В храм при городском хосписе меня позвал Александр Ибрагимов – друг нашей семьи, поэт. Хотя, конечно, «поэт» надо было поставить на первое место, потому что Саша по жизни сначала поэт, а потом все остальное: муж, друг, отец, дедушка...
- Я в Знаменском стал реже бывать. В хосписе маленькую церковь сделали, в честь иконы «Всецарица», мы там теперь причащаемся. Народу мало, все свои. Ты же рядом живёшь, приходи! Батюшка молодой, но в силе! Алексей. После службы чай пьём все вместе, беседуем. Каждый друг дружке рад! Приходи! Через полгода он опять заговорил об этой церкви и взял с меня слово, что в ближайший вторник появлюсь обязательно.
Хоспис находился на улице Чкалова, в Соцгороде, как бы сказали кемеровские старожилы, в районе первых благоустроенных домов довоенной постройки. В юности я часто бывала в этих местах (моя студенческая подруга жила напротив хосписа, тогда ещё просто одной из городских больниц), любила, да и сейчас люблю, тихие здешние улочки, высоченные тополя (теперь их, правда, вырубают), рябины, разросшиеся клены, черемухи в старых двориках.
Шла я в хоспис (до него от моего дома короткой дорогой минут семь) и не могла представить: где в этом небольшом двухэтажном здании (там и для больных мест не так много) нашлось помещение для церкви?!
- Вы к кому? – спросила серьёзная охранница.
- Я в храм.
- Тогда – вот бахилы. Это женщины из храма сшили. Для тех, кто в церковь вашу ходит.
- А как пройти?
- В первый раз? По коридору до лестницы, на второй этаж, направо, через переход, опять направо и сами увидите.
Пошла. Тихо. На первом этаже запах из столовой – не противный, а вкусный, котлетный. На втором – запах уже другой, смесь больничного с тем, что всегда сопутствует тяжело хворающему человеку. Прохожу мимо палат. В одной дверь открыта, в глаза бросается изможденное мужское лицо на подушке. Дальше по переходу: линолеум обшарпанный, с заплатами, поворачиваю направо и захожу в открытую дверь.
И правда – церковь! В маленькой комнате Алтарь и распятие из дерева, стены расписаны, на аналое икона «Всецарица» (такая же была у меня дома), перекрестилась, поцеловала, огляделась по сторонам: Саши пока нет, знакомых тоже. Подошла молодая красивая женщина в форме сестры милосердия – косынка с крестиком, длинный передник на лямочках. Очень похожа на медсестер с фотографий времен крымской войны. Высокая, худенькая, взгляд приветливый.
- Проходите, здесь можно раздеться.
Она проводила в смежную комнатку. (Вешалка для одежды, шкаф, большой раскладной стол, маленький кухонный стол, на нем продукты в пакетах.)
Повесила мой плащ.
- Вас Александр Гумирович позвал?
- Да.
- Он скоро придёт. Меня Светой зовут.
- А я – Людмила.
- Хотите мне помочь?
- Да, если смогу.
- Сможете, мойте руки.
Так я познакомилась с сестрой милосердия Светланой. Уже тогда в недолгом нашем разговоре я обратила внимание на её открытость, внимательность, искренний интерес (именно интерес, а не любопытство) ко мне. Как позднее выяснилось, и ко всем другим, с кем Светлана общалась.
- Вот Вам пряники, их нужно разложить по пакетам. У нас в хосписе есть палата, где бездомные лежат. К ним никто не приходит. Мы их после литургии чаем угощаем: когда с пряниками, когда с печеньем, когда и с тем, и с другим, короче, с чем Бог послал. Сегодня, например, Лида яблочки принесла. Сейчас нарежем – и по пакетам!
Из разговора выяснилось, что почти все приходящие в этот маленький храм (кроме лежащих в хосписе) приносят с собой продукты к чаепитию для себя и бездомных больных.
Раскладывая еду, я не сразу заметила, что в комнате один за другим собралось уже человек шесть. Светлана сортировала принесённые продукты, одновременно интересовалась о новостях у только что пришедших, давала им работу и рассказывала о событиях в хосписе.
- А Матрона-то, – говорила она, – вчера меня попросила опять к причастию её подготовить.
- Правда?! – удивлялись женщины. – Она же на прошлой неделе только причащалась!
Я прислушивалась к разговорам, приглядывалась к окружающим, не особо вникая в происходящее. Это потом, почти через год, я лично познакомлюсь с Матроной, одинокой, парализованной, годами лежащей в хосписе женщиной, крещенной в этом храме и воодушевляющей смирением и терпением своим наших сестёр милосердия.
Саша появился одновременно с батюшкой. Оба зашли с улицы румяные, оба с бородой и веселым взглядом.
В этот день литургии не было. Пели акафист Богородице «Всецарице». Пели все, кто был в храме: пришедшие из города и больные, кто смог дойти до храма со своих кроватей, – всего человек десять. Пение наше транслировалось по радио в палаты.
После акафиста стали накрывать на стол, а отец Алексей со Светой и Марией, второй сестрой милосердия, пошли по хоспису причащать лежащих больных и помазывать освящённым маслицем всех желающих.
Я расставляла бокалы для чая и одновременно знакомилась с женщинами. Были они, в отличие от меня, немногословны, но на вопросы отвечали доброжелательно. Я узнала, что приходят в храм кто через неделю, кто – через две. Приносят с собой, что могут: фрукты, печенье, булочки, овощи, пироги, торты, салаты, сыр, яйца вареные. Бездомным больным отдают только разрешённые врачами продукты.
Пришёл батюшка, и, помолившись, сели за стол. Отец Алексей рассказывал о храме, который он строил в Полысаево, и о том, что нового прибавилось там за неделю. Говорил с улыбкой и азартом, так что я живо вообразила и высоту, и «широту» церкви, и красоту Царских врат.
- Вот приедете и сами увидите! – закончил он рассказ.
«Да уж, вряд ли, – подумала я. – Даже и не представляю, где это Полысаево!»
Батюшка искренне интересовался делами собравшихся за столом, ему с радостью отвечали, советовались.
- А Вы, я слышал, тоже стихи пишете, – обратился он ко мне после того, как Саша прочитал по просьбе Светы своё стихотворение из книги «Крест русского четверостишья».
- Пишу, но не так, как Саша. Он поэт настоящий, а я...
- Не прибедняйся, Люся, у тебя стихи хорошие, иначе я бы их к печати не рекомендовал! – тут же возразил Александр.
- А чем Вы занимаетесь? – поинтересовался отец Алексей.
- Риторику веду в лицее и формальную логику.
Все заинтересовались столь необычными для нашей школы предметами.
- А давно Вы там работаете? – спросил батюшка.
- Да с самого основания лицея, уже четырнадцать лет. Сначала там замдиректора по воспитательной работе была, но устала, решила передохнуть. Теперь подруга вместо меня надрывается.
- Значит, у Вас теперь времени свободного побольше?! И живете здесь близко, я слышал. А нам, сами видите, помощь нужна! Приходите! Работы много! – весело, как бы шутя сказал батюшка и вопросительно посмотрел на меня.
- Да, я, конечно, буду сюда приходить. Может, не каждую неделю, но обязательно приду.
Слово я сдержала и действительно два раза в месяц приносила продукты, готовила гостинцы для бездомных, пела со всеми вместе акафист. Голос у меня громкий, слух есть (правда, в школе музыкальной училась всего год). Но папа был хормейстером, и я с раннего детства пела вместе с родителями: мама первый голос, я – второй, папа – третий. Здесь мне это пригодилось.
Как и другие, я покупала что-нибудь поесть, помогала организовывать чаепитие для бездомных больных, но сама в палаты не ходила, этим занимались сестры – Светлана и Мария.
Мария – студентка филологического факультета университета. Молчаливая, внимательная, с плавной походкой и мягким обращением. Хорошенькая и с чувством юмора. Она ненамного была старше моей младшей дочери, но иногда мне казалось, что Маша и меня взрослее.
Саша оказался прав – в этой церкви все были рады друг другу, на дружеские отношения никто не претендовал, а просто молились и помогали чем могли, в основном продуктами, иногда уборкой храма.
Вскоре появился новый священник – отец Анатолий из храма в честь Рождества Христова, а отец Алексей стал приезжать редко – строящаяся церковь требовала его постоянного присутствия. Но всякая наша встреча сопровождалась его интересом к моим делам. Однажды отец Алексей спросил:
- Не хотите попробовать себя в качестве сестры?
- Я??? Да что Вы!!! Батюшка, я, наверное, произвожу ложное впечатление человека воцерковленного, но на самом деле это не так! Я и ругаюсь, иногда со словечками всякими! И винца красного выпить люблю! Не думаю, что я заслуживаю Вашего доверия! И в службах мало что понимаю, курсов, как Света и Маша, не заканчивала, да и причащаться стала не так давно...
- Это не те причины, которые могут помешать... Но смотрите сами. Думаю, мы ещё вернёмся к этому разговору.
После я в смущении шла домой, перебирая эпизоды из своей жизни, связанные с церковью. Когда это началось?
В детстве нас с братом в храм не водили. Возможно, бабушка с собой брала, но я этого не помню. Я даже не представляла, где он находился в Белово (город, в котором родилась и жила до девяти лет). Но о Боге знала от бабушки Нюры. В углу её комнаты висела икона и иногда горела лампадка. Часто я слышала бабушкин тихий шёпот. Она молилась Богу.
Ещё с раннего детства помню Пасху. Перед её наступлением вся квартира заполнялась ароматами шанежек с творогом и булочек. В отваре из луковой шелухи красили яйца. Но есть это никому не разрешалось. Только после всенощной, когда из храма приходили баба Нюра со своей сестрой, нас с братом будили и садили со взрослыми за стол разговляться.
Когда наша семья переехала в Кемерово, о вере в Бога иногда (в основном навеселе) разговаривал со мной папа. Мама была истовой коммунисткой-атеисткой.
С седьмого по десятый класс я носила крестик и каждый вечер молилась, чтобы Господь помог мне поступить в московский театральный вуз. Не поступила, разочаровалась, но крест не сняла.
Поступила в Кемеровский институт культуры и в первые студенческие каникулы поехала в Белово по просьбе двоюродной сестры покрестить её дочь.
- Только ты ничего никому не говори! Мало ли злых людей! Ты ведь комсомолка, выгонят ещё, если узнают, – переживала сестра.
Я приехала и впервые вошла в храм. Крещение прошло спокойно и, как мне показалось, быстро. Никаких особенных эмоций это пребывание в храме у меня не вызвало. Ничто не встрепенулось в душе, но ничего и не противилось в ней, ничего не напугало, не удивило.
Через некоторое время мне удалось (тогда этот роман было сложно достать) прочитать «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова. И сразу возник интерес к Богу и безусловное приятие Христа. У подруги от бабушки осталось Евангелие. Я читала и понимала и умом, и сердцем, что это – необыкновенная книга! Такую специально не сочинишь! Но все же знаний моих было недостаточно для полного осмысления написанного в ней.
Прочтение Евангелия не привело меня в церковь. Я даже не знала точного места её нахождения в городе, слышала, что она где-то на правом берегу.
Вскоре начался тяжёлый период в моей жизни: один за другим умерли бабушка Нюра, моя любимая тётя Полина – папина сестра – и, скоропостижно, папа. Знаю, что их отпевали в церкви, но за горем об этом в памяти ничего не осталось.
Потом в перестроечные времена меня направили (работала уже в лицее) на краткий курс повышения квалификации. На одной из лекций новый оратор неожиданно стал рассказывать о том, что смерти нет, а человек вечен. Оказался он из Рериховского общества. После коммунистической идеологии странно было услышать подобное с официальной трибуны, но... перестройка же.
- Ну, если о вечной жизни говорят уже на курсах повышения квалификации, то, значит, она точно есть, – с некоторой иронией подумала я.
Лектор тем временем «сортировал» все виды религий, признавал за ними истину, но не полную, потому что последняя её инстанция – это учение какой-то супердамы по фамилии Блаватская. Постулаты этой теории были явно чуждыми мне. Но мысль о реинкарнации соблазняла. В голове моей как-то примирились и представления о Христе, любовь к Нему, и мысли о возможности родиться много раз, совершенствуясь с каждой новой жизнью.
Однажды на вечеринке с друзьями мы стали обсуждать эту тему. И выяснилось, что Андрей, один из наших приятелей – умный, талантливый, успешный предприниматель – непоколебимо стоит на позиции православия. Посты соблюдает, в храм ходит. Разубеждать меня он ни в чем не стал, но логика его ответов заставила на некоторое время задуматься о хаосе моего религиозного мира.
Потом в эти же перестроечные времена я случайно зашла в один из многочисленных открывшихся тогда антикварных магазинов на Арбате и решила купить икону. Денег было немного. Продавец, молодой, но знающий своё дело парень, посоветовал:
- Купите Святителя Николая.
Я вспомнила, что часто слышала это имя и от бабушки, и от других людей.
- Чудотворца? – уточнила.
- Да.
Дома мы с мужем повесили икону, но молитвы перед ней я не читала. Раза два в месяц ходила на службы в Знаменский храм, просто стояла, молилась, но не причащалась. В церкви иногда чувствовала испытывающе-придирчивые взгляды старушек и истовых прихожан, наверное, когда невольно, по незнанию нарушала какое-нибудь правило поведения в храме.
По примеру Андрея старалась держать Великий пост. (Ох, не сразу мне это удалось! Не сразу!) На Светлое Христово Воскресение стряпала пироги, делала творожную пасху, всей семьёй ходили на крестный ход, но на всенощную не оставались. Наутро был полный дом гостей: «Христос Воскрес!»
Однажды летом всей семьёй поехали на четыре дня в Белокуриху. Добираться муж решил на крутой дорогой машине (Lexus 300), которую ему предлагали купить, а в этой поездке испытать её. Я была против, просила не изменять проверенной нашей «девятке», но муж настоял.
- «Лексус» – просторный, надежный, со встроенной противоугонной системой!
В Белокурихе нас ожидал шикарный губернаторский номер. Мы с дочерьми взяли с собой самые лучшие наряды, муж накупил дорогого спиртного.
По дороге на ночь остановились у знакомых в Барнауле. Утром двинулись дальше. Едем, а в голове у меня вертится одна мысль: «Жаль, что Татьяне ничего не сообщила о приезде. Может, встретились бы». Это моя приятельница, раньше мы вместе в институте работали, а теперь она жила в Барнауле.
И дальше я живо представила, как подъезжаю в шикарной машине, одетая по последней моде... короче, гордыня взыграла! Вдруг из окна увидела красивый храм.
- Давай зайдём, – говорю мужу.
- Давай!
Вышли и с дочками прошли в церковь. Народу почти никого.
- А в честь кого храм? – спрашиваю служительницу.
- В честь Николая Угодника, – отвечает.
И правда, на алтаре вижу его образ. И вдруг чувствую необъяснимое желание помолиться. Встаю на колени перед этой иконой и мысленно искренне прошу:
- Святитель Николае, пусть все мои близкие будут живы и здоровы, и приведи нас – меня, мужа, детей – к вере, пожалуйста! – повторяла так несколько раз.
Потом мы поставили свечи и вышли. Через пять минут из любопытства остановились у магазина, хотя могли ехать дальше, и так все было куплено. Через пятнадцать минут вернулись – а машины нет. Угнали. Со всеми вещами. Хорошо, что сумку с документами и деньгами муж взял с собой.
Когда чувство растерянности сменилось осознанием суммы повисшего на нас долга, я в первую очередь подумала о муже. Было видно, что он потрясён.
- Папа, не расстраивайся, – ободряла старшая дочь. – Мы живы. Вместе.
Но он уже звонил знакомым, и вскоре нам помогли выйти из этой ситуации: дали на время какую-то одежду, довезли до Белокурихи, а через несколько дней и до дома.
- И правда, – думала я, – ничего страшного не случилось!
Но слезы лились сами собой. Представлялось, сколько возможностей для семьи упущено вместе с суммой, которую мы должны были теперь отдать за чужую машину.
По приезде в Кемерово я с тяжелым сердцем пошла в церковь и не заметила, как во время службы отпустила тревога, пришло примирение с ситуацией и уверенность, что проблема обязательно решится.
И действительно, вскоре машину нам обещали вернуть за выкуп. За своим «Лексусом» мы снова ехали в столицу Алтайского края, но мой душевный настрой уже отличался от состояния, в котором я находилась, когда добирались до Барнаула в первый раз. За время между поездками я сходила на исповедь и причастилась. Правда, особых грехов за собой не обнаружила – три или четыре, не больше. Но на сердце стало как-то легче, спокойнее.
Периодически в мои руки попадали книжки, статьи о поведении в храме, о житиях святых... но системы в знаниях не было. По совету Андрея я прочитала (быстро и с большим интересом) «Закон Божий». И сразу в голове наступила ясность.
В храм стала ходить регулярно, раз в месяц, и однажды на дверях Знаменской церкви увидела объявление о паломнической поездке в женский монастырь в Могочино (север Томской области). Почему я вдруг решила поехать?! Вроде в семье проблем не было... И все же дочки мои находились в подростковом возрасте, и в последнее время стала появляться какая-то отчужденность, недосказанность в наших отношениях.
Добирались до монастыря на автобусе десять часов, а должны были доехать за четыре, максимум пять. (В дороге лопнуло колесо, запасное оказалось диаметром меньше остальных. Монтажные мастерские были закрыты.) Медленно, «прихрамывая», прикатили все-таки на запаске.
Поселили меня у монахини Зои, лет пятидесяти семи на вид (она жила в домике за территорией монастыря). С дороги я так устала, что, отдав привезённые гостинцы (зимние вещи, что-то из посуды), тут же собиралась лечь спать, время было уже к ночи.
- Нет, – сказала монахиня, – сейчас пойдём в храм, а потом к исповеди готовиться будем.
Пришли. Монахини и паломники собрались на монастырском дворе, и начался крестный ход вокруг храма с чтением молитвы «Богородице Дево, радуйся!»
Молитву я наизусть не знала и, когда подошла моя очередь читать, призналась в этом. Через годы поняла, что незнание этой одной из основных и к тому же короткой молитвы для окружающих было равносильно признанию, что в монастырь я приехала случайно.
Когда вернулись обратно в домик, монахиня Зоя заварила чай, а я достала привезённые пироги. За столом разговорились.
- У нас на престольный праздник всегда народу много.
- А что такое престольный праздник?
- Ох, да ты в церкви, видно, совсем недавно?
- Да.
- Храм наш в честь Святителя Николая освящён. Завтра его праздник. Никола летний.
После чая монахиня дала мне тетрадь, в которой были написаны возможные прегрешения. Они убористым почерком помещались листах на двадцати.
- Вот, посмотри! Это для монахинь, но и для себя, может, чего найдёшь там.
Я стала пролистывать. Обнаружилось, что в этой тетради перечислено было большинство моих поступков. Например, грешно танцевать. Подумала: «Ну уж нет! Слишком строгий подход!»
Потом дочитала до греха убийства, собиралась пролистнуть страничку с возможными его вариантами, ведь не убивала никого, но наткнулась на слово «аборт»!
Почти никогда не вспоминала я об этом своём поступке. Всегда оправдывала себя силой обстоятельств и мыслью, что это делают большинство женщин, что это норма современной жизни. Но сейчас вдруг поняла, что действительно совершила грех, смертный грех!
Ранним утром мы пришли в храм. Ещё вчера в этой церкви на чтении вечернего молитвенного правила я почувствовала спокойную отрешенность от обычных своих тревог, смирение, что вообще мне мало свойственно. Сегодня это состояние вернулось, я вслушивалась в слова священника, всматривалась в лики икон, откликалась душой на пение монахинь. Подошла моя очередь исповедоваться. Развернула свой листок и неожиданно для самой себя не смогла прочитать ни слова. Сначала слезный ком, а потом и сами слёзы – обильные, с рыданием, как в детстве, стали началом моей исповеди. А потом наступило облегчение, тоже как в детстве, когда мама тебя простила и пожалела.
После службы, уже перед отъездом, решила купить икону Богородицы.
- Вы возьмите «Всецарицу»! Она у нас одна, – советовала монахиня за прилавком. – Сама такую хочу, но дорогая, денег столько нет. Смотрите, красота-то какая! У нас такая в первый раз продаётся. Ее с Афонской чудотворной срисовали. Ей молятся об избавлении от болезней, от рака особенно.
Так в нашей квартире появилась икона «Всецарица». А потом увидела её в храме хосписа.
- Да! Совпадения! – думала я.
А через полтора года в хосписной церкви некому стало работать: Светлане пришлось срочно уехать, а у Марии начались ГОСы. Отец Алексей опять попросил меня помочь, и я согласилась.
2
Многие люди в хоспис даже заходить боятся. Действительно, большинство пациентов здесь лежат с четвёртой стадией онкологии или после перенесённого инсульта. В других больницах им уже провели курс лечения, но безрезультатно, человек не выздоровел, и, возможно, это уже не произойдёт никогда.
Наверное, поэтому хоспис у многих вызывает страх: попал туда, значит, жить тебе недолго. Но никто, кроме Бога, не знает, во сколько дней, месяцев, лет обернётся это «недолго». И только сам болеющий человек может оценить то облегчение, которое он получает от квалифицированной помощи врачей, медсестёр, санитаров этой больницы. А для отчаявшихся родственников хоспис – это иногда единственная возможность хоть чем-то улучшить самочувствие близкого человека.
Когда от рака умирала моя мама, таких больниц не было. Я, конечно, научилась делать уколы и клизмы, но, например, о капельницах, снимающих токсикацию и таким образом хотя бы на время убирающих тошноту, не знала ничего. Состояние полной беспомощности перед болью родного человека до сих пор, а прошло уже больше тридцати лет, мучительно вспоминается мне. Я знала, что мама не боялась смерти, она ждала её как избавления от беспрерывных страданий. А я мало чем могла утешить, у меня самой не было душевных сил ни переносить это испытание, ни, тем более, смириться с ним. Мысль о Боге выражалась только в восклицаниях «За что, Господи?! И почему это – моей маме?!» Вот бы мне тогда со священником поговорить!
А в хосписе такая возможность есть. Каждый вторник в храм приходит батюшка: ведёт службу, исповедует, причащает, проводит таинство крещения, беседует с родственниками и медперсоналом. Священники, с которыми я общалась в хосписе, возрастом были младше меня. Но я всегда чувствовала непоколебимую силу их веры, во мне вызывали уважение исходящие от них спокойствие и уверенность в безусловной правоте своего дела.
Когда я стала сестрой милосердия, в храм хосписа чаще других священников приезжал настоятель церкви Рождества Христова отец Анатолий Штефан. Улыбчивый, с добродушно-сияющим взглядом, внимательный и скромный человек. Тогда ему было немного за тридцать лет. Зайдёт он в храм, благословит, и усталость моя как рукой снимется. Обстоятельный, день у него по минутам расписан, но никуда не спешит и успевает везде: к нам в больницу, к верующим в колонии, на курсы богословские. А ещё надо дочек из музыкальной школы забрать, жену с работы и уже всем вместе поехать домой за двадцать километров от города, в посёлок Промышлёнка.
Никогда не видела, чтобы отец Анатолий кого-то поучал, мнение своё навязывал. Собеседника слушает внимательно и доверчиво. Лукавство сразу замечает, но не сердится, не осаждает, а так повернёт разговор, что самому человеку неловко станет. Все у батюшки просто получается, как бы само собой.
Вот однажды в храм зашла Ольга Петровна – врач, а с ней женщина, по виду сразу скажешь: устала и настрадалась.
- Отец Анатолий! Мы вот с чем пришли... – начала Ольга Петровна. – У нас лежит муж этой женщины. Привезли его без сознания, за три недели так в себя и не пришёл. Мы уже ничего сделать не можем.
- Пять лет болеет. Батюшка, помогите! – тихо просит женщина. – Может, молитва какая есть? Мучается он! Стонет, мечется! Больше месяца так лежит. Жалко его, сил уже нет!
Отец Анатолий взял требник, и они пошли в палату. Через минут пятнадцать батюшка вернулся. Говорю:
- Я с таким первый раз встречаюсь. Действительно есть такая молитва?
- Да. Чин на разлучение души от тела. Когда человек долго страждет, –ответил отец Анатолий и стал надевать пальто – пора было уходить. Когда уже был в дверях, вернулась Ольга Петровна. Смотрит на него, глаза широко раскрыты:
- Батюшка! Умер он. Только что скончался!
- По воле Божьей. Царствие небесное рабу Игорю, – спокойно сказал батюшка. Для него это было нормой, а для нас с Ольгой Петровной – чудо.
Рядом с отцом Анатолием вообще много необычного происходит. Например, приходишь на службу в его маленький храм, построенный в бывшем магазинчике в посёлке Промышлёнка, и удивляешься количеству прихожан, которых он вместил. Многие приезжают из города. С каждым годом желающих побывать на службе у отца Анатолия становится больше. И никому не тесно.
Не тесно и в доме, в котором живет семья батюшки. Дом достался ему от деда. Всего-то 35 квадратных метров: три комнатки и кухня. А десять лет назад на этом пространстве размещались отец Анатолий с матушкой Жанной и шесть их детей - мальчик и девочки, причём две старшие уже в возрасте невест.
Сначала я не могла понять, как это возможно: взрослые дочери у молодого человека, но потом узнала, что пятеро детей – приемные. В самом начале их история усыновления похожа на многие подобные, описанные в газетах и журналах. Отец Анатолий с матушкой Жанной очень хотели детей. По мнению врачей, появлению ребёнка ничего не мешало, пять лет ждали радостного события, но... не случалось. Тогда решили взять под опеку шестилетнюю девочку из детского дома – Кристину. У неё даже внешнее сходство было с приёмными родителями. Пока оформляли документы, матушка сообщила, что Господь услышал их молитвы. Говорят, похожие истории случаются со многими парами. Но в семье отца Анатолия было необычное продолжение.
В их маленьком посёлке почти все друг друга знают, общаются. Случилось, что в одной семье произошло несчастье: родителей за пьянство лишили родительских прав, осталось четверо детей – сын и дочери. Их отправили в детский дом. Но им, конечно, хотелось жить, как и прежде, среди привычного окружения, учиться в своей школе, общаться с прежними друзьями. Они приезжали в посёлок, их часто забирала тетя, прихожанка храма, к себе домой погостить. Иногда дети оставались с ночёвкой. Но случилось так, что тетя в нескольких местах сломала ногу и надолго оказалась прикована к постели. А у батюшки с матушкой были готовы документы, чтобы взять приемных детей.
Как раз в это же время администрация города разрабатывала программу поддержки приемной семьи. Программа не предполагала усыновления, но давала возможность стать опекунами детей и жить одной семьёй.
Однажды батюшка пришел со службы и спокойно и просто сказал: «Видно, судьба такая, будем детей к себе забирать на выходные, а там – посмотрим». Так у отца Анатолия с матушкой Жанной появились ещё три дочери и один сын. Документы оформляли постепенно, но уже не расставались.
За словами «удочерение», «усыновление» знающий жизнь человек может представить не только радость общения в семье, но и те препоны и трения, которые сопровождают сложный процесс возникновения душевного и тем более духовного родства между чужими людьми. Не обошли проблемы и семью отца Анатолия. Но Бог давал терпение, силы, а главное – Любовь. И все налаживалось и превозмогалось: пусть в тесноте, но не в обиде, а в радости и заботе выросли приёмные дети. Образование получили. Теперь живут самостоятельно, воспитывают своих детей. А у батюшки с матушкой родилась ещё одна дочь. Они и счастливые родители, и бабушка с дедушкой десяти внуков и внучек.
Мне всегда хотелось узнать, почему молодые люди становятся священниками? Когда к ним приходит эта мысль? Растут простыми (или нет?) мальчиками, в школу ходят, как все. А потом – раз... и священник?! Почему они делают такой выбор? Через два года нашего знакомства, когда мы общались уже семьями, отец Анатолий рассказал о том, как пришёл в церковь.
«Мой папа – немец, мама – русская. Я родился в Томске. До сих пор люблю этот город. Родители преподавали высшую математику в университете. Добрые, интеллигентные люди. От религии они были далеко, нас с братом не крестили, но к верующим относились с уважением. Особенно к семье Фаста Вильгельма Генриховича. Когда-то он был их наставником в профессии. Мы ходили к ним в гости, брат и я играли с детьми Вильгельма Генриховича – дочерью Аней, моей ровесницей, и старшим сыном Михаилом.
В девять лет наша семья переехала в Кемерово, в район Шалготарьяна. Родители стали работать в кемеровских вузах, а мы с братом пошли в 92 школу. Учился нормально, без троек. В шестом классе увлёкся фотографией, тогда же ещё цифровой техники не было, снимал, проявлял, закреплял, потом, в трудные времена, мне это пригодилось для заработка. С девочками не гулял. Знаете, я стеснительный был, да полноватый к тому же. Вечерами сидел за книжкой или у телевизора.
Однажды на каникулах в доме у бабушки с дедушкой (они жили в Промышлёнке) на чердаке среди старых книг нашёл "Закон Божий", прочитал, многое понял. Потом, позднее, в руки попал роман "Мастер и Маргарита" Булгакова. Взволновал меня, но к церкви не приблизил. Я вообще о ней тогда мало знал. Помню, что про Пасху слышал от бабушки с дедушкой, они говорили, что грех работать в этот день. А мы то огород копали, то ремонтом занимались.
Когда закончил школу, поехал обратно в Томск поступать в университет на радиофизический факультет. Сдавал экзамены, а между ними возобновлял старые знакомства. Это был период, когда во мне появилась гордость за то, что я – немец. Очень мне хотелось как-то утвердить в себе это. Думал, может, католиком стать? Вспомнил о семье Фастов. Они были немцы, и я считал их католиками. Пошли с мамой к ним в гости. Встретили нас сердечно. Посмотрел на Аню и... совсем другая она стала, взрослая и очень симпатичная. Брат её Михаил к этому времени заканчивал политех, уже отслужив в армии. Разговорились.
- А ты, Анатолий, крещёный? – спрашивает Аня.
- Нет. Вот хочу католичество принять, как вы.
- А мы-то все православные, – вступил в разговор Михаил. (Кстати, он потом тоже священником стал.)
- Давай и тебя покрестим?! – воскликнула Аня.
Несмотря на юный возраст, она оказалась глубоко верующей девушкой. Серьёзная, с твёрдым характером. Короче, понравилась мне. Стал я часто в гости к ним наведываться. И, конечно, крестился. Произошло это в крестильном храме при Петропавловском соборе города Томска. Сначала священник огласил меня, дал задание Символ веры выучить и пост продержать три дня.
Молитву выучил, а пост немного нарушил. Крестили меня полным погружением в потайной купели. Сделали её в период советских гонений на церковь. В полу храма – скрытая дверца, открываешь её, а там – зацементированное довольно большое углубление. Наливают воду и во время крещения погружают. Так что в шестнадцать лет стал христианином.
Продолжал ходить к Фастам, из-за Ани, конечно, а вместе с ней и церковь посещал. Потом понял, что наши отношения только дружеские и такими останутся.
Через год примерно на свадьбе двоюродной сестры встретился со своей будущей женой Жанной. Она тоже училась в университете, но на другом, филологическом, факультете.
Жанна – это отдельная тема!!! Я тогда даже не представлял, с каким цельным, целеустремленным человеком познакомился! Не поверите, она ещё в детстве поняла, что хочет стать учительницей, а в юности в своём дневнике писала: "Хочу быть верной женой и родить много детей". Жанна, когда я познакомил её с Фастами, стала подругой Ани. У нас тогда при церкви образовалось что-то вроде молодежного православного братства. Мы ходили в детский дом, водили детей в храм. Меня попросили быть крёстным отцом трём девочкам, объяснял детям, как мог, Символ веры. Жанна стала крестной матерью и всегда была рядом со мной.
Но поженились мы с ней только через три года. За это время жизнь моя изменилась. Я как-то разочаровался в профессии, запустил учебу, а может, сначала запустил учебу, а потом разочаровался?.. Уехал к родителям в Кемерово, устроился на "Азот", на третий "Аммиак", киповцем. Знаете, с радостью вспоминаю это время. У нас подобрался коллектив в основном из молодёжи. Мы, в отличие от старшего поколения, спиртное редко употребляли, дни рождения с тортами отмечали. А "старики" так после каждой смены водочкой баловались. Я уже через год стал бригадиром. Любил ходить в ночную смену: агрегат светится огоньками, как елка, никого нет – романтика.
На выходные приезжал в Томск, с Жанной встречался. Она, пока меня не было, крестников моих не оставляла, ездила за ними в детский дом, а это другой край города, и везла в храм и обратно.
Свадьбу играли в Томске, а жить стали в Кемерово – сначала у родителей, а когда умер мой дедушка, переехали к бабушке в Промышлёнку. Знакомых верующих в городе не было, и мы в церковь стали ходить редко, только по праздникам.
- Я в Знаменском стал реже бывать. В хосписе маленькую церковь сделали, в честь иконы «Всецарица», мы там теперь причащаемся. Народу мало, все свои. Ты же рядом живёшь, приходи! Батюшка молодой, но в силе! Алексей. После службы чай пьём все вместе, беседуем. Каждый друг дружке рад! Приходи! Через полгода он опять заговорил об этой церкви и взял с меня слово, что в ближайший вторник появлюсь обязательно.
Хоспис находился на улице Чкалова, в Соцгороде, как бы сказали кемеровские старожилы, в районе первых благоустроенных домов довоенной постройки. В юности я часто бывала в этих местах (моя студенческая подруга жила напротив хосписа, тогда ещё просто одной из городских больниц), любила, да и сейчас люблю, тихие здешние улочки, высоченные тополя (теперь их, правда, вырубают), рябины, разросшиеся клены, черемухи в старых двориках.
Шла я в хоспис (до него от моего дома короткой дорогой минут семь) и не могла представить: где в этом небольшом двухэтажном здании (там и для больных мест не так много) нашлось помещение для церкви?!
- Вы к кому? – спросила серьёзная охранница.
- Я в храм.
- Тогда – вот бахилы. Это женщины из храма сшили. Для тех, кто в церковь вашу ходит.
- А как пройти?
- В первый раз? По коридору до лестницы, на второй этаж, направо, через переход, опять направо и сами увидите.
Пошла. Тихо. На первом этаже запах из столовой – не противный, а вкусный, котлетный. На втором – запах уже другой, смесь больничного с тем, что всегда сопутствует тяжело хворающему человеку. Прохожу мимо палат. В одной дверь открыта, в глаза бросается изможденное мужское лицо на подушке. Дальше по переходу: линолеум обшарпанный, с заплатами, поворачиваю направо и захожу в открытую дверь.
И правда – церковь! В маленькой комнате Алтарь и распятие из дерева, стены расписаны, на аналое икона «Всецарица» (такая же была у меня дома), перекрестилась, поцеловала, огляделась по сторонам: Саши пока нет, знакомых тоже. Подошла молодая красивая женщина в форме сестры милосердия – косынка с крестиком, длинный передник на лямочках. Очень похожа на медсестер с фотографий времен крымской войны. Высокая, худенькая, взгляд приветливый.
- Проходите, здесь можно раздеться.
Она проводила в смежную комнатку. (Вешалка для одежды, шкаф, большой раскладной стол, маленький кухонный стол, на нем продукты в пакетах.)
Повесила мой плащ.
- Вас Александр Гумирович позвал?
- Да.
- Он скоро придёт. Меня Светой зовут.
- А я – Людмила.
- Хотите мне помочь?
- Да, если смогу.
- Сможете, мойте руки.
Так я познакомилась с сестрой милосердия Светланой. Уже тогда в недолгом нашем разговоре я обратила внимание на её открытость, внимательность, искренний интерес (именно интерес, а не любопытство) ко мне. Как позднее выяснилось, и ко всем другим, с кем Светлана общалась.
- Вот Вам пряники, их нужно разложить по пакетам. У нас в хосписе есть палата, где бездомные лежат. К ним никто не приходит. Мы их после литургии чаем угощаем: когда с пряниками, когда с печеньем, когда и с тем, и с другим, короче, с чем Бог послал. Сегодня, например, Лида яблочки принесла. Сейчас нарежем – и по пакетам!
Из разговора выяснилось, что почти все приходящие в этот маленький храм (кроме лежащих в хосписе) приносят с собой продукты к чаепитию для себя и бездомных больных.
Раскладывая еду, я не сразу заметила, что в комнате один за другим собралось уже человек шесть. Светлана сортировала принесённые продукты, одновременно интересовалась о новостях у только что пришедших, давала им работу и рассказывала о событиях в хосписе.
- А Матрона-то, – говорила она, – вчера меня попросила опять к причастию её подготовить.
- Правда?! – удивлялись женщины. – Она же на прошлой неделе только причащалась!
Я прислушивалась к разговорам, приглядывалась к окружающим, не особо вникая в происходящее. Это потом, почти через год, я лично познакомлюсь с Матроной, одинокой, парализованной, годами лежащей в хосписе женщиной, крещенной в этом храме и воодушевляющей смирением и терпением своим наших сестёр милосердия.
Саша появился одновременно с батюшкой. Оба зашли с улицы румяные, оба с бородой и веселым взглядом.
В этот день литургии не было. Пели акафист Богородице «Всецарице». Пели все, кто был в храме: пришедшие из города и больные, кто смог дойти до храма со своих кроватей, – всего человек десять. Пение наше транслировалось по радио в палаты.
После акафиста стали накрывать на стол, а отец Алексей со Светой и Марией, второй сестрой милосердия, пошли по хоспису причащать лежащих больных и помазывать освящённым маслицем всех желающих.
Я расставляла бокалы для чая и одновременно знакомилась с женщинами. Были они, в отличие от меня, немногословны, но на вопросы отвечали доброжелательно. Я узнала, что приходят в храм кто через неделю, кто – через две. Приносят с собой, что могут: фрукты, печенье, булочки, овощи, пироги, торты, салаты, сыр, яйца вареные. Бездомным больным отдают только разрешённые врачами продукты.
Пришёл батюшка, и, помолившись, сели за стол. Отец Алексей рассказывал о храме, который он строил в Полысаево, и о том, что нового прибавилось там за неделю. Говорил с улыбкой и азартом, так что я живо вообразила и высоту, и «широту» церкви, и красоту Царских врат.
- Вот приедете и сами увидите! – закончил он рассказ.
«Да уж, вряд ли, – подумала я. – Даже и не представляю, где это Полысаево!»
Батюшка искренне интересовался делами собравшихся за столом, ему с радостью отвечали, советовались.
- А Вы, я слышал, тоже стихи пишете, – обратился он ко мне после того, как Саша прочитал по просьбе Светы своё стихотворение из книги «Крест русского четверостишья».
- Пишу, но не так, как Саша. Он поэт настоящий, а я...
- Не прибедняйся, Люся, у тебя стихи хорошие, иначе я бы их к печати не рекомендовал! – тут же возразил Александр.
- А чем Вы занимаетесь? – поинтересовался отец Алексей.
- Риторику веду в лицее и формальную логику.
Все заинтересовались столь необычными для нашей школы предметами.
- А давно Вы там работаете? – спросил батюшка.
- Да с самого основания лицея, уже четырнадцать лет. Сначала там замдиректора по воспитательной работе была, но устала, решила передохнуть. Теперь подруга вместо меня надрывается.
- Значит, у Вас теперь времени свободного побольше?! И живете здесь близко, я слышал. А нам, сами видите, помощь нужна! Приходите! Работы много! – весело, как бы шутя сказал батюшка и вопросительно посмотрел на меня.
- Да, я, конечно, буду сюда приходить. Может, не каждую неделю, но обязательно приду.
Слово я сдержала и действительно два раза в месяц приносила продукты, готовила гостинцы для бездомных, пела со всеми вместе акафист. Голос у меня громкий, слух есть (правда, в школе музыкальной училась всего год). Но папа был хормейстером, и я с раннего детства пела вместе с родителями: мама первый голос, я – второй, папа – третий. Здесь мне это пригодилось.
Как и другие, я покупала что-нибудь поесть, помогала организовывать чаепитие для бездомных больных, но сама в палаты не ходила, этим занимались сестры – Светлана и Мария.
Мария – студентка филологического факультета университета. Молчаливая, внимательная, с плавной походкой и мягким обращением. Хорошенькая и с чувством юмора. Она ненамного была старше моей младшей дочери, но иногда мне казалось, что Маша и меня взрослее.
Саша оказался прав – в этой церкви все были рады друг другу, на дружеские отношения никто не претендовал, а просто молились и помогали чем могли, в основном продуктами, иногда уборкой храма.
Вскоре появился новый священник – отец Анатолий из храма в честь Рождества Христова, а отец Алексей стал приезжать редко – строящаяся церковь требовала его постоянного присутствия. Но всякая наша встреча сопровождалась его интересом к моим делам. Однажды отец Алексей спросил:
- Не хотите попробовать себя в качестве сестры?
- Я??? Да что Вы!!! Батюшка, я, наверное, произвожу ложное впечатление человека воцерковленного, но на самом деле это не так! Я и ругаюсь, иногда со словечками всякими! И винца красного выпить люблю! Не думаю, что я заслуживаю Вашего доверия! И в службах мало что понимаю, курсов, как Света и Маша, не заканчивала, да и причащаться стала не так давно...
- Это не те причины, которые могут помешать... Но смотрите сами. Думаю, мы ещё вернёмся к этому разговору.
После я в смущении шла домой, перебирая эпизоды из своей жизни, связанные с церковью. Когда это началось?
В детстве нас с братом в храм не водили. Возможно, бабушка с собой брала, но я этого не помню. Я даже не представляла, где он находился в Белово (город, в котором родилась и жила до девяти лет). Но о Боге знала от бабушки Нюры. В углу её комнаты висела икона и иногда горела лампадка. Часто я слышала бабушкин тихий шёпот. Она молилась Богу.
Ещё с раннего детства помню Пасху. Перед её наступлением вся квартира заполнялась ароматами шанежек с творогом и булочек. В отваре из луковой шелухи красили яйца. Но есть это никому не разрешалось. Только после всенощной, когда из храма приходили баба Нюра со своей сестрой, нас с братом будили и садили со взрослыми за стол разговляться.
Когда наша семья переехала в Кемерово, о вере в Бога иногда (в основном навеселе) разговаривал со мной папа. Мама была истовой коммунисткой-атеисткой.
С седьмого по десятый класс я носила крестик и каждый вечер молилась, чтобы Господь помог мне поступить в московский театральный вуз. Не поступила, разочаровалась, но крест не сняла.
Поступила в Кемеровский институт культуры и в первые студенческие каникулы поехала в Белово по просьбе двоюродной сестры покрестить её дочь.
- Только ты ничего никому не говори! Мало ли злых людей! Ты ведь комсомолка, выгонят ещё, если узнают, – переживала сестра.
Я приехала и впервые вошла в храм. Крещение прошло спокойно и, как мне показалось, быстро. Никаких особенных эмоций это пребывание в храме у меня не вызвало. Ничто не встрепенулось в душе, но ничего и не противилось в ней, ничего не напугало, не удивило.
Через некоторое время мне удалось (тогда этот роман было сложно достать) прочитать «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова. И сразу возник интерес к Богу и безусловное приятие Христа. У подруги от бабушки осталось Евангелие. Я читала и понимала и умом, и сердцем, что это – необыкновенная книга! Такую специально не сочинишь! Но все же знаний моих было недостаточно для полного осмысления написанного в ней.
Прочтение Евангелия не привело меня в церковь. Я даже не знала точного места её нахождения в городе, слышала, что она где-то на правом берегу.
Вскоре начался тяжёлый период в моей жизни: один за другим умерли бабушка Нюра, моя любимая тётя Полина – папина сестра – и, скоропостижно, папа. Знаю, что их отпевали в церкви, но за горем об этом в памяти ничего не осталось.
Потом в перестроечные времена меня направили (работала уже в лицее) на краткий курс повышения квалификации. На одной из лекций новый оратор неожиданно стал рассказывать о том, что смерти нет, а человек вечен. Оказался он из Рериховского общества. После коммунистической идеологии странно было услышать подобное с официальной трибуны, но... перестройка же.
- Ну, если о вечной жизни говорят уже на курсах повышения квалификации, то, значит, она точно есть, – с некоторой иронией подумала я.
Лектор тем временем «сортировал» все виды религий, признавал за ними истину, но не полную, потому что последняя её инстанция – это учение какой-то супердамы по фамилии Блаватская. Постулаты этой теории были явно чуждыми мне. Но мысль о реинкарнации соблазняла. В голове моей как-то примирились и представления о Христе, любовь к Нему, и мысли о возможности родиться много раз, совершенствуясь с каждой новой жизнью.
Однажды на вечеринке с друзьями мы стали обсуждать эту тему. И выяснилось, что Андрей, один из наших приятелей – умный, талантливый, успешный предприниматель – непоколебимо стоит на позиции православия. Посты соблюдает, в храм ходит. Разубеждать меня он ни в чем не стал, но логика его ответов заставила на некоторое время задуматься о хаосе моего религиозного мира.
Потом в эти же перестроечные времена я случайно зашла в один из многочисленных открывшихся тогда антикварных магазинов на Арбате и решила купить икону. Денег было немного. Продавец, молодой, но знающий своё дело парень, посоветовал:
- Купите Святителя Николая.
Я вспомнила, что часто слышала это имя и от бабушки, и от других людей.
- Чудотворца? – уточнила.
- Да.
Дома мы с мужем повесили икону, но молитвы перед ней я не читала. Раза два в месяц ходила на службы в Знаменский храм, просто стояла, молилась, но не причащалась. В церкви иногда чувствовала испытывающе-придирчивые взгляды старушек и истовых прихожан, наверное, когда невольно, по незнанию нарушала какое-нибудь правило поведения в храме.
По примеру Андрея старалась держать Великий пост. (Ох, не сразу мне это удалось! Не сразу!) На Светлое Христово Воскресение стряпала пироги, делала творожную пасху, всей семьёй ходили на крестный ход, но на всенощную не оставались. Наутро был полный дом гостей: «Христос Воскрес!»
Однажды летом всей семьёй поехали на четыре дня в Белокуриху. Добираться муж решил на крутой дорогой машине (Lexus 300), которую ему предлагали купить, а в этой поездке испытать её. Я была против, просила не изменять проверенной нашей «девятке», но муж настоял.
- «Лексус» – просторный, надежный, со встроенной противоугонной системой!
В Белокурихе нас ожидал шикарный губернаторский номер. Мы с дочерьми взяли с собой самые лучшие наряды, муж накупил дорогого спиртного.
По дороге на ночь остановились у знакомых в Барнауле. Утром двинулись дальше. Едем, а в голове у меня вертится одна мысль: «Жаль, что Татьяне ничего не сообщила о приезде. Может, встретились бы». Это моя приятельница, раньше мы вместе в институте работали, а теперь она жила в Барнауле.
И дальше я живо представила, как подъезжаю в шикарной машине, одетая по последней моде... короче, гордыня взыграла! Вдруг из окна увидела красивый храм.
- Давай зайдём, – говорю мужу.
- Давай!
Вышли и с дочками прошли в церковь. Народу почти никого.
- А в честь кого храм? – спрашиваю служительницу.
- В честь Николая Угодника, – отвечает.
И правда, на алтаре вижу его образ. И вдруг чувствую необъяснимое желание помолиться. Встаю на колени перед этой иконой и мысленно искренне прошу:
- Святитель Николае, пусть все мои близкие будут живы и здоровы, и приведи нас – меня, мужа, детей – к вере, пожалуйста! – повторяла так несколько раз.
Потом мы поставили свечи и вышли. Через пять минут из любопытства остановились у магазина, хотя могли ехать дальше, и так все было куплено. Через пятнадцать минут вернулись – а машины нет. Угнали. Со всеми вещами. Хорошо, что сумку с документами и деньгами муж взял с собой.
Когда чувство растерянности сменилось осознанием суммы повисшего на нас долга, я в первую очередь подумала о муже. Было видно, что он потрясён.
- Папа, не расстраивайся, – ободряла старшая дочь. – Мы живы. Вместе.
Но он уже звонил знакомым, и вскоре нам помогли выйти из этой ситуации: дали на время какую-то одежду, довезли до Белокурихи, а через несколько дней и до дома.
- И правда, – думала я, – ничего страшного не случилось!
Но слезы лились сами собой. Представлялось, сколько возможностей для семьи упущено вместе с суммой, которую мы должны были теперь отдать за чужую машину.
По приезде в Кемерово я с тяжелым сердцем пошла в церковь и не заметила, как во время службы отпустила тревога, пришло примирение с ситуацией и уверенность, что проблема обязательно решится.
И действительно, вскоре машину нам обещали вернуть за выкуп. За своим «Лексусом» мы снова ехали в столицу Алтайского края, но мой душевный настрой уже отличался от состояния, в котором я находилась, когда добирались до Барнаула в первый раз. За время между поездками я сходила на исповедь и причастилась. Правда, особых грехов за собой не обнаружила – три или четыре, не больше. Но на сердце стало как-то легче, спокойнее.
Периодически в мои руки попадали книжки, статьи о поведении в храме, о житиях святых... но системы в знаниях не было. По совету Андрея я прочитала (быстро и с большим интересом) «Закон Божий». И сразу в голове наступила ясность.
В храм стала ходить регулярно, раз в месяц, и однажды на дверях Знаменской церкви увидела объявление о паломнической поездке в женский монастырь в Могочино (север Томской области). Почему я вдруг решила поехать?! Вроде в семье проблем не было... И все же дочки мои находились в подростковом возрасте, и в последнее время стала появляться какая-то отчужденность, недосказанность в наших отношениях.
Добирались до монастыря на автобусе десять часов, а должны были доехать за четыре, максимум пять. (В дороге лопнуло колесо, запасное оказалось диаметром меньше остальных. Монтажные мастерские были закрыты.) Медленно, «прихрамывая», прикатили все-таки на запаске.
Поселили меня у монахини Зои, лет пятидесяти семи на вид (она жила в домике за территорией монастыря). С дороги я так устала, что, отдав привезённые гостинцы (зимние вещи, что-то из посуды), тут же собиралась лечь спать, время было уже к ночи.
- Нет, – сказала монахиня, – сейчас пойдём в храм, а потом к исповеди готовиться будем.
Пришли. Монахини и паломники собрались на монастырском дворе, и начался крестный ход вокруг храма с чтением молитвы «Богородице Дево, радуйся!»
Молитву я наизусть не знала и, когда подошла моя очередь читать, призналась в этом. Через годы поняла, что незнание этой одной из основных и к тому же короткой молитвы для окружающих было равносильно признанию, что в монастырь я приехала случайно.
Когда вернулись обратно в домик, монахиня Зоя заварила чай, а я достала привезённые пироги. За столом разговорились.
- У нас на престольный праздник всегда народу много.
- А что такое престольный праздник?
- Ох, да ты в церкви, видно, совсем недавно?
- Да.
- Храм наш в честь Святителя Николая освящён. Завтра его праздник. Никола летний.
После чая монахиня дала мне тетрадь, в которой были написаны возможные прегрешения. Они убористым почерком помещались листах на двадцати.
- Вот, посмотри! Это для монахинь, но и для себя, может, чего найдёшь там.
Я стала пролистывать. Обнаружилось, что в этой тетради перечислено было большинство моих поступков. Например, грешно танцевать. Подумала: «Ну уж нет! Слишком строгий подход!»
Потом дочитала до греха убийства, собиралась пролистнуть страничку с возможными его вариантами, ведь не убивала никого, но наткнулась на слово «аборт»!
Почти никогда не вспоминала я об этом своём поступке. Всегда оправдывала себя силой обстоятельств и мыслью, что это делают большинство женщин, что это норма современной жизни. Но сейчас вдруг поняла, что действительно совершила грех, смертный грех!
Ранним утром мы пришли в храм. Ещё вчера в этой церкви на чтении вечернего молитвенного правила я почувствовала спокойную отрешенность от обычных своих тревог, смирение, что вообще мне мало свойственно. Сегодня это состояние вернулось, я вслушивалась в слова священника, всматривалась в лики икон, откликалась душой на пение монахинь. Подошла моя очередь исповедоваться. Развернула свой листок и неожиданно для самой себя не смогла прочитать ни слова. Сначала слезный ком, а потом и сами слёзы – обильные, с рыданием, как в детстве, стали началом моей исповеди. А потом наступило облегчение, тоже как в детстве, когда мама тебя простила и пожалела.
После службы, уже перед отъездом, решила купить икону Богородицы.
- Вы возьмите «Всецарицу»! Она у нас одна, – советовала монахиня за прилавком. – Сама такую хочу, но дорогая, денег столько нет. Смотрите, красота-то какая! У нас такая в первый раз продаётся. Ее с Афонской чудотворной срисовали. Ей молятся об избавлении от болезней, от рака особенно.
Так в нашей квартире появилась икона «Всецарица». А потом увидела её в храме хосписа.
- Да! Совпадения! – думала я.
А через полтора года в хосписной церкви некому стало работать: Светлане пришлось срочно уехать, а у Марии начались ГОСы. Отец Алексей опять попросил меня помочь, и я согласилась.
2
Многие люди в хоспис даже заходить боятся. Действительно, большинство пациентов здесь лежат с четвёртой стадией онкологии или после перенесённого инсульта. В других больницах им уже провели курс лечения, но безрезультатно, человек не выздоровел, и, возможно, это уже не произойдёт никогда.
Наверное, поэтому хоспис у многих вызывает страх: попал туда, значит, жить тебе недолго. Но никто, кроме Бога, не знает, во сколько дней, месяцев, лет обернётся это «недолго». И только сам болеющий человек может оценить то облегчение, которое он получает от квалифицированной помощи врачей, медсестёр, санитаров этой больницы. А для отчаявшихся родственников хоспис – это иногда единственная возможность хоть чем-то улучшить самочувствие близкого человека.
Когда от рака умирала моя мама, таких больниц не было. Я, конечно, научилась делать уколы и клизмы, но, например, о капельницах, снимающих токсикацию и таким образом хотя бы на время убирающих тошноту, не знала ничего. Состояние полной беспомощности перед болью родного человека до сих пор, а прошло уже больше тридцати лет, мучительно вспоминается мне. Я знала, что мама не боялась смерти, она ждала её как избавления от беспрерывных страданий. А я мало чем могла утешить, у меня самой не было душевных сил ни переносить это испытание, ни, тем более, смириться с ним. Мысль о Боге выражалась только в восклицаниях «За что, Господи?! И почему это – моей маме?!» Вот бы мне тогда со священником поговорить!
А в хосписе такая возможность есть. Каждый вторник в храм приходит батюшка: ведёт службу, исповедует, причащает, проводит таинство крещения, беседует с родственниками и медперсоналом. Священники, с которыми я общалась в хосписе, возрастом были младше меня. Но я всегда чувствовала непоколебимую силу их веры, во мне вызывали уважение исходящие от них спокойствие и уверенность в безусловной правоте своего дела.
Когда я стала сестрой милосердия, в храм хосписа чаще других священников приезжал настоятель церкви Рождества Христова отец Анатолий Штефан. Улыбчивый, с добродушно-сияющим взглядом, внимательный и скромный человек. Тогда ему было немного за тридцать лет. Зайдёт он в храм, благословит, и усталость моя как рукой снимется. Обстоятельный, день у него по минутам расписан, но никуда не спешит и успевает везде: к нам в больницу, к верующим в колонии, на курсы богословские. А ещё надо дочек из музыкальной школы забрать, жену с работы и уже всем вместе поехать домой за двадцать километров от города, в посёлок Промышлёнка.
Никогда не видела, чтобы отец Анатолий кого-то поучал, мнение своё навязывал. Собеседника слушает внимательно и доверчиво. Лукавство сразу замечает, но не сердится, не осаждает, а так повернёт разговор, что самому человеку неловко станет. Все у батюшки просто получается, как бы само собой.
Вот однажды в храм зашла Ольга Петровна – врач, а с ней женщина, по виду сразу скажешь: устала и настрадалась.
- Отец Анатолий! Мы вот с чем пришли... – начала Ольга Петровна. – У нас лежит муж этой женщины. Привезли его без сознания, за три недели так в себя и не пришёл. Мы уже ничего сделать не можем.
- Пять лет болеет. Батюшка, помогите! – тихо просит женщина. – Может, молитва какая есть? Мучается он! Стонет, мечется! Больше месяца так лежит. Жалко его, сил уже нет!
Отец Анатолий взял требник, и они пошли в палату. Через минут пятнадцать батюшка вернулся. Говорю:
- Я с таким первый раз встречаюсь. Действительно есть такая молитва?
- Да. Чин на разлучение души от тела. Когда человек долго страждет, –ответил отец Анатолий и стал надевать пальто – пора было уходить. Когда уже был в дверях, вернулась Ольга Петровна. Смотрит на него, глаза широко раскрыты:
- Батюшка! Умер он. Только что скончался!
- По воле Божьей. Царствие небесное рабу Игорю, – спокойно сказал батюшка. Для него это было нормой, а для нас с Ольгой Петровной – чудо.
Рядом с отцом Анатолием вообще много необычного происходит. Например, приходишь на службу в его маленький храм, построенный в бывшем магазинчике в посёлке Промышлёнка, и удивляешься количеству прихожан, которых он вместил. Многие приезжают из города. С каждым годом желающих побывать на службе у отца Анатолия становится больше. И никому не тесно.
Не тесно и в доме, в котором живет семья батюшки. Дом достался ему от деда. Всего-то 35 квадратных метров: три комнатки и кухня. А десять лет назад на этом пространстве размещались отец Анатолий с матушкой Жанной и шесть их детей - мальчик и девочки, причём две старшие уже в возрасте невест.
Сначала я не могла понять, как это возможно: взрослые дочери у молодого человека, но потом узнала, что пятеро детей – приемные. В самом начале их история усыновления похожа на многие подобные, описанные в газетах и журналах. Отец Анатолий с матушкой Жанной очень хотели детей. По мнению врачей, появлению ребёнка ничего не мешало, пять лет ждали радостного события, но... не случалось. Тогда решили взять под опеку шестилетнюю девочку из детского дома – Кристину. У неё даже внешнее сходство было с приёмными родителями. Пока оформляли документы, матушка сообщила, что Господь услышал их молитвы. Говорят, похожие истории случаются со многими парами. Но в семье отца Анатолия было необычное продолжение.
В их маленьком посёлке почти все друг друга знают, общаются. Случилось, что в одной семье произошло несчастье: родителей за пьянство лишили родительских прав, осталось четверо детей – сын и дочери. Их отправили в детский дом. Но им, конечно, хотелось жить, как и прежде, среди привычного окружения, учиться в своей школе, общаться с прежними друзьями. Они приезжали в посёлок, их часто забирала тетя, прихожанка храма, к себе домой погостить. Иногда дети оставались с ночёвкой. Но случилось так, что тетя в нескольких местах сломала ногу и надолго оказалась прикована к постели. А у батюшки с матушкой были готовы документы, чтобы взять приемных детей.
Как раз в это же время администрация города разрабатывала программу поддержки приемной семьи. Программа не предполагала усыновления, но давала возможность стать опекунами детей и жить одной семьёй.
Однажды батюшка пришел со службы и спокойно и просто сказал: «Видно, судьба такая, будем детей к себе забирать на выходные, а там – посмотрим». Так у отца Анатолия с матушкой Жанной появились ещё три дочери и один сын. Документы оформляли постепенно, но уже не расставались.
За словами «удочерение», «усыновление» знающий жизнь человек может представить не только радость общения в семье, но и те препоны и трения, которые сопровождают сложный процесс возникновения душевного и тем более духовного родства между чужими людьми. Не обошли проблемы и семью отца Анатолия. Но Бог давал терпение, силы, а главное – Любовь. И все налаживалось и превозмогалось: пусть в тесноте, но не в обиде, а в радости и заботе выросли приёмные дети. Образование получили. Теперь живут самостоятельно, воспитывают своих детей. А у батюшки с матушкой родилась ещё одна дочь. Они и счастливые родители, и бабушка с дедушкой десяти внуков и внучек.
Мне всегда хотелось узнать, почему молодые люди становятся священниками? Когда к ним приходит эта мысль? Растут простыми (или нет?) мальчиками, в школу ходят, как все. А потом – раз... и священник?! Почему они делают такой выбор? Через два года нашего знакомства, когда мы общались уже семьями, отец Анатолий рассказал о том, как пришёл в церковь.
«Мой папа – немец, мама – русская. Я родился в Томске. До сих пор люблю этот город. Родители преподавали высшую математику в университете. Добрые, интеллигентные люди. От религии они были далеко, нас с братом не крестили, но к верующим относились с уважением. Особенно к семье Фаста Вильгельма Генриховича. Когда-то он был их наставником в профессии. Мы ходили к ним в гости, брат и я играли с детьми Вильгельма Генриховича – дочерью Аней, моей ровесницей, и старшим сыном Михаилом.
В девять лет наша семья переехала в Кемерово, в район Шалготарьяна. Родители стали работать в кемеровских вузах, а мы с братом пошли в 92 школу. Учился нормально, без троек. В шестом классе увлёкся фотографией, тогда же ещё цифровой техники не было, снимал, проявлял, закреплял, потом, в трудные времена, мне это пригодилось для заработка. С девочками не гулял. Знаете, я стеснительный был, да полноватый к тому же. Вечерами сидел за книжкой или у телевизора.
Однажды на каникулах в доме у бабушки с дедушкой (они жили в Промышлёнке) на чердаке среди старых книг нашёл "Закон Божий", прочитал, многое понял. Потом, позднее, в руки попал роман "Мастер и Маргарита" Булгакова. Взволновал меня, но к церкви не приблизил. Я вообще о ней тогда мало знал. Помню, что про Пасху слышал от бабушки с дедушкой, они говорили, что грех работать в этот день. А мы то огород копали, то ремонтом занимались.
Когда закончил школу, поехал обратно в Томск поступать в университет на радиофизический факультет. Сдавал экзамены, а между ними возобновлял старые знакомства. Это был период, когда во мне появилась гордость за то, что я – немец. Очень мне хотелось как-то утвердить в себе это. Думал, может, католиком стать? Вспомнил о семье Фастов. Они были немцы, и я считал их католиками. Пошли с мамой к ним в гости. Встретили нас сердечно. Посмотрел на Аню и... совсем другая она стала, взрослая и очень симпатичная. Брат её Михаил к этому времени заканчивал политех, уже отслужив в армии. Разговорились.
- А ты, Анатолий, крещёный? – спрашивает Аня.
- Нет. Вот хочу католичество принять, как вы.
- А мы-то все православные, – вступил в разговор Михаил. (Кстати, он потом тоже священником стал.)
- Давай и тебя покрестим?! – воскликнула Аня.
Несмотря на юный возраст, она оказалась глубоко верующей девушкой. Серьёзная, с твёрдым характером. Короче, понравилась мне. Стал я часто в гости к ним наведываться. И, конечно, крестился. Произошло это в крестильном храме при Петропавловском соборе города Томска. Сначала священник огласил меня, дал задание Символ веры выучить и пост продержать три дня.
Молитву выучил, а пост немного нарушил. Крестили меня полным погружением в потайной купели. Сделали её в период советских гонений на церковь. В полу храма – скрытая дверца, открываешь её, а там – зацементированное довольно большое углубление. Наливают воду и во время крещения погружают. Так что в шестнадцать лет стал христианином.
Продолжал ходить к Фастам, из-за Ани, конечно, а вместе с ней и церковь посещал. Потом понял, что наши отношения только дружеские и такими останутся.
Через год примерно на свадьбе двоюродной сестры встретился со своей будущей женой Жанной. Она тоже училась в университете, но на другом, филологическом, факультете.
Жанна – это отдельная тема!!! Я тогда даже не представлял, с каким цельным, целеустремленным человеком познакомился! Не поверите, она ещё в детстве поняла, что хочет стать учительницей, а в юности в своём дневнике писала: "Хочу быть верной женой и родить много детей". Жанна, когда я познакомил её с Фастами, стала подругой Ани. У нас тогда при церкви образовалось что-то вроде молодежного православного братства. Мы ходили в детский дом, водили детей в храм. Меня попросили быть крёстным отцом трём девочкам, объяснял детям, как мог, Символ веры. Жанна стала крестной матерью и всегда была рядом со мной.
Но поженились мы с ней только через три года. За это время жизнь моя изменилась. Я как-то разочаровался в профессии, запустил учебу, а может, сначала запустил учебу, а потом разочаровался?.. Уехал к родителям в Кемерово, устроился на "Азот", на третий "Аммиак", киповцем. Знаете, с радостью вспоминаю это время. У нас подобрался коллектив в основном из молодёжи. Мы, в отличие от старшего поколения, спиртное редко употребляли, дни рождения с тортами отмечали. А "старики" так после каждой смены водочкой баловались. Я уже через год стал бригадиром. Любил ходить в ночную смену: агрегат светится огоньками, как елка, никого нет – романтика.
На выходные приезжал в Томск, с Жанной встречался. Она, пока меня не было, крестников моих не оставляла, ездила за ними в детский дом, а это другой край города, и везла в храм и обратно.
Свадьбу играли в Томске, а жить стали в Кемерово – сначала у родителей, а когда умер мой дедушка, переехали к бабушке в Промышлёнку. Знакомых верующих в городе не было, и мы в церковь стали ходить редко, только по праздникам.