Скарлыгин Геннадий Кузьмич родился 17 января 1950 годa в Кемеровской области. Окончил Томский геологоразведочный техникум. Работал начальником сейсмостанции, геологом. В 1981 году окончил отделение журналистики Томского государственного университета. Затем работа в областной газете «Красное знамя». Стихи публиковались в журналах «Наш современник», «Московский вестник», «Сибирские огни», «Российский колокол», «День и ночь», «Огни Кузбасса», «Барнаул», «Начало века», в альманахе Академии поэзии и других изданиях. Стихи вошли в антологию «Русская сибирская поэзия. XX век». Главный редактор литературного и краеведческого журнала «Начало века». Секретарь правления Союза писателей России. Председатель Томской областной писательской организации. Автор десяти книг стихов. Живет в Томске.
* * * Я ворую солому с колхозных полей, Мне, мальцу, еще только двенадцать. Брал веревку покрепче, одевался теплей, Чтобы ночью к соломе добраться.
Нам без топлива зиму никак не прожить, Воровал я и уголь с вагонов, с откосов. И тепло от печурки, где уголь горит, Помогало ответить на много вопросов.
То, что в школе учитель домой задавал, Я в ворованном свете усваивал строго. Но не мог все понять, оттого что был мал, Почему меня дядька-охранник не трогал.
Как увидит, что я на вагоны полез, Отвернется в тулупе с берданкой. Долго смотрит он в сторону, прямо на лес, Самокрутку свою прикрывая ушанкой.
И потом мне по жизни на дядек везло, Да, я рад, что их было по миру немало. И они, может быть, всему миру назло Меня твердой рукой прикрывали устало.
* * * Все полустанки, полустанки Сквозь дым связующих времен. Летим – небесные подранки – С белесой прядью, словно лен.
Летим сквозь рваные равнины И станционный шум, базар. Талдычит ряд торговок длинный. Скрипят и рвутся тормоза.
Сойти бы в этом промежутке, Вареной бы картошки съесть. И кажется, в летящих сутках И вечность, и безумство есть.
А вот и церковь (здесь когда-то Крестила бабушка меня), И дом бревенчатый, горбатый, И школа сельская моя.
И все как будто бы в тумане. Из гипса девушка с веслом. Да, время. Время не обманет, Чему-то жить, а что – на слом. Уже осыпались фигуры. Из гипса виден их каркас. Но сохранилась арматура, Еще связующая нас.
* * * «Вот дурочка! – злословили в деревне. – Босая в зиму, смотрят вверх глаза». Но иногда с какой-то мукой древней Бросала взгляд, как в доме – образа.
И, словно Богородица, страдая, Она смотрела ясно в этот мир. И лишь потом, как листья облетая, Глаза уйдут в невидимый эфир.
И вот опять (оборвана, как ветошь) Она пройдет деревнею моей. А ты, пацан, куда-то дерзость денешь, Застынешь, не подходишь больше к ней.
Как будто проверяла нас святая. Что здесь мы, не издергались душой. И как живем, прорехи вновь латая, И как скорбим о Родине большой.
А где ж ей быть, как не в глубинке, с нами? Где тяжкий труд за крохи, за гроши. Где поднесут святыми именами Кусок последний, черствый – от души.
* * * Решетчатое небо сентября, Размывами блистает побережье. Я становлюсь и тише, и прилежней. Но так же все смотрю я на тебя.
И в череде обыденных забот Прокрутим эту жизнь наоборот. Опять зазеленеют наши всходы, И мы светлеем от любой работы.
А я смотрю все так же на тебя. А ведь прошло уже тысячелетье... И прорастает в наше долголетье Решетчатое небо сентября.
* * * Плыл туман сквозь стога. И ложилась усталая морось. Видел я: по осенним логам Уходила и пряталась молодость...
* * * Как мало для радости надо. Мелькнет огонек за окном. Под вечер ложится прохлада, Темнеет лесок за оградой, И тянет с реки холодком.
А вот уже стадо у брода, Пастух тихо щелкнул кнутом. Проедет с дровами подвода... Старушки (опять взяли моду) Сидят, говорят обо всем.
* * * Велеречивая волна Окатит вдруг словесной стынью. Она бездумна. И полна Банальной шелухи. Полынью
Стараюсь выжечь шелуху. Травой родных моих просторов... Каких не видел на веку! Каких не слышал разговоров!
Но только травы и поля – Мои защитницы степные. Вот с ними, много говоря, Я слышу хор, слова иные.
Они нашепчут мне судьбу, Уберегут в своих качелях. На том, на этом берегу Я слышу, слышу хор вечерний.