Бойцам и командирам 413-й стрелковой дивизии сибиряков посвящаю
Забыв в дыму, в окопной глине,
Что сон бывает наяву,
Мы беспощадный путь к Берлину
Открыли битвой за Москву.
Павел Шубин
Сыновний долг
Забыв в дыму, в окопной глине,
Что сон бывает наяву,
Мы беспощадный путь к Берлину
Открыли битвой за Москву.
Павел Шубин
Сыновний долг
Скажу честно: ещё недавно я не собирался писать повесть о войне. И дело не только в том, что я не участник тех, теперь уже очень далёких, сражений не на жизнь, а на смерть. То есть, если писать, нужно будет невольно домысливать происходившее, напрягать воображение… Иначе говоря, пытаться превращать эскизы документальной хроники в живописные полотна.
А, кроме того, мне, журналисту, нужно на время забыть газетно-журнальный стиль, язык статей, репортажей и информаций, что мне ближе и доступней. А ещё – главное – в мыслях и чувствах перейти в другое – в сравнении с нынешним – измерение времени, воскресить (для себя) другую эпоху.
Проще было бы: сгруппировать собранные за четверть века материалы и написать документальную военную вещь. Но, во-первых, о битве за Тулу (а это главная тема моей повести) написаны тысячи и тысячи мемуарно-документальных страниц. Во-вторых, документ, отрывочные воспоминания, как бы они ни были интересны сами по себе, это, в отличие от литературного художественного образа, всего лишь скелет, ориентир, вокруг которого ещё нет «живой плоти», которому не придано движения к цели, определённой писателем-беллетристом.
Были и размышления другого рода: а смогу ли я уйти от повторения общих мест в той неисчерпаемой летописи самой большой, самой великой и многострадальной военной эпопеи? А хватит ли знаний о людях тех лет – что я помню, кроме кинофильмов и книг о войне?
Правда, мне посчастливилось встречаться и беседовать, даже работать и жить рядом с фронтовиками, писать о их подвигах в газете. Я работал с документами отцовской дивизии в архиве Министерства обороны СССР.
И всё же…
Сомнения – писать или не писать – разрешила маленькая дневниковая запись, найденная в архивных штабных документах стрелкового соединения. Вот она:
«В осенние дни октября 1941 года полк двигался на фронт. Позади остались сопки Забайкалья, сибирская тайга, Барабинские степи, горы седого Урала. А впереди бушевала война. Остервенелый враг вплотную подошёл к сердцу страны – Москве, зажимал в клещи Тулу. Пресловутые орды Гудериана, закованные в бронь танков, бешено рвались к городу русских оружейников и пытались с юга блокировать Москву. Находясь в пути, бойцы и командиры полка ловили на лету с фронта вести, вглядывались в западную даль, которая приближалась с каждым днём.
На рассвете 31 октября 1941 года эшелоны прибыли на станции Узловая и Сталиногорск под Тулой. Невдалеке шли бои…».
К сожалению, этой строкой запись в Историческом формуляре одного из полков 413-й стрелковой дивизии, сформированной в первые месяцы войны на Дальнем Востоке, обрывается. И вот, перечитывая их, я вновь «споткнулся» на словах «Позади остались… Барабинские степи». Это же рядом с родными местами моего отца, военного шофёра 350-го медсанбата той самой дивизии, летевшей в эшелонах через всю страну на помощь осаждённой Москве! И писал эти строки наверняка его земляк, коли на громадном сибирском массиве он не забыл упомянуть просторы Барабы!
Меня заворожил повествовательный тон неизвестного военного летописца. И я решил: буду писать повесть. Допишу то, что, может быть, так и не удалось дописать тому политруку, тому замполиту или рядовому, не лишённому образного мышления, писарю стрелкового полка сибирской дивизии, преградившей путь врагу к столице нашей Родины. Во имя памяти отца. Во имя памяти всех, не дошедших до светлой Победы…
Проводы
У крыльца конторы совхоза «Красносельский» митинг по случаю проводов односельчан на фронт. Вместе с мобилизованными собрались все, кто мог прийти: их семьи, товарищи по работе, соседи. Меж взрослых шныряет детвора, сообщает друг другу, кто из их дома идёт на войну.
Физа Чурилова привела из школы группу пионеров – самодеятельный детский хор. Ребята посерьёзнели, стали молчаливыми, им хочется быстрее начать выступление.
Мобилизованные сбились в кучку, стоят обособленно от односельчан и невольно обращают на себя внимание, вызывая чувство значительности события. На их лицах, как и на лицах провожающих, нет улыбок. И одеты они не празднично, почти по-рабочему. В руках и за спиной – у кого сумка, у кого вещмешок, у кого рюкзак или чемоданчик, где самое необходимое в дальней дороге: бельё, мыло с полотенцем, еда…
У женщин: жён, сестёр, матерей, пришедших на проводы, - заплаканные глаза.
Вот на высокое крыльцо конторы поднялся парторг совхоза Иван Беседин:
– Товарищи! Сегодня необычный день – проводы в действующую армию наших односельчан, товарищей по работе в совхозе. Все вы слышали по радио или читали речь товарища Сталина и понимаете, какую угрозу представляет враг, покусившийся на самое святое – нашу родную землю. Чтобы её отстоять, нам нужно собрать все свои силы, как говорится, от Москвы до самых до окраин. И мы их соберём и не позволим врагу топтать нашу землю. Партия и народ едины. И, как сказал товарищ Сталин, победа будет за нами!
Слово предоставляется директору совхоза Петру Игнатьевичу Королькову.
– Дорогие односельчане!.. – Пётр Игнатьевич по привычке кашлянул в руку. – Мы здесь собрались сегодня, чтобы проводить наших товарищей, которым выпала большая честь: стать защитниками Отечества с оружием в руках. Все они добросовестно трудились на полях и фермах, многие стали передовиками социалистического соревнования. Думаю, и в боях с немецко-фашистскими захватчиками не уронят славу наших бойцов, которые сражались на Хасане, КВЖД, Халхин-Голе и с белофиннами.
Я обращаюсь к тем, кто мобилизован и едет на фронт: бейте врага до полной победы и возвращайтесь в свой родной совхоз. А мы, кто здесь останется, приложим все силы, будем работать с рассвета до темна, чтобы выполнить задания Родины.
От имени дирекции совхоза, партийной и профсоюзной организации разрешите выразить благодарность за труд всем мобилизованным работникам совхоза: Прилепову Георгию Фёдоровичу, Шаталову Григорию Михайловичу, Абаскалову Иннокентию Ивановичу, Каргаполову Константину Васильевичу, Кондарасову Фёдору Гавриловичу, Сокольникову Игнату Григорьевичу, Чурилову Ивану Тихоновичу, Кондратьеву Константину Борисовичу, Фокину Даниле, Панфилову Егору, Вахрушеву Степану, Мишустину Александру…
На крыльце снова парторг:
– Кто хочет сказать из мобилизованных?
– Дайте мне! По ступенькам поднялся коренастый, коротко стриженный механик мастерской Шаталов:
– Среди нас много механизаторов. А для них – что автомобиль, что трактор! Лично я попрошусь в танковые части, чтобы бить врага, как говорится, огнём и колёсами. Что это такое, старослужащие знают. Те же наши халхин-гольцы-запасники – Чурилов и Абаскалов. А немцев били ещё наши отцы. В первую мировую. В гражданскую… Видно, не хватило им тогда перцу, ещё захотелось проглотить. Так что, верьте, – не подведём. Считайте, что у нас теперь два фронта: военный и трудовой. Вы – тут. Мы – там… Будем стоять друг за друга и победим. Прощайте!
– Товарищи! – На крыльце снова парторг. – Тут нам дети приготовили музыкальный сюрприз. Послушайте!
Шеренга школьников в ярко-красных пионерских галстуках сразу стала в центре внимания всех пришедших на митинг. И под баян грянула всем известная, ставшая теперь довоенной, песня:
Если завтра война, если враг нападёт,
Если тёмная сила нагрянет, –
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!..
Физа дирижировала детским хором, пела вместе с ним.
Под конец, когда прозвучали последние слова припева:
Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов! –
кто-то из взрослых не выдержал, крикнул «Ура!».
Подошла совхозная «полуторка», начались прощания. Физа, отпустив ребят, кинулась к Ивану, который уже был в окружении детей, тестя, тёщи, соседей… Уже, кажется, ими всё было сказано друг другу дома, а они боялись, что забудут сказать напоследок что-то очень важное, крайне необходимое… Он ещё раз перецеловал ребятишек, закинул в кузов сумку, которую тёща набила его любимыми пирогами с рисом и яйцами, и взялся было руками за борт машины, чтобы прыгнуть в кузов, но Физа его остановила:
– Ваня!.. – она вновь уткнула заплаканное лицо в его грудь. – Ваня!.. А если тебя убьют, что я буду делать? Ваня…
Он сжал ладонями её мокрые от слёз щёки, чтобы вглядеться в охваченные болью глаза жены – самого родного, самого близкого на свете человека.
– Физа! Меня не убьют, я бессмертный! – попробовал пошутить Иван. – Береги детей. Жди. И чаще пиши. Ты ведь у меня самая грамотная!
Мобилизованные уже сидели в кузове, а родные всё подавали и подавали им для последних поцелуев ребятишек, тянулись руки друзей для прощальных рукопожатий…
– Ну – всё! Ну – всё, товарищи! Пора!.. – уговаривал провожавших работник райвоенкомата. – На сборном пункте мы должны быть вовремя! Всё…
Машина выехала за околицу, густая июльская пыль уже заслонила лица сидящих в кузове, а собравшиеся у конторы махали и махали им: руками, платками, кепками…
В райцентре, на станции Чаны, красносельцы слились с группами мобилизованных из других сёл и деревень района. Началась посадка. Кто-то обратил внимание: паровоз почему-то стоит не с западной, а с восточной стороны состава. Но выяснять, почему, было некогда. Станционный колокол ударил отправление, и воинский эшелон пошёл на восток, всё набирая и набирая ход…
Ещё в тылу…
– Здорово, медсанбат! – Иннокентий Абаскалов лихо осадил, как норовистую лошадь, свой новенький, защитного цвета ЗиС-5 у дивизионной заправочной станции. – Питаешься?
– Здорово, Кеша, – шофёр «санитарки» Иван Чурилов узнал по голосу земляка-односельчанина и, не оборачиваясь, держа обеими руками толстый резиновый шланг, продолжал заливать в бензобак горючее.
В эти дни им приходилось встречаться часто: то на полигоне, то на городских улицах, то в казарме. Дивизия спешно доформировывалась. От зари до зари шли учения, и грузо-пассажирский автопарк редкие часы можно было увидеть на стоянке.
Иван Чурилов с Иннокентием Абаскаловым были не просто земляки-ровесники. Судьба не раз их то сближала дружески, то делала непримиримыми соперниками. Работая в совхозе на тракторе СТЗ сменщиками, они постоянно соревновались: кто больше вспашет, кто больше заборонит, попеременно выходя вперёд и отмечаясь на Доске почёта. Ещё раньше, в школе механизаторов в Татарске, они даже сидели за одним столом, с интересом рассматривали чертежи, рисунки и натуральные детали механизмов тракторов и автомобилей, охотно объясняя друг другу, в чём кто-то из них разобрался лучше.
И, когда служили срочную в одной части на Дальнем Востоке, куда почему-то больше всего направляли сибиряков и вернулись в село добрыми молодцами, ничто не предвещало размолвки, как говорили в народе, холостым да не женатым…
Но в один из осенних дней в сельской начальной школе появилась худенькая миловидная учительница Физа Ковалёва. Приехала она в Красноселье с Алтая, окончив Усть-Пристаньское педучилище. И сразу стала активисткой-затейницей, окружив себя комсомольской молодёжью. Запела и затанцевала совхозная самодеятельность. На дверях клуба рядом с киноафишей появились объявления о лекциях на различные злободневные темы. А в школе стали проводиться литературные вечера и пионерские праздники. Вскоре Чановское районо рекомендовало её на директорскую должность.
Вот за этой-то дивчиной, не сговариваясь, и кинулись ухаживать два вчерашних приятеля. Причём, каждый по-своему. Иннокентий – напористо, напролом, без оглядки. Иван – стеснительно, с сомнением на взаимность.
Физа выбрала Ивана.
А вчерашний приятель, тоже вскоре женившись, как он выражался, «на зло себе», уже через два года развёлся да так до самой войны больше и не завёл семью.
Чёрная полоса отчужденья, возникшая было между вчерашними соперниками, постепенно сгладилась, и в июльскую мобилизацию сорок первого они снова были рядом: землячество вдали от дома – своего рода братство, которое невольно сближает даже недругов.
Завернув кран цистерны, Иван передал шланг Иннокентию и стал тщательно обтирать ветошью брызги на пробке и горловине бака. По характеру опрятный, он использовал любую возможность ухаживать за своим автобусом, одним из полутора десятков насчитывавшихся в батальоне.
– На почту не заезжал? – обернулся Иван к Иннокентию.
Полевая почтовая дивизионная станция была священным местом, той ниточкой, которая связывала с далёким домом.
– Не получилось. Если сам заглянешь, спроси про меня.
Иван хотел было посетовать о том, какая у них в подразделении жёсткая дисциплина, как к заправке подкатил комсорг батальона Саша Кудрявцев. Притормозив, он передал ему приказание комбата немедленно явиться в часть, и куда-то умчался.
На поляне построился весь уже укомплектованный по штату медсанбат. Ждали прибытия командира дивизии генерала Терешкова.
«Едет! Едет!..» – пошёл наконец волною говор по рядам пожилых красноармейцев-санитаров, молоденьких, годных им в дочери, медицинских сестёр, военврачей и стоящих чуть-чуть особняком шоферов транспортного отряда. Чёрная, поблескивающая лаком «эмка» остановилась. Из машины вылез грузный, круглолицый, с блестящим черепом, в очках, мужчина. Комдив прихрамывал, опираясь на трость, и вовсе не походил на того героя Халхин-Гола и гражданской войны в Испании, каким он представлялся по рассказам.
Командир медсанбата, военврач второго ранга, Андрей Иванович Петров оторвался от строя и, скомандовав батальону «Смирно!», поспешил навстречу большому начальству с рапортом.
– Товарищ генерал-майор! – зазвенел его неожиданно тонкий, явно не по «фигуре» голос. – Личный состав отдельного медико-санитарного батальона по вашему приказанию построен!
– Вольно, вольно, – отмахнулся комдив. – Я приехал к вам не инспектировать строевую, а поговорить по душам.
Прихрамывая, генерал подошёл почти вплотную к первой шеренге и замер, словно остановленный взглядом сотен пар внимательных любопытных глаз.
– Товарищи! – начал он свою речь, чуть нагнувшись вперёд, опершись на трость обеими руками. – Считанные дни остаются до отправления дивизии на фронт. Вы знаете: нашему соединению присвоено наименование «413-я стрелковая дивизия», и ваш 350-й батальон вошёл в её состав. В сравнении с полками пехоты и артиллерии дивизии ваша часть тыловая, но ваш труд в боевых условиях так же важен, как труд бойцов на передовой. И часто не менее опасен. Спасать раненых придётся не только после боя, но и во время сражения. Будьте готовы ко всему… Положение на фронтах остаётся тревожным. Немецко-фашистские захватчики рвутся к Москве. Чтобы дать им отпор, нужно собрать силы в кулак. Партия надеется, что бойцы нашей дивизии не подведут. А я надеюсь на каждого из вас и верю, что вы исполните свой долг. Перед бойцами и командирами дивизии. Перед родными и близкими. Перед советской страной.
Ещё раз проверьте наличие и готовность медицинского имущества, всех необходимых материалов, исправность гужевого и автомобильного транспорта. Форма одежды пока не зимняя, но тёплые вещи должны быть рядом. Об этом пусть помнят техники-интенданты. Не забудьте о письмах родным и знакомым. Поди за два месяца учений исписали карандаши и бумагу? Кто у вас комиссар?
– Я, товарищ генерал-майор! – сделал шаг из первой шеренги политрук, худощавый веснушчатый детина двухметрового роста.
– Вот вам, политрук, мой наказ: обеспечить всех канцпринадлежностями. Всё, товарищи! Кому что не ясно – связь через начальника медсанотдела дивизии, – Терешков резко повернулся и пошёл, опираясь на трость, к машине.
На фронт
Андрей Савченко, Константин Хиромен и Иван Чурилов стали приятелями после прибытия в Свободный. Крепкотелые, в отглаженных, защитного цвета, с ослепительно-белыми подворотничками, гимнастёрках, туго перетянутых широкими поясными ремнями, в светло-зелёных, надетых лихо набекрень пилотках с красными звёздочками, в тщательно отглаженных брюках, заправленных в ещё не разношенные кирзовые сапоги, шли они по улицам города. Шли фотографироваться. Хотелось оставить память о месте формирования дивизии – и для себя, и для родных, теперь оставшихся где-то далеко-далеко… Шли молча. Каждый думал о своём.
Быть может, завтра им уже не собраться вместе. При формировании они оказались в разных частях, а, значит, и в эшелонах, в которых они вот-вот отправятся на фронт, им вряд ли доведётся встретиться.
Ивану Чурилову, старшему, тридцатилетнему, уже отцу троих детей, мысленно представилась совхозная усадьба. Жена Физа уже пришла из школы и сидит за столиком, просматривает ученические тетрадки. Свекровь хлопочет у печки, время от времени подходя к зыбке и качая семимесячного крикуна Вовочку. Средний трёхлетний Витенька дразнит кошку Маруську, волоча по полу клубок пряжи, который стащил у бабушки. А пятилетняя Людочка наряжает любимую куклу в новый сарафан, сшитый из разноцветных ситцевых лоскутков…
Только что получил от Физы письмо. Она просит сообщить, если он, конечно, сможет, когда будет проезжать мимо родных мест. Поезд-то ближайшую от Красноселья станцию Чаны не минует… А вдруг повезёт увидеться, пусть мельком, хотя бы с перрона! Увидеть его ещё хоть раз перед фронтом, живого и невредимого. Помахать ему рукой на прощание…
«Да если бы я мог!» – Иван вздохнул, вспомнив инструктаж политрука: о месте расположения части, обо всех перемещениях в письмах родным не сообщать – только номер полевой почты.
Первым раздумья нарушил Савченко:
– Ну что, товарищи бойцы, приуныли? Идём фотографироваться или слушать панихиду? Я бы хотел сфотаться вместе со своей «сорокапяткой». Жаль, нет выездного фотографа!
– А я бы хотел с карабином в руках и гранатами на поясе, – улыбнулся самый младший из троих, по-цыгански чернявый и непоседливый Костя Хиромен.
– Андрей верно подметил: наши унылые физиономии будут некстати, – поддержал приятеля Иван. – Пусть родня увидит нас на фото строгими, но не поникшими. Пусть не героями, но и не трусами. Им без нас и так сейчас несладко…
Сфотографировались на рисованном фоне речного пейзажа – городской пристани. Попросили сделать фотографии побыстрей: все последние дни жили в ожидании приказа об отправлении на фронт.
И вот он настал, день прощания с уютным приамурским городком. Прощались в клубе. А ночью – максимально бесшумная, без провожающих посадка в эшелоны. Лязгнули круглые пружинистые буфера теплушек, содрогнулись вагоны и пошли всё быстрее и быстрее… На фронт!
На запад
Воинские эшелоны 413-й стрелковой дивизии неудержимо летели на запад. «Поскорей, поскорей…» – выстукивали на стыках рельс колёса деревянных теплушек.
В открытый настеж проём одной из них лились звуки трёхрядки, вырывался сильный с хрипотцой голос:
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война…
Сильный голос и тревожные переливчатые звуки гармони неслись вместе с поездом по осенней сибирской степи над пожухлыми травами, холодными тёмно-синими озерками, голыми берёзовыми колками… Голос пел, а колёса состава упрямо, бессонно выстукивали: «На войну… На войну… На войну…».
Эшелон-лидер был сборный: пассажирский штабной вагон, вагоны роты связи, медико-санитарного батальона, других служб тылового обеспечения дивизии. Если заглянуть в одно из прямоугольных окон штабного, то увидишь, как молодой писарь, белобрысый, коротко стриженный Филипп Захарчук, склонился над толстой конторской тетрадью. Макая время от времени перо в пластмассовую чернильницу-непроливашку, он старательно пишет путевой дневник дивизионной жизни. Приставная полка-столик время от времени сотрясается, вибрирует, мешает писать. И тогда красивый почерк Филиппа ломается, буквы прыгают, наползают друг на друга. Филипп огорчённо морщит лоб, откидывается назад и, переждав пик тряски, вновь склоняется над тетрадью:
«Недавно миновали Новосибирск – самый большой город Западносибирского края. И вновь замелькали маленькие станции и полустанки: Коченёво… Иткуль… Чулым… Каргат… Вот они уже и подступают, родные многим нашим бойцам места – Барабинские степи, Чановские перелески!..».
Вечером без остановки миновали Барабинск. Саша Кудрявцев, напрягая зрение, пытался сквозь маленькое прямоугольное окошко увидеть на перроне кого-нибудь из знакомых земляков. Да где там! Сумерки сгущались, а поезд шёл напроход, не снижая курьерской скорости. Не повезло и Ивану, заступившему на пост возле окна. Чаны эшелон проскочил, отгороженный от вокзала товарняками с углём.
Когда ночью бойцы проснулись от резкого лязга буферов, Иван не спал. Он лежал на нарах, подложив под голову вещмешок и накрывшись шинелью. Железная печурка остыла. Из дверного проёма потянуло свежестью. Кто-то из бойцов спрыгнул на насыпь узнать, почему встали. Минут через пять он вернулся и на вопросы проснувшихся: «Почему встали? Какая станция?» – весело ответил:
– Смена бригады! Станция Татарка! Прыгай, кому «по-маленькому»!
Почему эшелон встал в Татарке, Иван догадывался. Татарка – станция деповская. Здесь производится смена поездных бригад, пополнение паровозных котлов водой, а тендеров – углём. Эти места ему знакомы по работе в совхозе. На своей уже видавшей виды полуторке он исколесил дороги и Татарского, и Чановского, и соседнего Венгеровского района – родины не очень счастливого детства.
Мать умерла, когда ему едва исполнилось пять лет. А мачеха оказалась неласковой. Ему всегда казалось, что народившиеся братья и сёстры по отцу ей были ближе.
Отслужив срочную, он не вернулся в родное село. Узнав в райвоенкомате, что в Красноселье организуется новый совхоз, зашёл в контору и через полчаса вышел оттуда учеником автослесаря совхозных мастерских. Старательность рослого, светловолосого с упрямым зачёсом назад, парня не осталась незамеченной. В совхоз поступала техника, а квалифицированных шоферов и трактористов не хватало. И, как только пришла разнарядка, его вместе с Абаскаловым направили на курсы шоферов в Татарск.
Пять лет прошло с того дня, когда они, тридцать курсантов-селян, на выпускном вечере получали удостоверения механизаторов широкого профиля. Дома осталась большая фотография их первого выпуска.
Курсы были непродолжительные, всего лишь полгода. Но курсанты успели друг с другом хорошо познакомиться, а с кем-то сдружиться, обменяться адресами. Ивану вспомнились прогулки по городу после продолжительных занятий, вечерние посиделки в общежитии. Запомнился один коллективный поход в кино. В клубе шёл только что появившийся кинофильм «Чапаев». Иван тут же написал домой, в совхоз, чтобы обязательно посмотрели кинокартину, лучше которой он ещё не видел… Да и товарищи были в восторге и ещё долго обсуждали увиденное.
А потом – вот он, твой вычищенный, вымытый, обласканный, как невеста, железный, дружелюбно урчащий, источающий необъяснимо приятный сладковатый запах бензина друг!
Шофёрское дело Иван полюбил сразу и навсегда. Дороги Чановского и соседних районов нелёгкие, в распутицу почти непроезжие. Не раз пришлось буксовать, тонуть в дорожной размытой колее. Зато какое счастье – лететь по сухому наезженному просёлку! Лететь и петь!
Его раздумья прервал шофёр санбата Саша Кудрявцев, с которым они сдружились, оказавшись рядом в транспортном подразделении батальона:
– Ваня, ты не спишь? Мы ведь наши с тобой родные места проехали. Эх, спрыгнуть бы сейчас с поезда, сесть в свой зисок и помчаться в Белово! Знаешь, какая там красота?! Я тебе уже рассказывал, как мы ещё пацанами охотились и рыбачили на Чанах. Это же настоящее море – мы так его и зовём. А сколько дичи! Гусей, уток… Даже лебеди прилетали! А знаешь, какой окунь клюёт? Две ладони в длину – не уместится… Мелочь брали только на наживку. А на пелядь ставили сеть. На ночь поставил – утром ведро! А вкус-то, вкус!.. Никакой дальневосточной кеты не надо!.. А как разволнуется море – всё! Быстро к берегу, и лодку подальше. А то сорвёт – и поминай, как звали…
Саша моложе Ивана на четыре года, но уже на виду у командиров, комсомольский вожак, грамотный, начитанный, или, как говорят бойцы, политически подкованный. С ним интересно беседовать. Саша откуда-то добывает последние новости, наверно, в штабе, куда его то и дело вызывают и где есть радио. Худощавый, белобрысый, подтянутый, всегда со свежим подворотничком гимнастёрки. Взгляд открытый, внимательный. Голос негромкий, но внятный, уверенный.
Благодаря Саши, Иван узнавал новости одним из первых. Последние известия «От советского Информбюро» были тревожными. Ещё перед отправлением на фронт в дивизии знали: наши войска оставили Орёл, потом Брянск и Вязьму, Калугу и Ржев, Одессу…
Уже в пути узнали, что немцы захватили Калинин и Таганрог. А вчера сообщили, что после тяжёлых боёв в тылу у немцев оказались ещё два больших города – Харьков и Белгород…
«Неужели не сможем их остановить?» – думал Иван, узнав о новом нашем отступлении. Вспомнил, как хотелось петь, выйдя из совхозного клуба, куда привезли однажды кинопередвижку с «Трактористами»! И Иван пел. Пел во весь голос, сидя за рулём «полуторки»:
Броня крепка, и танки наши быстры.
А наши люди мужества полны.
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой Родины сыны…
А потом был Халхин-Гол. Схватка с японцами. Непродолжительная, но жестокая. И победная!
Их, «старичков», понюхавших порох на Хасане и Халхин-Голе, в дивизии было немало. Это был её костяк, её основа. И командиры, тоже в основном имевшие опыт сражений с японскими самураями, с белофиннами, а кое-кто участвовавшие в Гражданской и Первой мировой, – ставили «старичков» в пример новобранцам, впервые в жизни взявшим в руки винтовку.
Именно там, в Монголии, Иван заслужил первую в жизни боевую государственную награду – медаль «За отвагу».
А было это так.
Иван совершал уже третий рейс с базы на «передок», как окрестили бойцы передний край. Небо с утра было чистое, ни одного стервятника с японскими знаками на боку, и Иван напевал песню из недавно увиденной кинокомедии «Волга-Волга». Боеприпасы – мины, гранаты, пулемётные ленты – аккуратно уложенные в ящики и коробки, он вёз спокойно, притормаживая на ухабах свой тяжёлый, словно приседающий на миг, ЗиС-5. На крутом повороте в сторону реки едва не наскочил на стоящую посредине дороги штабную «эмку». Старшина, копавшийся в моторе заглохшей легковушки, махнул рукой: «Стой!». Когда Иван притормозил, распахнулась дверца, из машины вышел худощавый, лет сорока командир с тремя ромбами на петлицах гимнастёрки.
«Жуков!» – мелькнуло у него в голове. Бойцы уже знали, что командующим группой советских войск на монгольско-японском фронте недавно назначен опытный командир, участник Гражданской, бывший кавалерист. Его фотопортрет Иван видел в армейской газете.
– Далеко путь держишь, боец? – быстро спросил он, подходя к машине.
Иван, спрыгнув на землю, вытянулся, по всей форме приветствуя командующего:
– Товарищ комкор, разрешите доложить. Выполняю задание командира автобатальона, везу боеприпасы в полк.
– Дорогу к танкистам знаешь? Впрочем, я подскажу, – и, не дожидаясь ответа, командующий легко вскочил на правую подножку ЗиСа , и они помчались в бронеотряд. Дорогу Иван знал. Два дня назад он «гостил» у танкистов, которые требовали скорейшего подвоза боеприпасов и горючего.
Командующий был молчалив, правда, поинтересовался, откуда Иван родом, женат или холост, где проходил срочную.
Эта встреча надолго осталась в памяти. А напомнила о ней статья в газете, в которой рассказывалось о подвиге бронеотряда Красной Армии, совершившего смелый рейд в тыл японских войск и разгромившего основную группировку агрессора. Среди бойцов и командиров, удостоенных звания Героя Советского Союза, первым было имя командующего группой войск Красной Армии Георгия Константиновича Жукова.
Наградили и шоферов автобатальона, Ивана – медалью «За отвагу». За что? За срочную доставку командующего целым и невредимым в пункт назначения. Дело в том, что по дороге в бронеотряд машину Ивана атаковал японский истребитель. Вражеский пилот словно знал, какой важный начальник сидит в кабине грузовика с боеприпасами, и минут десять-пятнадцать преследовал машину, делая заход то сзади, то спереди и поливая одиночную беззащитную цель пулемётными очередями.
«Не на того напал, гад!» – зло думал Иван, то резко тормозя, то газуя, то разворачивая машину вправо и влево… К счастью, у него уже был опыт подобной смертельной игры в кошки-мышки на дорогах прифронтовой полосы.
Когда подъехали к штабу отряда, командующий пожал руку Ивана:
– Молодец, боец! Не сдрейфил… – а военкому приказал сообщить в автобат о происшествии и представить храброго и умелого шофёра к награде.
– У него, оказывается, знаменитая былинная фамилия! – улыбнулся командующий. – Так что не перепутайте с каким-нибудь Кириловым…
Дезертир
Перед Уралом чрезвычайное происшествие. Без вести пропал боец санбата Гулям Улюкаев. Мобилизован он был в Казахстане. За любовь к лошадям его сразу определили возничим в хозвзвод. Командир взвода Терехов отмечал, с одной стороны, старательность и исполнительность сорокалетнего коновода, с другой, нелюбовь к боевой подготовке. С оружием у него не всё ладилось. Стрелял плохо, забывал вычистить винтовку… В подразделениях прошли собрания. Политруки напомнили суровый приказ Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии № 270, который зачитывали в августе ещё при формировании частей дивизии. Выступавшие клеймили позором дезертира, нарушившего присягу. Саша Кудрявцев сказал:
– Недавно я проехал родные места. Как мне хотелось заглянуть хоть на миг домой! Сказать: «Папа и мама, я еду на фронт. Вы тут сильно не горюйте. Вам не будет за меня стыдно! Ведь я комсомолец и боец Красной Армии… Но как я могу это сделать без разрешения командира? Да и все мы… Нас ждут там, где идёт бой с врагом. Там, где нужна наша помощь…
В конце длинного состава на открытых платформах стояли крытые брезентом санитарные машины. Их хозяева на редких стоянках подбегали к своим краснокрестным подругам, обследовали крепёж и, убедившись, что всё в порядке, возвращались в теплушки. Бегал вместе с другими шоферами и Иван. Прежде всего он проверял пробки бензобака и радиатора. Двигатель был полностью заправлен. Остаётся только скатить машину с платформы – и вперёд! А ещё в пути бойцы писали письма родным, и на стоянке просили кого-нибудь сбросить треугольную весточку в почтовый ящик. Иван в Свободном купил фабричный набор почтовой бумаги, на листках которой, словно угловой штамп, был напечатан синий рисунок Московского Кремля. Уже несколько треугольных бесконвертных писем отправил Иван домой. Быстрого ответа не ждал, потому что никакая почтовая станция не угонится за воинским эшелоном, спешащим на фронт. Когда миновали Казань, он устроился поближе к окошку и достал хорошо очиненный карандаш. «Здравствуйте, дорогие, родные мои Физа, мама и дети!… – первую строку он написал чуть выше углового штампа из экономии места. – Вы, наверно, не представляете, как сильно я по вас соскучился. Прошло меньше четырёх месяцев, как я вас видел последний раз, а мне кажется, уже больше года. О себе пока писать нечего. Мы всё ещё едем, а лучше сказать – мчимся почти без остановок. Только что видел первый раз Волгу, когда переезжали её по длинному мосту. По ширине она похожа на нашу Обь, помнишь, Физа, когда мы ездили с тобой в Новосибирск? Ну, а маме и объяснять нечего – на Алтае-то она жила на Оби!.. Физа, как дети? Людочка там не дерётся с Витей? Он ведь, хоть ещё от горшка два вершка, а уже своенравный: чуть что не по нему, сразу надуется! Поцелуй их за меня… Физа, как там у тебя в школе? Наверно, уже готовитесь отметить годовщину Октября? Мы, конечно, тоже отметим. Вот только – как и где, никто не знает… Бойцы гадают: будем или нет проезжать Москву. По тому, сколько уже проехали, мы почти рядом. Почти никто из знакомых её ещё не видел. Только в кино. Физа, а как в совхозе? Мужиков, наверно, почти не осталось. Кого из наших общих знакомых встретишь, передай от меня привет. Ну да ладно. Кончаю писать, говорят, скоро остановка, надо успеть сбросить письмо в ящик или кого-нибудь попросить об этом. Целую. Иван». Сложив листок в треугольник, он попросил у Саши химический карандаш и печатными буквами написал адрес.
А, кроме того, мне, журналисту, нужно на время забыть газетно-журнальный стиль, язык статей, репортажей и информаций, что мне ближе и доступней. А ещё – главное – в мыслях и чувствах перейти в другое – в сравнении с нынешним – измерение времени, воскресить (для себя) другую эпоху.
Проще было бы: сгруппировать собранные за четверть века материалы и написать документальную военную вещь. Но, во-первых, о битве за Тулу (а это главная тема моей повести) написаны тысячи и тысячи мемуарно-документальных страниц. Во-вторых, документ, отрывочные воспоминания, как бы они ни были интересны сами по себе, это, в отличие от литературного художественного образа, всего лишь скелет, ориентир, вокруг которого ещё нет «живой плоти», которому не придано движения к цели, определённой писателем-беллетристом.
Были и размышления другого рода: а смогу ли я уйти от повторения общих мест в той неисчерпаемой летописи самой большой, самой великой и многострадальной военной эпопеи? А хватит ли знаний о людях тех лет – что я помню, кроме кинофильмов и книг о войне?
Правда, мне посчастливилось встречаться и беседовать, даже работать и жить рядом с фронтовиками, писать о их подвигах в газете. Я работал с документами отцовской дивизии в архиве Министерства обороны СССР.
И всё же…
Сомнения – писать или не писать – разрешила маленькая дневниковая запись, найденная в архивных штабных документах стрелкового соединения. Вот она:
«В осенние дни октября 1941 года полк двигался на фронт. Позади остались сопки Забайкалья, сибирская тайга, Барабинские степи, горы седого Урала. А впереди бушевала война. Остервенелый враг вплотную подошёл к сердцу страны – Москве, зажимал в клещи Тулу. Пресловутые орды Гудериана, закованные в бронь танков, бешено рвались к городу русских оружейников и пытались с юга блокировать Москву. Находясь в пути, бойцы и командиры полка ловили на лету с фронта вести, вглядывались в западную даль, которая приближалась с каждым днём.
На рассвете 31 октября 1941 года эшелоны прибыли на станции Узловая и Сталиногорск под Тулой. Невдалеке шли бои…».
К сожалению, этой строкой запись в Историческом формуляре одного из полков 413-й стрелковой дивизии, сформированной в первые месяцы войны на Дальнем Востоке, обрывается. И вот, перечитывая их, я вновь «споткнулся» на словах «Позади остались… Барабинские степи». Это же рядом с родными местами моего отца, военного шофёра 350-го медсанбата той самой дивизии, летевшей в эшелонах через всю страну на помощь осаждённой Москве! И писал эти строки наверняка его земляк, коли на громадном сибирском массиве он не забыл упомянуть просторы Барабы!
Меня заворожил повествовательный тон неизвестного военного летописца. И я решил: буду писать повесть. Допишу то, что, может быть, так и не удалось дописать тому политруку, тому замполиту или рядовому, не лишённому образного мышления, писарю стрелкового полка сибирской дивизии, преградившей путь врагу к столице нашей Родины. Во имя памяти отца. Во имя памяти всех, не дошедших до светлой Победы…
Проводы
У крыльца конторы совхоза «Красносельский» митинг по случаю проводов односельчан на фронт. Вместе с мобилизованными собрались все, кто мог прийти: их семьи, товарищи по работе, соседи. Меж взрослых шныряет детвора, сообщает друг другу, кто из их дома идёт на войну.
Физа Чурилова привела из школы группу пионеров – самодеятельный детский хор. Ребята посерьёзнели, стали молчаливыми, им хочется быстрее начать выступление.
Мобилизованные сбились в кучку, стоят обособленно от односельчан и невольно обращают на себя внимание, вызывая чувство значительности события. На их лицах, как и на лицах провожающих, нет улыбок. И одеты они не празднично, почти по-рабочему. В руках и за спиной – у кого сумка, у кого вещмешок, у кого рюкзак или чемоданчик, где самое необходимое в дальней дороге: бельё, мыло с полотенцем, еда…
У женщин: жён, сестёр, матерей, пришедших на проводы, - заплаканные глаза.
Вот на высокое крыльцо конторы поднялся парторг совхоза Иван Беседин:
– Товарищи! Сегодня необычный день – проводы в действующую армию наших односельчан, товарищей по работе в совхозе. Все вы слышали по радио или читали речь товарища Сталина и понимаете, какую угрозу представляет враг, покусившийся на самое святое – нашу родную землю. Чтобы её отстоять, нам нужно собрать все свои силы, как говорится, от Москвы до самых до окраин. И мы их соберём и не позволим врагу топтать нашу землю. Партия и народ едины. И, как сказал товарищ Сталин, победа будет за нами!
Слово предоставляется директору совхоза Петру Игнатьевичу Королькову.
– Дорогие односельчане!.. – Пётр Игнатьевич по привычке кашлянул в руку. – Мы здесь собрались сегодня, чтобы проводить наших товарищей, которым выпала большая честь: стать защитниками Отечества с оружием в руках. Все они добросовестно трудились на полях и фермах, многие стали передовиками социалистического соревнования. Думаю, и в боях с немецко-фашистскими захватчиками не уронят славу наших бойцов, которые сражались на Хасане, КВЖД, Халхин-Голе и с белофиннами.
Я обращаюсь к тем, кто мобилизован и едет на фронт: бейте врага до полной победы и возвращайтесь в свой родной совхоз. А мы, кто здесь останется, приложим все силы, будем работать с рассвета до темна, чтобы выполнить задания Родины.
От имени дирекции совхоза, партийной и профсоюзной организации разрешите выразить благодарность за труд всем мобилизованным работникам совхоза: Прилепову Георгию Фёдоровичу, Шаталову Григорию Михайловичу, Абаскалову Иннокентию Ивановичу, Каргаполову Константину Васильевичу, Кондарасову Фёдору Гавриловичу, Сокольникову Игнату Григорьевичу, Чурилову Ивану Тихоновичу, Кондратьеву Константину Борисовичу, Фокину Даниле, Панфилову Егору, Вахрушеву Степану, Мишустину Александру…
На крыльце снова парторг:
– Кто хочет сказать из мобилизованных?
– Дайте мне! По ступенькам поднялся коренастый, коротко стриженный механик мастерской Шаталов:
– Среди нас много механизаторов. А для них – что автомобиль, что трактор! Лично я попрошусь в танковые части, чтобы бить врага, как говорится, огнём и колёсами. Что это такое, старослужащие знают. Те же наши халхин-гольцы-запасники – Чурилов и Абаскалов. А немцев били ещё наши отцы. В первую мировую. В гражданскую… Видно, не хватило им тогда перцу, ещё захотелось проглотить. Так что, верьте, – не подведём. Считайте, что у нас теперь два фронта: военный и трудовой. Вы – тут. Мы – там… Будем стоять друг за друга и победим. Прощайте!
– Товарищи! – На крыльце снова парторг. – Тут нам дети приготовили музыкальный сюрприз. Послушайте!
Шеренга школьников в ярко-красных пионерских галстуках сразу стала в центре внимания всех пришедших на митинг. И под баян грянула всем известная, ставшая теперь довоенной, песня:
Если завтра война, если враг нападёт,
Если тёмная сила нагрянет, –
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!..
Физа дирижировала детским хором, пела вместе с ним.
Под конец, когда прозвучали последние слова припева:
Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов! –
кто-то из взрослых не выдержал, крикнул «Ура!».
Подошла совхозная «полуторка», начались прощания. Физа, отпустив ребят, кинулась к Ивану, который уже был в окружении детей, тестя, тёщи, соседей… Уже, кажется, ими всё было сказано друг другу дома, а они боялись, что забудут сказать напоследок что-то очень важное, крайне необходимое… Он ещё раз перецеловал ребятишек, закинул в кузов сумку, которую тёща набила его любимыми пирогами с рисом и яйцами, и взялся было руками за борт машины, чтобы прыгнуть в кузов, но Физа его остановила:
– Ваня!.. – она вновь уткнула заплаканное лицо в его грудь. – Ваня!.. А если тебя убьют, что я буду делать? Ваня…
Он сжал ладонями её мокрые от слёз щёки, чтобы вглядеться в охваченные болью глаза жены – самого родного, самого близкого на свете человека.
– Физа! Меня не убьют, я бессмертный! – попробовал пошутить Иван. – Береги детей. Жди. И чаще пиши. Ты ведь у меня самая грамотная!
Мобилизованные уже сидели в кузове, а родные всё подавали и подавали им для последних поцелуев ребятишек, тянулись руки друзей для прощальных рукопожатий…
– Ну – всё! Ну – всё, товарищи! Пора!.. – уговаривал провожавших работник райвоенкомата. – На сборном пункте мы должны быть вовремя! Всё…
Машина выехала за околицу, густая июльская пыль уже заслонила лица сидящих в кузове, а собравшиеся у конторы махали и махали им: руками, платками, кепками…
В райцентре, на станции Чаны, красносельцы слились с группами мобилизованных из других сёл и деревень района. Началась посадка. Кто-то обратил внимание: паровоз почему-то стоит не с западной, а с восточной стороны состава. Но выяснять, почему, было некогда. Станционный колокол ударил отправление, и воинский эшелон пошёл на восток, всё набирая и набирая ход…
Ещё в тылу…
– Здорово, медсанбат! – Иннокентий Абаскалов лихо осадил, как норовистую лошадь, свой новенький, защитного цвета ЗиС-5 у дивизионной заправочной станции. – Питаешься?
– Здорово, Кеша, – шофёр «санитарки» Иван Чурилов узнал по голосу земляка-односельчанина и, не оборачиваясь, держа обеими руками толстый резиновый шланг, продолжал заливать в бензобак горючее.
В эти дни им приходилось встречаться часто: то на полигоне, то на городских улицах, то в казарме. Дивизия спешно доформировывалась. От зари до зари шли учения, и грузо-пассажирский автопарк редкие часы можно было увидеть на стоянке.
Иван Чурилов с Иннокентием Абаскаловым были не просто земляки-ровесники. Судьба не раз их то сближала дружески, то делала непримиримыми соперниками. Работая в совхозе на тракторе СТЗ сменщиками, они постоянно соревновались: кто больше вспашет, кто больше заборонит, попеременно выходя вперёд и отмечаясь на Доске почёта. Ещё раньше, в школе механизаторов в Татарске, они даже сидели за одним столом, с интересом рассматривали чертежи, рисунки и натуральные детали механизмов тракторов и автомобилей, охотно объясняя друг другу, в чём кто-то из них разобрался лучше.
И, когда служили срочную в одной части на Дальнем Востоке, куда почему-то больше всего направляли сибиряков и вернулись в село добрыми молодцами, ничто не предвещало размолвки, как говорили в народе, холостым да не женатым…
Но в один из осенних дней в сельской начальной школе появилась худенькая миловидная учительница Физа Ковалёва. Приехала она в Красноселье с Алтая, окончив Усть-Пристаньское педучилище. И сразу стала активисткой-затейницей, окружив себя комсомольской молодёжью. Запела и затанцевала совхозная самодеятельность. На дверях клуба рядом с киноафишей появились объявления о лекциях на различные злободневные темы. А в школе стали проводиться литературные вечера и пионерские праздники. Вскоре Чановское районо рекомендовало её на директорскую должность.
Вот за этой-то дивчиной, не сговариваясь, и кинулись ухаживать два вчерашних приятеля. Причём, каждый по-своему. Иннокентий – напористо, напролом, без оглядки. Иван – стеснительно, с сомнением на взаимность.
Физа выбрала Ивана.
А вчерашний приятель, тоже вскоре женившись, как он выражался, «на зло себе», уже через два года развёлся да так до самой войны больше и не завёл семью.
Чёрная полоса отчужденья, возникшая было между вчерашними соперниками, постепенно сгладилась, и в июльскую мобилизацию сорок первого они снова были рядом: землячество вдали от дома – своего рода братство, которое невольно сближает даже недругов.
Завернув кран цистерны, Иван передал шланг Иннокентию и стал тщательно обтирать ветошью брызги на пробке и горловине бака. По характеру опрятный, он использовал любую возможность ухаживать за своим автобусом, одним из полутора десятков насчитывавшихся в батальоне.
– На почту не заезжал? – обернулся Иван к Иннокентию.
Полевая почтовая дивизионная станция была священным местом, той ниточкой, которая связывала с далёким домом.
– Не получилось. Если сам заглянешь, спроси про меня.
Иван хотел было посетовать о том, какая у них в подразделении жёсткая дисциплина, как к заправке подкатил комсорг батальона Саша Кудрявцев. Притормозив, он передал ему приказание комбата немедленно явиться в часть, и куда-то умчался.
На поляне построился весь уже укомплектованный по штату медсанбат. Ждали прибытия командира дивизии генерала Терешкова.
«Едет! Едет!..» – пошёл наконец волною говор по рядам пожилых красноармейцев-санитаров, молоденьких, годных им в дочери, медицинских сестёр, военврачей и стоящих чуть-чуть особняком шоферов транспортного отряда. Чёрная, поблескивающая лаком «эмка» остановилась. Из машины вылез грузный, круглолицый, с блестящим черепом, в очках, мужчина. Комдив прихрамывал, опираясь на трость, и вовсе не походил на того героя Халхин-Гола и гражданской войны в Испании, каким он представлялся по рассказам.
Командир медсанбата, военврач второго ранга, Андрей Иванович Петров оторвался от строя и, скомандовав батальону «Смирно!», поспешил навстречу большому начальству с рапортом.
– Товарищ генерал-майор! – зазвенел его неожиданно тонкий, явно не по «фигуре» голос. – Личный состав отдельного медико-санитарного батальона по вашему приказанию построен!
– Вольно, вольно, – отмахнулся комдив. – Я приехал к вам не инспектировать строевую, а поговорить по душам.
Прихрамывая, генерал подошёл почти вплотную к первой шеренге и замер, словно остановленный взглядом сотен пар внимательных любопытных глаз.
– Товарищи! – начал он свою речь, чуть нагнувшись вперёд, опершись на трость обеими руками. – Считанные дни остаются до отправления дивизии на фронт. Вы знаете: нашему соединению присвоено наименование «413-я стрелковая дивизия», и ваш 350-й батальон вошёл в её состав. В сравнении с полками пехоты и артиллерии дивизии ваша часть тыловая, но ваш труд в боевых условиях так же важен, как труд бойцов на передовой. И часто не менее опасен. Спасать раненых придётся не только после боя, но и во время сражения. Будьте готовы ко всему… Положение на фронтах остаётся тревожным. Немецко-фашистские захватчики рвутся к Москве. Чтобы дать им отпор, нужно собрать силы в кулак. Партия надеется, что бойцы нашей дивизии не подведут. А я надеюсь на каждого из вас и верю, что вы исполните свой долг. Перед бойцами и командирами дивизии. Перед родными и близкими. Перед советской страной.
Ещё раз проверьте наличие и готовность медицинского имущества, всех необходимых материалов, исправность гужевого и автомобильного транспорта. Форма одежды пока не зимняя, но тёплые вещи должны быть рядом. Об этом пусть помнят техники-интенданты. Не забудьте о письмах родным и знакомым. Поди за два месяца учений исписали карандаши и бумагу? Кто у вас комиссар?
– Я, товарищ генерал-майор! – сделал шаг из первой шеренги политрук, худощавый веснушчатый детина двухметрового роста.
– Вот вам, политрук, мой наказ: обеспечить всех канцпринадлежностями. Всё, товарищи! Кому что не ясно – связь через начальника медсанотдела дивизии, – Терешков резко повернулся и пошёл, опираясь на трость, к машине.
На фронт
Андрей Савченко, Константин Хиромен и Иван Чурилов стали приятелями после прибытия в Свободный. Крепкотелые, в отглаженных, защитного цвета, с ослепительно-белыми подворотничками, гимнастёрках, туго перетянутых широкими поясными ремнями, в светло-зелёных, надетых лихо набекрень пилотках с красными звёздочками, в тщательно отглаженных брюках, заправленных в ещё не разношенные кирзовые сапоги, шли они по улицам города. Шли фотографироваться. Хотелось оставить память о месте формирования дивизии – и для себя, и для родных, теперь оставшихся где-то далеко-далеко… Шли молча. Каждый думал о своём.
Быть может, завтра им уже не собраться вместе. При формировании они оказались в разных частях, а, значит, и в эшелонах, в которых они вот-вот отправятся на фронт, им вряд ли доведётся встретиться.
Ивану Чурилову, старшему, тридцатилетнему, уже отцу троих детей, мысленно представилась совхозная усадьба. Жена Физа уже пришла из школы и сидит за столиком, просматривает ученические тетрадки. Свекровь хлопочет у печки, время от времени подходя к зыбке и качая семимесячного крикуна Вовочку. Средний трёхлетний Витенька дразнит кошку Маруську, волоча по полу клубок пряжи, который стащил у бабушки. А пятилетняя Людочка наряжает любимую куклу в новый сарафан, сшитый из разноцветных ситцевых лоскутков…
Только что получил от Физы письмо. Она просит сообщить, если он, конечно, сможет, когда будет проезжать мимо родных мест. Поезд-то ближайшую от Красноселья станцию Чаны не минует… А вдруг повезёт увидеться, пусть мельком, хотя бы с перрона! Увидеть его ещё хоть раз перед фронтом, живого и невредимого. Помахать ему рукой на прощание…
«Да если бы я мог!» – Иван вздохнул, вспомнив инструктаж политрука: о месте расположения части, обо всех перемещениях в письмах родным не сообщать – только номер полевой почты.
Первым раздумья нарушил Савченко:
– Ну что, товарищи бойцы, приуныли? Идём фотографироваться или слушать панихиду? Я бы хотел сфотаться вместе со своей «сорокапяткой». Жаль, нет выездного фотографа!
– А я бы хотел с карабином в руках и гранатами на поясе, – улыбнулся самый младший из троих, по-цыгански чернявый и непоседливый Костя Хиромен.
– Андрей верно подметил: наши унылые физиономии будут некстати, – поддержал приятеля Иван. – Пусть родня увидит нас на фото строгими, но не поникшими. Пусть не героями, но и не трусами. Им без нас и так сейчас несладко…
Сфотографировались на рисованном фоне речного пейзажа – городской пристани. Попросили сделать фотографии побыстрей: все последние дни жили в ожидании приказа об отправлении на фронт.
И вот он настал, день прощания с уютным приамурским городком. Прощались в клубе. А ночью – максимально бесшумная, без провожающих посадка в эшелоны. Лязгнули круглые пружинистые буфера теплушек, содрогнулись вагоны и пошли всё быстрее и быстрее… На фронт!
На запад
Воинские эшелоны 413-й стрелковой дивизии неудержимо летели на запад. «Поскорей, поскорей…» – выстукивали на стыках рельс колёса деревянных теплушек.
В открытый настеж проём одной из них лились звуки трёхрядки, вырывался сильный с хрипотцой голос:
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война…
Сильный голос и тревожные переливчатые звуки гармони неслись вместе с поездом по осенней сибирской степи над пожухлыми травами, холодными тёмно-синими озерками, голыми берёзовыми колками… Голос пел, а колёса состава упрямо, бессонно выстукивали: «На войну… На войну… На войну…».
Эшелон-лидер был сборный: пассажирский штабной вагон, вагоны роты связи, медико-санитарного батальона, других служб тылового обеспечения дивизии. Если заглянуть в одно из прямоугольных окон штабного, то увидишь, как молодой писарь, белобрысый, коротко стриженный Филипп Захарчук, склонился над толстой конторской тетрадью. Макая время от времени перо в пластмассовую чернильницу-непроливашку, он старательно пишет путевой дневник дивизионной жизни. Приставная полка-столик время от времени сотрясается, вибрирует, мешает писать. И тогда красивый почерк Филиппа ломается, буквы прыгают, наползают друг на друга. Филипп огорчённо морщит лоб, откидывается назад и, переждав пик тряски, вновь склоняется над тетрадью:
«Недавно миновали Новосибирск – самый большой город Западносибирского края. И вновь замелькали маленькие станции и полустанки: Коченёво… Иткуль… Чулым… Каргат… Вот они уже и подступают, родные многим нашим бойцам места – Барабинские степи, Чановские перелески!..».
Вечером без остановки миновали Барабинск. Саша Кудрявцев, напрягая зрение, пытался сквозь маленькое прямоугольное окошко увидеть на перроне кого-нибудь из знакомых земляков. Да где там! Сумерки сгущались, а поезд шёл напроход, не снижая курьерской скорости. Не повезло и Ивану, заступившему на пост возле окна. Чаны эшелон проскочил, отгороженный от вокзала товарняками с углём.
Когда ночью бойцы проснулись от резкого лязга буферов, Иван не спал. Он лежал на нарах, подложив под голову вещмешок и накрывшись шинелью. Железная печурка остыла. Из дверного проёма потянуло свежестью. Кто-то из бойцов спрыгнул на насыпь узнать, почему встали. Минут через пять он вернулся и на вопросы проснувшихся: «Почему встали? Какая станция?» – весело ответил:
– Смена бригады! Станция Татарка! Прыгай, кому «по-маленькому»!
Почему эшелон встал в Татарке, Иван догадывался. Татарка – станция деповская. Здесь производится смена поездных бригад, пополнение паровозных котлов водой, а тендеров – углём. Эти места ему знакомы по работе в совхозе. На своей уже видавшей виды полуторке он исколесил дороги и Татарского, и Чановского, и соседнего Венгеровского района – родины не очень счастливого детства.
Мать умерла, когда ему едва исполнилось пять лет. А мачеха оказалась неласковой. Ему всегда казалось, что народившиеся братья и сёстры по отцу ей были ближе.
Отслужив срочную, он не вернулся в родное село. Узнав в райвоенкомате, что в Красноселье организуется новый совхоз, зашёл в контору и через полчаса вышел оттуда учеником автослесаря совхозных мастерских. Старательность рослого, светловолосого с упрямым зачёсом назад, парня не осталась незамеченной. В совхоз поступала техника, а квалифицированных шоферов и трактористов не хватало. И, как только пришла разнарядка, его вместе с Абаскаловым направили на курсы шоферов в Татарск.
Пять лет прошло с того дня, когда они, тридцать курсантов-селян, на выпускном вечере получали удостоверения механизаторов широкого профиля. Дома осталась большая фотография их первого выпуска.
Курсы были непродолжительные, всего лишь полгода. Но курсанты успели друг с другом хорошо познакомиться, а с кем-то сдружиться, обменяться адресами. Ивану вспомнились прогулки по городу после продолжительных занятий, вечерние посиделки в общежитии. Запомнился один коллективный поход в кино. В клубе шёл только что появившийся кинофильм «Чапаев». Иван тут же написал домой, в совхоз, чтобы обязательно посмотрели кинокартину, лучше которой он ещё не видел… Да и товарищи были в восторге и ещё долго обсуждали увиденное.
А потом – вот он, твой вычищенный, вымытый, обласканный, как невеста, железный, дружелюбно урчащий, источающий необъяснимо приятный сладковатый запах бензина друг!
Шофёрское дело Иван полюбил сразу и навсегда. Дороги Чановского и соседних районов нелёгкие, в распутицу почти непроезжие. Не раз пришлось буксовать, тонуть в дорожной размытой колее. Зато какое счастье – лететь по сухому наезженному просёлку! Лететь и петь!
Его раздумья прервал шофёр санбата Саша Кудрявцев, с которым они сдружились, оказавшись рядом в транспортном подразделении батальона:
– Ваня, ты не спишь? Мы ведь наши с тобой родные места проехали. Эх, спрыгнуть бы сейчас с поезда, сесть в свой зисок и помчаться в Белово! Знаешь, какая там красота?! Я тебе уже рассказывал, как мы ещё пацанами охотились и рыбачили на Чанах. Это же настоящее море – мы так его и зовём. А сколько дичи! Гусей, уток… Даже лебеди прилетали! А знаешь, какой окунь клюёт? Две ладони в длину – не уместится… Мелочь брали только на наживку. А на пелядь ставили сеть. На ночь поставил – утром ведро! А вкус-то, вкус!.. Никакой дальневосточной кеты не надо!.. А как разволнуется море – всё! Быстро к берегу, и лодку подальше. А то сорвёт – и поминай, как звали…
Саша моложе Ивана на четыре года, но уже на виду у командиров, комсомольский вожак, грамотный, начитанный, или, как говорят бойцы, политически подкованный. С ним интересно беседовать. Саша откуда-то добывает последние новости, наверно, в штабе, куда его то и дело вызывают и где есть радио. Худощавый, белобрысый, подтянутый, всегда со свежим подворотничком гимнастёрки. Взгляд открытый, внимательный. Голос негромкий, но внятный, уверенный.
Благодаря Саши, Иван узнавал новости одним из первых. Последние известия «От советского Информбюро» были тревожными. Ещё перед отправлением на фронт в дивизии знали: наши войска оставили Орёл, потом Брянск и Вязьму, Калугу и Ржев, Одессу…
Уже в пути узнали, что немцы захватили Калинин и Таганрог. А вчера сообщили, что после тяжёлых боёв в тылу у немцев оказались ещё два больших города – Харьков и Белгород…
«Неужели не сможем их остановить?» – думал Иван, узнав о новом нашем отступлении. Вспомнил, как хотелось петь, выйдя из совхозного клуба, куда привезли однажды кинопередвижку с «Трактористами»! И Иван пел. Пел во весь голос, сидя за рулём «полуторки»:
Броня крепка, и танки наши быстры.
А наши люди мужества полны.
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой Родины сыны…
А потом был Халхин-Гол. Схватка с японцами. Непродолжительная, но жестокая. И победная!
Их, «старичков», понюхавших порох на Хасане и Халхин-Голе, в дивизии было немало. Это был её костяк, её основа. И командиры, тоже в основном имевшие опыт сражений с японскими самураями, с белофиннами, а кое-кто участвовавшие в Гражданской и Первой мировой, – ставили «старичков» в пример новобранцам, впервые в жизни взявшим в руки винтовку.
Именно там, в Монголии, Иван заслужил первую в жизни боевую государственную награду – медаль «За отвагу».
А было это так.
Иван совершал уже третий рейс с базы на «передок», как окрестили бойцы передний край. Небо с утра было чистое, ни одного стервятника с японскими знаками на боку, и Иван напевал песню из недавно увиденной кинокомедии «Волга-Волга». Боеприпасы – мины, гранаты, пулемётные ленты – аккуратно уложенные в ящики и коробки, он вёз спокойно, притормаживая на ухабах свой тяжёлый, словно приседающий на миг, ЗиС-5. На крутом повороте в сторону реки едва не наскочил на стоящую посредине дороги штабную «эмку». Старшина, копавшийся в моторе заглохшей легковушки, махнул рукой: «Стой!». Когда Иван притормозил, распахнулась дверца, из машины вышел худощавый, лет сорока командир с тремя ромбами на петлицах гимнастёрки.
«Жуков!» – мелькнуло у него в голове. Бойцы уже знали, что командующим группой советских войск на монгольско-японском фронте недавно назначен опытный командир, участник Гражданской, бывший кавалерист. Его фотопортрет Иван видел в армейской газете.
– Далеко путь держишь, боец? – быстро спросил он, подходя к машине.
Иван, спрыгнув на землю, вытянулся, по всей форме приветствуя командующего:
– Товарищ комкор, разрешите доложить. Выполняю задание командира автобатальона, везу боеприпасы в полк.
– Дорогу к танкистам знаешь? Впрочем, я подскажу, – и, не дожидаясь ответа, командующий легко вскочил на правую подножку ЗиСа , и они помчались в бронеотряд. Дорогу Иван знал. Два дня назад он «гостил» у танкистов, которые требовали скорейшего подвоза боеприпасов и горючего.
Командующий был молчалив, правда, поинтересовался, откуда Иван родом, женат или холост, где проходил срочную.
Эта встреча надолго осталась в памяти. А напомнила о ней статья в газете, в которой рассказывалось о подвиге бронеотряда Красной Армии, совершившего смелый рейд в тыл японских войск и разгромившего основную группировку агрессора. Среди бойцов и командиров, удостоенных звания Героя Советского Союза, первым было имя командующего группой войск Красной Армии Георгия Константиновича Жукова.
Наградили и шоферов автобатальона, Ивана – медалью «За отвагу». За что? За срочную доставку командующего целым и невредимым в пункт назначения. Дело в том, что по дороге в бронеотряд машину Ивана атаковал японский истребитель. Вражеский пилот словно знал, какой важный начальник сидит в кабине грузовика с боеприпасами, и минут десять-пятнадцать преследовал машину, делая заход то сзади, то спереди и поливая одиночную беззащитную цель пулемётными очередями.
«Не на того напал, гад!» – зло думал Иван, то резко тормозя, то газуя, то разворачивая машину вправо и влево… К счастью, у него уже был опыт подобной смертельной игры в кошки-мышки на дорогах прифронтовой полосы.
Когда подъехали к штабу отряда, командующий пожал руку Ивана:
– Молодец, боец! Не сдрейфил… – а военкому приказал сообщить в автобат о происшествии и представить храброго и умелого шофёра к награде.
– У него, оказывается, знаменитая былинная фамилия! – улыбнулся командующий. – Так что не перепутайте с каким-нибудь Кириловым…
Дезертир
Перед Уралом чрезвычайное происшествие. Без вести пропал боец санбата Гулям Улюкаев. Мобилизован он был в Казахстане. За любовь к лошадям его сразу определили возничим в хозвзвод. Командир взвода Терехов отмечал, с одной стороны, старательность и исполнительность сорокалетнего коновода, с другой, нелюбовь к боевой подготовке. С оружием у него не всё ладилось. Стрелял плохо, забывал вычистить винтовку… В подразделениях прошли собрания. Политруки напомнили суровый приказ Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии № 270, который зачитывали в августе ещё при формировании частей дивизии. Выступавшие клеймили позором дезертира, нарушившего присягу. Саша Кудрявцев сказал:
– Недавно я проехал родные места. Как мне хотелось заглянуть хоть на миг домой! Сказать: «Папа и мама, я еду на фронт. Вы тут сильно не горюйте. Вам не будет за меня стыдно! Ведь я комсомолец и боец Красной Армии… Но как я могу это сделать без разрешения командира? Да и все мы… Нас ждут там, где идёт бой с врагом. Там, где нужна наша помощь…
В конце длинного состава на открытых платформах стояли крытые брезентом санитарные машины. Их хозяева на редких стоянках подбегали к своим краснокрестным подругам, обследовали крепёж и, убедившись, что всё в порядке, возвращались в теплушки. Бегал вместе с другими шоферами и Иван. Прежде всего он проверял пробки бензобака и радиатора. Двигатель был полностью заправлен. Остаётся только скатить машину с платформы – и вперёд! А ещё в пути бойцы писали письма родным, и на стоянке просили кого-нибудь сбросить треугольную весточку в почтовый ящик. Иван в Свободном купил фабричный набор почтовой бумаги, на листках которой, словно угловой штамп, был напечатан синий рисунок Московского Кремля. Уже несколько треугольных бесконвертных писем отправил Иван домой. Быстрого ответа не ждал, потому что никакая почтовая станция не угонится за воинским эшелоном, спешащим на фронт. Когда миновали Казань, он устроился поближе к окошку и достал хорошо очиненный карандаш. «Здравствуйте, дорогие, родные мои Физа, мама и дети!… – первую строку он написал чуть выше углового штампа из экономии места. – Вы, наверно, не представляете, как сильно я по вас соскучился. Прошло меньше четырёх месяцев, как я вас видел последний раз, а мне кажется, уже больше года. О себе пока писать нечего. Мы всё ещё едем, а лучше сказать – мчимся почти без остановок. Только что видел первый раз Волгу, когда переезжали её по длинному мосту. По ширине она похожа на нашу Обь, помнишь, Физа, когда мы ездили с тобой в Новосибирск? Ну, а маме и объяснять нечего – на Алтае-то она жила на Оби!.. Физа, как дети? Людочка там не дерётся с Витей? Он ведь, хоть ещё от горшка два вершка, а уже своенравный: чуть что не по нему, сразу надуется! Поцелуй их за меня… Физа, как там у тебя в школе? Наверно, уже готовитесь отметить годовщину Октября? Мы, конечно, тоже отметим. Вот только – как и где, никто не знает… Бойцы гадают: будем или нет проезжать Москву. По тому, сколько уже проехали, мы почти рядом. Почти никто из знакомых её ещё не видел. Только в кино. Физа, а как в совхозе? Мужиков, наверно, почти не осталось. Кого из наших общих знакомых встретишь, передай от меня привет. Ну да ладно. Кончаю писать, говорят, скоро остановка, надо успеть сбросить письмо в ящик или кого-нибудь попросить об этом. Целую. Иван». Сложив листок в треугольник, он попросил у Саши химический карандаш и печатными буквами написал адрес.
| Далее