У Кургузикова с сыном все никак толком не наладится домашнее производство. Старший поставил медовуху, и та с первой же попытки получилась вполне приличной. То есть это, конечно, не настоящая медовуха, правильнее будет сказать, медовое пиво или бражка. Но по вкусу она нисколько не отличалась от той, что летом покупали они у теток на Чуйском тракте. Все бы ничего, только пришли друзья сына, и с их помощью и непосредственным участием были выпиты все семнадцать литров (Кургузиковы предварительно померили) за два дня! Ну, и о каком стабильно налаженном производстве может идти речь? Думали-то как? В магазинах продают всякую отраву, а у нас теперь будет свое: подошел праздничек или гости дорогие нагрянули – вот, на столе домашняя и чистая. Да… Гости как раз и нагрянули. Сейчас Кургузиков-старший насобирал по соседям банок со старым вареньем, решили делать бражку из него. Не знает, что получится, но уж не медовуха – точно. Была мысль обзавестись самогонным аппаратом (как раз месячная зарплата отца), так не любят они с сыном крепкие напитки, не лезут они в горло ни тому, ни другому. Старший, известное дело, смолоду тренировался в подъездах дешевым портвейном и слился с ним душой и телом пожизненно, а у молодого, если подумать, откуда нелюбовь к водке да коньяку? Догадок много. Вот одна. Как-то по радио он услышал выступление бывшего олигарха, сбежавшего в село на вольные пажити Германа Стерлигова. Тот зачем-то рассказывал о спиртном, спросили, наверно. Олигарх-фермер доходчиво объяснил, что сейчас почти все производители водки используют китайский спирт, он, дескать, в разы дешевле всяких прочих. А спирт этот якобы приготовляется из самых обычных фекалий. Набрали из выгребной ямы – и в производство. Неиссякаемый источник сырья. Мало того, этот умный миллионер-расстрига поведал, что формула спирта из какашек и из картофеля-пшеницы та же – C2H5OH, но при этом неизбежно генетическое воздействие желтой крови, а это уже нечто бьющее по основам самой нации, употребляющей гов-спирт. Проще говоря, китаец начинает исподволь проникать в генетическую суть других народов. Это вам не шутки, сын у Кургузикова грамотный и патриотически настроенный. – Блин, Гриня нищий, а жалуется, что не хватает денег на воск для челки! Сын говорит отцу, а впечатление – сам себе. Он не оглянулся ни разу посмотреть, есть ли кто в помещении помимо него. Вчера пришла посылка, и теперь он внимательно изучает инструкцию и устройство аппарата под названием гроубокс. На вид – коробка, напоминающая системный блок компьютера, внутреннее пространство обтянуто фольгой, к потолочной стенке приделаны шесть ламп дневного света. Прибор предназначен для выращивания в домашних условиях… чего угодно, петрушки, к примеру, помидорной рассады. Но у Кургузикова-младшего затея другая, здесь будет выращиваться конопля. Он уже посчитал: доход приблизительно сто сорок тысяч с урожая. Это замысел второй части семейного бизнеса Кургузиковых на дому. Правда, старший полон сомнений. – Хлопнут тебя прямо тут, в собственной квартире. И меня заодно пошлют коротать остатние годы туда, где холоднее, чем у нас. – Ерунда! – отозвался сын. – Скажу, для личного потребления, отвалите! И вообще – петрушку выращиваю! – Ага, они покивали и ушли восвояси. Думаешь, там, – он указал в неведомое пространство, где, очевидно, должна обитать служба по борьбе с употреблением и распространением наркотиков, – не подсекают, кто, где и когда покупает эти штуки? – Конечно, подсекают, зря, что ль, зарплату им платят! По статистике, где-то через полгода после покупки гроубокса жди визитеров. – И что? – Не знаю. Отец тяжело вздохнул и пошел проверять банку с водяным замком: пузырит или утихло? Мысли у него были безрадостными. Кургузиковы никогда не преступали закон, честно трудились в народном хозяйстве и, приходилось, защищали родину. Они из поколения в поколение знали, что с такой фамилией карьеры не сделаешь и спокойно ходили на работу на одну и ту же сапоговаляльную фабрику. Прадед, дед, отец, бабки, мать, тетки. И не потому, что в городе больше негде было работать, просто как-то так вышло: подрастая и становясь трудопригодными, все в семье цеплялись друг за друга, не зная амбиций ученого, административного или еще какого другого толка. Не дошел до фабрики лишь сын Кургузикова, может быть, потому, что фабрики не стало. Очевидно, с одной стороны овец в сельском хозяйстве перевели, с другой – надобность в валенках отпала. Гнать фашистов от Москвы по лютому морозу впредь вряд ли придется. Теперь Кургузиков-старший ходит на работу в драматический театр и называется помощником сценографа, наверно, проще и правильнее было бы сказать – рабочим сцены. Еще у него есть хитрая должностишка, которую они со старым приятелем делят пополам, ходят через одного на ночное дежурство в трикотажный цех. В результате у каждого получается семь-восемь выходов в месяц. Но, как раньше, когда Кургузикову задают вопрос о его профессии, он серьезно отвечает: – Мастер по производству валяной обуви. И все – почему-то одинаково умные – переспрашивают: – Вяленой? Младший уже несколько месяцев не ходит никуда. У него университетское образование по специальности PR-менеджер, иногда он занимается рекламой, иногда оформлением сайтов, для этого совсем не надо выходить из дому. Вообще-то до недавнего времени он ходил на работу, занимался какими-то, по его словам, мутными маркетинговыми исследованиями и каждый вечер жаловался отцу на жуть, которую в самом деле представляла из себя эта работа. – Не нравится – брось! – коротко советовал Кургузиков-старший. – Ага! Так может заявить другой кто-нибудь, Ричард Брэнсон, к примеру. – Это еще кто? – Основатель корпорации Virgin Group, первый бизнес – звукозапись. «Жизнь слишком коротка, чтобы делать не то, что нравится», – с кривой улыбкой процитировал сын. – Точно! С пятью миллиардами в кармане! И все-таки он ушел, хотя вряд ли Ричард Брэнсон повлиял на его решение. – За прошлый год я отжал у этих придурков, моих работодателей, миллион. И что? Девки, трава, бары – все. – Кто-то тебе, идиоту, виноват! Кормишь-поишь всякую сволочь, они же тебя и поносят. Сын удовлетворенно хмыкнул. – Гриня ненавидит меня за то, что он бедный. Беднота, блин! Денег на воск для укладки челки не хватает! – Что, мужик и прям укладку делает? – А ты думал! – Да-а… – Отец в задумчивости пошевелил губами и обратил свой взор к банке. – Когда она булькать уже прекратит? Медовуха за пять дней отбулькала, а эта… Кургузиков-старший отвернулся к окну, прикрыл глаза. Так делает он часто, так делают, по его мнению, все, кто хочет оторваться от окружающего мира и уйти в свое прошлое. Фабрика начинала работать рано, а вставать надо за полтора часа до гудка, потому что именно столько времени необходимо, чтобы собраться, позавтракать и дойти. Уже давно пошли автобусы по маршруту от их старого дома на Октябрьской и до самой фабрики, а он продолжал ходить на работу пешком, по скромным прикидкам, остановок пять будет. Так и доходил до самого закрытия. – Мы с Гриней собираемся в бар «Хмелеff», пойдешь с нами? – отвлек его сын. – Вот только по барам я с вами и не ходил. – Там до девяти вполне сносные цены, надо успеть. – А в девять вы свое выпили – и домой, – усмехнулся отец. – Нет, – вздохнул младший, – перейдем в «девятку». – Не слышал. – Новый бар в «Рашке», в кинотеатре, «9 марта» – заведение для мужчин, женщинам вход платный. – Все у вас шиворот-навыворот, – поежился Кургузиков-старший. – Так и знай, день, два – и голубые обсядут ваш бар. Сын ушел. День угас. В холодильнике полбутылки старого крымского портвейна. Кургузиков закрывает глаза и возвращается на свою фабрику. Маленькая проходная, круглая клумба с бюстом Ленина на постаменте, тридцать пять шагов – и он в заготовительном. Здесь пахнет в основном мокрой шерстью, а потом сортировка, щипка, ческа, увалка, расклинка… Там уже к запаху шерсти прибавляется едкий горячий пар в смеси с серной кислотой. Жуть – вдыхать это все изо дня в день, а вглядишься, вслушаешься во всю свою прошлую жизнь – роднее запаха нет. Кургузиков прошел все производства от начала до выхода готовой продукции, знал каждую машину до винтика. Его называли технологом, но на самом деле он был и мастером, и консультантом, и наладчиком оборудования. То и дело по участкам разносилось: – Кургузикова не видели? Он именовался почетным рационализатором, потому что внес кучу усовершенствований в технологию, но вряд ли кто подозревал, что самым дорогим, нежно лелеемым в его сердце было осознание неизменности всего окружающего. И правда, сапоговаляльное производство за несколько десятилетий почти ни в чем не изменилось. Все тот же кипяток, удушливые пары, необходимость вручную сбивать шерсть на столе, потом на колодке… Раньше ему страстно хотелось, чтобы и во всей его прочей четко очерченной жизни не менялось ничего. Возвращаясь с фабрики той же дорогой, он шел и ощущал себя счастливым человеком: все случившееся с ним до сего дня было понятным, ожидаемым, радостным, а многое – даже праздничным. Восемнадцать лет отработал – двухкомнатная квартира в одном из самых лучших мест города, закончил заочный техникум – повышение по службе. Жена, сын – любимые, желанные… И тут он резко остановил свои мысли о былом. Оглядел уютную кухню, которую в нынешнем ее виде сам спланировал, гарнитур выполнили ему под индивидуальный заказ. Вся посуда теперь спрятана, все вилки-ложки на своих местах, банки, склянки, коробки – тоже. Осталось вытяжку картриджную смонтировать, дом-то старый, вентиляции никакой. А у них газ – это сажа и жирная пыль на мебели. Во-от… Значит, надо запланировать расходы на вытяжку. С сына потребовать часть денег, пусть вкладывается в хозяйство, квартира, в конце концов, его…
2
Квартира, где сейчас живут они с сыном, можно сказать, родовая. Ее получали тесть с тещей в только что построенном доме, и было это в пятьдесят… – дай бог памяти – пятом году двадцатого столетия. Квартира двухкомнатная, просторная, с огромным коридором и высоченными потолками. У хозяев здесь выросли дети, вырос племянник Кургузикова и даже племянников сын дожил здесь до окончания школы. После смерти стариков квартира оказалась никому не нужной, и Кургузиков перевез сюда сына, предварительно продав свою долю от жилья на Октябрьской, чтобы выкупить здешнюю долю младшего. Переехал вслед за ним в роли, как сам определил – квартиранта. Задолго до того он продал дачу, потом кооперативный гараж. Собственность Кургузиков терял с какой-то лихостью, безрассудностью, ни разу не поставив перед собой вопрос, хорошо это или плохо, правильно или нет? Когда, вычищая бумаги, он достал из ящика письменного стола последний документ Росреестра с жирным штампом наискосок – «Погашено», сказал себе: вот и все! – не испытав при этом никакого чувства. Если где-то в присутствии Кургузикова заходил разговор о собственности, детях и наследстве, он говорил: – Я свое уже роздал. Собеседники пожимали плечами, и он понять не мог, одобряют или нет? Сейчас на дворе март, самое начало. В Сибири март – зима, да, бывает, еще какая лютая! И апрель уже который год подряд не весна, а какая-то сухая стужа с пробивающими одежду хиусами. В ноябре Кургузиков обновил все рыбацкое снаряжение и вышел с кучей идиотов-соплеменников (так называла их бывшая жена) на жидкий ледок затона. Праздник перволеда не состоялся, рыба наотрез отказалась клевать, чем удивила рыбаков. Но что поделаешь – у нее свои законы. Впервые Кургузиков не принес даже на уху. Потом он ходил еще несколько раз, меняя места, но все неподалеку от города. Напарника у него давно уже нет, а одному отправляться в дальние поездки и скучно и страшновато, в общем, не резон. Рыбы в эту зиму он так и не поймал. Может, в начале апреля повезет, когда первые талые воды попадут в речки и озера, разгонят зимнюю спячку. Кургузиков откинул штору, увидел заканчивающийся день с обязательной пробкой на дороге, серо-синие сугробы на аллее… В общем, все одно и то же. А откуда бы взяться новому? Не сговариваясь с сыном, они почти одновременно затянули окна в своих комнатах тяжелыми шторами и крайне редко впускали в свое жилище дневной свет. Младший пошел еще дальше – выкрутил из люстры обычные лампочки и вставил темно-синие, как больничные ночники. Кургузиков не хотел сегодня возвращаться мыслями к фабрике, вообще больше не было желания оборачиваться. А заглядывать вперед он давно уже запретил себе строго-настрого. Третьего дня хоронили старого мастера с фабрики, прожил немало, восемьдесят восемь – дай бог каждому! А огляделись – того нет, этот ушел до срока… Ух ты! Половины-то уж оставшихся и не насчитать! На кладбище поехали вдесятером, к поминкам подошли еще человек пять. Расходиться стали вялые какие-то, побитые. – Ну, до встречи! – На похоронах! – добавил самый веселый. Кургузиков решительно шагнул к холодильнику и достал свой припас. Выпил первую и вспомнил, что, узнав о смерти старого мастера, сказал сыну: – Это ж дед твоей одноклассницы Ольги, мы соседями были. У вас даже что-то вроде намечалось… – Мир праху! И пошел к себе. – Ольгу-то помнишь? – Помню, помню, – отозвался сын из глубины своей норы. Кургузиков прихватил остатки портвейна и отправился к себе в комнату. Сел напротив телевизора, долго смотрел на темный экран и старался не думать ни о чем. В последнее время это получалось у него все чаще и чаще. Так он и задремал перед мертвым телевизором. Разбудил его стук входной двери. А следом на пороге комнаты объявился сын, он был возбужден сверх меры и пытался втащить кого-то за собой. Судя по напряженной позе сына, этот кто-то упирался изо всей силы. – Папа, эт-то Яна, – с трудом докладывал младший. – У нас с ней серьезно! На этих словах в комнату влетела девушка и тут же, ловко увернувшись, выскользнула обратно. Отец успел разглядеть темные волосы, выбившиеся из-под вязаной шапочки, и красную куртку. – Яна! – с нажимом повторил сын для отца. – Ты ничего не имеешь против? – Мне-то!.. – пожал плечами Кургузиков-старший. Он, разумеется, думал о том, что когда-нибудь его взрослый сын приведет девушку, невесту, жену. Какая разница, кого приведет. Они обсуждали это вместе, и сын, помнится, твердо заявил: – Для тебя ничего не изменится, вот твоя комната, как жил в ней, так и будешь жить. Но… Одно дело умозрительные рассуждения и выводы, другое – когда появляется живой объект в натуральную, так сказать, величину. Кургузиков устроился на своем ложе, представляющем собой квадратный топчан без спинок, валиков и прочих принадлежностей дивана или какой другой фабричной мебели. Что, он не мог себе позволить диван из магазина? Да сколько угодно, только ему это совсем ни к чему. Итак, возможно, очень даже возможно – предстоит новая жизнь. Сын сказал – ну, и что с того? Сам-то Кургузиков-старший твердо решил: как только его отпрыск обзаведется семьей, он уйдет, жить с молодыми не останется ни за что. Наслушался он семейных историй про соседство с тещами-тестями да свекрами и совсем не представлял себе, как это посторонний человек будет тут мельтешить перед глазами. И что? Квартиру ему не купить, даже на малосемейку, какой там! – на гостинку не наскребет. Значит, остается одно – домик в деревне. Сразу вспоминается родное Шишкино, где прошло его детство в периоды каникул, где раньше жили, а теперь похоронены какие-то дальние-дальние родственники. Вот туда он уехал бы не раздумывая. Прислушался – в комнате сына тихо. Ну вот! Тут же мысленно высказал упрек себе: сиди тут, вылавливай звуки, даже вроде и неприлично. Не-ет! В деревню! Память мгновенно оживила дом, который достался им с сестрой по наследству. И они со слезами продавали крепкое еще жилье, поскольку жить в нем было некому. Огромный огород, задами уходящий в болотину, бор, подступающий к самой деревне, речка, косогор… Все это никуда не делось, осталось родным, живым и теплым на всю дальнейшую жизнь. По тем временам дом ушел за смехотворные деньги, массовый побег из села был в самом разгаре. А теперь вот дачники позанимали в деревне пустые места, дома поскупали, что им, нынешним, сто с небольшим верст! Зато красота какая! И охота и рыбалка… А тут еще газ в Шишкино провели – дома подорожали в разы. Так что родная деревня отпадает. Что ж, есть деревни попроще, подальше, без газа… Дрова, уголь – всю жизнь предки так обогревались. Кургузиков прикрыл глаза и увидел себя с большой деревянной лопатой возле крыльца маленького домика под крышей в два ската, утонувшего в сугробе аж по чердачную дверку. Эк намело нынче! Вот он обходит вокруг дома, освобождая от снега отмостки, вот отгребает снег с дорожки, ведущей к калитке, потом надо пробиться к дровянику… Прошло двое суток. Молодых не видно, не слышно. Юркнут из своей комнаты на кухню, повозятся там чуть – и назад. Кургузиков все ждал, что сын представит ему невесту по-настоящему, как положено, не дождался. Ревизия на кухне показала, что питаются они исключительно бич-пакетами, так сын называет быстро готовящуюся лапшу в одноразовой расфасовке. То-то запах в квартире какой-то гадкий, неживой. На третий день сын вернулся под утро, крепко выпивший и один. – Все, нету Яны! – объявил с порога. Вышедший навстречу отец вопросительно глянул на него. – Ушла с моим товарищем. Вот так вот просто сидели, сидели в баре – они вдруг оделись и пошли. Вот так вот…. У сына задрожали губы, он резко отвернулся и саданул изо всей силы кулаком по стене. – Выпить есть? – Пойдем. Кургузиков-старший достал из шифоньера припрятанную на всякий случай бутылку коньяка, молча прошел на кухню, раскромсал яблоко. – А ты когда с ней познакомился, где? – Да там же, в баре, с неделю назад. – А-а-а! – протянул отец, давая понять, что получил ответы на все вопросы, даже на те, что еще не задал. – Что а? – вскинулся младший. – Ты еще с панели невесту приведи. Или вон позвони в «Эскорт» – немного денег, и вот она, желанная, может, согласится остаться, поживет, приживется. – А где их искать, по-твоему? На концерт в филармонию пойти? Или в библиотеку? Отец смутился, не находя ответа. Если к филармонии досель не приучен, в двадцать восемь привыкать уже поздновато. А правда, где они нынче знакомятся, нормальные-то? – Их нет, нормальных, понимаешь, – словно услышал сын. – Все эти задрыги делятся на три категории – разовые, временные и постоянные, но все – за бабло.
Уснуть Кургузиков-старший не может. До него как-то раньше не доходило с такой отчетливостью и отчаянной силой, что у сына никогда не было постоянной девушки. В жизни бывает как? С одной подружил – не пошло, раздружился, с другой познакомился, с третьей. Не через день, конечно, менять их, присматриваться, прилаживаться… У самого отца опыт в этом деле невелик, да, по-честному, никакого. Была девушка до армии, года два встречались, а расстались перед самой его отправкой на службу. Обычно бывает как-то наоборот, парни стараются сохранить отношения, сберечь, чтобы было чем в армии сердце согреть, по кому скучать, к кому стремиться. А он служил – и не скучал, и не стремился. Пришел из армии – женился, в техникуме познакомились. Все хорошо было, все вовремя случилось – дипломы, работа, сын, квартира, дача, поездки на юг… А потом она взяла и ушла. Просто, без шума и объяснений, всего лишь заявив свое право на долю квартиры. Кургузиков долго ломал голову над случившимся, да так и не смог найти подходящего объяснения. Не ругались, не таились друг от друга, все миром, ладом. Любовь… Вот еще спросил бы кто, сильно любили, страстно ли, горячо? Любви у него было навалом с первой подругой, а толку?.. Любил, конечно! Сын у нее на руках, а он их вместе подхватит и кружит по квартире. И хорошо ему так задыхаться, и весело, и, кажется, это вот как его работа – одно и то же день, другой, третий, и так за годом год. И не надоедает! Привычно! Сердце ничто не мучает. Он же любил свою работу, отпущенную ему до веку. И жена, был уверен, навсегда! И все, что их связывает! И никак не должно быть иначе! Он давно привык к новому строю своей жизни, к одиночеству и все реже и реже задавал себе вопросы, на которые не находилось ответов. Но сейчас, в думе о своей судьбе, о былом, какое-то новое беспокойство овладевало им.
3 Кургузиков-младший положил перед отцом пакетик с растворимым напитком Yupi. – Надо же! – удивился старший. – История! А предшественником его был, если не ошибаюсь, Invitе? Только добавь воды! – вспомнил он припевку из рекламы. Гадость страшная – заборы красить. – И это – не меньшая гадость. Только не из старых залежей, не думай. Это маркетинговый ход такой, игра на ностальгических нотках. Сколько времени прошло после первого выхода этой гадости? Двадцать лет почти, правильно. Новое поколение выросло. А сорокалетние родители этого самого поколения смотрят на эти пакетики с умилением – их молодость! – Извращенцы! – крутнул головой отец. – Маркетологи, – поправил сын. – Кстати, у меня новая работа, почти то же самое, что было раньше. Уже три дня, забыл тебе сказать. – Нормально! Забыл он! И про что там? – Тебе что, правда интересно? – А вот представь! – Ну-у, так примерно, – тяжело вздохнул младший. – Определенные книги стало модным покупать в каждой конторе, претендующей на статус современной. Неважно, что автором очередного томика «Мотивация и успех» является случайный вундеркинд, вылупившийся из блогов и социальных сетей. Если подобных деятелей отстреливать, они всё равно продолжат появляться как грибы после дождя. Без потерь и вреда для общества. Кто поумнее, смотрят с иронией на очередного комнатного бизнес-тренера, выкладывающего в блог фото своей тумбочки с тугими пачками денег. Кто глупее, участвует в полезном процессе обогащения вышеупомянутой тумбочки. Увеличим масштаб. Компания продаёт посткарнегианские ценности в формате тренингов для популярного цифрового продукта, не приносит прибыль, а исключительно отбивает инвестируемую валюту. Под предлогом великой миссии – реализовать потенциал российского предпринимательства – отмываются бабки нескольких средней руки олигархов. На деле компания продаёт понты через интернет. Петя Иванов – типичный менеджер, работающий здесь, приходит в офис и день за днём исполняет функцию: перенос текста из одной таблички в другую. Человека спокойно заменит программа – но ресурсов, а уж тем более желания улучшить процессы у руководства нет. Петя осознаёт тягость бытия, но продолжает вкалывать. Получив одобрение у начальства, Пётр пишет техническое задание для проекта: выполнив задачу, ею можно небрежно светить в резюме. – Погоди. Не думай, я все понимаю, интересно. Сейчас чайку плесну. Ты как насчет чаю? – Давай! Только без сахара. Они поставили перед собой кружки. На отцовской надпись – lоve Yоu, у сына – знак зодиака, «овен». – Давай дальше, – просит отец. – Спустя пару месяцев ударяет декабрь 2014 года, в середине которого начался первобытный хаос в магазинах и головах потребителей. Чуть позже Петин проект отправляется в мусорку, персонал сокращён вдвое. Петя, рассчитывающий на перспективы, возвращается к своим табличкам. Более того, количество таблиц с данными растёт вдвое. В случае возмущений начальством предлагается к просмотру фильм про Крым. Бизнес, после месяца раздачи выходных пособий, оптимизирован до уровня нескольких исполнителей и отдела продаж, под который выделено самое большое из помещений в здании. Ведётся поиск клиентов, как и раньше – им впаривают пустышки. На самой верхушке – миссия и корпоративные ценности. Чуть ниже – десяток удручённых «Петь», которые на практике вкладывают свою жизнь в несовершенный механизм. Радует лишь то, что многие из них довольны раскладом и принимают его за норму, находя спокойствие в книгах о мотивации и успехе. – Как я понимаю, ты и есть этот Петя? – поинтересовался Кургузиков-старший. – Шутишь! Я уже где-то следующее звено над Петями. И меня интересуют только деньги, которые мне платит эта идиотская система. Отец задумался, переваривая объяснение сына: все вроде понятно, однако очень уж непривычно. Раньше как, есть работа – работаешь, есть результаты труда – вот они, налицо… Кургузиков-младший прервал его размышления, указывая на бутыль со шлангом. – У тебя уж давно бурлить перестало, третий день пузырьки не идут. – Ох ты! - спохватился отец. – Забыл совсем. Надо фильтровать и разливать, а то перекиснет. Сын постучал по сосуду. – Я сбегаю на часик в качалку, и займемся. Через полминуты он выскочил за дверь, а старший пошел в свою комнату, на диван. Пусть железо потаскает, – думал он, – дурь лишняя улетучится. И тут пришла неожиданная мысль: надо вылить к чертям эту дрянь! Он, полный решимости, вернулся на кухню. Посмотрел на дело рук своих, и этой самой решимости как ни бывало. Продукт-то при чем? Верно говорят, дураку и добро во вред, а так… Когда-то давно Кургузиков несколько раз брал с собой на рыбалку сына. Было тому в ту пору лет одиннадцать-двенадцать, самое время, когда мальчишки заболевают этой вечной мужской болезнью. Кургузиков даже опасался слегка: вот втянется – не выгонишь с реки, все науки и знания по боку. Однако опасался он напрасно, никакого интереса к рыбалке у сына не обнаружилось. Крючки с наживкой заброшены в прикормленное место – а он куда угодно пялится, только не на поплавок. А то и вовсе уйдет вглубь тальника, разглядывает цветочки да травинки. Подумывал взять на зимнюю ловлю – у той заразы своя, особенная бацилла, – но оставил эту затею, поскольку для зимней рыбалки и обмундирование дорогое и в целом затраты немалые. Чувствовал – выбросит деньги на ветер. В общем, не получилось с рыбалкой.