся поблизости стоек и охватил ее удавкой.
Коротко приказал:
– С богом, брат! Следуешь четко вслед за мной! Уловил?
Обратная дорога была ему уже хорошо знакомой. У образовавшегося лаза Иван накинул другую проволочную петлю на резиновый сапог правой ноги. Снова скомандовал:
– При возможности подталкивай деревяшку, а то доползу без конечности...
Равиль старался как мог. Иногда излишне рьяно давил на конец стойки. Шахтер же боялся одного: как бы петля не соскочила с ноги вместе с сапогом. Тогда парню отсюда уже не выбраться. Поэтому, пытаясь повернуть голову и сплевывая хрустящую на зубах пыль, негромко произнес:
– Не торопись, Рава. Скоро будет половина пути. Думай, как со своей бабкой завтра пойдешь по грибы, какие у вас нынче яблочки в саду... Думай о хорошем! А о том, что с нами может случиться, не бери в голову! Такие мысли только убавляют людские силы...
Наконец они выползли из спасительной расщелины. Свет двух несильных фонарей изредка пересекался, обшаривая пространство штрека. Иван выставил новую стойку рядом с той, что ему не понравилась, – наверно, треснула при обвале. Равиль как мог старался помочь шах-теру.
– Я вот тебе сказал: «С богом!» А ты веришь какому-нибудь богу? Или молодежь теперь питает доверие только к одним баксам?
Равиль задышал тяжело и медленно, ответил с хрипотцой:
– Не знаю... Два раза за жизнь был в мечети. И все... Если окажемся наверху, значит, он есть. Пересмотрю себя... Я еще не готов ответить. Но, наверно, есть...
И в это время там, где они находились всего несколько минут назад, что-то тяжело ухнуло. Казалось, что из грозовой тучи с далекого поднебесья под землю провалился невиданной силы удар молнии. Сотряслись стены оголенной породы. С шуршанием посыпались, тычась в каски, мелкие камешки.
– Боися! – крикнул надрывисто Иван и заломил голову Равиля так, что тощая фигура парня оказалась накрытой могучим телом шахтера.
В шахте окриком «боися!», сходным с морской командой «полундра!», опытный шахтер обычно предупреждает других о надвигающейся опасности. Сейчас угроза близкого обвала миновала, и Иван высвободил из-под себя охваченного кашлем Равиля.
– Видишь, не выдержал верхняк. Ждал, когда мы с тобой пройдем это место... А ты говоришь: сильно проголодался... Вот после и подумаешь о Боге!
Парень уже научился понимать смысл многих слов, которые циркулируют только в шахтерской среде. Он представил, как совсем рядом обрушился верхний элемент крепи, которую местный народ величает «огнивом».
Сначала ничего не ответил, потом с некой осторожностью произнес:
– Я читал, один человек три недели не ел. Можно и больше. В общем, подумаю над вашими словами...
– Ну, пошел парень фантазии крутить. Ты не каждое мое слово бери в голову. Учись отсеивать из того, что говорят другие. Знай, в людских словах много мусора.
Они выбрали место посуше, улеглись. Четыре уха, остро вслушиваясь, словно ждали сотворения какого-то чуда. Но стояла мертвецкая тишина. Равиль не лез к Ивану с вопросами, больше молчал. Тот тоже нечасто подавал голос. Какое счастье бы сейчас, думал он, «посушить лес, поровнять спину», то есть не валяться на смеси угольной пыли и влажного штыба, а протянуть ноги и уснуть на еще теплых шпалах или пахучих распилах, только что доставленных в шахту с поверхности земли...
А время ползло медленно и зловеще. Два живых существа в нем уже почти не ориентировались. «Моторола» Равиля не фурычила совсем: сел аккумулятор. Да и бесполезно здесь надеяться на мобильник. Это по какому-то невероятному совпадению пространственного перемещения и отражения волн в эфире парню удалось дать знак о себе и даже получить ответ...
Иногда пленники подземелья пытались о чем-то заводить разговор. Потом один уходил в дрему. Другой сидел или лежал в темноте рядом, иногда вытягивал руку, осторожно касаясь ладонями холодных и осклизлых стен. Или отходил в ту сторону, куда штрек должен был тянуться к главному стволу шахты. Но дальше никакого прохода не было. Все от пола до того места, где могла находиться крепь, оказалось заваленным углем и рваными кусками породы. И было неведомо, как далеко простирается этот проклятый подземный кляп.
...Прошли еще сутки, двое или больше – этого никто из них не знал.
– Ты, Рава, медленно моргай!
– Не понял...
– Спать, говорю, надо больше. Беречь силы. И не покидай надежды.
– Не получается, дядя Ваня...
– Тогда девчонок своих в уме пересчитывай! Скорее сон придет.
– Какие девчонки? У меня всего одна была... Дашка... И та с родителями в Калининград умотала. Даже поцеловаться не успели... Мне с женщинами, дядя Ваня, не везет.
– Ишь ты! С женщинами... – усмехнулся Иван, а про себя подумал: «Я б твоей Дашке показал место в жизни...»
Так и перекидывались малозначащими фразами. Но больше молчали. Иван не пытался рулить: пусть парень сам разберется в сложившейся ситуации. Главное, что обоих не покалечило. И пока еще живы...
Но однажды Равиль неожиданно спросил:
– А верно, что вы первыми вышли бастовать на нашей шахте?
– Было, было, Рава, такое. Только много воды утекло с тех пор. Подрал я в те поры глотку вволю. Считал, что советская власть довела народ до ручки... Ездил даже с братвой в Москву. Каску, помню, о бордюр возле Дома правительства вдрызг расколотил. Мы там надеялись, что рай наступит... А вышло чуток по-другому. Вот шахта, к примеру, наша сначала по рукам пошла. Хорошо, что к хорошему человеку попала. Повел по нужному руслу дело товарищ Бабичев. Видел, как старье в темпе меняем? Крепи ставим по последнему слову техники. Наш красавец в забое появился благодаря этому. Только, Рава, у меня все больше сомнений в душе копится...
И замолчал, словно устал от навороченных им слов.
– Оно и должно быть так. Прогресс ведь. А то бы вы никогда не разогнулись с отбойным молотком...
Четко обозначилось недовольство Ивана. Он сначала вроде как продул ноздри.
– Ты, Рава, про молоток помолчи! С ним мой отец под землей всю жизнь провел. И я четверть века не вылазил отсюда. Жалостливо, что не удалось мне на таком «бобике», как наш, по-настоящему поработать. Молодая смена, вроде тебя, пришла, умеет на нужные кнопки давить... Я ж тебя не случайно повел к нашему красавцу. А сам видишь кем заканчиваю жизнь возле твоего прогресса? А ведь был в давние времена знатным гоблином – передовым проходчиком. Не успевали менять мои фотокарточки на Доске почета, а теперь оказался рядовым «грозом» – высокое-превысокое звание горнорабочего очистного забоя! Бандерлог, хозяин «карагандинки»... Да что я все про себя! Ты лучше брось взор на других наших мужиков.
Иван подышал часто-часто, зло сплюнул в черную пустоту и закончил свой монолог:
– Чувствовал, Рава, я себя тут раньше хозяином, хоть и платили поменьше нынешнего... А теперь никто я! Одним словом, чурка с глазами...
Равиль уловил недосказанную горечь в словах старого шахтера. Особенно после того, как тот резко отвернулся в другую сторону. Больше на производственную тему Иван ни разу не заговорил, а Равиль долго жалел, что закинул вопрос о давних забастовках на шахте.
Еще Иван старался обойти всякое упоминание о еде, о голоде. Он знал, что этого червяка расшевеливать тут никак нельзя, съест заживо, навалившись дурными думами и воспоминаниями. Хотя и прошел переломный момент, когда втянулись они в состояние, при котором к пище начинает расти внутреннее равнодушие...
«Ха! Равнодушие!» – с усмешкой вспомнил Иван, как поймал себя на постыдном факте. Сунул недавно палец в карман «шкуры» – потертой шахтерской куртки – и обнаружил забытый кусок тетрадного листа, в который дочь Нина, готовя отцу «забутовку», завернула шмат сала и две поджаристые котлеты. Не успел расправить бумагу, как от нее пахнуло знакомым домашним теплом и кухонным жиром. Рука сама по себе скомкала лист и в один миг отправила комок в рот. Он жевал бумагу жадно и быстро, по-звериному. Понимал, что этого делать нельзя, но ничего с собой поделать не мог. Проклятая плоть оказалась сильнее человеческой воли. А еще, наверно, надо было половиной нечаянно свалившегося фарта поделиться с пацаном. Но мысль подсказывала: «Не могу и не надо, от этого будет только хуже!» Больно задыхаясь, он проглотил тот проклятый сухой комок. И больше старался не ворошить в себе воспоминаний о происшедшем...
Через какое-то время, коснувшись пальцами впалых щек, по длине щетины он догадался, что прошло больше недели, как они угодили в подземное заточение. И в этот самый момент в глуби кромешной темноты, нарушая пронизывающую тишину, послышались далекие глухие стуки. Иван и Равиль встрепенулись одновременно.
– Там люди! – почти закричал Равиль.
Иван соскочил со своего лежбища и попытался дать о себе знак – куском породы дважды саданул по металлическому брусу, поддерживающему свод штрека. Но раздался лишь слабый и короткий, глухой-преглухой отзвук. Кричать тоже оказалось бесполезно: голос безвозвратно уходил в каменную стену породы, растворяясь в ней, словно вода в промокашке... Но какое счастье: из далекой глуби в ответ тоже донеслось два слабых стука!
А дальние звуки постепенно нарастали и приближались, становились все явственней и внятней. Иногда на короткое время они испытующе замолкали, но через некоторый промежуток возобновлялись снова.
С этого раза узники подземелья воспрянули духом по-настоящему. Иван старался припомнить старые шутки и анекдоты. Но не все у него получалось. Шахтер знал, что парень страдает сильнее, чем он. А у Ивана в запасе не оказалось для такого случая нужных и красивых слов. Он жалел, что за свою долгую жизнь прочитал мало интересных книг и всегда отмахивался от дальних путешествий. Теперь даже вспомнить и рассказать нечего...
Тщательно ковырялся в памяти, но выцарапал из головы лишь какую-то глупость:
– У меня, Рава, прогулов за жизнь набежало больше, чем у тебя упряжек по коловой...
– Чего?
– Ну, трудового стажа по табелю учета времени.
Слышно было, как Равиль усмехнулся и произнес с непроходящей хрипотцой:
– Зато вы здорово стойку к ноге пришпандорили. Я б до такого ни в жизнь не додумался.
...Оба они то ли спали, то ли были в забытье, когда совсем рядом, как за кухонной стеной, раздался сильный шум. С громыханьем кто-то разгребал куски угля и породы. Пленники соскочили со своих мест.
– Мы здесь, ребята! – закричал Иван.
И не узнал своего ослабшего голоса – будто его и не было вовсе.
Оттуда, из-за завала, кто-то напористо протрубил:
– Вы здесь, мужики? Живые?
И вот через долгое, томительное время в непроницаемую мглу штрека хлынул поток электрического света. Вместе с ним к месту, где обосновались двое шахтеров, пробирались люди.
Иван, ухватившись за пихтовую стойку, сдавленным голосом выдавил:
– Берите скорее парня! Там у него бабка на-гора заждалась!
Равиль, ухватившись рукой, слабо раскачивался на коленях у другой стойки:
– Нет, нет! Он первый! Дяде Ване завтра на пенсию! А мне тут еще долго работать!..
...Он, как казалось, в сотый раз появлялся в одном и том же месте – пытался проползти по узкому, почти непролазному тоннелю, заполненному какими-то кабельными проводками и десятками разных трубопроводов. Ивану чудилось, что его навсегда замуровали в этом ограниченном пространстве, где никогда не бывает ни тепла, ни света. А самое главное, заканчивался свежий воздух. Заканчивалась сама жизнь. Он понимал, что умирает, задыхаясь от недостатка живительного притока кислорода. И в этот момент начинал выходить из своего полусна-полузабытья. Кап, кап, кап... Откуда это проклятое «кап»?
Нестерпимо хотелось, чтобы наступил рассвет, оголилось солнце, послышался голос жизни: щебет птиц, людская речь, случайные посторонние, но живые звуки... И снова: кап, кап, кап...
Прожитая жизнь вкатывалась отдельными клубочками нитей будто из других миров. Иван напрягал себя и, потянув кончик одной нитки, чувствовал, как какой-то моток начинал разматываться. Потом тонкая нитка неожиданно запутывалась и терялась. Вместе с ней блекло и совсем растворялось все его прошлое. Рвалось, будто у человека не было никогда собственной жизни...
«Дядя Ваня!.. Ну дядечка Ваня!» – и следом назойливое, как звуки литавр на похоронах: кап, кап, кап...
Он снова начинал плутать в забытье. Ощущал себя окутанным бесконечной толщью воды. Дышать совсем нечем. И при всем этом царит тягостная тишина. Только где-то одно и то же неистребимое упирается остро в мозг: кап, кап, кап... Да еще вдруг около уха настырно прорастает чей-то знакомый голос: «Ну дядечка Вань! Ты живой? Посмотри ж на меня!»
Наконец сквозь полуоткрытые веки проникает подобие света: он свит из тысячи невидимых мотыльков, бьется совсем рядом, колет глаза. И тут вдруг начинается реальная жизнь.
Иван осознает, что находится под землей. В шахте. Знает точно, что над ним мощная полукилометровая твердь. Не открывая глаз, прислушивается, пытаясь понять, кто находится возле него. Сначала уловил, а потом узнал почти мальчишечий голос, не устававший повторять: «Милый дядечка Ваня!..»
Так это ж Равиль! Иван, не шевеля телом, разомкнул веки – боясь, что сейчас почувствует в себе неимоверную боль. И снова почти рядом: кап, кап, кап... Теперь все понятно: это с кровли штрека сочится грунтовая вода. Значит, в шахте остановлены все «лягушки» – насосы, откачивающие пластовые воды...
Равиль не заметил, как старый шахтер открыл глаза и даже пошевелил головой. Парень сидел полусогнувшись, в каске, на которой мутно высвечивал фонарь. Его тощее тело судорожно вздрагивало. Иван расслышал слова: «Ну как же так, дядя Ваня? Нас ведь теперь никто не выручит...» А потом совсем непонятное, как молитвенное причитание: «Эби сенелем! Син мине ишетэсенме?..»
Иван медленно отвел затекшую руку. Фигура напарника встрепенулась и приблизилась к шахтеру. Слабый лучик света скребанул глаза.
– Живой я, Рава! Живой! Только скажи: давно без сознанки?
Парень вскочил на ноги:
– Ой, дядя Ваня! Точно не знаю... Наверно, давно... Может быть, сутки... Или больше... Я уже сильно захотел есть...
– Ладно! Сейчас не до того... Нацеди мне воды. Душа вся иссохла. А без еды можно прожить долго...
Только теперь Иван понял, что пришел в сознание окончательно. Он вспомнил, как перед самым концом смены, когда большинство мужиков уже направлялось к подъемнику, ему, дураку, взбрело в голову показать молодому рабочему (он же практикант из института и попутно сосед по подъезду) место своей повседневной работы в лаве. Позарез захотелось высоким рабочим штилем дать наказ безусому «ежику» или «пингвину», как кличут в шахтах такой неоперившийся народ.
Это была последняя шахтерская смена Ивана. Завтра он начнет жить совсем по другому графику – по заслуженному статусу пенсионера... Соберется после смены вся его бригада «на бутылек», есть заветное место у березняка за шахтой. И отметят уход Ивана на покой. В таких случаях после стакана водки герой встречи обязан символически распрощаться со своей робой, то есть сжечь шахтерки. И уже вся прожитая жизнь и эта лава окажутся далеко позади. Просто станут историей...
Полусогнувшись, но споро они добрались до места. На выработке слева выпирал массив угля – забой лавы; справа, красуясь, громоздились опоры проходческого комбайна, поддерживающие наполовину закрепленные своды уже пройденного участка.
– Вот, Рава, смотри, что напридумывал человек... Какое чудо сотворили людские мозги. Пашет за семерых и еще за того парня. Я сам...
И не договорил. В этот момент раздался резкий грохот – словно внезапно набежал электровоз. И все. Так бывает при взрыве или при резкой сдвижке подземных пластов...
Слава богу, обошлось без пожара, подумал шахтер. Значит, не взрыв. Иначе бы в воздухе стояла смолистая гарь после съеденного метаном кислорода. И души Ивана с Равилем уже осваивались бы с высокими небесами. Но от этой мысли не прибавилось оптимизма: воздух был затхл, без намека на какое-либо движение. Значит, вентиляция в шахте обесточена, а это дурной признак...
Равиль заметно ободрился. Даже, повеселев, спросил:
– Как нам теперь?
А Иван, отработавший под землей почти весь отпущенный ему рабочий век, не знал ответа на этот вопрос. Но собрался со словами.
– Нет, наверно, силы, которую б не одолел человек. Давай вместе покумекаем. Надо двигаться туда, где могут быть люди... – Помолчал и, показалось, что-то вспомнил. – А ты чего там бубнил про «синелем»?
Равиль смутился:
– Это я мысленно обращался к бабушке Фариде. Думал, что она меня услышит. Она ж у меня одна на свете, а я у нее единственный...
«Конечно, услышит бабка... Как бы не так!» – подумал Иван. В голове шахтера складывалось два варианта пути к спасению. Иван прогонял в голове каждый шажок их возможного маневра в кромешной темноте.
В конце концов голова выдала решение: пробираться следует тем же коротким путем, которым сюда пришли. Там старый отработанный штрек. Почти на всем пути стоят деревянные опорные стойки. Иван подсознательно доверял дереву больше, чем современному крепежу. Деревяшки наверняка выдержали давление верхних пластов. По другому пути можно было бы идти во весь рост, но он длиннее и там не исключены завалы или сплошные перемычки...
– Значит, так, Рава... Я пошел на разведку, а ты остаешься один. Будешь за главного! По крайней мере, тебе здесь хуже не станет... Дай я расцелую твою физиономию! Мало ли что...
Иван прислонился корявой щекой к мягкой щеке Равиля, обнял его. Слабеющий свет фонаря выхватил округлившиеся глаза парня.
– А вы вернетесь, дядь Вань? – со страхом и надеждой спросил Равиль.
– Ты что, парень? Сомневаешься во мне? Иначе зачем иду? Разберусь с дорогой и в тот же миг за тобой.
– А это? – показал Равиль взглядом на оставленную Иваном «черепаху» – самоспасатель с дюралевым ранцем.
– Он мне теперь только в тягость. Пусть простит меня наш «мухомор». – Так в рабочей среде за глаза называли представителей охраны труда и горных мастеров по технике безопасности.
И Иван осторожно нырнул в кромешную темноту.
Только б не напороться на завал в каком-нибудь узком месте. Тогда надо будет начинать поиск к спасению сначала. Ступал осторожно, почти на ощупь. Пот заливал глаза. Неожиданно показалось, что попал в ловушку: груды угля и породы преградили путь. Но Иван инстинктивно просунулся в небольшую щель на самом полу штрека. Здесь не хватало воздуха, но он полз и полз. Позади, наверно, уже больше ста метров... Старался не думать ни о себе, ни об оставшемся у комбайна парне. Жалости в эти минуты не было места. Иван мысленно тянулся к спасительной соломинке. Но она, стерва, все ускользала и ускользала...
И вдруг он представил, что находится не на глубине пятисот метров, а на поверхности в благостную пору, когда все живое истомлено наслаждением середины лета. Покрытая зеленым одеялом земля растворяется в июльском зное. Хорошо еще, что близость тайги сдерживает напор горячего солнца. Деревья глубокими корнями вытягивают соки земли, гонят их через себя – через стволы и ветви до самого вершинного прутика. Этим соком кормится и поится весь лес, а излишки влаги уходят в широкий воздух, отчего волнами растекается терпкая духота древостоя, перемешанная с ароматом трав, срезанных на примыкающих к лесу полянах. Среди душного дня виднеется подпирающий облака лес с муравейными кучами у корявых комлей берез. Темными фонарями среди крон повисли птичьи гнезда. Слышен шелест осиновой листвы, и горло саднит смолисто-сырой хвойный запах, какой в концентрированном виде опустится вечером на берег знакомой с детства реки...
И не заметил, как выбрался из проклятой щели, усеянной пылью и штыбом – крохотными кусочками угля, и уже на четвереньках одолевает дальнейший участок пути. Маячивший перед глазами кружок света неожиданно уперся в широкое пространство. Иван хорошо знал это место. Он поднялся, выпрямился, попытался вглядеться в бескрайнюю черноту. Дальше могли быть новые преграды, но переждать сподручнее пока здесь: можно хотя бы встать в полный рост. Иван осторожно, почти на ощупь обследовал площадку нового прибежища и понял, что две ближайшие стойки надломлены – одну надо срочно менять... Пополз назад.
...И снова явилась картина далекого детства. Он идет по тропинке, витиевато пронизывающей осиновый подлесок. В стороне бухнут молодые калиновые кусты, успевшие сбросить молочную пену цветков. Изредка тянется черемушник, увитый изумрудными ожерельями хмеля. Стволы деревьев понизу заполонила густая папоротниковая поросль, из нее широкими ладонями поднимаются листья переспелых пучек. За свежей валежиной дерево, поваленное грозой. Возле него семьями растут молодые саранки, обсыпанные сиреневыми завитками... И почему-то неожиданно явилось то, чего у него никогда в жизни не бывало: на поляну выбегает смуглолицый Равиль, а за ним медленно и по-своему величаво ступает костлявая бабка Фарида. Равиль в белой прозрачной рубашке, машет ладошкой проплывающим облакам, а Фарида стоит в стороне, прикрывая глаза от солнца кривыми пальцами. На ней розовая длиннополая рубаха с оборками, поверх синий приталенный камзол с желтой оторочкой. На голове бархатная шапочка – калфак, обшитый серебристыми блестками. Ну настоящая красавица в металлических украшениях: цепочки, серьги, браслеты, блескучие накосники. Вдобавок на ногах оранжевые ичиги на мягкой подошве... Иван даже прыснул смехом от неожиданной мысли: Фарида ведь, если разобраться, ненамного старше его, а может, даже ровесница...
Когда он появился перед Равилем, тот встретил шахтера радостным возгласом:
– Дядя Ваня, а нас услышали! Понимаете, они знают, что мы живы!
– Кто? Кто, Рава? Ты не шуткуй так. Сейчас вся напруга и связь в отключке...
А сам подумал, что парень от пережитого сломился, его начало колбасить.
– Я, дядя Ваня, про свою мобилу... Я ее в раздевалке машинально в карман робы сунул. Но до этого никому, клянусь, не попытался звонить. Знаю, что бесполезно... А когда вы ушли, написал бабушке эсэмэску. И представьте: тут же ответ пришел от них. Правда, рваный какой-то: «...оняли, живы, дер...»
Иван тыльной стороной ладони смахнул со лба крупные капли пота.
– Паразит ты, пацан! Во-первых, грубо нарушил все правила техники безопасности. Во-вторых, а это главнее всего, скрыл от меня! Я тебе такого вовек не прощу. Понял? Но если не врешь, то понимай: там знают, что мы живы. И мы, выходит, должны держаться до конца!..
Фонарь на каске Ивана предательски тускнел. В вязкой тьме шахтер отыскал пруток гибкой проволоки, сделал на каждом его конце по петле. Потом выбрал на ощупь одну из оказавшихся поблизости стоек и охватил ее удавкой.
Коротко приказал:
– С богом, брат! Следуешь четко вслед за мной! Уловил?
Обратная дорога была ему уже хорошо знакомой. У образовавшегося лаза Иван накинул другую проволочную петлю на резиновый сапог правой ноги. Снова скомандовал:
– При возможности подталкивай деревяшку, а то доползу без конечности...
Равиль старался как мог. Иногда излишне рьяно давил на конец стойки. Шахтер же боялся одного: как бы петля не соскочила с ноги вместе с сапогом. Тогда парню отсюда уже не выбраться. Поэтому, пытаясь повернуть голову и сплевывая хрустящую на зубах пыль, негромко произнес:
– Не торопись, Рава. Скоро будет половина пути. Думай, как со своей бабкой завтра пойдешь по грибы, какие у вас нынче яблочки в саду... Думай о хорошем! А о том, что с нами может случиться, не бери в голову! Такие мысли только убавляют людские силы...
Наконец они выползли из спасительной расщелины. Свет двух несильных фонарей изредка пересекался, обшаривая пространство штрека. Иван выставил новую стойку рядом с той, что ему не понравилась, – наверно, треснула при обвале. Равиль как мог старался помочь шах-теру.
– Я вот тебе сказал: «С богом!» А ты веришь какому-нибудь богу? Или молодежь теперь питает доверие только к одним баксам?
Равиль задышал тяжело и медленно, ответил с хрипотцой:
– Не знаю... Два раза за жизнь был в мечети. И все... Если окажемся наверху, значит, он есть. Пересмотрю себя... Я еще не готов ответить. Но, наверно, есть...
И в это время там, где они находились всего несколько минут назад, что-то тяжело ухнуло. Казалось, что из грозовой тучи с далекого поднебесья под землю провалился невиданной силы удар молнии. Сотряслись стены оголенной породы. С шуршанием посыпались, тычась в каски, мелкие камешки.
– Боися! – крикнул надрывисто Иван и заломил голову Равиля так, что тощая фигура парня оказалась накрытой могучим телом шахтера.
В шахте окриком «боися!», сходным с морской командой «полундра!», опытный шахтер обычно предупреждает других о надвигающейся опасности. Сейчас угроза близкого обвала миновала, и Иван высвободил из-под себя охваченного кашлем Равиля.
– Видишь, не выдержал верхняк. Ждал, когда мы с тобой пройдем это место... А ты говоришь: сильно проголодался... Вот после и подумаешь о Боге!
Парень уже научился понимать смысл многих слов, которые циркулируют только в шахтерской среде. Он представил, как совсем рядом обрушился верхний элемент крепи, которую местный народ величает «огнивом».
Сначала ничего не ответил, потом с некой осторожностью произнес:
– Я читал, один человек три недели не ел. Можно и больше. В общем, подумаю над вашими словами...
– Ну, пошел парень фантазии крутить. Ты не каждое мое слово бери в голову. Учись отсеивать из того, что говорят другие. Знай, в людских словах много мусора.
Они выбрали место посуше, улеглись. Четыре уха, остро вслушиваясь, словно ждали сотворения какого-то чуда. Но стояла мертвецкая тишина. Равиль не лез к Ивану с вопросами, больше молчал. Тот тоже нечасто подавал голос. Какое счастье бы сейчас, думал он, «посушить лес, поровнять спину», то есть не валяться на смеси угольной пыли и влажного штыба, а протянуть ноги и уснуть на еще теплых шпалах или пахучих распилах, только что доставленных в шахту с поверхности земли...
А время ползло медленно и зловеще. Два живых существа в нем уже почти не ориентировались. «Моторола» Равиля не фурычила совсем: сел аккумулятор. Да и бесполезно здесь надеяться на мобильник. Это по какому-то невероятному совпадению пространственного перемещения и отражения волн в эфире парню удалось дать знак о себе и даже получить ответ...
Иногда пленники подземелья пытались о чем-то заводить разговор. Потом один уходил в дрему. Другой сидел или лежал в темноте рядом, иногда вытягивал руку, осторожно касаясь ладонями холодных и осклизлых стен. Или отходил в ту сторону, куда штрек должен был тянуться к главному стволу шахты. Но дальше никакого прохода не было. Все от пола до того места, где могла находиться крепь, оказалось заваленным углем и рваными кусками породы. И было неведомо, как далеко простирается этот проклятый подземный кляп.
...Прошли еще сутки, двое или больше – этого никто из них не знал.
– Ты, Рава, медленно моргай!
– Не понял...
– Спать, говорю, надо больше. Беречь силы. И не покидай надежды.
– Не получается, дядя Ваня...
– Тогда девчонок своих в уме пересчитывай! Скорее сон придет.
– Какие девчонки? У меня всего одна была... Дашка... И та с родителями в Калининград умотала. Даже поцеловаться не успели... Мне с женщинами, дядя Ваня, не везет.
– Ишь ты! С женщинами... – усмехнулся Иван, а про себя подумал: «Я б твоей Дашке показал место в жизни...»
Так и перекидывались малозначащими фразами. Но больше молчали. Иван не пытался рулить: пусть парень сам разберется в сложившейся ситуации. Главное, что обоих не покалечило. И пока еще живы...
Но однажды Равиль неожиданно спросил:
– А верно, что вы первыми вышли бастовать на нашей шахте?
– Было, было, Рава, такое. Только много воды утекло с тех пор. Подрал я в те поры глотку вволю. Считал, что советская власть довела народ до ручки... Ездил даже с братвой в Москву. Каску, помню, о бордюр возле Дома правительства вдрызг расколотил. Мы там надеялись, что рай наступит... А вышло чуток по-другому. Вот шахта, к примеру, наша сначала по рукам пошла. Хорошо, что к хорошему человеку попала. Повел по нужному руслу дело товарищ Бабичев. Видел, как старье в темпе меняем? Крепи ставим по последнему слову техники. Наш красавец в забое появился благодаря этому. Только, Рава, у меня все больше сомнений в душе копится...
И замолчал, словно устал от навороченных им слов.
– Оно и должно быть так. Прогресс ведь. А то бы вы никогда не разогнулись с отбойным молотком...
Четко обозначилось недовольство Ивана. Он сначала вроде как продул ноздри.
– Ты, Рава, про молоток помолчи! С ним мой отец под землей всю жизнь провел. И я четверть века не вылазил отсюда. Жалостливо, что не удалось мне на таком «бобике», как наш, по-настоящему поработать. Молодая смена, вроде тебя, пришла, умеет на нужные кнопки давить... Я ж тебя не случайно повел к нашему красавцу. А сам видишь кем заканчиваю жизнь возле твоего прогресса? А ведь был в давние времена знатным гоблином – передовым проходчиком. Не успевали менять мои фотокарточки на Доске почета, а теперь оказался рядовым «грозом» – высокое-превысокое звание горнорабочего очистного забоя! Бандерлог, хозяин «карагандинки»... Да что я все про себя! Ты лучше брось взор на других наших мужиков.
Иван подышал часто-часто, зло сплюнул в черную пустоту и закончил свой монолог:
– Чувствовал, Рава, я себя тут раньше хозяином, хоть и платили поменьше нынешнего... А теперь никто я! Одним словом, чурка с глазами...
Равиль уловил недосказанную горечь в словах старого шахтера. Особенно после того, как тот резко отвернулся в другую сторону. Больше на производственную тему Иван ни разу не заговорил, а Равиль долго жалел, что закинул вопрос о давних забастовках на шахте.
Еще Иван старался обойти всякое упоминание о еде, о голоде. Он знал, что этого червяка расшевеливать тут никак нельзя, съест заживо, навалившись дурными думами и воспоминаниями. Хотя и прошел переломный момент, когда втянулись они в состояние, при котором к пище начинает расти внутреннее равнодушие...
«Ха! Равнодушие!» – с усмешкой вспомнил Иван, как поймал себя на постыдном факте. Сунул недавно палец в карман «шкуры» – потертой шахтерской куртки – и обнаружил забытый кусок тетрадного листа, в который дочь Нина, готовя отцу «забутовку», завернула шмат сала и две поджаристые котлеты. Не успел расправить бумагу, как от нее пахнуло знакомым домашним теплом и кухонным жиром. Рука сама по себе скомкала лист и в один миг отправила комок в рот. Он жевал бумагу жадно и быстро, по-звериному. Понимал, что этого делать нельзя, но ничего с собой поделать не мог. Проклятая плоть оказалась сильнее человеческой воли. А еще, наверно, надо было половиной нечаянно свалившегося фарта поделиться с пацаном. Но мысль подсказывала: «Не могу и не надо, от этого будет только хуже!» Больно задыхаясь, он проглотил тот проклятый сухой комок. И больше старался не ворошить в себе воспоминаний о происшедшем...
Через какое-то время, коснувшись пальцами впалых щек, по длине щетины он догадался, что прошло больше недели, как они угодили в подземное заточение. И в этот самый момент в глуби кромешной темноты, нарушая пронизывающую тишину, послышались далекие глухие стуки. Иван и Равиль встрепенулись одновременно.
– Там люди! – почти закричал Равиль.
Иван соскочил со своего лежбища и попытался дать о себе знак – куском породы дважды саданул по металлическому брусу, поддерживающему свод штрека. Но раздался лишь слабый и короткий, глухой-преглухой отзвук. Кричать тоже оказалось бесполезно: голос безвозвратно уходил в каменную стену породы, растворяясь в ней, словно вода в промокашке... Но какое счастье: из далекой глуби в ответ тоже донеслось два слабых стука!
А дальние звуки постепенно нарастали и приближались, становились все явственней и внятней. Иногда на короткое время они испытующе замолкали, но через некоторый промежуток возобновлялись снова.
С этого раза узники подземелья воспрянули духом по-настоящему. Иван старался припомнить старые шутки и анекдоты. Но не все у него получалось. Шахтер знал, что парень страдает сильнее, чем он. А у Ивана в запасе не оказалось для такого случая нужных и красивых слов. Он жалел, что за свою долгую жизнь прочитал мало интересных книг и всегда отмахивался от дальних путешествий. Теперь даже вспомнить и рассказать нечего...
Тщательно ковырялся в памяти, но выцарапал из головы лишь какую-то глупость:
– У меня, Рава, прогулов за жизнь набежало больше, чем у тебя упряжек по коловой...
– Чего?
– Ну, трудового стажа по табелю учета времени.
Слышно было, как Равиль усмехнулся и произнес с непроходящей хрипотцой:
– Зато вы здорово стойку к ноге пришпандорили. Я б до такого ни в жизнь не додумался.
...Оба они то ли спали, то ли были в забытье, когда совсем рядом, как за кухонной стеной, раздался сильный шум. С громыханьем кто-то разгребал куски угля и породы. Пленники соскочили со своих мест.
– Мы здесь, ребята! – закричал Иван.
И не узнал своего ослабшего голоса – будто его и не было вовсе.
Оттуда, из-за завала, кто-то напористо протрубил:
– Вы здесь, мужики? Живые?
И вот через долгое, томительное время в непроницаемую мглу штрека хлынул поток электрического света. Вместе с ним к месту, где обосновались двое шахтеров, пробирались люди.
Иван, ухватившись за пихтовую стойку, сдавленным голосом выдавил:
– Берите скорее парня! Там у него бабка на-гора заждалась!
Равиль, ухватившись рукой, слабо раскачивался на коленях у другой стойки:
– Нет, нет! Он первый! Дяде Ване завтра на пенсию! А мне тут еще долго работать!..
