Глава 1
Год 46-й оставил добрую метку в жизни Егора и его жены. Семья состоялась, растет веселым и здоровеньким желанный ребенок, на работе все ладится, а домик, теплый и уютный, надежно укрывал их от суровых сибирских морозов. А тут еще всегда рядом близкое и любящее существо – Алена Ивановна. Пожилая женщина, бабушка, в невыносимо тяжкое время она сумела заменить им и мать, и отца, поддержала их молодую семью.
Еще тем был памятен Егору этот год, что не было в нем места для страшного и ненавистного ему Бориса Ивановича. Как исчез куда-то в конце 45-го, так и не было о нем ни слуху ни духу до конца 46-го. Зато появился он как нельзя кстати и легко помог избавиться Егору от его злобных врагов – Петра и Кешки, а потом снова куда-то исчез. Несколько дней ходил радостный Егор от сознания того, что теперь никто не будет угрожать ни ему самому, ни его жене-красавице. Так, глядишь, и людская молва мало-помалу забудет о ее прежних прегрешениях. Жизнь налаживалась – и слава Богу! Подумал он так и себе удивился: комсомолец, он всегда ворчал на бабушку, когда она раз за разом склоняла его поминать Бога и молиться, а тут, поди ж ты, сам его вспомнил!
Такие мысли роились в его голове, когда он ходил с тяжелой сумкой, набитой ключами, по темным и крутым уклонам своей шахты и даже тогда, когда вместе с товарищами по бригаде ремонтировали шахтовое оборудование. На его чумазом от угольной пыли лице, да еще в полной темноте, едва нарушаемой тусклым светом шахтерских ламп, а заметили товарищи улыбку, что не оставляла его.
– Гоша, а чтой-то ты который день ходишь радостный, как будто по лотерейке выиграл чего? – участливо спросил его самый старый работник в бригаде Афоня-маленький. Начинал он свою горняцкую биографию еще в дореволюционные годы на Кольчугинских копях, а теперь вот помогал молодым постигать азы слесарного дела под землей на шахте «Пионерка». И сил ему хватало, несмотря на солидный возраст, а главное, он умел всегда подбодрить своих молодых товарищей по бригаде дельным советом или веселой шуткой.
– Да уж так получается, дядь Афонь, – откликнулся Егор. – А чо, нельзя, что ли, чему-то порадоваться?
– Так это ведь как сказать, Егорий... – философски изрек старый слесарь, присаживаясь на снятые с вагонетки колеса, и полез в карман за папиросами.
– Афоня! – строго окликнул его звеньевой Маслаков, неулыбчивый сорокалетний мужчина. – Опять ты смолить собираешься! Забыл, что инженер по технике безопасности говорит: метан здесь! Взорвешь нас всех к черту когда-нибудь!..
– А-а! – отмахнулся старик. – Сколько работаю – столько курю, другие курят – и ничего! Да и курю-то я не в себя, а только дым пускаю...
Сказал и первый рассмеялся, приглашая за собой и молодежь.
– Ну, Афоня, не понимаешь по-хорошему – доложу начальнику, пусть тебя премии лишат!
– Ай, твою премию раз в год не дождешься, а курить-то кажин день хотца. – И тут же вернулся к Егору. – Коли у тебя с утра до вечера блаженная улыбка не сходит с лица, должно быть, радость большая за душой, так ты поделись – может, и мы порадуемся вместя?..
Подумал Егор и решил, что о причинах своего радостного настроения говорить не стоит – не так поймут товарищи, и потому отмахнулся от Афони, как от мухи:
– Ай, дядь Афонь, ничо хорошего, просто так улыбаюсь...
– Оно, конечно, бывает и так, – сказал старик, несколько обиженный таким ответом юноши, и пустил струю дыма через нос, – а только ты не забывай, Гошка, что старые люди говорят: радость без причины – признак дурачины!
– Афанасий, так ведь «смех без причины – признак дурачины», а ты что выдумал? – поправил было строптивого ветерана звеньевой.
– Ну, где радость, там и смех, разве не так? – Старик был рад тому, как он исправил свою оплошность, и продолжал курить молча.
Как ни странно, но именно этот разговор резко переменил настроение Егора, и ему вдруг вспомнился Борис Иванович! Ведь это он ему помог расправиться с обидчиками, а значит, он вернулся и теперь снова будет требовать от него что-то вынюхивать, выслушивать и обо всем ему докладывать, что Егору так сильно не нравилось. С той самой поры он перестал беспричинно улыбаться, а с напряжением и страхом ждал новой встречи с этим страшным человеком.
Уже прошла зима 47-го, а Борис Иванович так и не появился на шахте, зато объявился Юрка Рыжов. Подгадав под выходной, он пришел к Кузнецовым домой и застал всю семью в домашних хлопотах. Алена Ивановна суетилась у печки, Фаина, простирнув белье, отправила Егора развешать его на веревку во дворе. Там-то и встретились дружки после долгой разлуки. Гость помог хозяину закончить работу, после чего они присели на скамейку у калитки, закурили и повели сумбурный разговор, согретые ранним, не по-весеннему жарким солнцем. За год с небольшим столько нового было в их жизни, что даже та короткая встреча в Белово не убавила тем для разговора.
– ... Все, решил вернуться, – как-то обреченно говорил Юрка. – Надоело там! Зарплата меньше, чем здесь, далеко ездить, да и мать заболела, в общем, будем работать вместе, как и раньше.
– А тебя возьмут на участок-то? – осторожно спросил Егор. – Я слыхал, что на тебя начальник чего-то ругался?
– Ай, ну его! Я закончу курсы и пойду работать на очистной участок, так получка вдвое больше, чем у слесаря!
– О! – уважительно произнес Егор. – А мне туда можно будет?
– Ну, когда обживусь, я тебя перетяну, подождешь немного?
– А то! Вдвоем-то все веселее...
Тут же Егор рассказал дружку, как закончилась их операция в отношении «Пети и Кеши». Посмеялись, довольные собой, а потом Рыжий спросил про Богданова. Егор помрачнел и рассказал о единственной встрече с Борисом Ивановичем, которая и решила весь исход их хитроумной мести.
– Да, забыл что-то нас «дядя»...– с кривой усмешкой проговорил Рыжов.
– А по мне так хорошо, что его нет, – горячо зашептал Егор. – Так спокойнее, а то баба все косилась на меня, видно, догадывалась... А тут еще Фая...
– Это жена, что ли? Показал бы другу-то?..
– Да, она там с ребенком,– кивнул Егор головой в сторону домика, – потом как-нибудь познакомлю...
В это время на крыльцо с тазиком в руках вышла Фая. Выплеснув грязную воду, она подошла в парням.
– Ты чо расселся тут, Егор? Надо Витюшку одевать...
– Щас, Фаечка, щас, – торопливо заговорил Егор, вскакивая со скамейки.
– Здрасьте!– Рыжов тоже встал и чуть поклонился женщине, сняв кепку.
– Здрасьте!– откликнулась молодая женщина, цепким взглядом оценив достоинства нового знакомца: рослый, с лица гладкий, выглядит посолиднее, чем муж...
– Знакомься, это Юра Рыжов, мой дружок! Мы с ним работали...
– А-а, ну да... Он что, с нами гулять пойдет? – спросила она с вызовом.
– Нет, что вы – у меня дела... Увидимся потом. Если что, заходи, помнишь, где я живу? – Махнув рукой на прощанье, он отправился по улочке, ведущей к центру поселка. Когда они поднялись на крыльцо, дверь внезапно открылась и выглянула Алена Ивановна:
– Ну, где вы? Ребенок уже готов, а вы?..
– Да вот, бабуля, к Гоше дружок приходил – познакомились ...
– Это кто же? Уж не Рыжий-ли? – недовольно спросила женщина и с сильным прищуром посмотрела вслед уходящему парню. – Он! Вот чертяка, нашелся-таки!..
– Ой, баб, ну что ты так? Он хороший парень ... – начал было Егор, но Алена Ивановна резко оборвала его:
– Хороший! Пить научил тебя, курить, еще чему-нибудь научит! Вот у тебя хороший парень – Фаина, жена твоя, да сын Витюшка! Ты об них должен перво-наперво думать! Куда он тебя звал?
– Да никуда, баб, он на шахту вернулся, пришел в гости, а мы его даже в дом не позвали...
– Обойдется! Вот когда женится, пусть и приходит с женой да ребенком, а твоя холостяцкая жизнь закончилась!
Егор и Фаина, незаметно от женщины недоуменно переглянулись: им был непонятен такой ее настрой. А она ни с кем не могла поделиться тревогами, что терзали ее каждый раз при встрече с этим Рыжим.
Вскоре объявился и сам Борис Иванович. 22 апреля на площади около комбината шахты состоялся праздничный митинг, посвященный 77-летию со дня рождения Ленина. С самого утра из динамика-тарелки, укрепленного на столбе перед входом в здание, раздавались бравурные праздничные песни, а со всех концов поселка шли вереницы людей. Митинг открыл парторг шахты. Поздравив всех собравшихся, он дал слово начальнику шахты. Потом к микрофону подходили другие ораторы, и одним из них был старейшина шахтерской династии Бабанаковых. Слушая вполуха торжественные речи, Егор без конца крутил головой по сторонам, из-за чего Фаина раз за разом дергала его за рукав:
– Гош, чо башкой-то вертишь? Кого потерял-от?
– Вы не меня ищете, молодой человек? – раздался сзади игривый голос Рыжего. Кузнецовы разом обернулись, а Юрка, как и тогда, при первой встрече, слегка приподнял кепочку и весело произнес:
– Здрасьте вам! С праздничком! – И, не давая Егору времени для ответа, тут же добавил: – Гоша, а нас с тобой «дядя» зовет, пойдем, а Фаечка пока тут подождет. – Он потянул Егора за рукав, затем обернулся к женщине с милейшей улыбкой на лице и заговорщицки подмигнул ей. Фая неожиданно для себя тоже хитро подмигнула ему. Это перемигивание осталось Егором незамеченным.
Борис Иваныч поджидал их в стороне от здания комбината, на лавочке около волейбольной площадки.
– Ну, здорово, комсомольцы-ленинцы! С праздником! Готовы дальше служить делу революции? – Заметив, как неуклюже замялись парни, он со смехом сказал: – Что растерялись? Вы должны ответить: всегда готовы! Ну?!
– Ладно, Борис Иваныч, – примиряюще протянул Юрка, – мы же не пионэры!
– Вижу, что здоровые мужики, а потому сразу к делу! Скучали, должно быть, без меня? Понимаю... А вот я проститься с вами пришел...
– Как?! – одновременно вскрикнули оба, и в голосе каждого звучала плохо скрытая радость. Заметив это, Богданов нахмурил брови и делано сердито добавил:
– Обрадовались? А зря! На покой захотелось? Надоело с дядей Борей в шпионов играть? Ан нет, господа комсомольцы! Я не один в такие игры играю, нас много, и вас уже знают, а потому вместо меня придет другой «дядя», так же позовет куда-нибудь и что-то прикажет... Не попросит, а прикажет, ясно вам? Это бабушка с дедушкой могут вас о чем-то попросить или жена твоя, Гоша, а у нас все люди военные и разболтанности не любят. Помните, я вам говорил, что за огласку о том, что вы секретные агенты, вас ждет лагерь или... Ну, я думаю, вы до этого не дойдете. Время и место встречи вам укажут...
– А кто? – непроизвольно вырвалось у Егора.
– А вот этого, мальчик Гоша, даже я не знаю! Он же вам расскажет о своих требованиях. Не говорю, чтобы его должны любить и жаловать, как меня... – он насмешливо хохотнул при этом, – но уважать и побаиваться – нужно!
– А мы вас больше не увидим? – бесстрашно спросил Юрка.
– Кто знает, жизнь – она длинная, но если где-то встретите меня, то с криками и поцелуями бежать ко мне не надо! Нужно будет, я вас сам позову, а так – мы не знакомы! Ну, Егор, береги свою птичку, чтобы коршуны ее не обидели. Кешу-то с Петей определили на курорт, слыхал? По пять лет им дали! Если живые вернутся сюда – бойся их мести! Впрочем, к тому времени вас уже тут может и не быть...
– Как так?! – снова хором вскрикнули парни.
– «Пионерку» скоро будут реконструировать, и часть рабочих распределят по другим шахтам: кого на «Бабанаковскую», кого на «Чертинскую-2/3», ее уже достраивают, а подробнее вам об этом расскажет ваш новый «дядя», что придет вместо меня. Ну, а теперь, пионеры-ленинцы, чешите на митинг, да языком не трепитесь – целее будете!
Он резко встал со скамейки, окинул своих собеседников насмешливым взглядом и упругой поступью пошел по дороге, идущей в обход комбината шахты и праздничного митинга.
Ночью Фая долго не давала Егору спать. Подкатилась поближе и зашептала ему на ухо, чтобы Алена Ивановна, которая спала в углу горницы около люльки с Витюшкой, не услышала.
– А куда это вы ходили сегодня с дружком?
– А-а, так, один дядька хотел поговорить с нами...
– Поговорил?
– Ну, поговорил...
– А об чём?
– Тебе это неинтересно будет...
– Почем ты знаешь, что мне интересно? Ты вон пришел оттуда как не свой будто!
– Тебе показалось просто... Потом как-нибудь расскажу...
– Эй, молодежь, поздно уже разговоры разговаривать, а то завтра проспите на работу... – раздался из угла недовольный шепот старой женщины.
– Побожись, что расскажешь?! – не отставала Фая.
– Я – комсомолец, чтобы тебе божиться!
– Ну, не слушаете меня, тогда, если Витюшка проснется ночью – вы встаете! – пригрозила Алена Ивановна, и все разговоры сразу прекратились.
* * *
Между тем жизнь на шахте шла своим чередом. О ее реконструкции говорили много, но дальше слов дело не шло, и лишь потом оказалось, что начало работ отложено на следующий, 1948 год. Что будет нового на шахте, доподлинно из рабочих никто не знал, но в разговорах все чаще упоминалось, что будет начата разработка новых пластов и на большей глубине, что будут построены новые вертикальные стволы. Якобы планируется заменить рельсы откатных путей, а вместо старых малоемких вагонов в шахту спустят новые, емкостью до двух тонн. На разные лады обсуждались проекты строительства в поселке нового клуба, школы, детского сада и много еще чего. Егор и Рыжий, заранее упрежденные Борисом Иванычем о грядущих переменах и возможном их переходе на другую шахту, облегченно перевели дух: столько работы предстоит выполнить! Кто же их и куда отправит, когда здесь понадобятся рабочие руки! Не хотелось им покидать обжитой и ухоженный угол: у семьи Кузнецовых – свой домик. Хоть невелик он, а им хватает, огородик какой-никакой и до работы рукой подать. Юрка Рыжов тоже был не рад возможным переменам: у них тоже домик неплохой, да мать его уже не вставала с кровати, и любой переезд для нее был бы смерти подобен.
И еще один вопрос придавал им бодрости и надежд на будущее: была уже середина лета, а никто вместо Бориса Иваныча так и не появился в поселке, не потревожил их, и казалось, они даже стали забывать о своей особой миссии – тайных «борцов за советскую власть», и потому дышалось им все это время легко и свободно.
Но к концу лета все поменялось в жизни друзей. Сначала умерла Юркина мать. Едва схоронили ее на поселковом кладбище за Нахаловкой, как в один из обычных рабочих дней участковый Петухов пригласил Егора в комнату коменданта здания комбината, где его ждал... новый «дядя». Там уже находился и Юрка Рыжов.
«Дядей» оказался мужчина лет пятидесяти, с круглым, как по циркулю, лицом, широкоскулый, с такими же широкими, навыверт, губами. Короткопалые руки его то и дело елозили по лицу, словно смахивали с него невидимые пылинки и трепали шишковатый нос. Серые глаза, казалось, смотрели улыбчиво, выдавая их хозяина за доброго и веселого человека. « Как Иванушка-дурачок из сказки этот «дядя» – так оценили его парни с первого взгляда, но после небольшого разговора с ним поняли, что их новый начальник не такой уж добрый Иванушка и что он не даст им спокойной жизни...
– Ну, что, орлы, нанюхались свободной жизни, пора и за работу браться!
– Дак мы и так работали все это время, – подал голос Рыжий, – я вон курсы прошел и теперь в забой хожу, а...
– «Бэ»! – резко прервал его «дядя». – Ты, пучеглазый, не вылазь, покуда не спросят! Ты на себя работал, на свое пузо, а про Родину-мать, наверное, совсем забыл, а? Сколько ты врагов народа выявил за то время, пока не было тут Бориса Иваныча? Ну, что молчите!? Тебя это тоже касается! – Он так сердито глянул на Егора, что тот даже со стула вскочил.
– Сиди, не прыгай, как козел! Целый год Борис Иванович был в командировке, а вы ни одного сигнала не подали, хотя много чего было на шахте. Накануне 1-го Мая была сорвана отгрузка угля на 5-м участке, а ведь там самая большая добыча на шахте! А по чьей вине полсмены простоял ленточный конвейер на втором уклоне? А кто виноват, что навалоотбойщику руку оторвало, Чептыкову, кажется? Что, он сам туда полез, по-вашему?
– Сам! – одновременно подскочили со стульев друзья. – Нам потом начальники говорили на наряде...
– Так, может, мне начальников вместо вас взять на работу, пусть они все вынюхивают, узнают и мне докладывают, а я им потом буду деньжат подкидывать, обувку какую-нибудь, мяско разное, свинину, конину? Нет, избаловал вас тут Борис Иваныч, со мной у вас это не пройдет!
– Так... а как вас зовут? – спросил Егор и моментально взмок от своей смелости.
– А? – «дядя» всем телом резко развернулся к Егору, отчего тот вместе со стулом отскочил в сторону.
– Ладно, не боись! – хохотнул мужчина и представился: – Звать меня будете Петр Петрович, фамилию вам мою знать необязательно – просто «дядя»! Раз в месяц заглядывайте сюда, в последнюю субботу, в шесть часов вечера. Да не толпитесь, а по одному: сначала ты, пучеглазый, – кинул взгляд на Юрку, а выйдет он – ты зайдешь. Если кто-то посторонний будет – извинитесь: мол, Ивана Петровича искали, коменданта, значит. Понятно?
– Понятно... – тяжело выдохнули парни.
– А еще вот что надо будет вам сделать: оба, ты и ты, до снега перейдете работать на шахту «Чертинская-2/3», понятно? Приказ подготовят в кадрах, вам объявят, только заявления напишете о переводе на новое место работы... Знаете, где это место?
– Не-е-т!.. – застывшими голосами отозвались Юрка и Егор.
– Где базар в поселке Чертинском знаете? Видели, когда ходили к Борису Иванычу, что там слева от дороги шурфы бьют, новую шахту строят? Там раньше две какие-то шахтенки были, а сейчас из них делают одну большую, больше «Пионерки» будет. Народу там уже много и еще будут прибывать, как вербованные, так и бывшие враги народа, дезертиры разные. Вот вам и нужно будет там работать – выявлять всех внутренних врагов советской власти, а потом докладывать мне. Ясно?
Его собеседники застыли в оцепенении: их страх взял от того, какие задачи поставил им новый «дядя», да еще работать бок о бок с предателями и дезертирами, а может, и убийцами...
– Ладно, не ссыте, пацаны, раньше времени, где-то я вам подскажу, где-то сами додумаетесь, а пока меняйте свои дома на жилье в Черте. Отсюда вам не с руки будет добираться туда, не успеете к смене или будете выходить из дому на утреннюю смену пешком в три часа ночи. Встречаться будем в мясной лавке на базаре, как с Борисом Ивановичем... Не забыли, поди?
– А как... у меня семья, ребенок, бабушка... – ежась от страха, заговорил Егор.
– Вот и крутись, ищи подходящий вариант, продавайте дома здесь, а покупайте там. Учтите – это приказ! Не выполните – я найду, за что упрятать вас в каталажку лет так на пять-семь! А еще вот что: я плохо знаю вас и ваши дела, так вот вы напишите на листочке, на простом, тетрадном, о себе – фамилию, имя, возраст, где родился, о своих живых роственниках, а также все ваши донесения, по которым органы брали врагов: фамилию врага, где и кем он работал, дата, ну, хотя бы примерно: май такого-то года, сентябрь такого-то... В следующий раз принесете свои рапорта, да смотрите, чтобы никто о них не узнал. Вопросы будут? Вопросов нет! Отлично! Свободны!
- А что, Петр Петрович, значит, точно у нас будет новое место работы? – робко спросил Егор.
- Место-то новое, но песни будут старые, и вы их будете мне петь!
Парни молча и обреченно смотрели на своего нового начальника, а после его команды поднялись и вышли из кабинета в пустой коридор комбината. Жизнь перестала их радовать, а жить было нужно несмотря ни на что...
Своего состояния Егор уже не мог скрыть от жены и потому, не дожидаясь вопросов, он увел ее из дома, от бабкиных ушей, под предлогом, что нужно чего-то накопать в огороде, и уже там все ей рассказал, Алене же Ивановне они решили пока ничего не говорить: Егор еще надеялся, что вопрос с переездом каким-то образом может отпасть и никуда ехать будет не нужно. Но уже в конце следующего месяца, когда они с Рыжовым, составив записки о своих «проделанных делах», пришли на встречу с «дядей», Егор понял, что переезд неизбежен...
Остановившись перед входом в здание, Юрка потянул Егора за рукав в сторону и попросил показать, что он написал. Егор молча протянул сложенный вчетверо тетрадный листок с записями. Пробежав его глазами, Рыжов спросил с кривой усмешкой:
– А ты чо Максима не написал?
– А зачем Максима-то, он же сам?.. – Егор смотрел на друга так, словно просил пощады, но тот, похоже, не понял его и продолжал насмехаться:
– Ничо – «сам»! Ты же его толкнул в эту яму...
– Ах, ты гад!! Я же тебя спасал, слышишь – тебя!.. – Он схватил Рыжова за грудки и так сильно тряхнул, что тот моментально обмяк, подавленный той неимоверной яростью, что была в глазах парня. Мощный кузнецовский нрав, дремавший в нем все эти годы и, казалось, навсегда задавленный годами лишений в нарымской ссылке, неожиданно выплеснулся наружу, изрядно удивив и напугав их обоих.
– Да ты что, Егор, ты что... – забормотал Юрка, тщетно пытаясь освободиться от цепкой хватки. Только сейчас он понял, что его младший дружок, над которым он всегда подтрунивал и смеялся, на деле сильнее его. – Я же пошутил... отпусти...
– ...И забудь про Максима! Не вздумай сказать «дяде», иначе ты мне не друг!
– Да ладно... – спешно поправляя одежду, оправдывался Рыжов. – Я пошутил, а ты... Ну, ты и псих, однако!
– Еще раз так пошутишь... – с нескрываемой угрозой зашептал Егор, но в это время дверь открылась, и вышла техничка с помойным ведром. Выплеснув воду, она проворчала недовольно:
– Чо торчите-то тут, когда рабочий день ужо закончился? Шли бы домой...
– А нам бы к Иван Петровичу, теть Варя, – заискивающе проговорил Юрка. – Мы на минутку...
– Так ушел уже комендант-то... Сидит там какой-то мужик, должно быть, дружок евоный...
– Ну, тогда мы заглянем к нему, теть Варя...
– Да идите, только ноги вытирайте у порога и не курите.
– Ну, я пошел, Гоша, а потом ты. Я тебя потом подожду вон на той скамейке...
...Минут через двадцать Рыжов молча проскочил мимо Егора и уселся на условленную лавочку рядом с Егором.
- Ту фигню, что ты там написал о своей работе, выкини! Он тебе сам все продиктует, тем более ты там о себе ничего не написал...
Егор развернул сильно помятый и отмеченный большой чернильной кляксой листок, затем надорвал его, смял и выбросил под скамейку.
- Я ведь тебя хотел спросить, потому и не дописал, - словно оправдывался он перед другом.
- Ну, вот там и допишешь, ступай, он ждет.
Егор вошел в кабинет к «дяде», а Рыжов, зыркнув по сторонам, подхватил с земли смятый бумажный шарик и сунул себе в карман.
– Ну-с, Кузнецов, докладывай!
– А я не принес, я не знал, как писать... – Егор потупил глаза, ожидая ругани, но «дядя» на удивление ответил спокойно:
- Бери ручку, листок и пиши, что я буду говорить, а уж о своих подвигах ты сам напишешь. И учти, это очень важный документ, а не какая-то шпаргалка. Мы с тобой на фронте, мы боремся с врагами Родины, с разным отребьем! Неужели ты до сих пор ничего не понял?
– А почему только мы боремся, а остальные не хотят бороться?
– Да не каждому можно доверить это серьезное дело, пойми!
– Вон, начальник участка у нас – хороший мужик, директор шахты, парторг... Они что, плохие? Вы им не доверяете, да?
– Ты что это разговорился, Кузнецов? – Голос «дяди» посуровел, улыбка исчезла с его лица. - Ты каких книжек начитался? Ты что задумал, стервец? Учти, мы тебя на том свете найдем и примерно накажем! Бери пример с дружка своего: он языком не болтает, дело знает, уже дом нашел в Черте, а ты? Учти, с 1 ноября ты работаешь на строительстве шахты «Чертинская-2/3». Попробуй не выйди на работу – как трудовой дезертир пойдешь в лагерь, а то еще хуже будет...
Та вспышка гнева и возмущения, что испытал Егор в разговоре с Рыжовым, как-то незаметно сошла на нет, энергия и воля его ослабли, а силы словно оставили. Теперь с «дядей» снова разговаривал прежний Гоша, тихий, мягкий, податливый. Это, похоже, заметил и Петр Петрович. Он уже мягче заговорил с ним, приобнял даже:
– Не кипятись, а подумай, о себе, о своей семье, о бабушке... Вон, Рыжов тебе уже домик присмотрел около новой шахты. Перевози семью, Юрка тебе поможет, а все эти вредительские разговоры забудь!.. Ступай!
...Через две недели Кузнецовы оставили свой уютный домик в поселке шахты «Пионерка» и со всем скарбом переехали в поселок, раскинувшийся в низинке, неподалеку от будущей шахты «Чертинская-2/3». Начинался новый этап их жизни...
* * *
Поле будущей шахты, которую шахтостроители позднее назовут «Чертинская-2/3», пересекала грунтовая дорога, соединявшая центр города Белово и поселок Черта. Змейкой вилась она между природных оврагов, холмов и колковых островков березняка, удлиняя путь конному и пешему и словно предупреждала будущих угледобытчиков, как непросто им будет подобраться здесь к богатым угольным пластам, что таило в себе это поле. Впрочем, площадка, где были заложены первые штольни для разработки угольных пластов артелью имени 1 Мая, была ровная, открытая и свободная от лесопосадок, но уже рядом, в полукилометре, она ныряла вниз и тянулась под уклон до самой речки Бачат. Именно здесь, рядом с уклонами и шурфами, артельщики строили первые засыпные избушки-времянки, низкие, кособокие, предназначенные для проживания первых углекопов и членов их семей. Уже потом, когда за дело взялись серьезные угледобытчики, имевшие своей целью построить большую государственную шахту, и дома стали менять свой облик – теперь они были выше, крепче и надежнее. Сразу видно, что эти люди строили для себя и что пришли они сюда надолго. А та самая дорога-змейка словно прилепилась к шахтовым постройкам, оставляя справа от себя интенсивно растущий поселок. Еще и шахта только в зародыше была, еще лишь в нулевом цикле было здание будущего комбината, а поселок уже получил свое имя – «Поселок-2/3».
...Себе-то пронырливый Рыжов нашел в районе Чертинского базара небольшой, но теплый бревенчатый домик в одну комнату-кухню, а много ли одинокому холостяку надо? Зато дружку своему Егору и его семье он присмотрел в поселке-2/3 засыпной домик. Прознал Рыжий, что одинокий старик, бывший углекоп из артели, живший в домике, давно хотел перебраться поближе к сыну в Бабанаково, и подъехал с предложением об обмене, а потом и Егора привел к нему. Так и провели натуральный обмен домами. Кто выиграл от него, кто проиграл, Юрку не трогал этот вопрос. Не случись этого, еще неизвестно, что удумал бы их «дядя» за ослушание. Низковат был домик, и Юрка, и Егор легко доставали рукой матицу, но все же две комнаты было в нем, разделенных печкой да деревянной перегородкой, огородик небольшой соток на пять, уходящий своей оконечностью в глубокий овраг, который отделял их дом от соседей, да еще небольшая деревянная пристройка, приспособленная под баню. Зимой в ней не помыться – маломощная буржуйка не давала много тепла, зато весной, летом и осенью здесь можно было нормально смыть с себя угольную пыль и грязь. Хорошо, что до работы Егору всего-то нужно было идти метров триста: поднялся на взгорок по дороге и можешь работать, потому как там уже находилась стройплощадка будущей шахты. Юрке же от базара километра полтора приходилось одолевать каждое утро.
Тяжело дался Алене Ивановне этот переезд. Всяк человек привыкает к своему гнезду, каждая вещица держит в памяти какие-то приятные мгновения из прошлой жизни, и хоть немного их было там, а все же... Могилка родной сестры Веры осталась, огород обихоженный, бригадники Никиты, всегда готовые помочь, были рядом, а Кузнецовы так спешили с переездом, что даже не успели попрощаться с ними. А Никита?! Вернется Никита домой, а там?.. Кто его встретит и как он найдет их в том людском муравейнике, во что превращался поселок 2/3?
На строительстве шахты, кроме завербованных, уже работало около ста венгерских военнопленных. Кого-то в единственном бараке поселили, кого-то подселили к местным жителям, а все не хватало рабочих рук. Вот и с Егором новый начальник, Потапов Михаил Иванович, пожилой чуваш с маленьким приплюснутым носом, густо усеянным веснушками, говорил сурово при первой встрече:
– Знаю, что ты слесарь, да только пока твои ключи не нужны здесь, будешь строить вместе с военнопленными жилые бараки, потому как ждем вскорости пленных немцев и прочую разную пленную сволоту. Парень ты молодой, должен работать по-стахановски да ушами не хлопать, потому как рядом с тобой будут всякие бандюганы. Чуть что – немедленно доложить мне!
Егор молча выслушал его наставления, а про себя подумал с горечью: еще один «дядя» будет ждать моих докладов. Как все это опостылело! Но как быть в данной ситуации, как избавиться от этого гадкого занятия, он не знал и потому молча отправился получать рабочие рукавицы и задание на смену – трудовая вахта уже началась...
Не лучше было настроение и у Фаины. Она привыкла работать в чистом и теплом кабинете с бумагами и карандашами, а на новом месте ей предложили работу штукатура-маляра. Стены здания будущего комбината уже поднялись до второго этажа, и потому все женщины были брошены на отделку помещения внутри, а столяры и плотники, несмотря на холода, в спешном порядке стелили полы, навешивали двери, стеклили окна. Алена Ивановна видела, как трудно приходилось молодым на новом месте, но помочь им ничем не могла. Не раз и не два она слышала, как по ночам Фаина плакала и жаловалась мужу, что у нее руки загрубели от штукатурки и потрескались на морозе, что она смертельно устает, что «давно чувствует себя не женщиной, а ломовой лошадью...».
У старой женщины возникало желание несмотря на глубокую ночь подняться с кровати, прижать к себе заплаканную невестку, успокоить и пожалеть, но она понимала, что завтра все это повторится, и оттого горе станет еще горше, и уже никакие другие слова не принесут ей даже минутного облегчения. Егор как мог пытался успокоить зареванную жену:
– Потерпи, Фаюнька, зима скоро кончится, комбинат уже под крышу подвели, в тепле поработаешь, а там, глядишь, и твой отдел появится, и будешь ты опять свои бумажки листать...
В конце марта было закончено строительство бараков, а еще через пару недель прибыли и новые работнички. Было тепло, большая грязь подсохла, потому все население поселка и строители, что работали на поверхности, сбежались на площадку перед зданием комбината и с интересом разглядывали тех, кого им бог послал в подмогу. Место выгрузки было оцеплено охранниками с карабинами, они-то и потеснили наиболее любопытных подальше от машин. Немецких военнопленных было легко отличить от остальных арестантов: сухопарые, белесые, все с короткой стрижкой и с неизменной военной кепкой на голове, они были облачены в изрядно поношенные куртки немецкого военного образца, сапоги. При выгрузке они вели себя сдержанно, несуетливо, бросая настороженные взгляды по сторонам.
В другой группе были власовцы, полицаи и бандеровцы. Их одеяние уступало немецкому, а во взгляде каждого наряду с испугом легко угадывалась плохо скрытая ненависть. Бросая взгляды исподлобья на стоявших поодаль зевак, они о чем-то негромко переговаривались меж собой.
Особняком держались уголовники. Покинув крытую брезентом машину, многие из них демонстративно принялись пружинисто разминаться, показывая, что за долгую дорогу они изрядно подустали. Толстые щеки многих из них лоснились, а с лица не сходили дерзкие улыбки. Один из них, видимо, старший, бросив презрительный взгляд в сторону власовцев, крикнул с вызовом:
– Смотрите, господа предатели и дезертиры, работать будете по-стахановски, а не то мы вам – у-у! – И он сделал резкий жест правой рукой вверх, перехватив ее в локтевом суставе левой. Остальные уголовники громко засмеялись, а те, к кому он обращался, невольно попятились от него. В адрес же немцев никаких угроз не последовало.
– Эй, Кабан, прижми хвост и не выступай, а то я тебе яйца вырву! – с угрозой в голосе проговорил старший караула и отправился к начальнику стройки, что стоял около одной из машин и ждал доклада о прибытии в его распоряжение группы бывших военнопленных. Здесь и сейчас начинался новый этап в их жизни. . .
В толпе строителей шахты и жителей поселка, плотной стеной обступившей арестантов, были Егор и Юрка Рыжов. Они внимательно всматривались в лица приезжих, словно заранее выбирая тех, за кем им придется следить и пресекать их злобные поползновения на советскую власть.
Глава 2
Сибирское лето 48-го одинаково щедро согревало своим теплом всех, кто, не покладая рук, трудился на строительстве новой шахты, и добровольцев, прибывших по оргнабору, и спецпоселенцев, как теперь называли бывших военнопленных, и их строгих охранников, в обязанности которых входило осуществлять контроль и надзор за неспокойной публикой, доставленной на строительство предприятия. Правда, теперь их стало значительно меньше, и вооружены они были не карабинами, а револьверами. Здание комбината шахты, уже отстроенное и очищенное от строительного мусора, требовало завершения внутриотделочных работ, куда были брошены все женщины. Штукатурка стен, покраска, побелка - все это лежало на их плечах, мужчины же из числа добровольцев из оргнабора ставили рамы и стеклили окна, навешивали двери в кабинетах, которые должен будет принять к концу года руководящий технический персонал шахты. Для сотрудников охраны тоже были выделены несколько кабинетов: начальство нужно было охранять от всевозможных эксцессов со стороны спецконтингента. Теперь арестанты (именно так называли в обиходе местные жители тех, кого доставили сюда под конвоем) на строительстве, как на поверхности, так и под землей, работали без конвоя, когда же им предстояло вести работу в жилом секторе или в местах скопления гражданского населения, то каждую такую группу сопровождал вооруженный охранник. Впрочем, и эта мера предосторожности вскоре была отменена, а спецпоселенцы теперь должны были только один раз в неделю отмечаться в спецкомендатуре, созданной неподалеку от строящейся шахты и тех бараков, что приютили подневольных строителей.
Год 46-й оставил добрую метку в жизни Егора и его жены. Семья состоялась, растет веселым и здоровеньким желанный ребенок, на работе все ладится, а домик, теплый и уютный, надежно укрывал их от суровых сибирских морозов. А тут еще всегда рядом близкое и любящее существо – Алена Ивановна. Пожилая женщина, бабушка, в невыносимо тяжкое время она сумела заменить им и мать, и отца, поддержала их молодую семью.
Еще тем был памятен Егору этот год, что не было в нем места для страшного и ненавистного ему Бориса Ивановича. Как исчез куда-то в конце 45-го, так и не было о нем ни слуху ни духу до конца 46-го. Зато появился он как нельзя кстати и легко помог избавиться Егору от его злобных врагов – Петра и Кешки, а потом снова куда-то исчез. Несколько дней ходил радостный Егор от сознания того, что теперь никто не будет угрожать ни ему самому, ни его жене-красавице. Так, глядишь, и людская молва мало-помалу забудет о ее прежних прегрешениях. Жизнь налаживалась – и слава Богу! Подумал он так и себе удивился: комсомолец, он всегда ворчал на бабушку, когда она раз за разом склоняла его поминать Бога и молиться, а тут, поди ж ты, сам его вспомнил!
Такие мысли роились в его голове, когда он ходил с тяжелой сумкой, набитой ключами, по темным и крутым уклонам своей шахты и даже тогда, когда вместе с товарищами по бригаде ремонтировали шахтовое оборудование. На его чумазом от угольной пыли лице, да еще в полной темноте, едва нарушаемой тусклым светом шахтерских ламп, а заметили товарищи улыбку, что не оставляла его.
– Гоша, а чтой-то ты который день ходишь радостный, как будто по лотерейке выиграл чего? – участливо спросил его самый старый работник в бригаде Афоня-маленький. Начинал он свою горняцкую биографию еще в дореволюционные годы на Кольчугинских копях, а теперь вот помогал молодым постигать азы слесарного дела под землей на шахте «Пионерка». И сил ему хватало, несмотря на солидный возраст, а главное, он умел всегда подбодрить своих молодых товарищей по бригаде дельным советом или веселой шуткой.
– Да уж так получается, дядь Афонь, – откликнулся Егор. – А чо, нельзя, что ли, чему-то порадоваться?
– Так это ведь как сказать, Егорий... – философски изрек старый слесарь, присаживаясь на снятые с вагонетки колеса, и полез в карман за папиросами.
– Афоня! – строго окликнул его звеньевой Маслаков, неулыбчивый сорокалетний мужчина. – Опять ты смолить собираешься! Забыл, что инженер по технике безопасности говорит: метан здесь! Взорвешь нас всех к черту когда-нибудь!..
– А-а! – отмахнулся старик. – Сколько работаю – столько курю, другие курят – и ничего! Да и курю-то я не в себя, а только дым пускаю...
Сказал и первый рассмеялся, приглашая за собой и молодежь.
– Ну, Афоня, не понимаешь по-хорошему – доложу начальнику, пусть тебя премии лишат!
– Ай, твою премию раз в год не дождешься, а курить-то кажин день хотца. – И тут же вернулся к Егору. – Коли у тебя с утра до вечера блаженная улыбка не сходит с лица, должно быть, радость большая за душой, так ты поделись – может, и мы порадуемся вместя?..
Подумал Егор и решил, что о причинах своего радостного настроения говорить не стоит – не так поймут товарищи, и потому отмахнулся от Афони, как от мухи:
– Ай, дядь Афонь, ничо хорошего, просто так улыбаюсь...
– Оно, конечно, бывает и так, – сказал старик, несколько обиженный таким ответом юноши, и пустил струю дыма через нос, – а только ты не забывай, Гошка, что старые люди говорят: радость без причины – признак дурачины!
– Афанасий, так ведь «смех без причины – признак дурачины», а ты что выдумал? – поправил было строптивого ветерана звеньевой.
– Ну, где радость, там и смех, разве не так? – Старик был рад тому, как он исправил свою оплошность, и продолжал курить молча.
Как ни странно, но именно этот разговор резко переменил настроение Егора, и ему вдруг вспомнился Борис Иванович! Ведь это он ему помог расправиться с обидчиками, а значит, он вернулся и теперь снова будет требовать от него что-то вынюхивать, выслушивать и обо всем ему докладывать, что Егору так сильно не нравилось. С той самой поры он перестал беспричинно улыбаться, а с напряжением и страхом ждал новой встречи с этим страшным человеком.
Уже прошла зима 47-го, а Борис Иванович так и не появился на шахте, зато объявился Юрка Рыжов. Подгадав под выходной, он пришел к Кузнецовым домой и застал всю семью в домашних хлопотах. Алена Ивановна суетилась у печки, Фаина, простирнув белье, отправила Егора развешать его на веревку во дворе. Там-то и встретились дружки после долгой разлуки. Гость помог хозяину закончить работу, после чего они присели на скамейку у калитки, закурили и повели сумбурный разговор, согретые ранним, не по-весеннему жарким солнцем. За год с небольшим столько нового было в их жизни, что даже та короткая встреча в Белово не убавила тем для разговора.
– ... Все, решил вернуться, – как-то обреченно говорил Юрка. – Надоело там! Зарплата меньше, чем здесь, далеко ездить, да и мать заболела, в общем, будем работать вместе, как и раньше.
– А тебя возьмут на участок-то? – осторожно спросил Егор. – Я слыхал, что на тебя начальник чего-то ругался?
– Ай, ну его! Я закончу курсы и пойду работать на очистной участок, так получка вдвое больше, чем у слесаря!
– О! – уважительно произнес Егор. – А мне туда можно будет?
– Ну, когда обживусь, я тебя перетяну, подождешь немного?
– А то! Вдвоем-то все веселее...
Тут же Егор рассказал дружку, как закончилась их операция в отношении «Пети и Кеши». Посмеялись, довольные собой, а потом Рыжий спросил про Богданова. Егор помрачнел и рассказал о единственной встрече с Борисом Ивановичем, которая и решила весь исход их хитроумной мести.
– Да, забыл что-то нас «дядя»...– с кривой усмешкой проговорил Рыжов.
– А по мне так хорошо, что его нет, – горячо зашептал Егор. – Так спокойнее, а то баба все косилась на меня, видно, догадывалась... А тут еще Фая...
– Это жена, что ли? Показал бы другу-то?..
– Да, она там с ребенком,– кивнул Егор головой в сторону домика, – потом как-нибудь познакомлю...
В это время на крыльцо с тазиком в руках вышла Фая. Выплеснув грязную воду, она подошла в парням.
– Ты чо расселся тут, Егор? Надо Витюшку одевать...
– Щас, Фаечка, щас, – торопливо заговорил Егор, вскакивая со скамейки.
– Здрасьте!– Рыжов тоже встал и чуть поклонился женщине, сняв кепку.
– Здрасьте!– откликнулась молодая женщина, цепким взглядом оценив достоинства нового знакомца: рослый, с лица гладкий, выглядит посолиднее, чем муж...
– Знакомься, это Юра Рыжов, мой дружок! Мы с ним работали...
– А-а, ну да... Он что, с нами гулять пойдет? – спросила она с вызовом.
– Нет, что вы – у меня дела... Увидимся потом. Если что, заходи, помнишь, где я живу? – Махнув рукой на прощанье, он отправился по улочке, ведущей к центру поселка. Когда они поднялись на крыльцо, дверь внезапно открылась и выглянула Алена Ивановна:
– Ну, где вы? Ребенок уже готов, а вы?..
– Да вот, бабуля, к Гоше дружок приходил – познакомились ...
– Это кто же? Уж не Рыжий-ли? – недовольно спросила женщина и с сильным прищуром посмотрела вслед уходящему парню. – Он! Вот чертяка, нашелся-таки!..
– Ой, баб, ну что ты так? Он хороший парень ... – начал было Егор, но Алена Ивановна резко оборвала его:
– Хороший! Пить научил тебя, курить, еще чему-нибудь научит! Вот у тебя хороший парень – Фаина, жена твоя, да сын Витюшка! Ты об них должен перво-наперво думать! Куда он тебя звал?
– Да никуда, баб, он на шахту вернулся, пришел в гости, а мы его даже в дом не позвали...
– Обойдется! Вот когда женится, пусть и приходит с женой да ребенком, а твоя холостяцкая жизнь закончилась!
Егор и Фаина, незаметно от женщины недоуменно переглянулись: им был непонятен такой ее настрой. А она ни с кем не могла поделиться тревогами, что терзали ее каждый раз при встрече с этим Рыжим.
Вскоре объявился и сам Борис Иванович. 22 апреля на площади около комбината шахты состоялся праздничный митинг, посвященный 77-летию со дня рождения Ленина. С самого утра из динамика-тарелки, укрепленного на столбе перед входом в здание, раздавались бравурные праздничные песни, а со всех концов поселка шли вереницы людей. Митинг открыл парторг шахты. Поздравив всех собравшихся, он дал слово начальнику шахты. Потом к микрофону подходили другие ораторы, и одним из них был старейшина шахтерской династии Бабанаковых. Слушая вполуха торжественные речи, Егор без конца крутил головой по сторонам, из-за чего Фаина раз за разом дергала его за рукав:
– Гош, чо башкой-то вертишь? Кого потерял-от?
– Вы не меня ищете, молодой человек? – раздался сзади игривый голос Рыжего. Кузнецовы разом обернулись, а Юрка, как и тогда, при первой встрече, слегка приподнял кепочку и весело произнес:
– Здрасьте вам! С праздничком! – И, не давая Егору времени для ответа, тут же добавил: – Гоша, а нас с тобой «дядя» зовет, пойдем, а Фаечка пока тут подождет. – Он потянул Егора за рукав, затем обернулся к женщине с милейшей улыбкой на лице и заговорщицки подмигнул ей. Фая неожиданно для себя тоже хитро подмигнула ему. Это перемигивание осталось Егором незамеченным.
Борис Иваныч поджидал их в стороне от здания комбината, на лавочке около волейбольной площадки.
– Ну, здорово, комсомольцы-ленинцы! С праздником! Готовы дальше служить делу революции? – Заметив, как неуклюже замялись парни, он со смехом сказал: – Что растерялись? Вы должны ответить: всегда готовы! Ну?!
– Ладно, Борис Иваныч, – примиряюще протянул Юрка, – мы же не пионэры!
– Вижу, что здоровые мужики, а потому сразу к делу! Скучали, должно быть, без меня? Понимаю... А вот я проститься с вами пришел...
– Как?! – одновременно вскрикнули оба, и в голосе каждого звучала плохо скрытая радость. Заметив это, Богданов нахмурил брови и делано сердито добавил:
– Обрадовались? А зря! На покой захотелось? Надоело с дядей Борей в шпионов играть? Ан нет, господа комсомольцы! Я не один в такие игры играю, нас много, и вас уже знают, а потому вместо меня придет другой «дядя», так же позовет куда-нибудь и что-то прикажет... Не попросит, а прикажет, ясно вам? Это бабушка с дедушкой могут вас о чем-то попросить или жена твоя, Гоша, а у нас все люди военные и разболтанности не любят. Помните, я вам говорил, что за огласку о том, что вы секретные агенты, вас ждет лагерь или... Ну, я думаю, вы до этого не дойдете. Время и место встречи вам укажут...
– А кто? – непроизвольно вырвалось у Егора.
– А вот этого, мальчик Гоша, даже я не знаю! Он же вам расскажет о своих требованиях. Не говорю, чтобы его должны любить и жаловать, как меня... – он насмешливо хохотнул при этом, – но уважать и побаиваться – нужно!
– А мы вас больше не увидим? – бесстрашно спросил Юрка.
– Кто знает, жизнь – она длинная, но если где-то встретите меня, то с криками и поцелуями бежать ко мне не надо! Нужно будет, я вас сам позову, а так – мы не знакомы! Ну, Егор, береги свою птичку, чтобы коршуны ее не обидели. Кешу-то с Петей определили на курорт, слыхал? По пять лет им дали! Если живые вернутся сюда – бойся их мести! Впрочем, к тому времени вас уже тут может и не быть...
– Как так?! – снова хором вскрикнули парни.
– «Пионерку» скоро будут реконструировать, и часть рабочих распределят по другим шахтам: кого на «Бабанаковскую», кого на «Чертинскую-2/3», ее уже достраивают, а подробнее вам об этом расскажет ваш новый «дядя», что придет вместо меня. Ну, а теперь, пионеры-ленинцы, чешите на митинг, да языком не трепитесь – целее будете!
Он резко встал со скамейки, окинул своих собеседников насмешливым взглядом и упругой поступью пошел по дороге, идущей в обход комбината шахты и праздничного митинга.
Ночью Фая долго не давала Егору спать. Подкатилась поближе и зашептала ему на ухо, чтобы Алена Ивановна, которая спала в углу горницы около люльки с Витюшкой, не услышала.
– А куда это вы ходили сегодня с дружком?
– А-а, так, один дядька хотел поговорить с нами...
– Поговорил?
– Ну, поговорил...
– А об чём?
– Тебе это неинтересно будет...
– Почем ты знаешь, что мне интересно? Ты вон пришел оттуда как не свой будто!
– Тебе показалось просто... Потом как-нибудь расскажу...
– Эй, молодежь, поздно уже разговоры разговаривать, а то завтра проспите на работу... – раздался из угла недовольный шепот старой женщины.
– Побожись, что расскажешь?! – не отставала Фая.
– Я – комсомолец, чтобы тебе божиться!
– Ну, не слушаете меня, тогда, если Витюшка проснется ночью – вы встаете! – пригрозила Алена Ивановна, и все разговоры сразу прекратились.
* * *
Между тем жизнь на шахте шла своим чередом. О ее реконструкции говорили много, но дальше слов дело не шло, и лишь потом оказалось, что начало работ отложено на следующий, 1948 год. Что будет нового на шахте, доподлинно из рабочих никто не знал, но в разговорах все чаще упоминалось, что будет начата разработка новых пластов и на большей глубине, что будут построены новые вертикальные стволы. Якобы планируется заменить рельсы откатных путей, а вместо старых малоемких вагонов в шахту спустят новые, емкостью до двух тонн. На разные лады обсуждались проекты строительства в поселке нового клуба, школы, детского сада и много еще чего. Егор и Рыжий, заранее упрежденные Борисом Иванычем о грядущих переменах и возможном их переходе на другую шахту, облегченно перевели дух: столько работы предстоит выполнить! Кто же их и куда отправит, когда здесь понадобятся рабочие руки! Не хотелось им покидать обжитой и ухоженный угол: у семьи Кузнецовых – свой домик. Хоть невелик он, а им хватает, огородик какой-никакой и до работы рукой подать. Юрка Рыжов тоже был не рад возможным переменам: у них тоже домик неплохой, да мать его уже не вставала с кровати, и любой переезд для нее был бы смерти подобен.
И еще один вопрос придавал им бодрости и надежд на будущее: была уже середина лета, а никто вместо Бориса Иваныча так и не появился в поселке, не потревожил их, и казалось, они даже стали забывать о своей особой миссии – тайных «борцов за советскую власть», и потому дышалось им все это время легко и свободно.
Но к концу лета все поменялось в жизни друзей. Сначала умерла Юркина мать. Едва схоронили ее на поселковом кладбище за Нахаловкой, как в один из обычных рабочих дней участковый Петухов пригласил Егора в комнату коменданта здания комбината, где его ждал... новый «дядя». Там уже находился и Юрка Рыжов.
«Дядей» оказался мужчина лет пятидесяти, с круглым, как по циркулю, лицом, широкоскулый, с такими же широкими, навыверт, губами. Короткопалые руки его то и дело елозили по лицу, словно смахивали с него невидимые пылинки и трепали шишковатый нос. Серые глаза, казалось, смотрели улыбчиво, выдавая их хозяина за доброго и веселого человека. « Как Иванушка-дурачок из сказки этот «дядя» – так оценили его парни с первого взгляда, но после небольшого разговора с ним поняли, что их новый начальник не такой уж добрый Иванушка и что он не даст им спокойной жизни...
– Ну, что, орлы, нанюхались свободной жизни, пора и за работу браться!
– Дак мы и так работали все это время, – подал голос Рыжий, – я вон курсы прошел и теперь в забой хожу, а...
– «Бэ»! – резко прервал его «дядя». – Ты, пучеглазый, не вылазь, покуда не спросят! Ты на себя работал, на свое пузо, а про Родину-мать, наверное, совсем забыл, а? Сколько ты врагов народа выявил за то время, пока не было тут Бориса Иваныча? Ну, что молчите!? Тебя это тоже касается! – Он так сердито глянул на Егора, что тот даже со стула вскочил.
– Сиди, не прыгай, как козел! Целый год Борис Иванович был в командировке, а вы ни одного сигнала не подали, хотя много чего было на шахте. Накануне 1-го Мая была сорвана отгрузка угля на 5-м участке, а ведь там самая большая добыча на шахте! А по чьей вине полсмены простоял ленточный конвейер на втором уклоне? А кто виноват, что навалоотбойщику руку оторвало, Чептыкову, кажется? Что, он сам туда полез, по-вашему?
– Сам! – одновременно подскочили со стульев друзья. – Нам потом начальники говорили на наряде...
– Так, может, мне начальников вместо вас взять на работу, пусть они все вынюхивают, узнают и мне докладывают, а я им потом буду деньжат подкидывать, обувку какую-нибудь, мяско разное, свинину, конину? Нет, избаловал вас тут Борис Иваныч, со мной у вас это не пройдет!
– Так... а как вас зовут? – спросил Егор и моментально взмок от своей смелости.
– А? – «дядя» всем телом резко развернулся к Егору, отчего тот вместе со стулом отскочил в сторону.
– Ладно, не боись! – хохотнул мужчина и представился: – Звать меня будете Петр Петрович, фамилию вам мою знать необязательно – просто «дядя»! Раз в месяц заглядывайте сюда, в последнюю субботу, в шесть часов вечера. Да не толпитесь, а по одному: сначала ты, пучеглазый, – кинул взгляд на Юрку, а выйдет он – ты зайдешь. Если кто-то посторонний будет – извинитесь: мол, Ивана Петровича искали, коменданта, значит. Понятно?
– Понятно... – тяжело выдохнули парни.
– А еще вот что надо будет вам сделать: оба, ты и ты, до снега перейдете работать на шахту «Чертинская-2/3», понятно? Приказ подготовят в кадрах, вам объявят, только заявления напишете о переводе на новое место работы... Знаете, где это место?
– Не-е-т!.. – застывшими голосами отозвались Юрка и Егор.
– Где базар в поселке Чертинском знаете? Видели, когда ходили к Борису Иванычу, что там слева от дороги шурфы бьют, новую шахту строят? Там раньше две какие-то шахтенки были, а сейчас из них делают одну большую, больше «Пионерки» будет. Народу там уже много и еще будут прибывать, как вербованные, так и бывшие враги народа, дезертиры разные. Вот вам и нужно будет там работать – выявлять всех внутренних врагов советской власти, а потом докладывать мне. Ясно?
Его собеседники застыли в оцепенении: их страх взял от того, какие задачи поставил им новый «дядя», да еще работать бок о бок с предателями и дезертирами, а может, и убийцами...
– Ладно, не ссыте, пацаны, раньше времени, где-то я вам подскажу, где-то сами додумаетесь, а пока меняйте свои дома на жилье в Черте. Отсюда вам не с руки будет добираться туда, не успеете к смене или будете выходить из дому на утреннюю смену пешком в три часа ночи. Встречаться будем в мясной лавке на базаре, как с Борисом Ивановичем... Не забыли, поди?
– А как... у меня семья, ребенок, бабушка... – ежась от страха, заговорил Егор.
– Вот и крутись, ищи подходящий вариант, продавайте дома здесь, а покупайте там. Учтите – это приказ! Не выполните – я найду, за что упрятать вас в каталажку лет так на пять-семь! А еще вот что: я плохо знаю вас и ваши дела, так вот вы напишите на листочке, на простом, тетрадном, о себе – фамилию, имя, возраст, где родился, о своих живых роственниках, а также все ваши донесения, по которым органы брали врагов: фамилию врага, где и кем он работал, дата, ну, хотя бы примерно: май такого-то года, сентябрь такого-то... В следующий раз принесете свои рапорта, да смотрите, чтобы никто о них не узнал. Вопросы будут? Вопросов нет! Отлично! Свободны!
- А что, Петр Петрович, значит, точно у нас будет новое место работы? – робко спросил Егор.
- Место-то новое, но песни будут старые, и вы их будете мне петь!
Парни молча и обреченно смотрели на своего нового начальника, а после его команды поднялись и вышли из кабинета в пустой коридор комбината. Жизнь перестала их радовать, а жить было нужно несмотря ни на что...
Своего состояния Егор уже не мог скрыть от жены и потому, не дожидаясь вопросов, он увел ее из дома, от бабкиных ушей, под предлогом, что нужно чего-то накопать в огороде, и уже там все ей рассказал, Алене же Ивановне они решили пока ничего не говорить: Егор еще надеялся, что вопрос с переездом каким-то образом может отпасть и никуда ехать будет не нужно. Но уже в конце следующего месяца, когда они с Рыжовым, составив записки о своих «проделанных делах», пришли на встречу с «дядей», Егор понял, что переезд неизбежен...
Остановившись перед входом в здание, Юрка потянул Егора за рукав в сторону и попросил показать, что он написал. Егор молча протянул сложенный вчетверо тетрадный листок с записями. Пробежав его глазами, Рыжов спросил с кривой усмешкой:
– А ты чо Максима не написал?
– А зачем Максима-то, он же сам?.. – Егор смотрел на друга так, словно просил пощады, но тот, похоже, не понял его и продолжал насмехаться:
– Ничо – «сам»! Ты же его толкнул в эту яму...
– Ах, ты гад!! Я же тебя спасал, слышишь – тебя!.. – Он схватил Рыжова за грудки и так сильно тряхнул, что тот моментально обмяк, подавленный той неимоверной яростью, что была в глазах парня. Мощный кузнецовский нрав, дремавший в нем все эти годы и, казалось, навсегда задавленный годами лишений в нарымской ссылке, неожиданно выплеснулся наружу, изрядно удивив и напугав их обоих.
– Да ты что, Егор, ты что... – забормотал Юрка, тщетно пытаясь освободиться от цепкой хватки. Только сейчас он понял, что его младший дружок, над которым он всегда подтрунивал и смеялся, на деле сильнее его. – Я же пошутил... отпусти...
– ...И забудь про Максима! Не вздумай сказать «дяде», иначе ты мне не друг!
– Да ладно... – спешно поправляя одежду, оправдывался Рыжов. – Я пошутил, а ты... Ну, ты и псих, однако!
– Еще раз так пошутишь... – с нескрываемой угрозой зашептал Егор, но в это время дверь открылась, и вышла техничка с помойным ведром. Выплеснув воду, она проворчала недовольно:
– Чо торчите-то тут, когда рабочий день ужо закончился? Шли бы домой...
– А нам бы к Иван Петровичу, теть Варя, – заискивающе проговорил Юрка. – Мы на минутку...
– Так ушел уже комендант-то... Сидит там какой-то мужик, должно быть, дружок евоный...
– Ну, тогда мы заглянем к нему, теть Варя...
– Да идите, только ноги вытирайте у порога и не курите.
– Ну, я пошел, Гоша, а потом ты. Я тебя потом подожду вон на той скамейке...
...Минут через двадцать Рыжов молча проскочил мимо Егора и уселся на условленную лавочку рядом с Егором.
- Ту фигню, что ты там написал о своей работе, выкини! Он тебе сам все продиктует, тем более ты там о себе ничего не написал...
Егор развернул сильно помятый и отмеченный большой чернильной кляксой листок, затем надорвал его, смял и выбросил под скамейку.
- Я ведь тебя хотел спросить, потому и не дописал, - словно оправдывался он перед другом.
- Ну, вот там и допишешь, ступай, он ждет.
Егор вошел в кабинет к «дяде», а Рыжов, зыркнув по сторонам, подхватил с земли смятый бумажный шарик и сунул себе в карман.
– Ну-с, Кузнецов, докладывай!
– А я не принес, я не знал, как писать... – Егор потупил глаза, ожидая ругани, но «дядя» на удивление ответил спокойно:
- Бери ручку, листок и пиши, что я буду говорить, а уж о своих подвигах ты сам напишешь. И учти, это очень важный документ, а не какая-то шпаргалка. Мы с тобой на фронте, мы боремся с врагами Родины, с разным отребьем! Неужели ты до сих пор ничего не понял?
– А почему только мы боремся, а остальные не хотят бороться?
– Да не каждому можно доверить это серьезное дело, пойми!
– Вон, начальник участка у нас – хороший мужик, директор шахты, парторг... Они что, плохие? Вы им не доверяете, да?
– Ты что это разговорился, Кузнецов? – Голос «дяди» посуровел, улыбка исчезла с его лица. - Ты каких книжек начитался? Ты что задумал, стервец? Учти, мы тебя на том свете найдем и примерно накажем! Бери пример с дружка своего: он языком не болтает, дело знает, уже дом нашел в Черте, а ты? Учти, с 1 ноября ты работаешь на строительстве шахты «Чертинская-2/3». Попробуй не выйди на работу – как трудовой дезертир пойдешь в лагерь, а то еще хуже будет...
Та вспышка гнева и возмущения, что испытал Егор в разговоре с Рыжовым, как-то незаметно сошла на нет, энергия и воля его ослабли, а силы словно оставили. Теперь с «дядей» снова разговаривал прежний Гоша, тихий, мягкий, податливый. Это, похоже, заметил и Петр Петрович. Он уже мягче заговорил с ним, приобнял даже:
– Не кипятись, а подумай, о себе, о своей семье, о бабушке... Вон, Рыжов тебе уже домик присмотрел около новой шахты. Перевози семью, Юрка тебе поможет, а все эти вредительские разговоры забудь!.. Ступай!
...Через две недели Кузнецовы оставили свой уютный домик в поселке шахты «Пионерка» и со всем скарбом переехали в поселок, раскинувшийся в низинке, неподалеку от будущей шахты «Чертинская-2/3». Начинался новый этап их жизни...
* * *
Поле будущей шахты, которую шахтостроители позднее назовут «Чертинская-2/3», пересекала грунтовая дорога, соединявшая центр города Белово и поселок Черта. Змейкой вилась она между природных оврагов, холмов и колковых островков березняка, удлиняя путь конному и пешему и словно предупреждала будущих угледобытчиков, как непросто им будет подобраться здесь к богатым угольным пластам, что таило в себе это поле. Впрочем, площадка, где были заложены первые штольни для разработки угольных пластов артелью имени 1 Мая, была ровная, открытая и свободная от лесопосадок, но уже рядом, в полукилометре, она ныряла вниз и тянулась под уклон до самой речки Бачат. Именно здесь, рядом с уклонами и шурфами, артельщики строили первые засыпные избушки-времянки, низкие, кособокие, предназначенные для проживания первых углекопов и членов их семей. Уже потом, когда за дело взялись серьезные угледобытчики, имевшие своей целью построить большую государственную шахту, и дома стали менять свой облик – теперь они были выше, крепче и надежнее. Сразу видно, что эти люди строили для себя и что пришли они сюда надолго. А та самая дорога-змейка словно прилепилась к шахтовым постройкам, оставляя справа от себя интенсивно растущий поселок. Еще и шахта только в зародыше была, еще лишь в нулевом цикле было здание будущего комбината, а поселок уже получил свое имя – «Поселок-2/3».
...Себе-то пронырливый Рыжов нашел в районе Чертинского базара небольшой, но теплый бревенчатый домик в одну комнату-кухню, а много ли одинокому холостяку надо? Зато дружку своему Егору и его семье он присмотрел в поселке-2/3 засыпной домик. Прознал Рыжий, что одинокий старик, бывший углекоп из артели, живший в домике, давно хотел перебраться поближе к сыну в Бабанаково, и подъехал с предложением об обмене, а потом и Егора привел к нему. Так и провели натуральный обмен домами. Кто выиграл от него, кто проиграл, Юрку не трогал этот вопрос. Не случись этого, еще неизвестно, что удумал бы их «дядя» за ослушание. Низковат был домик, и Юрка, и Егор легко доставали рукой матицу, но все же две комнаты было в нем, разделенных печкой да деревянной перегородкой, огородик небольшой соток на пять, уходящий своей оконечностью в глубокий овраг, который отделял их дом от соседей, да еще небольшая деревянная пристройка, приспособленная под баню. Зимой в ней не помыться – маломощная буржуйка не давала много тепла, зато весной, летом и осенью здесь можно было нормально смыть с себя угольную пыль и грязь. Хорошо, что до работы Егору всего-то нужно было идти метров триста: поднялся на взгорок по дороге и можешь работать, потому как там уже находилась стройплощадка будущей шахты. Юрке же от базара километра полтора приходилось одолевать каждое утро.
Тяжело дался Алене Ивановне этот переезд. Всяк человек привыкает к своему гнезду, каждая вещица держит в памяти какие-то приятные мгновения из прошлой жизни, и хоть немного их было там, а все же... Могилка родной сестры Веры осталась, огород обихоженный, бригадники Никиты, всегда готовые помочь, были рядом, а Кузнецовы так спешили с переездом, что даже не успели попрощаться с ними. А Никита?! Вернется Никита домой, а там?.. Кто его встретит и как он найдет их в том людском муравейнике, во что превращался поселок 2/3?
На строительстве шахты, кроме завербованных, уже работало около ста венгерских военнопленных. Кого-то в единственном бараке поселили, кого-то подселили к местным жителям, а все не хватало рабочих рук. Вот и с Егором новый начальник, Потапов Михаил Иванович, пожилой чуваш с маленьким приплюснутым носом, густо усеянным веснушками, говорил сурово при первой встрече:
– Знаю, что ты слесарь, да только пока твои ключи не нужны здесь, будешь строить вместе с военнопленными жилые бараки, потому как ждем вскорости пленных немцев и прочую разную пленную сволоту. Парень ты молодой, должен работать по-стахановски да ушами не хлопать, потому как рядом с тобой будут всякие бандюганы. Чуть что – немедленно доложить мне!
Егор молча выслушал его наставления, а про себя подумал с горечью: еще один «дядя» будет ждать моих докладов. Как все это опостылело! Но как быть в данной ситуации, как избавиться от этого гадкого занятия, он не знал и потому молча отправился получать рабочие рукавицы и задание на смену – трудовая вахта уже началась...
Не лучше было настроение и у Фаины. Она привыкла работать в чистом и теплом кабинете с бумагами и карандашами, а на новом месте ей предложили работу штукатура-маляра. Стены здания будущего комбината уже поднялись до второго этажа, и потому все женщины были брошены на отделку помещения внутри, а столяры и плотники, несмотря на холода, в спешном порядке стелили полы, навешивали двери, стеклили окна. Алена Ивановна видела, как трудно приходилось молодым на новом месте, но помочь им ничем не могла. Не раз и не два она слышала, как по ночам Фаина плакала и жаловалась мужу, что у нее руки загрубели от штукатурки и потрескались на морозе, что она смертельно устает, что «давно чувствует себя не женщиной, а ломовой лошадью...».
У старой женщины возникало желание несмотря на глубокую ночь подняться с кровати, прижать к себе заплаканную невестку, успокоить и пожалеть, но она понимала, что завтра все это повторится, и оттого горе станет еще горше, и уже никакие другие слова не принесут ей даже минутного облегчения. Егор как мог пытался успокоить зареванную жену:
– Потерпи, Фаюнька, зима скоро кончится, комбинат уже под крышу подвели, в тепле поработаешь, а там, глядишь, и твой отдел появится, и будешь ты опять свои бумажки листать...
В конце марта было закончено строительство бараков, а еще через пару недель прибыли и новые работнички. Было тепло, большая грязь подсохла, потому все население поселка и строители, что работали на поверхности, сбежались на площадку перед зданием комбината и с интересом разглядывали тех, кого им бог послал в подмогу. Место выгрузки было оцеплено охранниками с карабинами, они-то и потеснили наиболее любопытных подальше от машин. Немецких военнопленных было легко отличить от остальных арестантов: сухопарые, белесые, все с короткой стрижкой и с неизменной военной кепкой на голове, они были облачены в изрядно поношенные куртки немецкого военного образца, сапоги. При выгрузке они вели себя сдержанно, несуетливо, бросая настороженные взгляды по сторонам.
В другой группе были власовцы, полицаи и бандеровцы. Их одеяние уступало немецкому, а во взгляде каждого наряду с испугом легко угадывалась плохо скрытая ненависть. Бросая взгляды исподлобья на стоявших поодаль зевак, они о чем-то негромко переговаривались меж собой.
Особняком держались уголовники. Покинув крытую брезентом машину, многие из них демонстративно принялись пружинисто разминаться, показывая, что за долгую дорогу они изрядно подустали. Толстые щеки многих из них лоснились, а с лица не сходили дерзкие улыбки. Один из них, видимо, старший, бросив презрительный взгляд в сторону власовцев, крикнул с вызовом:
– Смотрите, господа предатели и дезертиры, работать будете по-стахановски, а не то мы вам – у-у! – И он сделал резкий жест правой рукой вверх, перехватив ее в локтевом суставе левой. Остальные уголовники громко засмеялись, а те, к кому он обращался, невольно попятились от него. В адрес же немцев никаких угроз не последовало.
– Эй, Кабан, прижми хвост и не выступай, а то я тебе яйца вырву! – с угрозой в голосе проговорил старший караула и отправился к начальнику стройки, что стоял около одной из машин и ждал доклада о прибытии в его распоряжение группы бывших военнопленных. Здесь и сейчас начинался новый этап в их жизни. . .
В толпе строителей шахты и жителей поселка, плотной стеной обступившей арестантов, были Егор и Юрка Рыжов. Они внимательно всматривались в лица приезжих, словно заранее выбирая тех, за кем им придется следить и пресекать их злобные поползновения на советскую власть.
Глава 2
Сибирское лето 48-го одинаково щедро согревало своим теплом всех, кто, не покладая рук, трудился на строительстве новой шахты, и добровольцев, прибывших по оргнабору, и спецпоселенцев, как теперь называли бывших военнопленных, и их строгих охранников, в обязанности которых входило осуществлять контроль и надзор за неспокойной публикой, доставленной на строительство предприятия. Правда, теперь их стало значительно меньше, и вооружены они были не карабинами, а револьверами. Здание комбината шахты, уже отстроенное и очищенное от строительного мусора, требовало завершения внутриотделочных работ, куда были брошены все женщины. Штукатурка стен, покраска, побелка - все это лежало на их плечах, мужчины же из числа добровольцев из оргнабора ставили рамы и стеклили окна, навешивали двери в кабинетах, которые должен будет принять к концу года руководящий технический персонал шахты. Для сотрудников охраны тоже были выделены несколько кабинетов: начальство нужно было охранять от всевозможных эксцессов со стороны спецконтингента. Теперь арестанты (именно так называли в обиходе местные жители тех, кого доставили сюда под конвоем) на строительстве, как на поверхности, так и под землей, работали без конвоя, когда же им предстояло вести работу в жилом секторе или в местах скопления гражданского населения, то каждую такую группу сопровождал вооруженный охранник. Впрочем, и эта мера предосторожности вскоре была отменена, а спецпоселенцы теперь должны были только один раз в неделю отмечаться в спецкомендатуре, созданной неподалеку от строящейся шахты и тех бараков, что приютили подневольных строителей.
| Далее