- Здравствуйте, бабоньки! – Леха мимолетом посмотрел на троих завсегдатаек скамейки около своего подъезда и попытался проскочить в незакрытую дверь.
- Коли не шутишь, тоже не кашляй! – ответила бойкая Селиверстовна, женщина в годах, но с молодецким блеском во взгляде. Петриха что-то невнятно буркнула и полезла в карман за носовым платком. И только рыжая Феша скривила свой рот:
- Пить меньше надо!
Леха хотел было схватиться с Фешей – вот уж точно противное существо. Да плюнул. Только время да нервы тратить ни на что…
Леха жил в этом доме с незапамятных времен. А незапамятные времена относились к тому году, когда после строительства дом стали заполнять жильцы.
Подъезд, в котором жил Леха, заселялся по городской очереди. Поэтому новосёлы были в основном с разных окраин, из частного сектора, из перенаселенных бараков и обветшалых квартир.
Местная молодежь не помнила, как их папки и мамки толкали из грузовых машин жиденький скарб. На свои этажи доставляли его обычным пехом – хоть и была девятиэтажка с лифтом, но эти механизмы специально отключали, чтоб народ глубже чувствовал радость своего переселения…
А кто-то уже потом родился здесь… А кто-то и помер тут, недолго понаслаждавшись горячей ванной и сортиром, встроенным аккурат у входа в кухню…
Только Леха жил и жил здесь. Ушел он с шахты рано, придавило его однажды в забое, помяло здорово, а правую ногу раздробило так, что ее чуть хирурги не обрезали по самое колено.
Спасибо супруге Таисии, царство ей небесное, - прорвалась она до горкомовского начальства, и Лехе заменили обрезание конечности длительной и кропотливой сборкой раздробленных костяшек с двумя операциями.
Стал ходить потом Леха сначала с костылем, а после – так на своих двоих. Правда, заметно прихрамывая.
Было в семье у Лехи двое сыновей – пацаны, разные и по внешности, и по замашкам.
Старший Сергей, невысокий такой, тихо-мирно закончил школу, потом как-то незаметно поступил в иститут, выучился на строителя, женился и жил своей семьей в другом конце города. Иногда навещал родителей, по весеннему теплу привозил знакомиться с дедом и бабкой новое поколение. И опять до следующего года…
- Серега-то мой – клепальщик. Во! – показывал Леха соседям большой палец с пожелтевшим от курева ногтем.
Второй сын Ивашка был рослым красавцем. Парень не глупый, обходительный, за что его уважал весь двор, но рано спутался с дурной компанией. Школу забросил, не доучившись в девятом классе. Поставили его в милиции на учет – попался с дружками на воровстве мотоцикла. Потом он стал исчезать на день-два. Где, с кем пропадал – ничего от него не добьешься.
Леха спокойно относился к выкидонам Ивашки, надеялся, что со временем парень исправится. А вот Таисия сильно переживала за сына. Она вообще была женщина с большой жизненной тягой. Больше думала о других, чем о себе. И это же ее скосило.
Как-то на иномарке привезли дружки Ивашку еле живого. Старший из прибывших шепнул Таисии:
- Хана, мать. Переширялся Иваха.
- Че-че? – побледнела Таисия.
- Дозу не рассчитал, – задумчиво пояснил гость, отводя взгляд в сторону.
К вечеру Ивашке стало совсем плохо, мать вызвала скорую. Увезли младшего с пеной у рта. А забирать Ивашку пришлось уже из морга.
Но беда не приходит в одиночку. Таисия на глазах таяла, извелась от горя и тоски. Ровно на сороковину, как не стало сына, снесли на кладбище и ее.
Вот и остался Леха бобылем, одинешеньким на весь белый свет.
Ни дачи, ни огорода у Лехи никогда не было. От всего этого он с большой радостью сбежал в молодости из таежной деревеньки. Конечно, подался в город. Пошел на шахту. Там и остался, как прикованный. Сходил армию. Отдал Родине два заветных года жизни. Остались безликие воспоминания об острове Русском да о тамошней солдатской службе впроголодь. Вернулся опять на ту же шахту. Втюрился в бойкую девку из своего общежития, а вскоре сыграли свадьбу.
Таисию он любил нутром. Никогда не говорил ей слов о любви. Но женщина быстро уловила характер мужа и знала, что она у него одна-единственная и до других баб у него просто нет никакого интереса. За это и рожала от него с охотой.
Правда, была у Лехи тайная склонность к сочинительству. Но ничто ему не удавалось, кроме простеньких частушек. Сами по себе лезли они в голову. И все были, как говорится, на злобу дня. Он и не понимал, как это происходит. Вроде езды на велосипеде. Если уж научился ездить, то не думаешь, каким образом двигаешь ногами, и как сам по себе поворачивается руль, чтоб ты не опрокинулся наземь…
Строчки приходили неожиданно – то в вахтовке, то в душевой, а чаще под землей – прямо в забое. Иногда по две, а бывало, и сразу четыре.
Леха никак не мог понять, откуда это и зачем оно ему дано…
Он и петь-то никогда не их пел, а при случае произносил слова скороговоркой, каким-то нарастающим речитативом. Парни шахтовые знали Лехину слабину. Кто-то подтрунивал над ним, но большинство уважало его за это. Было в Лехиных частушках много правды и соли. Только не сочинял он никогда и ничего с бесстыжими и матерными словами…
Домой приходилось добираться с пересадкой на крупной остановке, которая называлась «Березка». Там проходил почти весь городской транспорт, останавливались даже электрички.
Ребята, успевшие уже сбросить с себя основную долю усталости, человек по пять шли к ближайшему киоску, брали по паре бутылок пива и медленно переливали содержимое в себя.
- Как там у нас про нас? – вопрошал Леху толстоносый Селиван.
Леха медленно ежился. Это было не от наигранности и не от смущения, а от холоднющего пива «Балтика». Он декламировал, стараясь побыстрее закончить свое четверостишие:
После шахты мы, как рыба,
Полминуты спим с женой…
И за то от нас «спасибо»
Нашей партии родной!
Кочнев, человек идейный и проверенный компетентными органами, поднял глаза, похожие на очки:
- Щас, Леха, не та обстановка, чтоб нагнетать. Щас важно поддержать курс на стабилизацию…
- Иди ты к лешему! – вмешался снова в разговор Селиван. - Леха говорит по уму. Я лично подписываюсь под его словами всеми девятью пальцами.
Селиван был не только мудр, но и точен: у него с давних пор не было мизинца.
Молча допили пиво.
- Ну че? По коням? – заторопился самый молодой в бригаде Рожков.
- Не по коням, а по домам! – наставительно порубил воздух ладошкой Селиван.
Вчера Леха столкнулся у Универмага с Колей Рожковым – когда-то они работали в одной бригаде. Коля был на десять лет моложе, но тоже уже давний пенсионер. Поговорили о том, о сем. О погоде, о здоровье. Потом Коля показал на ближайший магазин – там круглосуточно можно было выпить пивка или чего-нибудь покрепче.
Коля заказал по соточке «Губернаторской», четыре кружки пива и по бутерброду с сыром.
Вспоминали о былых временах.
- Да, гремел когда-то наш брат. Шахтеры были в цене, - сдул пену к краю пластикового стакана Рожков.
- Было, было, - поддержал его Леха, - кадровый состав был вроде как солдат в роте. А сейчас кто он - шахтер? Наемный рабочий. Вошь на гребешке. Не больше.
От выпитого лицо Лехи побледнело, осунулось.
Вспомнили о тех, кого уже нет.
- Селиван-то, помнишь, казалось: износу не будет. А рачок в считанные недели съел… – Рожков снова сдул пену. – Земля ему пухом!
- Че Селиван?.. Никитин – тот вообще…
- Знаю, знаю… Сосед мой по даче был… Человека ни за что уложили подонки. Замечание сделал всего лишь – чего, мол, к девахе принародно пристаете. Его принародно и пырнули ножом…
… Леха шел домой, чуток пошатываясь, вдобавок прихрамывая. На душе было мерзко. Вот встретил Рожкова, калякали вроде долго, а никакого проблеска света.
От скорой ходьбы начинало жечь грудь. Леха вошел в свой двор и увидел сидящую на скамейке Фешу.
«Ну, мать твою, - подумал Леха. – Змеюка опять на своем посту. Нет у нас других забот: лишь бы был открытым рот».
Лехе захотелось чем-то ответить на пакостный вызов Феши в виде нахального сидения в середине белого дня. Он молча подошел к ней и приютился с другого конца скамейки.
- Давно, сосед, не видала тебя. Хоть бы поздоровкался…
Замечание Феши окончательно добило Леху. И он не удержался:
Во дворе обматерил
Бабу всенародно я…
И обиделась она –
Какая благородная!
Леха хотел было завернуть что-нибудь похлеще, но Феша замахала руками и заговорила скорым-скорым текстом, будто запричитала:
- Ты че, сосед, пакостничаешь? Была б Таисия жива – она бы с тобой быстро управилась… Иди проспись лучше…
Леха молча посидел еще минутку. Потом встал, переложил вес своего тела с больной ноги на здоровую и закончил разговор:
Не мужик я был бы, кабы
Не стерпел упреки я…
Эх, вы, бабы, бабы, бабы –
Люди недалекия!
А потом дня через два сам сидел на скамеечке. Спускался со своего этажа и – надо ж: заныла больная нога. Леха видел, как из подъезда вынырнула рыжая Феша. Точно: заметила его, но демонстративно запрокинула нос к небу и засеменила куда-то по своим делам. Даже не поздоровалась… Эх ты, язва неугомонная!
А время бежало. Как собака, которая торопится куда-то и не знает, зачем это ей надо… Начались первые зимние морозы, хоть и был только конец ноября. Леха занемог. Как поднатужится – в глазах круги и огонь за грудиной. Леха направился в поликлинику. Там его сразу же взяли в оборот. Кардиограмма, укол, таблеточка. И наконец краткое резюме докторши:
- Я отвечать за вас не хочу. Маша! – это молоденькой сестре, - вызывай скорую! Думаю, что тяжелый случай стенокардии…
Так Леха попал в больницу. Как кур в ощип.
Он ни разу не был в подобном лечебном заведении, если не считать, конечно, травматологии. Тут свои устои и порядки. Своя разноликая и по виду здоровая клиентура. Общее лишь одно – все сердечники. В палате их набралось ровно по числу коек – восемь человек. На второй день под вечер долговязый мужик из Сосновки завалился набок и стал заходиться тяжким хрипом. Прибежали сестры. Пришагал дежурный доктор в махоньких очечках. Но, видать, бедняге уже было помочь нечем.
Остались от мужика потертые шлепанцы, которые по наследству получил Леха.
Леха лежал на кровати, отвернувшись к окну.
В голову лезли воспоминания о прошлой жизни. А жизнь его, оказывается, сводилась только к работе.
Дома что? Поел. Поспал, что-то сказал Таисии, она тоже что-то в ответ… Ребята росли, получается, около матери, а не рядом с ним. Отец и не заметил, как один сын отдалился от семьи и от родителей, а второго они не уберегли, потакая ему во всем… Да и Таисия, вроде шумливая, даже озорная женщина, ушла в иной мир тихо, как будто нажилась на свете больше, чем отпущено Богом.
- Володеев, к тебе пришли! – квакающим голосом произнес новичок Чупин, входя в палату.
- Серега, что ли? Наверное, кто-то передал, что отец загремел в больницу.
Леха, поправляя перекошенное трико, вышел в коридор. Никакого Сереги тут не было.
В свете окна он увидел Фешу.
«Змеюке-то чего тут?» – хмуро подумал Леха о соседке.
Он подошел к ней медленно-медленно, готовый в любую секунду развернуться и уйти прочь.
Но его смутило улыбчивое и в то же время с каким-то болезненным налетом открытое лицо женщины.
- Здравствуй, соседка, - вымучил из себя Леха.
- Здравствуй, Алексей! – будто спохватилась Феша. – Вот прослышала, что ты в больнице…
- Я вовсе не Алексей, - смягчил душу Леха. – Я по паспорту Леонтий.
И он улыбнулся. Улыбнулась и Феша.
- Тогда, значит, ты Лева. А то все: Леха да Леха.… Будто у человека настоящего имени нет.
Лехе показалось, что болезненность с лица Феши потихоньку сошла, и теперь оно было радостным и даже приятным его взору.
- Я ведь, Лева, знаю, как человеку одному жить. А в беде – не дай Бог, втройне тяжко.
- Это да, – Леха поправил слезавший с ноги большущий тапок, память о сосновском бедолаге.
- Вот возьми. Поешь на здоровье! – Феша достала из кожаной сумки полиэтиленовый пакет – три яблока, три апельсина и фасованный ломтик сыра.
- Много-то зачем? – обмяклым голосом спросил Леха.
- Ты чудной человек, Лева! – засуетилась Феша, вроде как испугалась, что Леха откажется от ее гостинца. – По два нельзя – не на похороны же. А по одному яблоку да по апельсинке – это уж срам совсем. Да и ты – мужик, а не дитёнчишко… Тебе надо поправляться… Я здешнюю еду знаю…
Леха с теплым любопытством рассматривал лицо Феши. И тут их взгляды скрестились. Где-то в груди Лехи вдруг щебетнуло. Ему показалось, что из глаз Феши изошло невидимое сияние, осенившее его всего. И больное сердце трепыхнулось по-другому, вроде как сказало: «Жить будешь. Надо жить». Леха протянул свою крюковатую руку к руке Феши, взял ее запстье:
- Спасибо тебе! Не ожидал я, елки-моталки. Иди… Я скоро выпишусь.
Не оглядываясь и прихрамывая, шоркая чужими не по размеру тапками, Леха пошел в свою палату.
Сердце ворочалось и покалывало сильнее, чем утром, а в грудной клетке накапливался тугой жар. Но все это было не продолжением его болезни, а результатом неожиданного визита Феши. Леха поочередно мотнул ногами. Чужие потертые со всех сторон тапки уехали под его кровать.
Он оставил фешин пакет на тумбочке и завалился на левый бок, упершись взглядом в облупленный подоконник.
- Елки-моталки! Че такое со мной?
Леха остановил взгляд на какой-то случайной капельке засохшей краски.
Он всю жизнь чувствовал себя одиноким и даже любил это состояние одиночества. Может быть, потому так страстно относился к своей горняцкой работе. Он уходил от людей на сотни метров под землю и там, как разъяренный бык на корриде, врезался в бесноватую стену угля и долбил ее, рушил на куски, сплевывая в сторону черные сгустки слюны…
Леха в такое время думал о несправедливости жизни, о Таисии, о сыновьях, о деревне, в которой родился и вырос, о родителях, на могилу которых он не заглядывал много лет…
Неожиданный приход Феши выбил его из привычной колеи. Леха тяжело вздохнул.
- Может, доктора позвать? – осведомился краснолицый Чупин.
- Нее, - покачал головой Леха. – Сейчас таблетки мне не помогут…
… Леху выписали за неделю до Нового года.
От больницы до дома было всего три пролета на троллейбусе.
День был, как по заказу – не холодный, без ветра, и только редкие снежинки слетали с небес, благостно тая на лице. Леха отправился домой пешком. Около подъезда валялись остатки елового лапника – народ уже начал наряжать елки. От праздников, как и от болезней, не убежать. К ним надо готовиться заранее.
Леха поднялся на свой третий этаж, открыл дверь и впервые после больничной палаты по-настоящему почувствовал себя одиноким. Он сел возле кухонного стола, начиная осознавать, сколько ж ему надо провернуть в ближайшие часы.
Холодильник был почти пуст. Остатки старого супа Леха слил в канализацию, в мусорное ведро отправил начатую когда-то буханку хлеба.
Вот уж точно: без хозяина дом – сирота…
Резко, как тупая дрель, заверещал звонок.
Леха открыл дверь. За порогом стояла Феша.
- Я тебя в окошке приметила, - будто оправдывая свое появление, сказала она.
Леха даже растерялся, не знал, что сказать, но дверь растворил шире – мол, проходи.
- Ты, Лева, плохого не подумай. Все цело-сохранно будет, я человек такой… После больницы-то несладко входить в старую жизнь. Пришла помочь тебе, прибрать по дому… Увезли-то тебя тогда враз и одуматься не дали. Так что ты сердись-не сердись на меня, а пол я тебе помою…
Не гора скатилась с Лёхиных плеч, а поплыл вдруг он сам с этой горы да так быстро и круто – будто на «американских горках» в Сокольниках в Москве, куда его давным-давно возили в качестве передовика-горнорабочего…
- Я, Феша, до магазина слётаю. А то стыдоба. На столе – хуже, чем у бомжа. Ну, а ты тут сама разберешься…
Он видел, как в секунды еще больше помолодело лицо гостьи. Проступивший румянец впитал в себя рыжие крапинки на щеках и скулах, и даже в морщинках вокруг глаз появился лукавый оттенок.
Леха по-мальчишески сбежал вниз. Но на крыльце почувствовал, что сердце от такой прыти часто заколотилось. Он медленно обошел свой дом, магазин был тут же, но только со стороны улицы.
С закупленной провизией зашел в аптеку – та располагалась в доме по соседству.
С полной сумкой продуктов и лекарств Леха появился в своей квартире.
- Ну, сумасшедшая женщина! – то ли с похвалой, то ли с недовольством проговорил Леха.
Пол был вымыт, кое-где еще на линолеуме виднелись капельки воды. Побрякушки на полочке, вделанной в стенку, блестели и размещались совсем по-другому. А на самом виду стояла в рамке фотография Таисии. Ей всегда Леха не мог найти подходящего места.
- Ты оставайся, Феша. Сейчас какой-нибудь обед сварганим. Картошка у меня есть, а остальное я купил…
- Не, не, Лева. Тебе надо одному побыть. А меня ждет своя стирка. Так что я уж побежала…
- Спасибо тебе!
Леха хотел сказать Феше в благодарность не только эти два слова. Но не успел. Феша торопливо надела бордовую куртку с темно-малиновой опушкой и оставила его одного.
Предновогодний день удался. Солнце щедро струило свой свет через пелену легкой изморози, насытившей городской воздух.
Часов около трех Леха взял заготовленный с утра торт «Чародейка», купленную поздравительную открытку и направился на четвертый этаж, где жила Феша.
Звонок вякал недолго, металлическая дверь приоткрылась, и показалось улыбчивое лицо Феши.
- А… Лева! Заходи, заходи!
Феша, видать, не была готова к такому неожиданному гостю. Но в то же время во всех ее движениях Леха увидел радостную суету.
- С Новым годом тебя! – подал он торт, крепко перевязанный голубой крученой синтетикой. Под нее Леха умудрился просунуть открытку с медвежатами.
- Ты проходи, садись, – Феша показала на стул около круглого стола, покрытого цветастой клеенкой.
Леха снял зимние ботинки, в носках прошел в зал. Пол был теплый, аккуратно устланный разноликими половиками.
- А у меня нынче холодец… Да еще пирожков напекла с осердием и с изюмом.
Феша хлопотливо, почти бегом, заторопилась на кухню.
Когда угощенье было выставлено на стол, Феша присела на край стула, как раз напротив Лехи.
- Я уж не наливаю водочки. Тебе с твоим сердцем нельзя…
- А ты плохо обо мне не думай!.. Медицина говорит, что по тридцать граммов – это лечебная норма.
- Тогда и я полечусь, - поддержала совет докторов Феша. Она быстренько извлекла из серванта неначатую четвертинку.
- Открывай сам!
Леха не умел долго колупаться с такой заразой. Тут же сковырнул ей шляпку. Потом разлил водку в выставленные Фешей рюмки и достал из кармана вторую открытку, небольшую, еще советских времен с маркой в четыре копейки.
- Ну, давай, Феша! За наступающий Новый год. Я придумал такие слова… Прости, если не по душе… Или не так… – Леха понял, что начал от волнения говорить совсем не то, что хотел сказать хозяйке квартиры. И, как загнанный в угол конь, резко остановился. Успокаивая себя, Леха пальцем погладил лощеную поверхность открытки. Увидел несходящую с ногтя желтизну, подумал: «Всё! Сегодня с этим завязываю».
Потом, чувствуя в себе прилив новых сил, зачитал слова, написанные не привыкшей к письму рукой:
Понапрасну нос не вешай,
Не пасуй перед бедой!
Оставайся доброй Фешей,
Боевой и молодой!
У Феши намокли уголки глаз. Она долго держала в руке рюмку и, как бы спохватившись, выпила зелье в два глотка. И ничем не закусила. Зато уставилась на Леху своими кошачьими пронзительными глазами:
- Я так рада, так рада, что ты назвал меня Фешей. Я ей родилась и умру ею. Спасибо, Лёва! Большое тебе спасибо. За слова и за чувство твое!
«А волосы-то у нее другие, – подумал Леха, – какие-то каштановые с искорками… Я и не видал раньше таких…»
Леха сытно поел холодца с горчицей, съел влет полтора десятка усыпанных перцем пельменей. Хороши были и пироги, но больше всего ему понравился сделанный руками Феши хворост. Когда-то в селе маманя Лёхина стряпала точно такой же – и не жирный, и со сластинкой. Это было у нее коронное блюдо. Вот и Феша оказалась большим молодцом, напомнила ему мать и детство.
Так, почти не перебрасываясь словами, они просидели около часа. Наконец Лёха вытер бумажной салфеткой губы и произнес:
- Пора и честь знать. От души благодарен за угощенье. Не знаю, Феша, что и добавить еще.
- Сиди ты! – помрачнела Феша. – Там, что у тебя – семеро по лавкам?
- Нее. Надо к насесту. Ночью, может, телевизор погляжу. Президент к своему выступлению уже готовится… И я должен быть готов.
И Леха поковылял в коридор к своей обувке.
- Ты хоть доволен? – спросила на прощанье Феша.
- А как ты думаешь? – вопросом на вопрос ответил он. Вот и весь его комплимент.
Ну, настоящий министр иностранных дел!..
Леха выключил телевизор. За окном хлопало и взрывалось, от чего постоянно взвизгивала сигнализация расставленных по двору легковушек,
Разноцветные огоньки петард подбирались прямо к окну и, не касаясь стекла, растворялись в дымящейся синеве.
Шел второй час ночи. Москва еще только готовилась встречать Новый год.
- Ну, с праздничком, Леонтий! – Леха грустно глянул на свое отражение в зеркале. Давно он не видел себя таким – похудевшим, остроносым с копной седых волос. Он щелкнул выключателем, в темноте залез под теплое одеяло. Уснул как убитый.
Но сквозь глубокую отрешенность от мира в Лехе засверлило ноющее чувство тревоги. Он тут же очнулся. Сначала подумал, что в квартире что-то горит. Нет, никакого запаха. За окном периодически сияли разноцветные всполохи. Размеренно отбивал такты будильник: нтик-нтик-нтик…
И тут до Лехи дошло: в подъезде слышался не просто шумливый топот загулявшихся соседей, а звуки спешных шагов и отрывистые, непонятные на слух слова. Верно – там что-то случилось…
Леха надел шерстяные штаны, накинул на себя домашнюю теплую рубаху, осторожно натянул носки и засунул ноги в осенние ботинки.
Он вышел на площадку своего этажа. Сверху спускался подвыпивший Михеич, проживающий у внучки на самой верхотуре.
- Че случилось? – спросил Леха.
- Ай, - махнул рукой Михеич, - пятнадцатую затопило. – и кое-как перебирая ноги продолжил путь дальше.
Леха быстро сообразил, что в пятнадцатой живет Феша. Он оставил незапертой дверь своей квартиры и, как мог, рванул вверх.
В коридоре у Феши толпилось человек пять, в основном мужики с нижних этажей. Мокрый, с полотенцем на шее и с розовыми пятнами на лбу выскочил к ним из-за простенка Гриша Шнайдер – он жил на одном этаже с Лехой, но аккурат под Фешиной квартирой.
- Ну, блин! Хлещет как из фонтана. Сплошной кипяток.
Леха протиснулся вперед. В проеме кухни, словно икона, со страдальческим лицом стояла Феша…. Руки ее безвольно висели.
На полу скопился заметный слой воды, от которой исходил вонючий пар.
Леха видел, как из щели лопнувшего дюймового стояка била в стену упругая горячая струя…
Он вернулся в прихожую.
- Надо ж перекрыть воду! – не зная, к кому обращаясь, со злом сказал Леха.
- Ключа от подвала нет, - доложил Шнайдер, ощупывая обожженные части тела, - до аварийки не дозвониться. Хоть под колеса ложись…
Леха, ковыляя, побежал к себе в квартиру. Он вспомнил, что в тумбочке лежит ключ от замка, поставленного сантехниками на технологическом проеме. Через проем в подвал затаскивали жэковцы трубы для ремонта. Эту дыру в доме всю жизнь держали открытой. Но через нее в подвал стали наведываться бомжи и другие личности, которые отвинчивали там любую железяку или латунную детальку. Вот и поставили металлическую дверцу, а к ней приладили самодельный замок с секретом. Один из сантехников оказался сыном Володьки Никитина, работавшего в былые времена в лехиной бригаде.
Ну, а Леха на всякий пожарный случай выпросил себе заветный ключ…. Мало ли что может случиться. Вот и случилось…
Он немедля достал этот ключ, а заодно и старенький китайский фонарик и поковылял на улицу.
Минут через пять Леха был около трубы, от которой вверх уходило несколько патрубков меньшего диаметра. Леха не знал, какая из труб идет через квартиру Феши. Все они были теплые. Но одна оказалась нестерпимо горячей.
- Ага! Значит через нее уходит весь поток кипятка. Точно: через нее!
Леха с первого раза не смог крутануть барашек на почерневшем от времени вентиле. Наконец прикипевший и обжигающий руки кран поддался. И Леха, тяжело дыша, совладел с трубой – она перестала мелко вибрировать, а шум прогоняемой через нее воды прекратился.
Когда Леха вернулся в квартиру Феши, народ уже разошелся. Только она одна заканчивала складывать в ванну пропитанные водой половики.
- Слава Богу, хоть кто-то перекрыл этот потоп! - сокрушенно сказала Феша.
- Слава, слава… - подтвердил угрюмо Леха.
Он молча составил на стол и на диван стулья и табуретки, чтоб не намокали и не потрескались потом ножки ее неказистой мебели, перенес жиденький торшер и еще кое-какие вещи, находящиеся на полу. Взял швабру и стал сгонять воду к двери, где Феша собирала жидкость большой тряпкой и тут же выжимала ее в таз.
Так, проделывая нехитрые операции, молча и кропотливо они почти через час закончили всю работу.
Лехе нещадно хотелось курить. Вот если бы кто подал ему сейчас сигаретку – он без раздумий спалил бы ее до конца. Но Леха вспомнил про свой зарок и почти вслух произнес:
- Нет, нет!
- Чего ты? – не расслышала Феша.
Леха улыбнулся:
- Значит, так: дышать этой баней тебе нельзя! Открывай форточки, выключай свет и ко мне! Поняла?
- Как же так? Люди-то че подумают? Я ведь не девочка…
- Вот именно! Не девочка она, люди че подумают, - передразнил ее Леха. - Пусть все сохнет теперь…. Ты тут больше ничем не поможешь…
- Твое место на диване, а я пойду к себе, - вроде как распорядился Леха.
Он долго ворочался в постели. Даже впадал в дрему. Но каждый раз просыпался, словно от постороннего толчка. Он чувствовал, что время идет к утру. Народ, конечно, будет спать долго – почти до самого обеда. Наверное, спит крепко и Феша, намаявшись в неожиданной беде. Леха случайно глянул в сторону двери. Там в самом низу, где должен быть порожек, лежала узенькая полосочка света.
- Не спит баба, – подумал Леха.
Он натянул на себя штаны, босиком без майки вышел в коридор, встал у открытой настежь двери зала.
Феша сидела у стола, подперев голову руками. Она была в вязаной кофте, в которой пришла сюда. Выходит, даже не сомкнула глаз, уж тем более не прилегла.
Лехе стало жалко этого ставшего ему уже близким человека. Захотелось утешить, чем-то приободрить Фешу. Он чуть было не решился подойти к ней и просто положить руки на женские плечи.
Но Леха сел молча напротив нее. Точно так они сидели совсем недавно за праздничным столом, с того времени не прошло и суток. А сколько воды утекло…
Леха улыбнулся при мысли: «Сколько утекло воды!..»
- Значит, так, – он снова почувствовал, как нестерпимо ему хочется курить. Леха пересилил это желание…. И повторил:
- Значит, так… – в груди его от переизбытка чувств трепыхалось нездоровое сердце.
Феша испугалась, подняла глаза. В них Леха не увидел былой кошачьей силы. Казалось, женщина обречена на новый неожиданный удар.
Леха набрал воздуху в грудь. К сердцу пошел оживляющий поток кислорода, от чего тугая боль стала ослабевать…. Народ точно окрестил эту болезнь жабой да еще грудной.
- Ты помолчи. Пока помолчи, Феша. Я думаю, что решил толково.
Слова Леха произносил вразрывку – волнуясь, будто при большом скоплении народа, где ошибаться никак нельзя.
- Мы стали близкими людьми. Дальше нам надо быть вместе. Переходи, Феша, ко мне. Будешь жить здесь. Не у меня, а со мной! Короче, давай сойдемся! Вот тебе моя рука!
У Феши от Лёхиных слов набухли покрасневшие глаза. Совсем поблекли ее рыжие ресницы.
- Ты не шуткуешь, Лева? Я ведь взаправду могу принять твои слова. Хоть и не готова к такому повороту…
- Ты с домоуправом посоветуйся или к гадалке сходи, - радостно подковырнул ее Леха. – Мы же, Феша, люди – одинокие, пожилые…. За нас никто решать не обязан…
Леха говорил и говорил, а Феша молчаливо слушала. По ее лицу он видел – она согласна с ним, но еще какие-то сомнения грызут ее душу.
- Пенсия у меня хорошая – хватит на нашу жизнь, а свою будешь тратить только на себя. Ты ж, Феша, еще молодая…. Это мне в радость!
С женщины постепенно сваливалась ночная морока. Она сидела, ровно положив руки перед собой.
- А с квартирой как? – успокаивая себя, спросила Феша.
- Да не заклинивай ты свою голову!.. Поживем, рассмотримся… Пол бы не покоробило – это главное. Без ремонта, конечно, не обойтись… А потом пустишь нормальных квартирантов – тоже будет тебе не лишняя копейка…
Они сидели долго, оба усталые и радостные, обговаривая свое будущее житье-бытье.
…Сквозь оконное стекло, разгоняя утреннюю дымку, просачивалось светло-розовое утро. Впереди был первый день нового года. Как говорят: жизнь начиналась с чистого листа.
- Коли не шутишь, тоже не кашляй! – ответила бойкая Селиверстовна, женщина в годах, но с молодецким блеском во взгляде. Петриха что-то невнятно буркнула и полезла в карман за носовым платком. И только рыжая Феша скривила свой рот:
- Пить меньше надо!
Леха хотел было схватиться с Фешей – вот уж точно противное существо. Да плюнул. Только время да нервы тратить ни на что…
Леха жил в этом доме с незапамятных времен. А незапамятные времена относились к тому году, когда после строительства дом стали заполнять жильцы.
Подъезд, в котором жил Леха, заселялся по городской очереди. Поэтому новосёлы были в основном с разных окраин, из частного сектора, из перенаселенных бараков и обветшалых квартир.
Местная молодежь не помнила, как их папки и мамки толкали из грузовых машин жиденький скарб. На свои этажи доставляли его обычным пехом – хоть и была девятиэтажка с лифтом, но эти механизмы специально отключали, чтоб народ глубже чувствовал радость своего переселения…
А кто-то уже потом родился здесь… А кто-то и помер тут, недолго понаслаждавшись горячей ванной и сортиром, встроенным аккурат у входа в кухню…
Только Леха жил и жил здесь. Ушел он с шахты рано, придавило его однажды в забое, помяло здорово, а правую ногу раздробило так, что ее чуть хирурги не обрезали по самое колено.
Спасибо супруге Таисии, царство ей небесное, - прорвалась она до горкомовского начальства, и Лехе заменили обрезание конечности длительной и кропотливой сборкой раздробленных костяшек с двумя операциями.
Стал ходить потом Леха сначала с костылем, а после – так на своих двоих. Правда, заметно прихрамывая.
Было в семье у Лехи двое сыновей – пацаны, разные и по внешности, и по замашкам.
Старший Сергей, невысокий такой, тихо-мирно закончил школу, потом как-то незаметно поступил в иститут, выучился на строителя, женился и жил своей семьей в другом конце города. Иногда навещал родителей, по весеннему теплу привозил знакомиться с дедом и бабкой новое поколение. И опять до следующего года…
- Серега-то мой – клепальщик. Во! – показывал Леха соседям большой палец с пожелтевшим от курева ногтем.
Второй сын Ивашка был рослым красавцем. Парень не глупый, обходительный, за что его уважал весь двор, но рано спутался с дурной компанией. Школу забросил, не доучившись в девятом классе. Поставили его в милиции на учет – попался с дружками на воровстве мотоцикла. Потом он стал исчезать на день-два. Где, с кем пропадал – ничего от него не добьешься.
Леха спокойно относился к выкидонам Ивашки, надеялся, что со временем парень исправится. А вот Таисия сильно переживала за сына. Она вообще была женщина с большой жизненной тягой. Больше думала о других, чем о себе. И это же ее скосило.
Как-то на иномарке привезли дружки Ивашку еле живого. Старший из прибывших шепнул Таисии:
- Хана, мать. Переширялся Иваха.
- Че-че? – побледнела Таисия.
- Дозу не рассчитал, – задумчиво пояснил гость, отводя взгляд в сторону.
К вечеру Ивашке стало совсем плохо, мать вызвала скорую. Увезли младшего с пеной у рта. А забирать Ивашку пришлось уже из морга.
Но беда не приходит в одиночку. Таисия на глазах таяла, извелась от горя и тоски. Ровно на сороковину, как не стало сына, снесли на кладбище и ее.
Вот и остался Леха бобылем, одинешеньким на весь белый свет.
Ни дачи, ни огорода у Лехи никогда не было. От всего этого он с большой радостью сбежал в молодости из таежной деревеньки. Конечно, подался в город. Пошел на шахту. Там и остался, как прикованный. Сходил армию. Отдал Родине два заветных года жизни. Остались безликие воспоминания об острове Русском да о тамошней солдатской службе впроголодь. Вернулся опять на ту же шахту. Втюрился в бойкую девку из своего общежития, а вскоре сыграли свадьбу.
Таисию он любил нутром. Никогда не говорил ей слов о любви. Но женщина быстро уловила характер мужа и знала, что она у него одна-единственная и до других баб у него просто нет никакого интереса. За это и рожала от него с охотой.
Правда, была у Лехи тайная склонность к сочинительству. Но ничто ему не удавалось, кроме простеньких частушек. Сами по себе лезли они в голову. И все были, как говорится, на злобу дня. Он и не понимал, как это происходит. Вроде езды на велосипеде. Если уж научился ездить, то не думаешь, каким образом двигаешь ногами, и как сам по себе поворачивается руль, чтоб ты не опрокинулся наземь…
Строчки приходили неожиданно – то в вахтовке, то в душевой, а чаще под землей – прямо в забое. Иногда по две, а бывало, и сразу четыре.
Леха никак не мог понять, откуда это и зачем оно ему дано…
Он и петь-то никогда не их пел, а при случае произносил слова скороговоркой, каким-то нарастающим речитативом. Парни шахтовые знали Лехину слабину. Кто-то подтрунивал над ним, но большинство уважало его за это. Было в Лехиных частушках много правды и соли. Только не сочинял он никогда и ничего с бесстыжими и матерными словами…
Домой приходилось добираться с пересадкой на крупной остановке, которая называлась «Березка». Там проходил почти весь городской транспорт, останавливались даже электрички.
Ребята, успевшие уже сбросить с себя основную долю усталости, человек по пять шли к ближайшему киоску, брали по паре бутылок пива и медленно переливали содержимое в себя.
- Как там у нас про нас? – вопрошал Леху толстоносый Селиван.
Леха медленно ежился. Это было не от наигранности и не от смущения, а от холоднющего пива «Балтика». Он декламировал, стараясь побыстрее закончить свое четверостишие:
После шахты мы, как рыба,
Полминуты спим с женой…
И за то от нас «спасибо»
Нашей партии родной!
Кочнев, человек идейный и проверенный компетентными органами, поднял глаза, похожие на очки:
- Щас, Леха, не та обстановка, чтоб нагнетать. Щас важно поддержать курс на стабилизацию…
- Иди ты к лешему! – вмешался снова в разговор Селиван. - Леха говорит по уму. Я лично подписываюсь под его словами всеми девятью пальцами.
Селиван был не только мудр, но и точен: у него с давних пор не было мизинца.
Молча допили пиво.
- Ну че? По коням? – заторопился самый молодой в бригаде Рожков.
- Не по коням, а по домам! – наставительно порубил воздух ладошкой Селиван.
Вчера Леха столкнулся у Универмага с Колей Рожковым – когда-то они работали в одной бригаде. Коля был на десять лет моложе, но тоже уже давний пенсионер. Поговорили о том, о сем. О погоде, о здоровье. Потом Коля показал на ближайший магазин – там круглосуточно можно было выпить пивка или чего-нибудь покрепче.
Коля заказал по соточке «Губернаторской», четыре кружки пива и по бутерброду с сыром.
Вспоминали о былых временах.
- Да, гремел когда-то наш брат. Шахтеры были в цене, - сдул пену к краю пластикового стакана Рожков.
- Было, было, - поддержал его Леха, - кадровый состав был вроде как солдат в роте. А сейчас кто он - шахтер? Наемный рабочий. Вошь на гребешке. Не больше.
От выпитого лицо Лехи побледнело, осунулось.
Вспомнили о тех, кого уже нет.
- Селиван-то, помнишь, казалось: износу не будет. А рачок в считанные недели съел… – Рожков снова сдул пену. – Земля ему пухом!
- Че Селиван?.. Никитин – тот вообще…
- Знаю, знаю… Сосед мой по даче был… Человека ни за что уложили подонки. Замечание сделал всего лишь – чего, мол, к девахе принародно пристаете. Его принародно и пырнули ножом…
… Леха шел домой, чуток пошатываясь, вдобавок прихрамывая. На душе было мерзко. Вот встретил Рожкова, калякали вроде долго, а никакого проблеска света.
От скорой ходьбы начинало жечь грудь. Леха вошел в свой двор и увидел сидящую на скамейке Фешу.
«Ну, мать твою, - подумал Леха. – Змеюка опять на своем посту. Нет у нас других забот: лишь бы был открытым рот».
Лехе захотелось чем-то ответить на пакостный вызов Феши в виде нахального сидения в середине белого дня. Он молча подошел к ней и приютился с другого конца скамейки.
- Давно, сосед, не видала тебя. Хоть бы поздоровкался…
Замечание Феши окончательно добило Леху. И он не удержался:
Во дворе обматерил
Бабу всенародно я…
И обиделась она –
Какая благородная!
Леха хотел было завернуть что-нибудь похлеще, но Феша замахала руками и заговорила скорым-скорым текстом, будто запричитала:
- Ты че, сосед, пакостничаешь? Была б Таисия жива – она бы с тобой быстро управилась… Иди проспись лучше…
Леха молча посидел еще минутку. Потом встал, переложил вес своего тела с больной ноги на здоровую и закончил разговор:
Не мужик я был бы, кабы
Не стерпел упреки я…
Эх, вы, бабы, бабы, бабы –
Люди недалекия!
А потом дня через два сам сидел на скамеечке. Спускался со своего этажа и – надо ж: заныла больная нога. Леха видел, как из подъезда вынырнула рыжая Феша. Точно: заметила его, но демонстративно запрокинула нос к небу и засеменила куда-то по своим делам. Даже не поздоровалась… Эх ты, язва неугомонная!
А время бежало. Как собака, которая торопится куда-то и не знает, зачем это ей надо… Начались первые зимние морозы, хоть и был только конец ноября. Леха занемог. Как поднатужится – в глазах круги и огонь за грудиной. Леха направился в поликлинику. Там его сразу же взяли в оборот. Кардиограмма, укол, таблеточка. И наконец краткое резюме докторши:
- Я отвечать за вас не хочу. Маша! – это молоденькой сестре, - вызывай скорую! Думаю, что тяжелый случай стенокардии…
Так Леха попал в больницу. Как кур в ощип.
Он ни разу не был в подобном лечебном заведении, если не считать, конечно, травматологии. Тут свои устои и порядки. Своя разноликая и по виду здоровая клиентура. Общее лишь одно – все сердечники. В палате их набралось ровно по числу коек – восемь человек. На второй день под вечер долговязый мужик из Сосновки завалился набок и стал заходиться тяжким хрипом. Прибежали сестры. Пришагал дежурный доктор в махоньких очечках. Но, видать, бедняге уже было помочь нечем.
Остались от мужика потертые шлепанцы, которые по наследству получил Леха.
Леха лежал на кровати, отвернувшись к окну.
В голову лезли воспоминания о прошлой жизни. А жизнь его, оказывается, сводилась только к работе.
Дома что? Поел. Поспал, что-то сказал Таисии, она тоже что-то в ответ… Ребята росли, получается, около матери, а не рядом с ним. Отец и не заметил, как один сын отдалился от семьи и от родителей, а второго они не уберегли, потакая ему во всем… Да и Таисия, вроде шумливая, даже озорная женщина, ушла в иной мир тихо, как будто нажилась на свете больше, чем отпущено Богом.
- Володеев, к тебе пришли! – квакающим голосом произнес новичок Чупин, входя в палату.
- Серега, что ли? Наверное, кто-то передал, что отец загремел в больницу.
Леха, поправляя перекошенное трико, вышел в коридор. Никакого Сереги тут не было.
В свете окна он увидел Фешу.
«Змеюке-то чего тут?» – хмуро подумал Леха о соседке.
Он подошел к ней медленно-медленно, готовый в любую секунду развернуться и уйти прочь.
Но его смутило улыбчивое и в то же время с каким-то болезненным налетом открытое лицо женщины.
- Здравствуй, соседка, - вымучил из себя Леха.
- Здравствуй, Алексей! – будто спохватилась Феша. – Вот прослышала, что ты в больнице…
- Я вовсе не Алексей, - смягчил душу Леха. – Я по паспорту Леонтий.
И он улыбнулся. Улыбнулась и Феша.
- Тогда, значит, ты Лева. А то все: Леха да Леха.… Будто у человека настоящего имени нет.
Лехе показалось, что болезненность с лица Феши потихоньку сошла, и теперь оно было радостным и даже приятным его взору.
- Я ведь, Лева, знаю, как человеку одному жить. А в беде – не дай Бог, втройне тяжко.
- Это да, – Леха поправил слезавший с ноги большущий тапок, память о сосновском бедолаге.
- Вот возьми. Поешь на здоровье! – Феша достала из кожаной сумки полиэтиленовый пакет – три яблока, три апельсина и фасованный ломтик сыра.
- Много-то зачем? – обмяклым голосом спросил Леха.
- Ты чудной человек, Лева! – засуетилась Феша, вроде как испугалась, что Леха откажется от ее гостинца. – По два нельзя – не на похороны же. А по одному яблоку да по апельсинке – это уж срам совсем. Да и ты – мужик, а не дитёнчишко… Тебе надо поправляться… Я здешнюю еду знаю…
Леха с теплым любопытством рассматривал лицо Феши. И тут их взгляды скрестились. Где-то в груди Лехи вдруг щебетнуло. Ему показалось, что из глаз Феши изошло невидимое сияние, осенившее его всего. И больное сердце трепыхнулось по-другому, вроде как сказало: «Жить будешь. Надо жить». Леха протянул свою крюковатую руку к руке Феши, взял ее запстье:
- Спасибо тебе! Не ожидал я, елки-моталки. Иди… Я скоро выпишусь.
Не оглядываясь и прихрамывая, шоркая чужими не по размеру тапками, Леха пошел в свою палату.
Сердце ворочалось и покалывало сильнее, чем утром, а в грудной клетке накапливался тугой жар. Но все это было не продолжением его болезни, а результатом неожиданного визита Феши. Леха поочередно мотнул ногами. Чужие потертые со всех сторон тапки уехали под его кровать.
Он оставил фешин пакет на тумбочке и завалился на левый бок, упершись взглядом в облупленный подоконник.
- Елки-моталки! Че такое со мной?
Леха остановил взгляд на какой-то случайной капельке засохшей краски.
Он всю жизнь чувствовал себя одиноким и даже любил это состояние одиночества. Может быть, потому так страстно относился к своей горняцкой работе. Он уходил от людей на сотни метров под землю и там, как разъяренный бык на корриде, врезался в бесноватую стену угля и долбил ее, рушил на куски, сплевывая в сторону черные сгустки слюны…
Леха в такое время думал о несправедливости жизни, о Таисии, о сыновьях, о деревне, в которой родился и вырос, о родителях, на могилу которых он не заглядывал много лет…
Неожиданный приход Феши выбил его из привычной колеи. Леха тяжело вздохнул.
- Может, доктора позвать? – осведомился краснолицый Чупин.
- Нее, - покачал головой Леха. – Сейчас таблетки мне не помогут…
… Леху выписали за неделю до Нового года.
От больницы до дома было всего три пролета на троллейбусе.
День был, как по заказу – не холодный, без ветра, и только редкие снежинки слетали с небес, благостно тая на лице. Леха отправился домой пешком. Около подъезда валялись остатки елового лапника – народ уже начал наряжать елки. От праздников, как и от болезней, не убежать. К ним надо готовиться заранее.
Леха поднялся на свой третий этаж, открыл дверь и впервые после больничной палаты по-настоящему почувствовал себя одиноким. Он сел возле кухонного стола, начиная осознавать, сколько ж ему надо провернуть в ближайшие часы.
Холодильник был почти пуст. Остатки старого супа Леха слил в канализацию, в мусорное ведро отправил начатую когда-то буханку хлеба.
Вот уж точно: без хозяина дом – сирота…
Резко, как тупая дрель, заверещал звонок.
Леха открыл дверь. За порогом стояла Феша.
- Я тебя в окошке приметила, - будто оправдывая свое появление, сказала она.
Леха даже растерялся, не знал, что сказать, но дверь растворил шире – мол, проходи.
- Ты, Лева, плохого не подумай. Все цело-сохранно будет, я человек такой… После больницы-то несладко входить в старую жизнь. Пришла помочь тебе, прибрать по дому… Увезли-то тебя тогда враз и одуматься не дали. Так что ты сердись-не сердись на меня, а пол я тебе помою…
Не гора скатилась с Лёхиных плеч, а поплыл вдруг он сам с этой горы да так быстро и круто – будто на «американских горках» в Сокольниках в Москве, куда его давным-давно возили в качестве передовика-горнорабочего…
- Я, Феша, до магазина слётаю. А то стыдоба. На столе – хуже, чем у бомжа. Ну, а ты тут сама разберешься…
Он видел, как в секунды еще больше помолодело лицо гостьи. Проступивший румянец впитал в себя рыжие крапинки на щеках и скулах, и даже в морщинках вокруг глаз появился лукавый оттенок.
Леха по-мальчишески сбежал вниз. Но на крыльце почувствовал, что сердце от такой прыти часто заколотилось. Он медленно обошел свой дом, магазин был тут же, но только со стороны улицы.
С закупленной провизией зашел в аптеку – та располагалась в доме по соседству.
С полной сумкой продуктов и лекарств Леха появился в своей квартире.
- Ну, сумасшедшая женщина! – то ли с похвалой, то ли с недовольством проговорил Леха.
Пол был вымыт, кое-где еще на линолеуме виднелись капельки воды. Побрякушки на полочке, вделанной в стенку, блестели и размещались совсем по-другому. А на самом виду стояла в рамке фотография Таисии. Ей всегда Леха не мог найти подходящего места.
- Ты оставайся, Феша. Сейчас какой-нибудь обед сварганим. Картошка у меня есть, а остальное я купил…
- Не, не, Лева. Тебе надо одному побыть. А меня ждет своя стирка. Так что я уж побежала…
- Спасибо тебе!
Леха хотел сказать Феше в благодарность не только эти два слова. Но не успел. Феша торопливо надела бордовую куртку с темно-малиновой опушкой и оставила его одного.
Предновогодний день удался. Солнце щедро струило свой свет через пелену легкой изморози, насытившей городской воздух.
Часов около трех Леха взял заготовленный с утра торт «Чародейка», купленную поздравительную открытку и направился на четвертый этаж, где жила Феша.
Звонок вякал недолго, металлическая дверь приоткрылась, и показалось улыбчивое лицо Феши.
- А… Лева! Заходи, заходи!
Феша, видать, не была готова к такому неожиданному гостю. Но в то же время во всех ее движениях Леха увидел радостную суету.
- С Новым годом тебя! – подал он торт, крепко перевязанный голубой крученой синтетикой. Под нее Леха умудрился просунуть открытку с медвежатами.
- Ты проходи, садись, – Феша показала на стул около круглого стола, покрытого цветастой клеенкой.
Леха снял зимние ботинки, в носках прошел в зал. Пол был теплый, аккуратно устланный разноликими половиками.
- А у меня нынче холодец… Да еще пирожков напекла с осердием и с изюмом.
Феша хлопотливо, почти бегом, заторопилась на кухню.
Когда угощенье было выставлено на стол, Феша присела на край стула, как раз напротив Лехи.
- Я уж не наливаю водочки. Тебе с твоим сердцем нельзя…
- А ты плохо обо мне не думай!.. Медицина говорит, что по тридцать граммов – это лечебная норма.
- Тогда и я полечусь, - поддержала совет докторов Феша. Она быстренько извлекла из серванта неначатую четвертинку.
- Открывай сам!
Леха не умел долго колупаться с такой заразой. Тут же сковырнул ей шляпку. Потом разлил водку в выставленные Фешей рюмки и достал из кармана вторую открытку, небольшую, еще советских времен с маркой в четыре копейки.
- Ну, давай, Феша! За наступающий Новый год. Я придумал такие слова… Прости, если не по душе… Или не так… – Леха понял, что начал от волнения говорить совсем не то, что хотел сказать хозяйке квартиры. И, как загнанный в угол конь, резко остановился. Успокаивая себя, Леха пальцем погладил лощеную поверхность открытки. Увидел несходящую с ногтя желтизну, подумал: «Всё! Сегодня с этим завязываю».
Потом, чувствуя в себе прилив новых сил, зачитал слова, написанные не привыкшей к письму рукой:
Понапрасну нос не вешай,
Не пасуй перед бедой!
Оставайся доброй Фешей,
Боевой и молодой!
У Феши намокли уголки глаз. Она долго держала в руке рюмку и, как бы спохватившись, выпила зелье в два глотка. И ничем не закусила. Зато уставилась на Леху своими кошачьими пронзительными глазами:
- Я так рада, так рада, что ты назвал меня Фешей. Я ей родилась и умру ею. Спасибо, Лёва! Большое тебе спасибо. За слова и за чувство твое!
«А волосы-то у нее другие, – подумал Леха, – какие-то каштановые с искорками… Я и не видал раньше таких…»
Леха сытно поел холодца с горчицей, съел влет полтора десятка усыпанных перцем пельменей. Хороши были и пироги, но больше всего ему понравился сделанный руками Феши хворост. Когда-то в селе маманя Лёхина стряпала точно такой же – и не жирный, и со сластинкой. Это было у нее коронное блюдо. Вот и Феша оказалась большим молодцом, напомнила ему мать и детство.
Так, почти не перебрасываясь словами, они просидели около часа. Наконец Лёха вытер бумажной салфеткой губы и произнес:
- Пора и честь знать. От души благодарен за угощенье. Не знаю, Феша, что и добавить еще.
- Сиди ты! – помрачнела Феша. – Там, что у тебя – семеро по лавкам?
- Нее. Надо к насесту. Ночью, может, телевизор погляжу. Президент к своему выступлению уже готовится… И я должен быть готов.
И Леха поковылял в коридор к своей обувке.
- Ты хоть доволен? – спросила на прощанье Феша.
- А как ты думаешь? – вопросом на вопрос ответил он. Вот и весь его комплимент.
Ну, настоящий министр иностранных дел!..
Леха выключил телевизор. За окном хлопало и взрывалось, от чего постоянно взвизгивала сигнализация расставленных по двору легковушек,
Разноцветные огоньки петард подбирались прямо к окну и, не касаясь стекла, растворялись в дымящейся синеве.
Шел второй час ночи. Москва еще только готовилась встречать Новый год.
- Ну, с праздничком, Леонтий! – Леха грустно глянул на свое отражение в зеркале. Давно он не видел себя таким – похудевшим, остроносым с копной седых волос. Он щелкнул выключателем, в темноте залез под теплое одеяло. Уснул как убитый.
Но сквозь глубокую отрешенность от мира в Лехе засверлило ноющее чувство тревоги. Он тут же очнулся. Сначала подумал, что в квартире что-то горит. Нет, никакого запаха. За окном периодически сияли разноцветные всполохи. Размеренно отбивал такты будильник: нтик-нтик-нтик…
И тут до Лехи дошло: в подъезде слышался не просто шумливый топот загулявшихся соседей, а звуки спешных шагов и отрывистые, непонятные на слух слова. Верно – там что-то случилось…
Леха надел шерстяные штаны, накинул на себя домашнюю теплую рубаху, осторожно натянул носки и засунул ноги в осенние ботинки.
Он вышел на площадку своего этажа. Сверху спускался подвыпивший Михеич, проживающий у внучки на самой верхотуре.
- Че случилось? – спросил Леха.
- Ай, - махнул рукой Михеич, - пятнадцатую затопило. – и кое-как перебирая ноги продолжил путь дальше.
Леха быстро сообразил, что в пятнадцатой живет Феша. Он оставил незапертой дверь своей квартиры и, как мог, рванул вверх.
В коридоре у Феши толпилось человек пять, в основном мужики с нижних этажей. Мокрый, с полотенцем на шее и с розовыми пятнами на лбу выскочил к ним из-за простенка Гриша Шнайдер – он жил на одном этаже с Лехой, но аккурат под Фешиной квартирой.
- Ну, блин! Хлещет как из фонтана. Сплошной кипяток.
Леха протиснулся вперед. В проеме кухни, словно икона, со страдальческим лицом стояла Феша…. Руки ее безвольно висели.
На полу скопился заметный слой воды, от которой исходил вонючий пар.
Леха видел, как из щели лопнувшего дюймового стояка била в стену упругая горячая струя…
Он вернулся в прихожую.
- Надо ж перекрыть воду! – не зная, к кому обращаясь, со злом сказал Леха.
- Ключа от подвала нет, - доложил Шнайдер, ощупывая обожженные части тела, - до аварийки не дозвониться. Хоть под колеса ложись…
Леха, ковыляя, побежал к себе в квартиру. Он вспомнил, что в тумбочке лежит ключ от замка, поставленного сантехниками на технологическом проеме. Через проем в подвал затаскивали жэковцы трубы для ремонта. Эту дыру в доме всю жизнь держали открытой. Но через нее в подвал стали наведываться бомжи и другие личности, которые отвинчивали там любую железяку или латунную детальку. Вот и поставили металлическую дверцу, а к ней приладили самодельный замок с секретом. Один из сантехников оказался сыном Володьки Никитина, работавшего в былые времена в лехиной бригаде.
Ну, а Леха на всякий пожарный случай выпросил себе заветный ключ…. Мало ли что может случиться. Вот и случилось…
Он немедля достал этот ключ, а заодно и старенький китайский фонарик и поковылял на улицу.
Минут через пять Леха был около трубы, от которой вверх уходило несколько патрубков меньшего диаметра. Леха не знал, какая из труб идет через квартиру Феши. Все они были теплые. Но одна оказалась нестерпимо горячей.
- Ага! Значит через нее уходит весь поток кипятка. Точно: через нее!
Леха с первого раза не смог крутануть барашек на почерневшем от времени вентиле. Наконец прикипевший и обжигающий руки кран поддался. И Леха, тяжело дыша, совладел с трубой – она перестала мелко вибрировать, а шум прогоняемой через нее воды прекратился.
Когда Леха вернулся в квартиру Феши, народ уже разошелся. Только она одна заканчивала складывать в ванну пропитанные водой половики.
- Слава Богу, хоть кто-то перекрыл этот потоп! - сокрушенно сказала Феша.
- Слава, слава… - подтвердил угрюмо Леха.
Он молча составил на стол и на диван стулья и табуретки, чтоб не намокали и не потрескались потом ножки ее неказистой мебели, перенес жиденький торшер и еще кое-какие вещи, находящиеся на полу. Взял швабру и стал сгонять воду к двери, где Феша собирала жидкость большой тряпкой и тут же выжимала ее в таз.
Так, проделывая нехитрые операции, молча и кропотливо они почти через час закончили всю работу.
Лехе нещадно хотелось курить. Вот если бы кто подал ему сейчас сигаретку – он без раздумий спалил бы ее до конца. Но Леха вспомнил про свой зарок и почти вслух произнес:
- Нет, нет!
- Чего ты? – не расслышала Феша.
Леха улыбнулся:
- Значит, так: дышать этой баней тебе нельзя! Открывай форточки, выключай свет и ко мне! Поняла?
- Как же так? Люди-то че подумают? Я ведь не девочка…
- Вот именно! Не девочка она, люди че подумают, - передразнил ее Леха. - Пусть все сохнет теперь…. Ты тут больше ничем не поможешь…
- Твое место на диване, а я пойду к себе, - вроде как распорядился Леха.
Он долго ворочался в постели. Даже впадал в дрему. Но каждый раз просыпался, словно от постороннего толчка. Он чувствовал, что время идет к утру. Народ, конечно, будет спать долго – почти до самого обеда. Наверное, спит крепко и Феша, намаявшись в неожиданной беде. Леха случайно глянул в сторону двери. Там в самом низу, где должен быть порожек, лежала узенькая полосочка света.
- Не спит баба, – подумал Леха.
Он натянул на себя штаны, босиком без майки вышел в коридор, встал у открытой настежь двери зала.
Феша сидела у стола, подперев голову руками. Она была в вязаной кофте, в которой пришла сюда. Выходит, даже не сомкнула глаз, уж тем более не прилегла.
Лехе стало жалко этого ставшего ему уже близким человека. Захотелось утешить, чем-то приободрить Фешу. Он чуть было не решился подойти к ней и просто положить руки на женские плечи.
Но Леха сел молча напротив нее. Точно так они сидели совсем недавно за праздничным столом, с того времени не прошло и суток. А сколько воды утекло…
Леха улыбнулся при мысли: «Сколько утекло воды!..»
- Значит, так, – он снова почувствовал, как нестерпимо ему хочется курить. Леха пересилил это желание…. И повторил:
- Значит, так… – в груди его от переизбытка чувств трепыхалось нездоровое сердце.
Феша испугалась, подняла глаза. В них Леха не увидел былой кошачьей силы. Казалось, женщина обречена на новый неожиданный удар.
Леха набрал воздуху в грудь. К сердцу пошел оживляющий поток кислорода, от чего тугая боль стала ослабевать…. Народ точно окрестил эту болезнь жабой да еще грудной.
- Ты помолчи. Пока помолчи, Феша. Я думаю, что решил толково.
Слова Леха произносил вразрывку – волнуясь, будто при большом скоплении народа, где ошибаться никак нельзя.
- Мы стали близкими людьми. Дальше нам надо быть вместе. Переходи, Феша, ко мне. Будешь жить здесь. Не у меня, а со мной! Короче, давай сойдемся! Вот тебе моя рука!
У Феши от Лёхиных слов набухли покрасневшие глаза. Совсем поблекли ее рыжие ресницы.
- Ты не шуткуешь, Лева? Я ведь взаправду могу принять твои слова. Хоть и не готова к такому повороту…
- Ты с домоуправом посоветуйся или к гадалке сходи, - радостно подковырнул ее Леха. – Мы же, Феша, люди – одинокие, пожилые…. За нас никто решать не обязан…
Леха говорил и говорил, а Феша молчаливо слушала. По ее лицу он видел – она согласна с ним, но еще какие-то сомнения грызут ее душу.
- Пенсия у меня хорошая – хватит на нашу жизнь, а свою будешь тратить только на себя. Ты ж, Феша, еще молодая…. Это мне в радость!
С женщины постепенно сваливалась ночная морока. Она сидела, ровно положив руки перед собой.
- А с квартирой как? – успокаивая себя, спросила Феша.
- Да не заклинивай ты свою голову!.. Поживем, рассмотримся… Пол бы не покоробило – это главное. Без ремонта, конечно, не обойтись… А потом пустишь нормальных квартирантов – тоже будет тебе не лишняя копейка…
Они сидели долго, оба усталые и радостные, обговаривая свое будущее житье-бытье.
…Сквозь оконное стекло, разгоняя утреннюю дымку, просачивалось светло-розовое утро. Впереди был первый день нового года. Как говорят: жизнь начиналась с чистого листа.