– Значит, так. Берем с испытательным сроком. Поселяетесь в редакционной комнате в общежитии, – сказал редактор и нажал на звонок. Вошла миловидная секретарша. В коридоре она препоручила меня техничке, как потом выяснилось, тете Нюре. С той мы вышли на улицу. Редакция располагалась на третьем этаже двухподъездного трехэтажного дома. На первом этаже – типография. Тетя Нюра повела меня в следующий подъезд. Поднялись на третий этаж. Коридор упирался в глухую стену. Выходило, что общежитие, где я поселяюсь, и редакция располагались на одном этаже. Техничка отперла самую дальнюю дверь справа по ходу, и мы вошли в комнату. – Вот окаянные! – сказала она. – Редакции им мало! На подоконнике, в углах и прямо на полу лежали стопки газет, журналов, каких-то папок. Две койки со свернутыми матрасами, три стула, две прикроватные тумбочки да шифоньер у входа составляли всю меблировку. Ну и халупа! Все пропитано табачно-алкогольным духом. И какой бардак! На столе засохший хлеб, пустые консервные банки, бутылки, окурки на тарелках. Но даже не этот натюрморт поразил меня больше всего, а то, что находилось под столом. Это были грязнейшие ботинки, стоптанные набок до основания. Чтобы довести башмаки до такого вида, надо было носить их долго и упорно и при этом иметь кавалерийские ноги. Кто сей романтик, сей муж, возлияния ради экономивший на обутках? И где его лошадь, его Росинант? Какие приключения заманили его в эту дыру, какие подвиги он совершил и куда подался за новыми приключениями? – Может, сегодня мне в гостинице переночевать? – спросил я раздумчиво не то себя, не то тетю Нюру. – Э, милок! Не ты первый, не ты и последний, – сказала она. – Сейчас все приберу, и будешь как дома. Она вышла, вернулась с ведром воды, веником и совком, принялась за уборку. А я вспомнил, что скоро закроются все столовые и магазины, так и голодным можно остаться. Техничка дала мне запасной «жильцовый» ключ, и я вышел на улицу. На столбах уже загорелись огни. После столовой вернулся туда, где мне предстояло жить и работать. Возле освещенного подъезда типографии и редакции играли мальчишки. Стоявшие здесь контейнеры и большие деревянные ящики были полны обрезков бумаги, пацаны сигали на них с крыши склада и потом кидали вверх бумажные ленты. А подалее двое футболили друг другу какую-то папку, из которой после каждого пинка высыпались листы. – Я вот вам! – крикнула выскочившая из типографии женщина. – Че мусорите?! Мальчишки разбежались, женщина вытрусила из мешка в ящик новую порцию обрезков и скрылась в подъезде. Я поднялся в общежитие. Тетя Нюра, сердобольная душа, привела мое жилище в порядок. Весь бумажный хлам, бутылки убраны, пол вымыт, постель заправлена чистым. Я разделся и разложил свои пожитки. Рухнул на кровать и стал молча смотреть в потолок. И в этом чужом нежилом углу мне оставаться одному!
2. Что меня ждет?
Какие неисповедимые пути привели меня сюда? Я поступил в Литературный институт. На заочное отделение. И подумал, что работу над словом лучше начинать в редакции газеты. Человек может все, пока ничего не делает. А как начнет делать, тогда и выясняется, на что он пригоден и способен. Вот я и решил испытать себя на черновой газетной работе. Из своей деревни приехал в областной центр выяснять, куда можно устроиться в редакцию. Надеялся, подскажут в областной газете. Ответственный секретарь газеты – лысый, в очках, птичий профиль – посоветовал обратиться в сектор печати обкома партии. Именно сектор печати курирует городские и районные газеты и знает ситуацию с кадрами. Там удивились, а потом: «Позвоните через пару дней». Позвонил. Предложили несколько мест. Выбрал этот город – поближе к областной библиотеке, где можно пользоваться учебной литературой, да и к родителям домой поближе. Завтра приступаю к работе. Долго задерживаться не собираюсь. Потом переведусь на очное отделение. Мне сейчас важно набить руку по жанрам, пройти начальные ступени газетной работы, пообщаться с людьми, причастными к слову. Да и о жизнь неплохо бы пообтереться. Главное, не дать себя засосать рутине...
Помнится, в классе эдак четвертом я, малец, задался вопросом: для чего живет человек на земле? И никак не находил ответа. Этот неотступный вопрос отравлял мое существование, не давал возможности, как сейчас понимаю, насладиться золотым детством. Моя мировая скорбь обособляла меня от сверстников, от обычных в таком возрасте игр. Я жаждал Учителя, который мог бы насытить мой смятенный детский ум успокоительными ответами. Но Учителя не было. Кругом звучали разговоры о самых что ни на есть обыденных заботах. Кругом быт, быт, быт и ни одного возвышенного слова, никакого ответа на самый главный вопрос. Вот приходят к нам соседки. Начинают с матерью судачить. А я гляжу на них и думаю: несчастные люди! Даже не подозревают, что занимаются переливанием из пустого в порожнее всякой ерунды. Живут себе какой-то суетной, пустой, бесполезной жизнью. Сейчас, когда повзрослел, понял, что был не прав. Их дело – рожать, растить детей. И хорошо, что высокие думы не касаются их чела. В гениальной простоте они исполняют им предназначенное. Может, и для меня потом простые жизненные удовольствия не будут омрачены подобными тревожными вопросами. Как сказал Уайльд, простые удовольствия – последнее прибежище сложных натур. Как хотел бы я жить светло и просто! Ведь мечтали же Бабель и Багрицкий дожить до преклонных лет и вместе, довольными жирными стариками сидеть на завалинке и греться на солнышке. Может, ошибка, что оторвался я от родительского дома, уехал? Может, стоило жить-поживать в родном селе?.. Откуда, как зародилась в обыкновенном крестьянском мальчишке тяга к слову? Не знаю. Может, в генах нашей родовы идет брожение слова и в ком-то из семьи нет-нет да прорвется? Мой дядя Николай, брат мамы, тоже писал стихи. Он погиб на войне. Видимо, и мне не дает покоя это брожение. Все-таки «в начале было Слово»... Есть, наверное, в слове тайна великая. Вот если бы все люди выявляли в себе искры творчества, делали шаг за шагом душевные и духовные накопления, постепенно образовалось бы единое духовное поле, и было бы меж людьми больше понимания, больше доброты и сострадания. Из тех, кто пишет, редко кто пойдет на святотатство, на дурной поступок. Творчество – это оберег от преступов, праздности, гульбы. Недавно прочитал у Хемингуэя: писатель должен уйти из газеты вовремя, если хочет, чтобы газета не раздробляла ум. Вот и я хотел бы уйти из нее раньше, чем это случится. Я пишу стихи. А пока буду познавать прозу жизни, буду общаться с творческими работниками, причастными к слову. Сейчас я в городской газете. Но в мечтах-то витал в столицах, где могу проявить себя в слове. Ведь недаром поступил в Литературный институт. Разве живя в деревне я смогу чего-то добиться? А в деревню я вернусь. Непременно вернусь. Тоскую по ней. Это я ощутил, когда после восьмилетки приехал в девятом классе учиться в город. Не думал, что так будет давить на психику его каменная громада. Вот тогда-то и дошло, как близки мне и дороги леса и луга, где охотился, косил сено, озера и речки, где купался и рыбачил. Кончилась четверть, забрал документы – и домой! Стал учиться в районном центре, жить в интернате. Как праздника ждал субботы. Когда всей гурьбой отмахивали мы летом пешочком, а зимой на лыжах километров двенадцать до дому... Только глаза закрою и представлю родные места – всем нутром начинаю понимать, что только там могу испытать всю полноту жизни. Так что вернусь я, вернусь. А пока надо на все родное посмотреть со стороны... Может, я делаю что-то не то? Обманываю себя? Вспомни, как сельчане еле сводили концы с концами. Как шарили по углам уполномоченные, выискивая, не запрятана ли лишняя голова живности в отдаленном хлеву! Это разве жизнь была? Но все же, все же... Может, стоило мне пойти в сельскохозяйственный институт? Стал бы потом председателем колхоза – на меньшее не согласен. Повысил зажиточность села – благодарность и добрая память от селян, почет и уважение... Но если будет томить чувство, что ты жил не своей жизнью, в чем-то главном поступился собой, – на что такой почет и такое уважение? Как бы понять, что же все-таки во мне главное, кто я есть по главной сути? Мой шаг непонятен для родни. Все пахали, сеяли, косили – и были правы. Прав ли я, прерывая эту крестьянскую традицию? А если ничего не получится? Сколько мотыльков обожглось и сгорело в огне искусства, сколько окололитературных мальчиков кануло в небытие, так и не реализовав себя! Что меня ждет? Куда приведет меня волшебная сила искусства?..
3. «Лыко» и «тетя Тася»
Определили меня литературным сотрудником в отдел промышленности и строительства. Это, конечно, не блеск. Именно сюда, как я понял, газетчики идут без особой охоты. Потому в отделе Дойкова самая большая текучка. Мне бы хотелось, конечно, заниматься литературной работой, скажем, в отделе литературы и искусства. Но где это возьмешь в такой маленькой газете? Может, на первых порах производство – оно и к лучшему?
Вчера отмечали мой приход. Наутро болела голова, но поправился я быстро. Пришел в редакцию. Моего шефа, завотделом промышленности Дойкова, еще не было. Пришел он после одиннадцати. – Савелий Кузьмич! Не мог сначала информации подготовить? – упрекнул его ответственный секретарь газеты Полина Ильинична. – Ведь первая полоса до сих пор не закрыта! – Полина Ильинична, разве когда подводил? Через полчаса будет все готово! Ответсекретарь ушел. Савелий Кузьмич стал звонить по телефону. Каждый раз он задавал буквально пару вопросов, затем набирал другой номер. – Вот, Денис, второй телефон, вот городской справочник. Я звоню по шахтам, а ты – по строительным управлениям, – сказал он мне, когда сам обзвонил несколько номеров. – У них после десятого уже данные есть. Вот тебе на! Я думал, что хоть в первый-то день полистаю подшивку газеты, сделаю для себя кое-какие выписки, в общем, сориентируюсь на будущую работу. Мне расскажут о состоянии промышленности в городе, вообще о городе. Мало того, новичку, вступающему в газетный мир, солидарные и добросердечные собратья по перу на первых порах будут помогать всячески. И добрым советом, и свое мастерство, свою творческую кухню раскроют. И даже, может, тему интересную подскажут... Ну что, получил? Ты думал, будут с тобой тут нянчиться? Будут тебя носить на руках? Ах, ах! Смотрите, кто пришел! Мы его научим! Мы из него аса пера сделаем! Где – «сделаем»? Вот в этой дыре? И почему газетчики называются журналистами? Что общего имеет журналистика с этой повинностью – заполнять производственной информацией первую полосу? Хоть откуда, но чтоб непременно о производственных успехах... Как это делается? Я смотрел на Савелия Кузьмича. Его не оторвать от листа, вовсю шпарит, заглядывая в свой блокнот. Я взял телефонный справочник, нашел раздел «Строительные организации» и начал обзванивать. Не надо показывать свою неосведомленность. Ты что, никогда не видел подобных информаций? Ими первые страницы всех газет заполнены. Будто читатели так и жаждут прочесть: ну-ка, ну-ка, на сколько процентов перекрыт производственный план? Но – молчок. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Приглядывайся, мотай на ус и набивай себе руку. Звоню в одно строительное управление – посылают в отдел нормирования, оттуда – в отдел труда и зарплаты. Пока взял три информации и начал их обрабатывать, Савелий Кузьмич все свои уже написал и отнес на машинку. Не успел я написать вторую, как в дверях возникла Полина Ильинична. – Ну как, ребята, надрали лыка? – Уже на машинке! – самодовольно доложил Савелий Кузьмич и поглядел на часы. – Ну, что я говорил? Тютелька в тютельку! – постучал он указательным пальцем по циферблату. – Надо бы до обеда успеть. А то типография уже ворчит, – сказала довольная ответсекретарша и ушла. – Савелий Кузьмич, а что такое «лыко»? – спросил я своего зава. Он пояснил: – «Лыко» – сырье для материала, то есть факты в блокноте. «Тетя Тася» – материал ТАСС (Телеграфного агентства Советского Союза). При нехватке своих материалов обычно тетя Тася выручает, заполняет пустое место в газете. У тебя, Денис, как с информациями? – Да вот вторую пишу. – Да? Давай-ка первую. Гм, гм... Ну что ж. Пойдет. Он что-то переправил на листке и понес его в приемную – секретарше на машинку. – Информаций хватит, – сказал, вернувшись. – Так что перекур. – А как же остальные две? – На следующий номер. На первую полосу – сколько ни давай, всегда будет мало и всегда хватает. Теперь я как-то по-новому стал поглядывать на репродукцию картины Репина, что висела в кабинете напротив меня, – той, где Иван Грозный обнимает своего убитого сына. Под ней крупным типографским шрифтом было набрано предупреждение: «Так будет со всяким, кто вовремя не сдаст информацию». 4. Привез тонно-километры Поскольку вчера до самого вечера Дойкова в редакции не было, задание на завтра я попросил у заместителя редактора Гроздова. Раньше Петр Михайлович работал учителем в школе, и поэтому, когда он дает задание, не стоит удивляться его не терпящему возражений тону. А задание было – съездить на автобазу и написать о хорошем человеке. Есть в газете постоянная рубрика «О людях хороших». О хорошем так о хорошем! С утра поехал на автобазу. Из тех, кто был в тот момент на предприятии из хороших кандидатур, назвали шофера Буткова. Расспросил его, «где родился, где крестился», давно ли в передовиках, сколько машина пробежала без ремонта и все такое. Вспомнил, как замредактора просил по возможности достать фотографию героя. В отделе кадров удалось взять фото. Правда, Бутков там почему-то в пиджаке на нижнее белье. Но куда деваться, взял что есть. Ведь фотографы в газете не держатся, и снимки на вес золота. А потом в производственном отделе попросил экономические выкладки по своему герою. – За квартал Бутков привез 50 тысяч тонно-километров сверх плана, – говорит инженер отдела, наманикюренная такая дамочка лет под тридцать. – А что это такое? – Как что? Тонно-километры! – Я понимаю, что тонно-километры. А что это означает? – Тонно-километры и означает! – отрезала дамочка, высокомерно глядя на меня, непосвященного, и большим пальцем гладя ноготь на мизинце. Милая моя! Тебе, конечно, глубоко плевать на все эти тонно-километры. Точно так же тебе глубоко плевать и на Буткова, который привез в твою сводку эти самые сверхплановые 50 тысяч. Мы все трое – из разных миров. Но ты кормишься его тонно-километрами, даже не зная, что это такое. Хотя по своей работе должна это знать. Мне позволительно этого не знать, а ты – обязана! – Но позвольте! – запротестовал я. – Километры означают расстояние, а тонны – вес. Все это вместе должно же обозначать какое-то единое понятие! Как, скажем, килограмм на сантиметр означает давление. А что же означает тонно-километр? Девица, вся из себя Эллочка Людоедочка, кажется, впервые задумалась над этим термином. – Тань, что такое тонно-километры? – обернулась она к другой сотруднице отдела. – Тонно-километры и есть. Отстань, не до тебя! Понял я, что меня тут не просветят, и поехал в редакцию. Позвонил в другую автобазу и уяснил, что тонно-километры – это грузооборот.
Савелия Кузьмича все не было. Я сел писать о шофере. – Ну, что-нибудь привез? – спросила вошедшая Полина Ильинична. – Да, тонно-километры. Вот пишу про шофера зарисовку. – Хорошо, постарайся сегодня сдать, а то запарка прямо! Машина не на ходу, фотографа нет – беда прямо! – Я и снимок к зарисовке привез, да сомневаюсь, что подойдет, – сказал я, протягивая фото Буткова, где он был в костюме и в сорочке без воротничка, сказать попросту – в нижнем белье. – Надо посоветоваться с Петром Михайловичем, – сказала она, взяв снимок. Последнюю точку в зарисовке я поставил часа в четыре. Хорошо бы перед сдачей на машинку показать материал Дойкову. Но его по-прежнему нет. Сдал без него машинистке, потом вычитал и – ответсекретарю. До конца рабочего дня время еще есть. Пойти, что ли, спросить задание на завтра у редактора или у зама, чтобы прямо с утра, не заходя в редакцию, поехать на какой-нибудь производственный объект? Ведь там рабочая смена обычно начинается еще до девяти. Но вдруг тем самым подведу Дойкова, который и должен со мной работать? Где ты, наставничек?