Июльским воскресным днём года 1968-го мы с мамой отправились в кино в клуб «Луч» на долгожданную премьеру «Анны Карениной». И Екатерина Кирилловна.
Как обычно, мама оставила меня в кресле-коляске на ули це у выхода из кинозала, а сама прошла в клуб - предъявить билеты контролёру, уведомив обо мне, да пройти в зал, от крыть дверь и выкатить меня.
У двери я и оставалась в коляске - никому не помехой. Из четырёх боковых мест придворного ряда одно место занимала мама, второе, моё, либо пустовало, либо занималось самоволь но, плюс ещё двое зрителей. И зал мы покидали первыми: едва начнут сдвигаться на экране шторы, перед тем как вспыхнуть свету или в самый тот миг света - мама выбивала ногой желез ный дверной крюк внизу и выкатывала меня на улицу. При нали чии и второго выхода из зала, на два зрительских потока, ста ло быть.
На сей раз маму, уже пропущенную в зал, остановила вто рая контролерша:
- С коляской нельзя. - И отстранила её, уже открывшую дверь.
- Нельзя. Нам запретили пропускать в колясках. Пожарные, сегодня.
- Но почему не предупредили сразу? Зачем было портить би леты, отрывать контроль?
Заведующая «Лучом», к которой поспешили мама с Екатериной Кирилловной, отсутствовала. Зпрочем, одна из контролёров смилостивалась.
- Но с условием: пусть девушка пересядет в клубное крес ло. А коляску выкатить в вестибюль.
- Но мне там не высидеть двух серий. Мне или в кровати, или в кресле-коляске.
Ну и выкатились мы, да через вход, сопровождаемые громо гласной контролёршей, как безбилетники какие, и навстречу второй контролёрше:
- Я же запретила вам въезжать. Зачем вы въехали?!
Свет для меня померк (так в дневнике записано), но я кре пилась из-за мамы. Она-то разрыдалась дома.
- Значит, не люди мы? Даже кино не для нас.
- Не для меня, - уточнила я. - Вам-то можно.
- Не пойду я без тебя.
Ну и сказала я ей:
- Значит, ездить в кино буду. Всегда.
Сказать можно, да что тут предпримешь? Для себя мне вообще невмоготу что-либо выхлопатывать. И никому не позволю этого делать за меня, вплоть до разрыва отношений, ежели кто позво лит себе такое.
Лишь на работу устраивалась «хлопотливо»! Через горком пар тии. Но в рамках закона, разумеется. По которому инвалиды пер вом группы имели право на надомное трудоустройство, с тем чтобы затем получать пенсию - независимо от величины заработка, но с трудовым или студенческим (очно) стажем, минимальным. Юной, се мнадцатилетней, мне стажа требовалось всего год (и пять лет, если бы постарше двадцати).
В городском комбинате бытового обслуживания, куда я разо гналась трудоустроиться надомной швеёй - со своей же швейной машиной, - мне отказали. Пришлось обратиться в горком партии за разрешительной резолюцией на своём заявлении в КБО.
- Слава КПСС!
И вот «Анна Каренина».
Мама ушла на мичуринский участок успокаиваться, а я с ду хом собравшись, позвонила дежурным в пожарную часть.
- Такие строгости вдруг. Наверное же, вам известно об этом запрете, если он, как говорят нам, сегодняшний.
Разговаривала со мной женщина.
- Ничего подобного ни сегодня, ни вообще не было и не бу дет. Мы в Советском Союзе живём, а не где-нибудь.
- Спасибо. Извините.
Наутро звоню инспектору городской пожарной охраны товари щу Баранникову. Он и не слыхивал о таком распоряжении.
- Это, видимо, с машзавода распорядились, клуб «Луч» на его балансе.
Звоню туда, в пожарную часть. Начальник отсутствовал, дол го разговаривала со мной некая женщина, секретарь, возможно. Тоже ничего этакого не припоминает и возмущена.
- Успокойтесь, девушка, я всё разузнаю и сообщу вам.
А поскольку и негодующая Екатерина Кирилловна наседала на своего супруга, который Осип Григорьевич Концевой и наш «при хожанин», он тоже позвонил мне с сообщением о том, что по его просьбе редактор городской газеты, где работал Концевой, про яснял наш вопрос у машзаводского пожарного начальника.
- И тот заверил, что против инвалидных колясок не распоря жался, а из всякого правила может быть исключение.
- Исключения мне не нужны. Но если не пожарные, то кто за претил?
-Директор ДК «Победа» Боровиков.
Как рассказали в «Луче», некая властная дама « из области» видела кого-то колясочного в кино и потребовала порядка.
- Ну, только не меня видела. В кино я была давно и после долго лежала в больнице, дважды.
- Нет, в «Победе» видела.
- В опере, может быть?
В начале апреля москвичи привезли к нам пять опер. Впер вые! Я отпрашивалась из больницы и на четырёх побывала (то с мамой, то с Ниной Цубрович). И лишь на последней», на «Тра виате», зал был полон - вероятно, из-за официоза: после пре дставления городские власти чествовали столичных гостей, при глашали приезжать ещё. На остальных же спектаклях зрителей набиралось не более полузала.
Да, моя кресло-коляска стояла в проходе, но с антрактными откатами в самый конец зала - в полное безлюдье.
Итак, областное лицо поставило, якобы, на вид Боровикову.
- Разве у вас нет инструкции на этот счёт? Значит, будет.
Однако инструкция не поступила-таки.
Звоню директору ДК - отсутствует. Звоню домой.
- Извините, говорит Катя Дубро. У меня к вам важное дело. Когда вы можете выслушать меня?
- Только не сегодня.
- Почему?
- Я занят, у меня вечером совещание.
- Так когда?
- Знаете что, давайте завтра. Я приду на работу в девять.
- Хорошо, спасибо.
Вечером мы посмотрели-таки «Анну Каренину» - по звонку машзаводского пожарного начальника, по своим же воскресным билетам. В порядке исключения, одноразового.
А наутро я полтора часа прозванивалась в «Победу», пока наконец нз услышала в ответ, что директор только что ушёл на совещание в «Луч».
На день следующий мне ответили, что директор уехал в од нодневную командировку.
Наконец день четвёртый. Дозвонилась.
- Григорий Яковлевич, в понедельник вы пообещали выслу шать меня,
- А сегодня, - отозвался тот с ехидцей, - дай боже, четверг!
- Но до вас не дозвониться.
- Не знаю, не знаю, я тогда ждал вас.
- Чтобы я пришла, что ли?
- Да.
- Но как приду, если я на коляске?
- Не знаю уж как, но я ждал, а вы не пришли. А сейчас я за нят, ухожу на завод.
- Когда же вы свободны будете?
- Не знаю. Наверно, где-то после обеда, часов в пять, может быть.
- Хорошо, спасибо.
Через полчаса туда пошёл папа. (ДК от нашего дома через шоссе и сквер, а «Луч» - левее, через шоссе).
Боровиков никуда не уходил. Там папа увидел Концевого, спросившего его:
- К нему?
- Да.
– Подождите, сперва я зайду.
Ну и помимо своих вопросов заговорил там обо мне. Папа услышал из-за двери зычную директорскую реакцию, в крик. В своей манере - то есть полковника в отставке (или подпол ковника?), с нравом крутым. По отзывам подчинённых, - дес пот, возражений себе не терпел. Но - фронтовик, с наградами, ценный работник.
- Ну, конечно, - говорила я Концевому, - нет храбрецов на такого. А у меня друзей нет.
Оскорбился, не звонил мне неделю, но - вот, слово обо мне замолвил. Выйдя из директорского кабинета, сказал папа:
- Вам туда сейчас лучше не входить. Слышали ведь?
- Слышал.
- Он говорит, это Зензин так распорядился. И пожарные.
И папа вернулся восвояси, обсудить со мной новую инфор мацию.
С Боровиковым разговаривала Нэля Осьминкина, секретарь, второй, ГК ВЛКСМ.
- Катя, бестолку.
Заслала она ему и официальную бумагу с просьбой разрешить колясочной комсомолке посещать кинотеатры. Тот ответствовал:
- Чихал я на эти письма! Пишите сколько угодно и куда уго дно!
Между прочим, в зале куда пожароопаснее стулья в проходах, на всех вечерних сеансах. Они-то запрещены любыми инструк циями по эксплуатации кинозалов и, случись пожар, воспрепят ствуют кинувшейся на выход публике. С финансовой отчётностью тоже как? - билетов небось ровно по числу стационарных посадочных мест, а зрителей больше. На моём месте тоже кто-то усаживался, что означало минус один приставной стул в зала.
К Боровикову на приём сходила мама. Вернулась вовсе приши бленная.
- Сейчас не тридцатые годы, - толковая он ей, - пусть те левизор смотрит. Я у нас в городе пятерых таких насчитал. Ну как все захотят в кино? Публика натыкается на коляски, люди жалуются. И я очень сожалею, что не знал этого раньше, не то давно бы распорядился не пропускать вас в залы.
Не знаю, но мы других кресло-колясочников не видели там. Кроме одного на велоколяске. Вот она действительно громозд кая и мобильности малой.
В кино мы с мамой выбирались редко, на самые значительные фильмы, по нашим интересам и сведениям, почерпнутым из журнала «Советский экран» и другой прессы. В «Победу» к тем четы рём посещениям опер плюс ещё пять - встречи с Кемеровскими писателями, двух спектаклей местного любительского театра, цирко вого представления и одного эстрадного концерта. За всю мою колясочную пятилетку.
Нет, мама тогда не впусте вернулась домой, кое-что вымоли ла-таки. Посещение дневных киносеансов в «Луче».
- Но только в будни. И только когда мало публики.
Мама торговалась.
- Но днём в будни я работаю. И как знать, сколько зрителей? Нельзя ли хотя бы на шестичасовые сеансы? Чтобы мне успеть прийти с работы и одеть Катю.
То есть - на сеансы в 18-00. Кстати, не самые многолюдные: люди либо возвращаются с работы, либо уже ушли на работу.
- Нет, только днём. Идите, я вам уже всё сказал.
Но мама впала в мелодраматизм, задала директору крамольно-душещипательный вопрос:
- Скажите, Григорий Яковлевич, у вас дети есть? И впрямь ущипнула: как закричит он:
- Представьте себе, есть! И что?
- Наверное, они здоровы?
- Представьте себе, да! И что? Думаете, разжалоблюсь? Да как вы смеете задавать мне такие вопросы?
Заплакала она и подалась вон. (В моём дневнике запись:«Мама плачет. При ней креплюсь, а сама еле жива. Ни есть, ни спать, ни говорить ни с кем, ни жить не хочется, ни видеть кого ...»)
И тогда папа пошёл в горисполком, к тому самому Зензину. За разрешением посещать мне в кресле-коляске кино в «Луче» и спектакли, концерты в «Победе».
- Я тоже не разрешу, - ответил тот. Но после дополнитель ного папиного вопроса о том, в Советском Союзе мы живём или где, тон сбавил.
- «Луч» и «Победа» не в моём ведении. Вот кинотеатр «40 лет ВЛКСМ» - да, туда разрешаю. Пожалуйста.
Это в привокзалье, в семи километрах от нас. Папа заметил:
- Может быть, вы и в Новосибирской области чем-нибудь ведаете, да нам что с того?
Тогда Зензин сказал, что он не будет против.
- Как говорится, умываю руки. Не вмешиваюсь. Улаживайте вопрос с Боровиковым.
Не против и пожарные, но пропуска, понятное дело, не выда дут мне. То-то бы анекдот.
Оставалась последняя инстанция - горком партии. Куда я сама обратиться не смела, потому что недавно просила там по содействовать в судьбе знакомого парня, подследственного, двумя письмами… И посодействовали. Тот же Владислав Никола евич Галкин, первый секретарь ГК КПСС С чьей резолюцией на своём заявлении я и сама трудоустраивалась зарабатывать се бе, пенсию в декабре 1964-го («Человек что надо»). К кому и сейчас пошёл папа.
Выслушав нашу историю, Галкин снял телефонную трубку.
- Товарищ Боровиков, передо мной сидит отец Кати Дубро. Что скажем ему?
Тот громко, папа слышал, стал жаловаться на оскорбления в его адрес от моей мамы и напомнил о своих заслугах.
- Сомневаюсь, Григорий Яковлевич, что женщина вас оскор бляла. Ваших заслуг никто не умаляет. Но эта девушка пусть смотрит кино, когда захочет и как ей удобнее. Она одна у нас такая.
После того съездила в «Луч» разок, и больше не хотелось.
- Интересно, всем ли колясочникам разрешено? Вы не знаете? -спросила я у Концевого. А он раскричался:
- Что тебе до всех? Что ты всегда за всех болеешь?
А мне и было, конечно, не из-за одной себя и мамы больно. Мне - одной из многих, кто в сходном положении. Вообще как в разведке живу.
Та эпопея, однако, продлилась на два года.
В кино мы бывали редко. Клубные контролёры всякий раз за давали маме лишние вопросы, вроде этого:
- А можно вам? - когда на сеансе сам Боровиков присутство вал - и угораздит же нас сойтись одновременно! - прежде чем пропустить маму в зрительный зал, испрашивали у него разре шения на мой въезд. Пока, наконец, он сам не подошёл к нам с выговором. Обращаясь к маме, монотонно попенял, поназидал:
- Я ведь сказал вам: дневные сеансы и когда малолюдно.
- Но ведь разрешили, - залепетала мама, и нечто своё про лепетать пыталась я, сидящая в коляске у той двери, на желе зный крюк запертой. Даже не взглянул на меня директор - вы говаривал стоящем возле маме:
- И что вы за люди? Вам говоришь «стрижено», а вы - «брито». Когда, наконец поймёте?
Это уже через два года от начала. И я написала Галкину в
горком. Просьбу о выдаче пропускной бумаги, если всё-таки мо гу посещать кино на любой сеанс, оставаясь в кресле-коляске, а если нельзя-таки, то подтвердили бы тоже - на чём и успо каиваемся.
Оказалось, опоздала к Галкину, переводимому в Кемерово, в обком. Но из приёмной нашего нового первого, Землянова Влади мира Николаевича, мне позвонила, его секретарь и сообщила, что в кино бывать нам никто запретить не вправе.
- А в случае повторения такого безобразия или таких вопро сов сразу же звоните нам.
- Большое спасибо!
Более того: директор получил от Землянова бумагу по сему поводу, о чём я узнала случайно - от Концевого, тоже случайно заставшего Боровикова читающим как раз эту бумагу в своём кабинете, во гневе:
- Что мне теперь, под её колесницу броситься?
Под мою то есть.
- Ну, я не поезд, а он не Анна Каренина.
После этого в кино я побывала однажды, и то ради мамы. Перед контролёрами «Луча», так сказать, свою точку поставила. А больше не захотелось.
Зато для других «таких» наших тропу в «Луч» проторила. Потянулись колясочники из дома инвалидов - живу-то близ «Луча», видела в окно. Иногда двоих-троих враз везли.
- Ну, что это они? Перебор уже! - говорила, маме. - Хотя бы по разным сеансам рассредоточивались. Впрямь застрянут при пожаре, не приведи Бог.
Даже после реконструкции кинозала ездили они туда. Когда «Луч» закрыли на ту реконструкцию, я высказывала весёлую догадку:
- Не из-за меня ли затеяно!?
Потому что партер, говорят, выстроен монолитным, без тех боковых, по обе стороны, четырёхместных рядов, со ступенчатым, ряд в ряд, полом. Креслу-коляске на тех ступенчатых, вдоль стен, покатых проходах не удержаться. Но упорные доминвалидовские колясочники, размещались впереди, перед экраном.
Впрочем, того дома инвалидов в IOpre давно нет. Боровиков, земля ему пухом, ушёл из жизни, как и почти все из упомянутых здесь имён.
Я пока ещё здесь. Телевизор смотрю!...
Ответный пароль
Беру тетрадь, ручку. Сижу долго, вся в разброде - витаю взором за рассветающим декабрьским окном.
К пишущей ручке привязала себя! По давней привычке так спасаюсь. На сей раз - волевым усилием.
Слабо сказано: волевым. Да из-под глыбы нечувствия, оце пенелости. Вышевелиться. Отдышать себя, изнутри, оттаять. Раз морозиться. Расколдоваться.
- Попытаться хотя бы.
Потому что надо. Потому что не смогу, если не захочу. (Та самая формула моя: надо + хочу = могу).
Насильственно в желания не включиться, но у той моей ча стицы, ведающей о надобностях и привычках, в которой только и сохраняюсь сейчас и которой ещё внимаю, - у неё есть, вероятно, основания для отзыва остальных частей?
- Додумаемся же до чего-нибудь?!
И вот, безжеланная, мерцаю той частицей-виталиночкой в пространствах своего сумеречного, заторможенного сознания - выжидаю ответа.
- Как пароля.
Глазея в заоконное сизое утро. Поглаживая в пальцах рёбрышки тонкой синенькой ручки - своих чёток.
- Как меня слышно? Приём! - Вот что такое я сейчас,
- Как меня слышишь, Катя? Приём!
Виталось не впусте: получила-таки образ и тему для себя. В ключевом слове СОБРАНИЕ.
Да, выслушать весь свой наличный состав и, насколько возможно по уму, отследить пробоины и порывы во взаимосвязях и вместилищах, замкнуть эти порывы, опять же - как сумеется.
СЕБЯ СОБРАТЬ. И включиться в жизнь.
А пока записала это. С превеликими усилиями.
Зелёный виноград
Наяву есть виноград мне не приходится, равно как ж прочие фрукты, разве что в день рождения угощусь от Майи Борисовны.
А тут родители покойные угостили, во сне. От каждого по грозди, с той лишь разницей, что мамин виноград кислее, а па пин слаще.
Сонники не под руками, заглядываю в них редко, памятуя об индивидуальности характеров сновидцев, а стало быть, и толкований их снов.
- Впрочем, на общих архетипических основах.
С родителями во сне вижусь постоянно, так что эмоционально вроде как и не разлучались, не одинёшенькой живу.
Но сны так же информативны, а я не разогналась полюбо пытствовать насчёт винограда. А полюбопытствовав наконец, по думала:
- Мама, папа, вам бы открытым текстом предупредить меня, припугнуть бы!
Они предостерегали, образно и красиво, а прямой текст в эзотерическом соннике Елены Аноповой. С восклицательным зна ком!
- Поздно уже...
А пораньше бы если, то что? И сама напоминаю своему ок ружению о том, что я уже «в Канаде», то бишь отсутствую для мира, вне доступа, канула во лесах - вдребезги расхи щенная, надорванная в перегрузках и неимоверных усилиях, а надо ведь бытовать как-то, обслуживать своё едва шевелящее ся тело, никого ведь рядом в помощь. И есть дела духовные, есть дела письменные, куда только и рвусь, без чего нечем дышать мне.
- Я в Канаде!
А мне отвечают:
- Но телефон-то и в Канаде работает.
- Телефона в лесу нет! - возражаю я. Но и мне возражают:
- Обычного телефона нет, зато сотовый есть.
- Нет у меня сотового, нет!
В общем, тоже «виноградом» угощаю. А думаю, что изъяс няюсь текстом самым что ни на есть прямым.
Периодически переприспосабливаясь в очередных бытовых невозможностях, телефонный аппарат переместила наконец побли же и пониже - с холодильника у изголовья кровати на постельный, в изножье, столик.
Самой мне звонить надобиться изредка-редко, основная функция телефона в моём доме дозорная - на случай ЧП, для двузначных номеров.
Есть такой вопрос в некоторых анкетах:
- В трудную минуту кому позвоните?
- Никому, - ответила бы я.
А то звонить бы непрерывно!
В обетованной же стране Канаде окажусь, наверное, лишь когда совсем не смогу пошевелиться, ни пальцем...
В тот день, 22-го ноября, прикорнув на полчаса, из дре моты вернулась в ущербе страшном.
- Наверное, микроинсульт.
Перед тем голова болела и подташнивало. Потому и соснуть потянуло. Сидя, потому что десятый год даже полежать не могу, кроме как у себя же на коленях, сложенная пополам. Так и сплю-ночую, а также - прислонясь к стене, либо в боковом ук лоне вправо, головой в стопу книг, либо лбом в черезкроватный столик.
Спать скособоченной неудобно и опасно, немеют руки и но ги, и надо бессчётно раз просыпаться - откачивать руки, менять положение. И столько же раз за ночь усомниться в своих спасательных усилиях.
Но днём прикорнула головой на книги, руки оставались на свободе, вытянутыми поверх одеяла, отдыхали они. Однако ж пра вая «отвалилась».
- Вот и всё.
Растирала её как могла левой, почти такой же, растряса ла, гладила, уговаривала...
- Вот и всё. Очувствовалась, но совсем вялая.
- Смогу ли писать?!
- А брать что-либо?!
- Как обслуживаться?!
И без того неподнимающиеся и подволокушные, теперь-то какие приспособительные приёмы изыщут они для себя?!
И без того почти ни на чём державшийся быт рушится враз,
- Вот и всё.
Наутро попробовала писать. Абы как, но смоглось-таки.
- Пока.
Чайную кружку и вообще что-либо брать по-прежнему уже не могу, а то, то и то - не могу никак.
Сразу вспомнилось и соотнеслось с этой бедой недавнее пятно света на кисти правой руки.
- Ниоткуда, потому что было темно, никаких световых источ ников.
Смотрела я и думала, что опять не знаю, к чему сей знак.
Ну, и в сонник заглянула.
По винограду.
Оказалось - предостережение! От вампиризма! Угрожающий перерасход жизненных сил!
- Что уже факт сбывшийся.
Затем руки, не дождавшиеся ни помощи, ни пощады от меня, вновь и вновь вызываемой из «Канады» к телефону, прямо на тру бке изнемогли, и я не знала, как вернуть её на место.
Затем старый телефонный аппарат заменила наконец кнопоч ным, с громкой, главное, связью, когда трубку можно бы не сни мать, но приходится, так как плохо слышусь.
- Зато вы хорошо.
Да, плохо слышусь. На другом конце провода, на письме ли, в своей комнате.
Поэтому же и в то роковое утро на предупреждение телефон ным звонком о визите. По делу официальному, которое бы мною осуществлялось позже и с другими людьми.
Кроме того что в моём состоянии внезапные визиты, чьи бы то ни было, равнозначны стихийному бедствию физически и наси лию психологически, пришельцам тоже долгонько ждать за дверью моего отзыва.
- Кто? - спрошу наконец в домофон, а там уже никого. Всё, невмоготу, на неусловленные дверные звонки больше не трепыхаюсь.
И не трепыхалась.
Но этот звонок был сам по себе условным, я знала, чей, и знала, что там будут ждать терпеливо, а если дверь не от крою - предпримут меры.
А я в завале пребывала, левом низовом. Не удавалось вышевелиться в сидячее положение.
Ситуация дистрессовая, но, что называется, штатная.
Кабы не дистресс вдвойне.
Застигнутая непредвиденным дверным звонком в завале, из которого не в силах вышевелиться, я ужаснулась.
Неизвестно бы чей звонок меня в такую вибрацию на вверг, позвонят и уйдут, а я неспешно и осторожно продолжу вышевеливаться из опасного положения. На этот же я рванулась, потому что не уйдут.
Я-то рвусь, да не могу - это не могу. И света не вижу: платок на лицо сполз, волосы повыбились...
Вот уже и повторно трезвон.
Я бьюсь. В ужасе. Потому что сейчас и по телефону позво нят, проверочно, а я и от телефона далеко, то есть в полумет ре, да не отзовусь. А тогда...
Слава Богу, вырвалась я из той ловушки. Но и надорвалась. Всеми своими клеточками...
- А ведь к этому трагическому рывку уже знала о зелёном винограде. Вновь ведь получила его во сна, загодя. Три вели колепные грозди, подвешанные в моём холодильнике.
- В холодильнике. Впрок, стало быть. В количестве трой ном. Этот ужас бессилия?!
А между тем вспоминаются наконец и другие источники зна ния, древние, но тоже проигнорированные мной, будто бы и не штудировавшей ту же, например, «Энциклопедию символов» Купера.
- Виноград - это же символ мудрости! Гроздь его - атрибут божества плодородия! И великолепнейшее, «небесное» число «три»! Троица. Это и человек (тело + душа + дух), и приро да мира (небо + земля + вода). Символ души, творческой силы, роста, движения вперёд, синтеза - слова «в с ё»!.. И живу-то я в квартире под номером «три».