На прибрежный Ононский улус был внезапный набег какой-то дикой орды. Случилось это после ужасной песчаной бури под вечер, на закате дня. Видимо, с расчетом - после разбоя убраться под покровом ночи. Племя, несмотря на то, что предпринимало всякую предосторожность, не было готово к отпору налетчиков. Конные всадники устроили переполох: крики, вой, гиканье, лай собак. Весь нутук, все девять юрт загорелись почти одновременно. Послышался клич всадника: «Эльдар! Покажи, тугой ли твой лук, батыр ли ты мужчина!». Глава улуса Эльдар выскочил из белой юрты, стоящей в центре, с обнаженным мечом - в его левой руке был ятаган, кривой турецкий кинжал - и сразу ввязался в схватку с всадником. Тот с искаженным от злобы лицом поднял на дыбы коня в богатой сбруе. Конь с ржанием вздыбился, яростно копытом ударил в землю, пыль и песок смешались с дымом. Его седок наотмашь рубанул мечом. Эльдар, выставив свой меч, защитился. Но, потеряв равновесие, упал. На спасение оставалось мгновение, воин извернулся, перекатился со спины на спину, вскочил. Налетчик явно превосходил его выгодным положением: он сверху наносил ему тяжелым мечом удар за ударом, и защищался кожаным щитом. Меч Эльдара, ударяясь о щит, издавал громкий хрустящий треск о костяно ссохшийся кожаный трехслойный круг. Две стрелы, предназначенные Эльдару, пролетели мимо его уха и со странным скрежетом скользнули по щиту его противника. Эльдар, наотмашь взмахнул ятаганом, рассек правую холку лошади, хлынула кровь, обагрила его халат, попала в глаза. Смахнув с лица рукавом халата кровь, Эльдар с большей яростью накинулся на битюга. Конь кинулся в сторону, нога всадника соскользнула с верви, служившей стременем, и тот не удержался в седле; овальной молнией блеснула закругленная лука седла лочого, обитая серебром. В этот момент со стороны подлетел другой всадник, замахнулся на Эльдара-хана. Эльдар отбил удар, но упавший с лошади, вскочил и своим мечом снес хану голову. Из юрты возникла Бартуй, мать Цзэмулы, дико завопила, опустилась на колени перед обезглавленным трупом мужа. Но всадник не дал ей нагнуться, он схватил за растрепанные длинные волосы, и поволок в темноту. Но тут же вернулся, взял за косу голову Эльдара, и, торжествуя, дважды с ней объехав белую юрту, с победным кликом канул во мглу. Вслед за всадником, державшим отрубленную голову, скакал другой - с факелом. Он поджег юрту со всех сторон.
Из горевших юрт выскакивали женщины с визгом. Их тут же налетчики поражали стрелами, пиками или саблями. Молодых пленили, тех, что постарше, загоняли обратно, поджигали входы, чтобы они там сгорели заживо. Нутук покрылся густым вонючим дымом. Стоял смрад от горящих повозок, одежд и человеческих тел. За несколько минут все было кончено. Орда с торжествующими криками скрылась в клубах песочной пыли. Растворилась в дыму.
Девочка зябла от ужаса. Цзэмула еще не совсем отошла от песчаной бури, в которую она угодила со сводным братом, сыном второй жены ее отца Эльдара. Они пасли стадо верблюдов, когда налетел страшный ветер с песком и охровой пылью. Это было в стороне, где росли верблюжьи колючки и поросли черного саксаула. Они дали звуковой сигнал стаду - ложиться. Животные легли, лишь одна верблюдица отпарилась от стада, и ее куда-то угнало ветром. Брат с сестрой упали на землю, накрылись полами халатов и прижались друг к дружке. Дышать стало трудно, но и высунуть лицо наружу было опасно: песок, острые мелкие камни, могли наждачно содрать кожу лица. Буря угомонилась внезапно, как и налетела. Их сменили двое мальчишек, что переносили эту стихию недалеко от них. Пастухи вернулись в нутук, в то время так называли юрт или улус. Мальчик на свою беду вошел в юрту, а Цзэмула не успела - замешкалась. И была вынуждена притвориться убитой. Инстинкт помог Цзэмуле сообразить, схватить переломленную стрелу, валявшуюся рядом, упав на землю, приставить ее к груди.
Какое-то время всех детей одолевают необоснованные страхи. Цзэмулу охватила обоснованная жуть. Она еще не полностью осознала, что же здесь произошло. Но почувствовала себя совсем другой, в невероятном кошмаре. Страшней одиночества трудно что-либо придумать. Одна-одинешенька в пугающем, опасном мире.
Цзэмула чуть не обезумела, став свидетелем гибели отца, видя, как покатилась его голова в сторону, упавшего за горизонт солнца, она на какое-то время потеряла сознание. Мать очевидно, как и многие, погибла. Девочка в прострации, беспомощно наблюдала, как пылали все их девять войлочных юрт, в ее памяти навсегда - вечные. Она одиноко стояла в центре громадного безмолвия. Ей казалось, что невидимое блюдо степи плавно раскачивается из стороны в сторону, идет кругом. Со всех сторон сплошная чернота. Наступила ночь - выколи глаза, она, казалось, никогда не кончится. И запах, резкий запах тлеющего войлока, горящих тел, всего охваченного огнем нутука.
Разбойники уже скрылись. За треском и шипением горевших юрт послышался жалобный писк ребенка. «Саран! Саран! Неужели жива?» - Девочка лихорадочно металась среди огня и дыма по стойбищу. Наконец обнаружила люльку, стоящую в стороне под горящей повозкой. Балок покрывающий повозку был объят пламенем. Выхватив из-под пламени люльку, взяв ребенка на руки, Цзэмула расплакалась. Потом чуть успокоилась, с надеждой, что кто-то еще остался живой.
Она, прижимая скулящую пятимесячную девочку, пятилась в неизвестную, но спасительную черноту, ту, что ее поглощала и окутывала тишиной. Отдалялась от страшного, трагического места, которое некогда влекло ее к себе горящим очагом, запахом пищи, лаской матери. Раньше она не боялась темноты. Прячась в кустарнике, росшем вдоль ручья, когда солнце садилось за горизонт, она представляла себя охотницей, выслеживающей добычу. При ней всегда был лук с посильной тетивой и стрелы. Темнота не пугала, а ободряла ее. Возбуждала в ней щекочущий азарт риска. Она знала, что за спиной находится стойбище с кострами, собаками, людьми. И что бы ни случилось, она может убежать туда, где ее ждут, обогреют и не дадут в обиду. В одночасье всего этого привычного окружения не стало. Не стало места и людей, за которыми можно спрятаться и не бояться никого и ничего. Ее жевала и глотала темнота вязкая и тягучая. Девочка словно находилась в чреве безжалостного чудовища. Цзэмула не стремилась куда-то - она уходила от трагического места - пепелища. В ее душе стоял момент неминучей гибели. Она помнит, как сжалась и обмерла, когда увидела всадника, подъехавшего и внимательно посмотревшего на нее. Но другой крикнул, что они уходят, и всадник, плеткой понуждая коня, ускакал. Глядя сквозь заледеневшие ресницы, Цзэмула с облегчением провожала его.
Тянула она за собой ручной, без колес, смастеренный отцом из двух палок, тартайк. Палки были скреплены таловыми вязами с тремя плетеными полками. На тартайке был мешок с продуктами. Она достала их из схорона, что находился на территории нутука, но в сторонке от юрт. А самое ценное, - она везла в бурдюке запас соли, тяжелый груз. Груз, который дороже железа и золота. За ее хрупкими неокрепшими плечами был настоящий лук и колчан со стрелами.
Потомки ее назовут Летава, но она никогда не услышит этого имени.
Цзэмула понимала, что ее жизнь над бездной висит на волоске. Она еще не осознала, что набег какого-то дикого племени на их стойбище, навсегда лишил ее родного крова, ее отца, матери и всех близких людей. Без них она жизни не мыслила.
Вдруг из черноты вырисовались два огня. Девочка стала с силой трясти малышку, чтобы та замолчала. Малышка словно поняла свою старшую сестренку. Цзэмула, закрыв глаза, испытала новый прилив жути, она почувствовала рукой что-то холодное влажное. Но тут до нее дошло, что это черная собака хасар, которую в их улусе называли Чикчир.
Девочка помнила, как отец принес маленький черный комочек в юрту. И рассказал, что нашел его в степи рядом с убитой полудикой собакой хасар. Ее убили охотники, а щенок остался жив. Щенка назвали Чикчир, он прижился, стал полноценным жителем нутука. Это оказалась сука, которая не всех допускала к себе. Даже от остальной своры держалась в стороне. И сторожевые собаки, почему-то к ней не подходили. Всех остальных лающих обитателей нутука налетчики погубили. Цзэмула опустилась на колени, обняла теплое, волосатое, родное животное за шею и снова расплакалась от радости. Теперь с нею еще одно живое существо. Живое существо! Только потом она разглядела, что Чикчир не одна: с нею крохотный щенок. Она поняла, почему много дней не видела Чикчир: полудикая собака уходила от жилища людей, чтобы ощениться в тайном месте. Выплакивая слова благодарности собаке Цзэмула, крепко прижимая сестренку к груди, двинулась в черную неизвестность. Чикчир, ухватив своего щенка за загривок, пошла за ней, а потом оказалась впереди, но круто свернула в ту сторону, куда, как видела Цзэмула, умчали разбойники, прихватив из стойбища их коней, ослов и верблюдов.
Малютка вновь начала плакать. «Что мне делать с тобой?» - горько вопрошала старшая сестра. Она сменила под ней мягкую овчинку. Запачканную пеленку обтерла о траву, все соскоблила палочкой, свернула в трубку, сунула в карман, пришитый к ее кожаному мешку-люльке, в котором и находилась малютка. У Цзэмулы прошел мороз по коже, когда она вспомнила момент обнаружения сестренки Саран.
В ее ушах стояли страшные крики и слабые стоны умирающих людей из горящих юрт. Как ей удалось спасти малютку из пламени повозки, одному Богу известно. Саран не переставала плакать. Цзэмула рывком положила плачущий клубок на песок, отбежала в сторону, и, заткнув уши, издала дикий вопль. Новый испуг заставил ее замолчать. Мимо ее проскакал какой-то зверек, как потом она догадалась, лапдашка (тушканчик). Через мгновение девочке пришлось вздрогнуть еще: обдав воздушной волной, мимо нее Чикчир кинулась за лапдашкой, и скрылась в кромешной мгле.
Наступила оглушающая тишина. Саран молчала - сестру это озадачило и обеспокоило. Она вынула из мешка кусок сырого бараньего жира, обсосала его и сунула в беззубый рот малютке. Та с жадностью стала его мямлить. Чикчир вернулась грустная.
И когда они всей компанией улеглись на склоне бархана, а щенок полез под Чикчир, добывать материнское молоко, Цзэмула догадалась дать сосок собаки и своей сестренке. Вынула из ее рта жир, и почти не жуя, нервно проглотила его. Собака заворчала, но приняла своего нового «щенка». Одна проблема была снята.
Ночи холодные, а предутренний озноб пробирал до костей. Цзэмула достала из мешка вяленое баранье ребро, обгрызла его наполовину, отдала Чикчир, запила водой из бурдюка, Люди и собаки, прижавшись, друг к дружке, ночь провели возле колючего куста караганы. Перед восходом солнца, когда вокруг лежало туманное марево, Цзэмула извлекла из мешка два вяленых ребра, одно обгрызла сама, другое отдала собаке, кормилице ее сестры. В глиняную черепушку налила воды, дала Чикчир, та посудинку вылизала дочиста. Цзэмула экономно попила сама, и они пошли, куда глаза глядят. Вожатой стала собака. Чикчир всю группу повела в сторону горного массива Бурхан-Халдун, который впоследствии будет называться Кентей. Шли с отдыхами целый день. В стороне мирно паслось стадо яков, их длинная шерсть развивалась на ветру. Они все повернулись к проходившим людям и собакам, подняли свое грозное оружие - рога, принюхивались и были настороже. Чикчир посмотрела на них и ровно бы не отреагировала. Зато почуяла и спугнула стадо чутких зобастых газелей. Собака убегала вперед, и Цзэмула думала, что она покинула их, оставив своего щенка.
Но собака возвращалась. Она смотрела девочке в глаза, и той казалось, что Чикчир что-то хочет сказать, но не может. Однажды после долгой отлучки Чикчир принесла в зубах сурка. Цзэмула обняла ее в благодарность, потрепала, погладила, сказав: «Умница!». Ей стоило большого труда раздобыть огонь. Долго высекала камнем искру. Искра получалась, а трут из сухой травы, успев отсыреть, не горел. Цзэмула проявила настойчивость, схожее с упрямством. С ее тела градом катился пот, девочка выходила из себя. Наконец, у нее получилось. Трава стала тлеть. «Весталка» возликовала, до головной боли раздувала сухой пучок ветошанки. Она распотрошила зверька, отдав собаке голову, ноги и все, что не годится самой в пищу. На камнях поджарила сурка, поела горячего полусырого мяса и ободрилась. Вынула из мешка ту глиняную черепушку, которую предусмотрительно прихватила с собой. Высыпала в черепушку уголья, добавила сухих веток, положила корень дерева. Девочка хранила живые уголья пуще глаза своего. Поддерживала его увядшей акацией, которую в Монголии называют «Верблюжьим хвостом».
Солнце было еще высоко, когда собака привела всю компанию к пещере. Сама вошла в нее первой. Цзэмула очень обрадовалась тому, что там было холодное кострище и много травы, которая пахла тленом и мятой. Она принесла черепушку с угольями и развела в жилище огонь. А потом на дне мешка нашла и кресало с небольшим пучком трута. Вышла на угор, нарвала свежей травы. Решила разведать окрестности жилища, наткнулась на горную речушку, приток реки Онона, чему была очень рада. Там же, близ берега наткнулась на лук, дикий чеснок, тюльпаны. В пещеру вошла с пучком лука и чеснока, с букетом тюльпанов. Для семьи - двух сестер, собаки и щенка нашелся свой угол на земле.
Малютку Саран окончательно приняла сука, она облизывала ее, охраняла, вскармливала своим молоком. Цзэмула сходила на пепелище своего нутука, принесла еще один лук и стрелы, что некогда были в телах ее погибших родственников, собрала и «безвинные», что пролетели мимо цели. От трупов остались разбросанные кости: хищники на пепелище бывшего нутука устроили прощальный пир. Трапезу по людям, что были. Девочка стала ходить по лесу, охотиться на мелкую дичь, собирать грибы, ягоды и орехи. Тем и жила. На ее стрелы напарывались серые куропатки, жаворонки, галки и вороны. Младшая ее сестренка росла под присмотром собаки. Пещера была в зарослях под скалой в мало доступном и незаметном месте. Через чащу к ней вела извилистая узкая тропа. Без помощи Чикчир она бы пещеру не обнаружила. Собака знала ее, потому, что во время охоты, они с Эльдаром в ней отдыхали. Цзэмула имела привычку приносить в свое жилище свежие травы. Не разбирая, луговик это или лебеда, полынь, или перистый папоротник. Лишь однажды поняла, что Саран, приблизившись к полыни, начинает сильно чихать, а Чикчир переменила место любимого отдыха, с тех пор полынь была лишена поселения в их жилище.
Далеко от своего юрта Цзэмула не отходила, охотилась только вблизи, опасаясь оставить свою сестренку надолго. Часто сиживала на берегу быстрой, говорливой, очень холодной горной речушки. Любила обжигать в спешащем потоке ступни своих ног, потом, скрестив их садиться на них и наслаждаться тем, как они отходят от озноба. Самым любимым ее занятием была стрельба из лука, к которой пристрастил ее отец Эльдар.
Когда сестричка начала ходить и научилась говорить, Цзэмула стала оставлять ее даже на сутки. Однажды глубоко лесу она обнаружила, тощего коня. Конь длинным потягом был привязан к дереву, подыхал от безводья. Судя по вытоптанному кругу, конь здесь находится давно. Приглядевшись, в кустах она обнаружила труп. Не поняла, мужчина это или женщина. Из-под рваного кожаного одеяния торчал оголенный череп. Отвязав коня, она стала его хозяйкой. Это был жеребчик невысокой монгольской породы. Предки такой породы были дикие Тарпаны. Первое, что она сделала - повела его к Онону, напоить. Девочка знала, что сразу много давать пить взмыленному или долго не пившему коню, вредно. Поила с перерывами.
Ей потребовалось больше двух лун, чтобы приручить конька, которого она назвала Тыр. Тыр, бывало, и кусал ее, и два раза больно лягнул. И все же, настойчивая Цзэмула объездила его и приручила. Испытывала трудности, взбираться верхом на коня. Вспомнила, как однажды их слуга соорудил что-то в виде легкого седла из войлока. На подпруги она использовала волосяные веревки. Из таких же веревок сообразила и стремена. С левой стороны коня у нее получилось двухступенчатое стремя.
Цзэмула быстро наторела в скачках. Тыр обычно свою наездницу нес легким бегом, но девушке больше нравилось ехать либо шагом, либо галопом.
Она незаметно подкрадывалась ночью к кострам нутуков-улусов, и надеялась увидеть тех разбойников, что убили ее родственников. Она запомнила многих в лицо, потому, что, притворившись мертвой, лежала со стрелой в груди с открытыми глазами.
Как-то Цзэмула увидела мужчину, который, не сомневалась, убил ее отца при набеге. Она выпустила в него стрелу и попала в правую ногу. Погони за ней не было, племя погасило все костры и заняло оборону, ожидая нападения. А Цзэмула спокойно ушла восвояси, села на коня, прихватив с собой кобылу - та была из их табуна. Кобыла оказалась жеребой и вскоре ожеребилась. Так у Цзэмулы появилась еще одна животина с приплодом. Она доила кобылу и сестры питались молоком. На берегу Онона, около пойла она встретила ту верблюдицу, которую угнала песчаная буря. Верблюдица была с верблюжонком. Она одичала и человеку не повиновалась, трижды оплевала Цзэмулу. Лишь с помощью соли девочке удалось укротить и зауздать верблюдицу. Ходячее имущество Цзэмулы прибавлялось. Две лошади, жеребенок и верблюдица с верблюжонком.
Из травы Цзэмула научилась вить веревки, до этого она видела, как их вьют, но не умела. Из веревок она устроила на выжженной поляне загон, где была стоянка, оставленная каким-то племенем. С помощью палочки, навив на нее косички кустов, она надергивала травы, и подкармливала своих животных. На каменистой почве она встретила траву, которую помнила под названием «железная проволока». Ятаганом, доставшимся ей от отца, нарубила этой травы и стала вплетать ее в кустарник, делая загон для своего «скота». Не учла, что для верблюдов перекусить эту «проволоку» - раз плюнуть.
Через какое-то время она наведалась к тому же улусу, где всадила стрелу в ногу убийце ее отца. Коня Тыра она оставила в зарослях. Еще один мужчина показался ей до боли знакомым. Когда он повернулся в сторону Цзэмулы и костер осветил его лицо, девочка узнала - это был коновал, дважды ночевавший в их улусе.
Он валил годовалых жеребчиков, кастрировал, и превращал их в ездовых лошадок. Однажды ездил с ее отцом на охоту. У Цзэмулы появилось недоброе предчувствие. Она сообразила, что он шпионил за их богатым улусом. Не было сомнения: что это он оказался наводчиком. У нее появилась определенная цель. Только на третье ночное тайное посещение этого племени удалось осуществить свое намерение. Она выстрелила коновалу прямо в глаз. Ее стрела вошла глубоко через глазницу в череп. Мстительница ужаснулась, но была уверена, что решила его насмерть.
Теперь Цзэмула снова продолжала охоту за мужчинами племени Джурчженей. Она охромила четверых, что навело на племя мистический трепет. Дважды они отрядом кидались в погоню, но напрасно. Воительница пряталась в яму с колючками под куст рядом с улусом жителей. И никто не мог додуматься, что врагиня под их носом. Все пострадавшие решили, что это сильный и смелый ловкач, с ловким отрядом, причем на быстрых лошадях.
Цзэмула совершила непростительную оплошность: она всегда нападала с одной подлунной стороны. И племя решило выставлять тайный караул. И когда она ранила пятого все в ту же правую ногу, ее поймали и привели в улус. Связали волосяными веревками и оставили до утра, пока хан Зугдар протрезвеет. Связанную и избитую бросили девочку в захламленную юрту, выставили охрану - молодого джурчженя, племянника двоюродного брата хана. Перед утром пленная услышала очень знакомый голос: «Цзэмула. Молчи. Я твоя мама Бартуй». Женщина подползла к связанной девушке и потерла своим носом об нос дочери. Это проявление нежности племени Ара-Халха, откуда родом красавица Бартуй. Одновременно нервно ощупывала путы, которыми была связана пленница: «Жди, не плачь, я приду». Цзэмула не успела опомниться. А женщина, которую девочка не увидела в лицо, исчезла.
Вскоре появилась другая женщина, говорящая на ее родном наречии, сунула в рот Цзэмуле кусок мяса. Руки пленницы были накрепко связаны веревкой из конского волоса. «Ешь, ешь. Ну, чего плювию пускаешь?». - «Сейчас приходила моя мама, которая умерла», - слезно проговорила пленная. - «Мама твоя жива, она четвертая жена хозяина улуса, а когда-то была первая». Женщина выхватила кость изо рта Цзэмулы, спрятала ее под полу халата, со словами: «Тихо, молчи, лежи», - выскользнула из юрты. Цзэмула уползла со своего прежнего места, уткнулась во что-то мягкое, волосатое. Приободрилась, сосало в желудке: девочке хотелось, есть, но не так сильно, как полчаса назад. Во рту было полно слюны. Очнулась от забытья во второй половине ночи. Ей почудился зов. Она кашлянула. «Ты жива? Я считала тебя убитой и сгоревшей твою сестру соутробницу Саран». - «Саран жива. Саран с Чикчир». - «Жива?!. Как жива? Как жива?! Ее сожгли заживо. Где вас найти?» - Бартуй, разрезая волосяные веревки, орудовала ножом, которым только что заколола караульщика, ненавистного ей племянника ее мужа Зугдара. - «Найдешь с лунной стороны хребта Бурхан-Халдун, вблизи, в зарослях, в пещере». - «Поняла. Беги в обратную сторону, за бугром повернешь к себе. Я приду, когда не знаю, но приду. Сама здесь больше не бывай, жди. У тебя есть брат. Я должна…», - Бартуй замолчала, вся собралась в комок: послышался какой-то подозрительный шум и говор. Она приподняла полог юрты с обратной стороны, где кто-то предусмотрительно выломал две клетки талового переплета, выпустила Цзэмулу, нырнула следом и сама. Цзэмула шла, как советовала мать, в другую сторону. Ее одолевала двойная радость, переходящая в восторг. Все, что случилось с мстительницей, было невероятным.
Пройдя с версту, за бугром она повернула к своему жилищу. Коня на месте не оказалось. На земле валялась ветка, к которой он был привязан. Только в полдень достигла своей пещеры. Конь с распущенным чембуром встретил ее приветственным ржанием. Пятилетняя Саран, сказала, что Чикчир пропала, а выросший щенок Шала, от радости прыгнул на Цзэмулу и уронил ее на землю. Облизал ее потное, усталое лицо.
Двое суток Цзэмула ходила по лесу в поисках Чикчир. К исходу третьей ночи, ей послышался жалобный скулеж. Это Чикчир почувствовала присутствие хозяйки. Собака передними лапами угодила в волосяные силки. Трое суток напрасно старалась освободиться от них. Обе лапы были в крови, и она не могла идти. Цзэмула волокла ее на себе. Благо собака задними лапами помогала передвигаться к их пещере.
В один из дождливых осенних дней Цзэмула отправилась пополнить запасы еды. Уроки стрельбы ее отца очень пригодились. Без добычи она не возвращалась домой. Шел дождь, он был до такой степени мелкий, что казалось, воздух пропитан влагой. Цзэмула, отпустив поводья, надеялась на своего коня. Лишь изредка подносила ладонь ко лбу, чтобы увидеть за сеткой дождя пролесок, который уже давно по ее расчетам должен был появиться. Конь тяжело шагал по напоенной влагой и ставшей как болото, степи. Под копытами, усыпляюще, равномерно чавкало. В очередной раз, вскинув голову, она увидела впереди что-то напоминающее юрту. Вначале девочка подумала, что это мираж. Когда подъехала ближе, увидела заброшенное стойбище. Кругом пепелища от сгоревших юрт, в беспорядке валялась утварь, луки, кожи. Это ей напомнило пепелище ее родного нутука. Нападение на стойбище произошло давно, еще по сухой земле, все следы смыл дождь. Убитых тоже не было, из чего Цзэмула сделала вывод, что на стойбище напали, неожиданно. Им не смогли оказать сопротивление и всех угнали с собой. Спрыгнув с коня, она подошла к юрте. Теперь стало понятно, почему юрта не сгорела. Ее подожгли, возможно, самой последней. Поджигали впопыхах, загорелся только край полога, но пламя не разгоревшись, потухло от ливня. Цзэмула откинула кошмовый полог и вошла в юрту. Было темно и сыро. Пахло гарью. Немного привыкнув к темноте, девушка различила скудное убранство помещения. Кроме очага, кошм, лежащих на полу, да топчана и мелкой утвари в юрте ничего не было. Вдруг на топчане что-то пошевелилось, и последовал тихий тягучий стон. Цзэмула вздрогнула и попятилась к выходу. «Кто здесь!» - вскрикнула она. Из угла донеслась возня, и скрипучий старческий голос ответил чуть слышно: «Я - Дарима, не бойся. Две луны назад на наше стойбище напали. Всех забрали с собой, а меня, больную, чтобы не возиться, хотели сжечь. Но у них не вышло». Цзэмула подошла ближе. Она увидела, из-под одеяла выглядывало худое сморщенное лицо старухи. Ее беззубый, как показалось, рот с трудом открывался, чтобы выплюнуть очередную порцию слов. И в бессилии смыкался снова. С проседью спутанные волосы выбились из-под малахая. Цзэмула встала и молча вышла из юрты. Старуха услышала стук копыт, и подумала, что ее опять бросили. Она провалилась в забытье. Когда она очнулась, - увидела перед собой языки пламени. Дарима решила, что юрта опять горит, но, немного придя в себя, увидела, что пламя горит в очаге. А на треножнике висит казан и из него аппетитно пахнет. Старуха не ела уже восьмой день. Когда она поняла, что осталась одна, она еще смогла своими немощными ногами, опираясь на палку добрести до противоположной стены юрты набрать ковш воды и напиться. Очнулась она лежащей на полу, ползком из последних сил добралась до топчана и приготовилась умирать. Так в полудреме провела эти дни. Пока старуха спала, Цзэмула все-таки нашла тот пролесок. Наломав еловых веток, и набрав сучьев, вернулась к юрте. Разожгла огонь. У нее в тороках с собой было вяленое мясо тарбагана. Она сходила к ручью, что был рядом с уцелевшей юртой. Набрала в казан воды и поставила варить мясо. А, вернувшись обратно, принесла большой корень солодки. Через некоторое время, когда старуха открыла глаза, девушка, набрав из казана варево, накормила и напоила больную. Дала пожевать кусок солодки. Больная, обессилено опустившись на топчан, тяжело дыша, только и спросила: «Как тебя зовут?» - «Цзэмула» - ответила девушка. - «А меня - Дарима». Женщина успокоено закрыла глаза и уснула. Цзэмула смотрела на языки пламени и в них видела кошмар, который не отпускал ее с того дня, когда случилась беда. Она видела черный дым, а затем и пламя охватившие юрты. Тела убитых родственников, искаженные злобой лица врагов…. Вдруг она вздрогнула и вернулась к действительности. Тяжело вздохнув, подумала: «Старуха слаба, довезу ли? Вот и еще один рот добавится».
Проснувшись, Дарима, открыла глаза. В юрте было светло. Она подумала, что ей приснился сон, но чувствовала себя гораздо лучше, чем вчера. Повернувшись, она увидела Цзэмулу. Та прикорнула у тлеющего костра, опустив голову, на руки. Теперь женщина поняла, что это был не сон, эта девочка действительно спасла ее от смерти.
В юрте они пробыли еще два дня и две ночи. Цзэмула поддерживала огонь в очаге, кормила Дариму. Один раз ездила, чтобы добыть, чего-нибудь поесть. Привезла каких-то корнеплодов, лук, ревень, щавель, запарила и напоила немощную. Та пыталась несколько раз заговорить со своей спасительницей, но Цзэмула отвечала односложно, а то и просто кивком головы. Тем более женщина говорила на мало понятном наречии. Сестры понимали друг друга и без слов, собаке не нужны были слова. Так, что Цзэмула в основном обходилась междометиями, а слова копила, ждала лучшей доли. Правда, на нее иногда находил стих: она грустно пела, в основном без слов.
За сестру она не волновалась. Не первый раз та оставалась на попечение хасара. Еды им было достаточно на несколько дней. В пещере тепло и сухо. Ну а к входу собака не подпустит никого ни человека, ни зверя.
В конце второго дня женщина окрепла настолько, чтобы с помощью Цзэмулы забраться на коня. Они благополучно сундалой добрались до места обитания сестер. Собака встретила их радостным лаем, девочка выскочила вслед, но, увидев чужого человека, попятилась назад. «Саран помоги», - позвала Цзэмула, и девочка неохотно с опаской подошла к коню, взяла за повод. Большуха помогла спуститься женщине и добраться до пещеры. Уложив несчастную рядом с очагом, Цзэмула укрыла ее шкурой. Ночью у старухи поднялась температура ее бил озноб, она бредила, повторяя странные слова, похожие на заклинание. Цзэмула не спала всю ночь, она поила больную отваром, прикладывала к горячему лбу мокрую мерлушку, вздрагивая каждый раз, когда женщина начинала метаться, повторяя непонятные слова. Она боялась, что та умрет. К утру, лихорадка схлынула и больная затихла. Цзэмула провалилась в забытье. Проснулась она от тихого разговора. Старуха сидела на кошме, поджав под себя ступни. Саран, стоя на коленях, внимательно слушала ее. Цзэмула удивилась, что Саран, тихая, пугливая вдруг так быстро нашла общий язык с незнакомой женщиной. Тем более что людей она видела очень редко, да и то издалека.
Жизнь в маленьком стойбище потекла своим чередом. Цзэмула охотилась, запасала ягоды коренья, орехи, сушила грибы на долгую зиму. Однажды она подстрелила тарбагана. Другой раз ей удалось завалить дикого любопытного барана. Саран долго таращила глаза на загнутые ребристые рога, впервые увиденного ею животного. Потом подошла, потрогала эти диковины, и щели ее глаз округлились. Девочка вобрала в рот свои губы и смешно бегала глазами на Цзэмулу, на Дариму, на барана. Они разделали тушу и кусками разложили вялить. Заложили в покрытый изнутри жиром казан много мяса, и приготовили богатый бухулёр. Когда Дариме стало лучше, она ходила гулять недалеко от пещеры. Приносила какие-то травки и коренья, запаривала их и пила настой, делилась с Саран, предлагала и Цзэмуле. Вечерами они собирались у очага, Саран клала голову на колени женщины, та гладила ее по волосам и рассказывала то ли сказку, то ли легенду о Бортэ-Чино (Голубом волке), о его супруге Ко'ал-Марал (Рыжей Лани). И еще о многих славных героях степей и гор Халхи. Цземула помнила много рассказов своей матери Бартуй. Особенно запомнился ей напевный рассказ о монгольском батыре, которого звали Есугай-Храбрый. Даримы тягучий голос завораживал слушальниц. Они погружались в состояние оцепенения.
Шло время, и Цзэмула вдруг отметила, что старуха вовсе не старуха. Худое изможденное лицо стало преображаться. Болезнь ушла, щеки порозовели, появилась улыбка. В шамкающем, казалось беззубом рту, обнаружился ряд белых зубов. Фигура выпрямилась, постройнела. Волосы из спутанных и редких стали густыми чуть подернутыми сединой. На вид ей теперь было, лет сорок. Когда Дарима, совсем поправилась, она сказала девочкам, что ей нужно вернуться в свою юрту.
Три дня было очень тоскливо в пещере, особенно переживала Саран. Появилась Дарима, волоча за собой таратайку - двухколесную повозку с оглоблями. Таратайка была куда вместительней волочащегося по земле тартайка. Дарима привезла с собой много посуды, медвежью шкуру, несколько овчин и четыре куска войлока. Привезенное носили в пещеру и складывали в углу облюбованном Даримой. Саран суетилась рядом. Она пыталась помочь, но ей не позволяли: тяжело. Извернувшись, она нырнула под руки Даримы, хотевшей взять следующую поклажу, и схватила холщовый мешок, лежавший сверху. Ноша оказалась не по силам и Саран уронила мешок на землю. Тот развязался и из него вывалился бубен. Саран испугавшись закрыла лицо руками. Она такое чудо видела впервые. Деревянный обод был обтянут выделанной шкурой оленя. Шкура вся пестрела рисунками. А из под бубна выглядывали подвески из разного материала: из кусочков меха, из железа. Подошла Цзэмула и тоже удивленно уставилась на диковину. Она видела такой бубен. Давно, еще до набега на улус и знала для чего он.
Тогда выдалось сухое лето. Травы не хватало, скот голодал. Начался падеж. И отец привез шамана, чтобы тот поговорил с духами божествами. Умаслил их подношениями и выпросил дождя. Три дня и три ночи камлал шаман. К концу четвертого дня полил ливень. Он шел сутки, напоив всю степь живительной влагой. Их маленьких близко не пускали к юрте, где священнодействовал шаман. Но грохот бубна и удивительная, дикая песнь шамана были слышны далеко окрест. Звуки голоса то сливались с ударами бубна, то вырывались отдельной нитью, похожие на скрип колес, свист ветра, вой койота -степного волка. Все вместе вызывало жуткое чувство обреченности и транса.
Когда кончился ливень и выглянуло солнце Дарима вместе с другими ребятишками высыпали из юрт, они увидели росшее недалеко от улуса дерево пестрело разного цвета полосками привязанными к веткам, а под деревом на плоском камне лежало несколько монеток и камешек изумрудного цвета.
Цзэмула вздрогнула, возвращаясь в реальность. Потянулась вперед, чтобы взять бубен, но Дарима опередила ее. Поспешно дернув бубен на себя, она отвела руку, другой, выставив указательный палец вперед, молча покачала им из стороны в сторону. Запихнула бубен опять в мешок, где находилось еще что-то не видимое глазу девочек.
Главным в привезенный вещах Даримы был деревянный божок - истукан.
Вынув снизу истукана пробку, Дарима удивила Цзэмулу еще более восхитительной невидалью: извлекла свиток пергамента. В свитке было несколько листов, исписанных буквами на уйгурском языке. Сверху вниз. И когда Дарима прочла первые словеса, Цзэмула приняла ее за шаманку, смотрела на тексты, но ничего не видела в них, - никакого смысла. Она загорелась научиться понимать смысл знаков начертанных загогульной таинственной вязью. Дарима пообещала ей, что начнет учить ее понимать все эти знаки скоро. Но Цзэмуле нетерпелось начать немедленно. Дариме пришлось показать ей первый слог. А каждый слог, как и слово имел свой смысл. Это было слоговое письмо. Дала задание отыскать в тексте все подобные слоги, и научиться писать их палочкой на земле. Одновременно произносить вслух. Они расчистили слева от выхода площадку, Цзэмула натаскала земли и глины, загладила каменистые выступы, утрамбовала босыми ногами. И теперь это была превосходная учебная доска. За неделю Цзэмула изучила несколько слогов и с гордостью прочитала слово «Халха», то есть «Монголия». Цзэмула увлеклась грамотой и за четыре луны она научилась читать свитки. Дарима поверила в одаренность своей ученицы и решила доверить ей Великую тайну. Она поведала ей о своём знакомстве с батыром Мунликом, который под покровительством Повелителя Вселенной Чингисхана. У Мунлика сын Кокочу - шаман. Он достиг больших успехов в повелении добрыми и злыми духами. Кокочу носил звание «небеснейший» или Теб-Тенгри. Добыл снадобье европейских ведьм. Пригласил ее, Дариму, испытать это зелье.