Автор: Сергей Прокопьев
Первый рассказ раба Божия Иоанна
Папа мой из уральских казаков. Недавно прочитал, казаки-уральцы в большинстве своём придерживались старой веры. Гнула их власть, притесняла два века, а поди ж ты – грянула революция и не поддались на приманку коммунистов о создании рая на земле. Из всех казачьих войск уральцы самыми преданными оказались царю-батюшке и Отечеству. Не пошли в красные под лозунгами «Власть советам» и «Грабь награбленное».
Родителей отца, моих бабушку с дедушкой, в лихие годы выслали с Урала, сначала в Северном Казахстане жили, потом – перебрались в Курган. Старой веры не держались, были православными.
Отец носил фамилию Дьяков, не исключено, кто-то из предков был церковнослужителем.
Отец верил в Бога. Врезалась в память картина – мы с ним в храме. Одно из первых воспоминаний детства. Мне года четыре, вторая половина пятидесятых, жили в районном селе, а тут отец взял с собой в Омск. Тёплый летний день, ехали в кузове грузовой машины. Потом Казачок – Казачий рынок. Открытые ряды, лошади у ворот. Отец купил мороженое. Кажется, ничего вкуснее того мороженого в жизни ни до, ни после не ел. В стаканчике, сладкое…
Потом церковь. В памяти отложилось: вот мы с отцом на рынке, проходит короткое время – стоим в храме. Словно совсем рядом от рынка церковь, всего лишь выйти за ворота. Всего два храма действовали в Омске: Никольский – на Труда, да Крестовоздвиженский – на Тарской. Но точно не на Труда.
У бабушки по маме, бабушки Лены, была икона – Божья Матерь. Заходишь в комнату и первым делом видишь её, в углу висела. Куда после смерти бабушки подевался образ, так и не удалось выяснить. Спрашивал у мамы, тёти – пожимали плечами. А теперь уже и спросить не у кого. Бабушка молилась по утрам, вставала у иконы, молитвы она знала наизусть.
Каким-то образом воспринял дошколёнком от отца ли, от бабушки, что Бог есть, жил с уверенностью – Он есть. Маленького (лет пяти-шести-семи) оставят дома. Днём не боялся, хоть полдня мог сидеть в одиночестве, с сумерками заползал страх в сердце: а вдруг мама с папой до ночи не вернутся? Встану на коленки: «Боженька, помоги, пожалуйста, чтобы мама с папой пришли быстрее. Мне страшно. Очень тебя прошу, Боженька». Была полная уверенность: надо хорошо попросить Боженьку, и мама с папой обязательно придут. Потому что всегда так и случалось. Помолюсь, а вскоре калитка стукнет. Подхватываюсь и к двери, крючок откидывать. Калитка стукнула, собака не залаяла, значит, мама с папой…
Мама была коммунисткой. Верховодила сначала среди сельской молодёжи – секретарь комсомольской организации. А в войну поставили её председателем колхоза. Молодая женщина, можно сказать, девчонка, только-только замуж вышла и – руководитель большого хозяйства. Крепко ей доставалось, но выдюжила. В войну основная рабочая сила – бабы да подростки, вместе с ними билась на трудовом фронте. Надо и планы поставок государству выполнять в соответствии с призывом «Всё для фронта, всё для победы», и колхозников кормить. Справлялась.
Папа у меня Дьяков, а я – Савченко. В чём нестыковка? Мама по первому мужу Савченко. Алексей Семёнович Савченко был на четыре года старше её, директор школы. В начале сорок первого поженились, а на пятый день войны мама проводила Алексея Семёновича на фронт. Их дочь Надежда родилась без него. Был Алексей Семёнович командиром разведроты, погиб в сорок втором под Ленинградом. Но сначала считалось – пропал без вести. Только в середине семидесятых, я уже училище заканчивал, Надежда поехала в Ленинград, разыскала по архивам и когда погиб Алексей Семёнович, и братскую могилу, где был похоронен с другими бойцами.
После войны мама с папой сговорились пожениться, а их не расписывают. Нет документального подтверждения, что первый муж погиб. Мама посылала запросы в архивы, но или плохо искали, или формально отнеслись... По закону, более одного мужа иметь не полагается, маме сказали: Антонина Андреевна, мы вас уважаем, но, извините, пока не будет документального подтверждения, что разведены или муж погиб, оформить брак не сможем.
В метрическом свидетельстве меня записали по фамилии матери. Отдавая в первый класс, отец договорился, и меня записали под его фамилией. После восьмого класса друзья подались в Омск, в авиационный техникум, я, как в том кино – «все побежали и я побежал» – подался за компанию поступать в авиаторы. Свидетельство об окончании школы оформляли не со слов отца, а по документам, с той поры из Дьякова превратился в Савченко.
Отец горевал, единственный сын не стал продолжателем фамилии…
С техникумом не получилось, вернулся в школу и после окончания десятилетки поступил в танковое училище. На этот раз шёл не за компанию, решение стать офицером вызрело в старших классах. Подавал документы в училище осознанно и страшно боялся. Конкурс, как в престижный столичный вуз, одиннадцать человек на место. В авиационный техникум почему не поступил, потому что завалил математику, и десять классов окончил более чем средненько – семь троек в аттестате. Учителем математики в старших классах была Софья Петровна Приданцева, умница, и не нанчалась с нами. Не один раз повторяла, когда мямлил у доски:
– Савченко, будь ты моим сыном, драла бы и драла тебя кнутом, утром для зарядки, вечером для крепкого сна! Моего сна, заметь, не твоего. Ты ведь умный парень, но лень твоя раньше тебя на свет появилась. Кончится тем, что будешь скотником.
– Не буду, – упрямо твердил.
Позорище, конечно, такое слушать на виду у всего класса.
– А куда тебя возьмут с такими блестящими знаниями и прилежанием. Да и на скотном дворе коровы могут на рога поднять, коли из-за твоей лени по титьки в навозе будут стоять круглые сутки.
Окончил училище, приехал в родное село, шагаю с автобусной остановки по улице, новёхонькие лейтенантские погоны на плечах золотом горят. День солнечный, нет-нет да и скошу глаза, полюбуюсь на долгожданные звёздочки. Чемоданчик в руках. Счастливый! Софья Петровна навстречу. Остановилась, улыбается:
– Савченко, скажи честно, не иначе в училище попался старшина, который из тебя лень вышиб. Я не смогла, родители не сумели, а он нашёл на тебя правило!
– Не, Софья Петровна, – говорю, – сам за ум взялся!
– Ой, не верю!
И расцеловала:
– Молодец, Савченко! Горжусь!
Без всякого старшины с правилом учился. Но сначала поступить надо было. Боялся не сдать экзамены, молил Бога. Жили в палатках. После отбоя лягу, натяну одеяло на голову и молюсь своими словами. К Господу обращался и Сергия Радонежского умолял. Знал, что есть такой святой, отец говорил: «Сергий Радонежский – твой небесный покровитель».
Обещал Господу в училище хорошо учиться, только бы поступить.
На экзаменах парни, у кого четвёрок было меньше, чем у меня троек, остальные пятёрки, срезались, а мне каждый раз попадалось, что знал. Сдал всё на твёрдые «хорошо».
Бывало, и в училище молился после отбоя. Всякое случалось: малодушничал, трусил, против совести шёл. Знал, грех это. Просил: Господи, прости, пожалуйста.
Учиться трудно было. Одновременно и учились, и служили. На прошлой неделе мороз ударил под тридцать, все за голову схватились – ай-ай-ай, какой колотун! У нас, бывало, минус сорок пять, а мы в карауле. На посту стоишь, тулуп до пят, рот полотенцем завяжешь, дышишь сквозь него, иней нарастёт игольчатым ворсом сантиметров в пять. И ничего. Даже ворчали, зачем вместо двух часов, как в нормальную погоду на посту, всего час. Толком не поспать, сменившись, чуть прикорнул и опять автомат в руки...
В семьдесят пятом году окончил училище. Послали, само собой, не в Приарбатский военный округ, так Подмосковье называли, отправили в Забайкальский. Читинская область, полчаса и китайская граница. Не пограничник, но служить довелось на четырёх границах: китайской, иранской, турецкой и польской.
Служба шла хорошо, всего восемь месяцев был командиром взвода, потом поставили командиром роты, а это капитанская должность. Через три с половиной года появилась возможность в Германию поехать, да гордыня раньше меня родилась, поспорил с командиром, и с Германией меня прокатили, а потом и с Чехословакией, в результате вместо Европы поехал в Армению, в Закавказский военный округ, что под боком у Турции с Ираном. Но майорскую должность получил. Потом перевели в Нахичивань, это уже Азербайджан.
Год отслужил и подал документы в бронетанковую академию имени маршала Малиновского. Тоже с кондачка не поступишь, если нет у тебя такого счастья, как дедушка генерал. Со всего Союза приезжали желающие. Тогда в армии было более пять миллионов воинов, танковая группировка насчитывала шестьдесят тысяч танков и всего четыреста человек на курс в академию набирали. Молил Бога, просил помощи. И поступил. Окончил в восемьдесят шестом, послали в Прикарпатский военный округ. Получил там полковника и попросился в СибВО – в Омск. Все рвались на запад, а я с запада на восток, с элитного военного округа в Сибирь, мама заболела, нужен был уход.
Через два года пенсию заработал и написал рапорт. Можно было служить и служить, передавать опыт молодёжи – не захотел. Велеречивый борец за трезвость товарищ Горбачёв начал развал армии, почитатель зелёного змия господин Ельцин продолжил чёрное дело.
Тылы у меня все годы мотаний из округа в округ, из части в часть были отличные. Жена Нина, дай Бог каждому мужчине такую хозяйку в доме, такой души спутницу по жизни. Двое сыновей. Старший, Антон, прошёл с нами все гарнизоны. После школы полгода поучился на экономическом факультете в университете и сказал:
– Не моё.
Мать ему:
– Тебя же в армию заберут.
– Пусть. Косить не буду.
Шла война в Чечне. Я мог подключить знакомых, но не стал переубеждать сына.
Службу начал он в Омске, в учебке ВДВ, после неё отправили в Екатеринбург. Демобилизовался весной, сдал экзамены в университет путей сообщения. Тридцать первого июля зачисление, тридцатого погиб.
Что произошло – неизвестно. Нашли в Омке под Горбатым мостом.
Мама моя умерла за три года до этого. Когда она тяжело заболела, начал я ходить в церковь. Приду, ничегошеньки не знаю, ни как записку подать, ни как молебен заказать. Да и не понимал, зачем это? Смотрю, что-то пишут. Спросить гордыня не позволяла. Дескать, мужик до седых волос дожил, бабки, молодёжь, как рыба в воде, он в церкви ни бе, ни мэ, ни кукареку. Приду на службу в храм на Тарскую, постою, молитвы послушаю. Своими словами попрошу за маму, жену, сыновей.
Год ходил вот так. Потом познакомился с отцом Николаем. И прикипел к нему. Мы почти ровесники. Когда я попросился в духовные чада к нему, он замахал руками, мол, какой он духовник, сам недавно в сане, ты что? Отказался поначалу. Священником отец Николай стал, имея два светских высших образования. Во-первых, технарь, окончил институт водного транспорта, на реке несколько лет работал, во-вторых, диплом омского худграфа имеет. Хорошо рисует, иконы пишет. Плюс ко всему кандидат в мастера по боксу. Разносторонний человек. Я, кстати, тоже в училище боксом занимался, до первого разряда дошёл. Много у нас общего.
У отца Николая бабушка была глубоко верующей. Рассказывал, что старец Иона Одесский (это когда тот ещё и старцем не был, а отец Николай не был священником), учил его, что православный не тот, который много о Боге говорит, а тот, который чувствует сердцем, человек в чём-то нуждается, к примеру, просто-напросто голоден. Ты накорми его, поддержи, чем можешь. Бабушка Николая жила на Урале. После войны пленные немцы работали у них в посёлке. Могла пригласить незнакомого немца в дом: тяжело тебе, солдатик, садись, поешь. Немец ей: давай, матка, поработаю, что-то сделаю. Как так задарма за стол садиться, чужой кусок хлеба есть? Она поставит перед ним на стол картошку, молока нальёт: ешь. И это при том, что муж с войны не вернулся (больше и не вышла замуж), два брата погибли. А она кормит немца, воевавшего с ними. Тот поест, в благодарность напросится дров поколоть или что-то отремонтировать по хозяйству, в огороде поделать.
«Отец Иона сам был такой, – рассказывал батюшка Николай. – Я улизну из монастыря на море. Лето кончается, последние жаркие дни, так хочется покупаться. Самочинно сбегу на море. Купаюсь, загораю, плавать любил, вода тёплая, заплыву подальше… Солнце, небо… После купания проголодаюсь, а монастырь уже потрапезничал. Просить неудобно. Зайду к батюшке Ионе в насосную. Он глянет на тебя: «Есть, поди, хочешь? Возьми, на столе рыбка тарелкой накрыта, хлеб». Я не есть, жрать хочу. Рыбу в минуту умну, чаю попью, батюшке на ходу брошу «спаси Бог» и дёру, чтобы не стал расспрашивать, где меня носило. Ему и расспрашивать не надо, так всё видит. Чувствовал сердцем, что человек в чём-то нуждается. Голодный или на душе тяжело и всегда помогал».
Познакомился отец Николай с будущим духовником Свято-Успенского одесского патриаршего монастыря отцом Ионой (Игнатенко), когда ездил поступать в Одесскую семинарию. Это ещё в советское время. Много о нём рассказывал, а потом повёз меня к нему. Это когда беда у меня случилась.
Нашли моего Антона в Омке в одежде. Как ушёл из дома в джинсах, футболке, кроссовках, курточке, погода прохладная стояла, так и нашли. Одно дело купался и утонул, другое – одетым в воде оказался.
Я к отцу Николаю, отпеть надо. Он даже растерялся. А вдруг руки на себя наложил?
– Не должно быть, – говорю, – всё хорошо у парня. В университет поступил. Зачисление – простая формальность. Проходной балл набрал. Да и не набрал бы, не из маменькиных сынков впадать в отчаяние. После армии вообще повзрослел.
Отец Николай говорит:
– Давай так, я к владыке Феодосию пойду, если благословит, то считай, Бог благословил на отпевание.
Митрополит выслушал отца Николая и принял решение – отпевай.
Груз с души у меня упал, легче стало. Значит, церковь может молиться за Антона, буду панихиды заказывать, записки подавать.
И всё же точила мысль: а вдруг суицид. Никаких свидетелей милиция так и не нашла. Опять же – как ночью в том районе сын оказался? Живём на Левобережье. Мог, конечно, с кем-то, как они говорят – тусоваться. После сдачи экзаменов на полную катушку расслаблялся.
Прошло две недели после похорон, жена никакая. Просто себя не чувствовала. Я и сам места не находил, на неё посмотрю – сердце кровью обливается, мне плохо, а ей вообще. Спрашивает меня:
– Зачем жить после этого? Зачем?
Отцу Николаю рассказал, мы с женой его духовные чада, венчал нас.
– Что делать? – спрашиваю. – Как быть? Боюсь за неё…
– Давай-ка, – говорит, – поедем в Одессу к батюшке Ионе.
КАК Я НЕ СТАЛ СЕМИНАРИСТОМ
Рассказ протоиерея отца Николая
В 1986 году поехал в Одессу поступать в семинарию. Сказать, что было твёрдое желание стать иереем – нет. Не считал себя достойным. Получилось так, что два знакомых по приходу парня собрались в Одессу в семинарию, я про себя подумал, почему бы мне не попробовать. Тем более – лето, море. Семьёй не обременён, деньги на поездку – не проблема. Пошёл за благословением к владыке Максиму, архиепископу Омскому и Тюменскому. Владыка меня не знал и напрямую не дал благословения, отправил к отцу Борису, настоятелю храма на Трудах, дескать, раз ты туда ходишь, пусть он решает. Игумен Борис мне нравился, был из батюшек старого закала. Выслушал и сказал:
– Есть желание попробовать – поезжай, а там как Бог даст. Поживёшь в монастыре, посмотришь монашескую кухню изнутри, может, тебе и не понравится. Пройди этот искус.
Я и поехал, положившись на волю Божью.
Ректор Одесской семинарии протоиерей Александр Кравченко (интеллигент, интеллектуал) на собеседовании огорошил меня: «Слушай, ну зачем мы тебе нужны? Мы ведь отщепенцы! А у тебя два высших образования. Ты коммунизм должен строить, а не с нами, попами дремучими, молиться».
Я к тому времени окончил Новосибирский институт водного транспорта, на реке поработал, армию отслужил, потом окончил худграф Омского пединститута. Ректор семинарии честно сказал, что одесский уполномоченный по делам религий костьми ляжет, не даст добро на такого семинариста, как я. И руководство семинарии по шапке может получить за самодеятельность и утрату бдительности. Молодой, самостоятельный мужчина, на обучение которого государство уйму денег потратило, вместо того, чтобы со всем народом строить рай на земле, вознамерился увильнуть под иконы, съехать на обочину столбовой дороги в светлое коммунистическое будущее.
Потом-то я узнал, в КГБ имелась негласная установка с высшим светским образованием не допускать «в попы».
Собрал я вещи... Понятно, в каком настроении уходил из Свято-Успенского монастыря, на территории которого семинария располагается. Иду и у ворот столкнулся с отцом Ионой. Ничем иным как промыслом Божьим это встречу не назовёшь. Был он тогда всего лишь иноком. Потёртый старенький-старенький подрясник. В монастыре был уже около пятнадцати лет.
Увидел меня понуро бредущего с чемоданом в руках, поинтересовался, отчего печаль-кручина на светлом лике. Объяснил, что с семинарией не получилось, ректор отец Александр наладил домой, слишком оказался образованным для будущего иерея. Батюшка Иона выслушал и убедительно посоветовал:
– Не спеши, Николай, в свою Сибирь, никуда она не денется без тебя.
Предложил остаться хотя бы дня на три. И повёл за собой в насосную станцию, что находилась рядом с воротами монастыря. Так я остался в монастыре на два года. В насосной была у батюшки Ионы келья, в ней держал косы, грабли. В ней отбивал (стояла чурка с бабкой) косы. Отобьёт, мне даст брусок: «Точи». Помещение просторное, насос где-то в углу, в глаза не бросался. Включался время от времени. Уже в то время к отцу Ионе, хотя он был простым иноком, в насосную шли люди, позже это будет одна из келий, в которой старец Иона станет принимать стекающихся к нему со всей Украины (и не только) многочисленных паломников.
На следующее утро батюшка позвал меня монастырским коровкам траву косить. По берегу моря вблизи монастыря располагались дома отдыха, на пустырях рядом с ними среди кустарников косили мы траву. Угодья такие, что не разгонишься в трудовом азарте «раззудись плечо, размахнись рука»: на одном пятачке пару-тройку раз литовкой махнёшь, на другом покрутишься. Недавно в интернете попалась чёрно-белая фотография батюшки Ионы, стоит на высоком берегу в старом подряснике, за спиной море, а в руках коса лезвием вверх. Именно таким он был в то время.
Ему понравилось, как я запросто с косой обращаюсь. Ну а як же – парень-то я наполовину деревенский.
– Молодец! – похвалил.
Как он косил, я, конечно, не мог, да и никто в монастыре. Прокос широкий… Так-то не Илья Муромец, но в грудь в шутку кулаком стукнет себя, и как по железу ударит – звон.
С той косьбы начались мои монастырские послушания и общение с батюшкой, его покровительство. Первые две ночи оставлял меня на ночлег в насосной, затем в келью в монастырских воротах определил, потом в монастырскую гостиницу устроил. Жил я нелегально, без благословения отца настоятеля. Недели через три батюшка Иона представил меня эконому отцу Виталию (Гаенко). Сказал, что проверено – сибиряк не из белоручек, работящий, зря монастырский хлеб есть не будет. Эконом против меня ничего не имел, замолвил слово наместнику монастыря отцу Вадиму (Семяшко). Тот благословил остаться трудником.
Отец Виталий новоиспечённого насельника сразу отправил в полымя, на коровник – самое тяжёлое послушание монастыря. Ну да работой меня не запугаешь, зато на коровнике познакомился с архимандритом Арсением, родным братом отца эконома. Много позже понял, каким подарком для меня были монастырские послушания, Божьим промыслом сподобился быть рядом с редкими людьми и исповедниками веры православной. Тогда не думал об этом и не понимал. Ну, хорошие люди, очень хорошие, не более того. Тот же отец Иона, мог ли я представить, что в скором будущем он станет игуменом, духовником монастыря и почитаемым в православном мире старцем, в келью к которому будут приходить за благословением греческие епископы, патриарх Кирилл, а уж простой люд нескончаемой вереницей потянется за утешением, исцелением, духовными советами. Батюшка не стремился к званиям, наградам, не стремился во что бы то ни стало стать иереем, нет – был человеком редчайшего смирения. Единственное, о чём мечтал при мне – попасть на Афон. Собрал целую коллекцию видов Святой горы. Пел песни про Афон. Голос у него был тихий, ровный…
Я, грешным делом, думал, мечтать не вредно, кто тебя пустит на Афон. В советское время паломничество туда простым смертным было практически невозможно. Власти ставили всевозможные препоны, они стремились добить русские монастыри на Афоне, даже общение с соотечественниками всячески пресекали. Обители разваливались, монахи голодали, братия естественным образом убывала, притока насельников не было. При мне лишь келаря отца Никона неожиданно для него самого включили в делегацию от патриархии. Что было почти чудом.
К счастью, я ошибался. Мечтать, оказывается, не вредно, вредно не мечтать – батюшка девятнадцать раз ездил на Афон, подолгу жил там. Ему предлагали остаться на Святой горе – отказался, был верен Свято-Успенскому монастырю. И понимал, насколько он нужен людям.
Батюшка вечно кого-то устраивал в монастыре. Смотрю, на тележке везёт гору матрасов, значит, надо паломников обеспечить ночлегом. Если в гостинице мест не было, и в насосной под завязку ночующих набралось, размещал страждущих прямо в храме. На него ругаются, орут: «Иона, куда ты опять?» А он по-своему делает. Каши из трапезной паломникам принесёт – ешьте. К нему шли и шли люди за его молитвами. Терпеливый на редкость, ты десять раз одно и то же можешь спросить – ответит. Не было такого, занервничал, дескать, сколько можно долбить одно по одному? Мне бы двух раз хватило, чтобы отшить непонятливого вопрошающего. Он ко всем, кто бы ни обращался – учёный, колхозник, бомж – одинаково относился... Душа просто неземная…
Любил молиться, любил службы, не чурался никакого труда…
Я не понимал тогда, что передо мной великий угодник Божий. Знал, чувствовал, что он большого сердца человек, который тебе как близкий родственник, как отец родной, но не поверил бы, скажи кто: пройдёт совсем немного времени, и батюшка будет сравним с Кукшей Одесским.
Архимандрит отец Арсений, с которым работали на коровнике (тоже станет в девяностых годах духовником монастыря) убирал за коровами, доил их. Из себя не богатырь, но посмотришь на руки – трудяга. Был родным братом отца эконома архимандрита Виталия.
Отец Виталий – легендарная личность, на протяжении многих лет бессменный экономом монастыря. Тяжкое послушание (шутка ли – всё хозяйство монастыря на нём) нёс до старческих седин – не могли найти достойную замену. Кого ни поставят – не тянет. Неделю-другую помается, чуть вникнет в суть дела, увидит, сколько всего в хозяйстве монастыря (насосная, дизельная, холодильники, коровник, свинарник, гараж, склады, водопровод, канализация), за голову схватится и бежит к отцу наместнику: нет-нет-нет, не справлюсь! Отец Виталий как взвалил этот крест на себя в молодости, так и нёс до преклонного возраста, пока отец Христофор не взял бразды правления хозяйством в свои руки.
В моё время отец Виталий был ого-го-го – бравый, красивый человек. В холодное время ходил по обители в генеральской папахе из серого каракуля, ремнём офицерским подпоясанный. Генерал – одно слово. Юмора только не воспринимал. Я пару раз пошутил
и понял – не проходит, надо осаждать себя в его присутствии. В прошлом моряк-подводник, отец Виталий пользовался большим уважением у военных моряков, подразделение которых располагалась впритык к монастырю. Морякам частенько излишки молока с нашего коровника доставались, в пост – особенно. Было взаимополезное сотрудничество: моряки нам помогали, чем могли, монастырь – им.
К отцу Виталию много где с уважением относились, его знали в колхозах, на предприятиях. Он обращался к кому-то с проблемами монастыря, в свою очередь, обитель в долгу не оставалась. Ну и дипломатия. Кого-то приходилась задабривать. Уполномоченному по делам религии что-то везли из монастыря. Я сам однажды участвовал в распилке и погрузке дров, которые ему на дачу предназначались. Монастырское вино ему отправляли. Начальство областного ГАИ задабривали.
Хозяйство обители строилось в советское время по принципу: максимальная автономия – ни от кого не зависеть. Своя монастырская насосная станция – воду из скважины качать в случае отключения или поломки городского водопровода. Дизельная подстанция – вдруг город электричество отрубит. От безбожной власти всё можно ожидать. Были годы, когда и воду отключали, и электричество, брали на измор, дабы сделать жизнь в обители невыносимой, выдавить монахов. Расстреливать уже не расстреливали, как при Ленине-Сталине, но в покое не оставляли никогда.
Мне поручали самые разные послушания, как-то доверили информацию о наличии секретного склада бензина. Об этом знали и имели доступ к ней человека два-три в монастыре. На его территории была тайком от чужих глаз спрятана, зарыта в земле, большая ёмкость, в которой на экстренный случай, вдруг на заправках не станет горючего, хранился бензин. И ведь случалось – в городе возникали перебои с ним. Не один раз отец эконом посылал меня к ёмкостям с канистрой. Делалось это со всеми предосторожностями. Чаще по темноте, кому-то срочно понадобиться ночью ехать, и машину надо заправить…
Имелись склады продовольствия. Там хранились продукты, овощи, фрукты, закрутки собственного приготовления, бочки с вином. Хранилища заполнялись не по щучьему велению. На территории монастыря содержались огороды, виноградник. Всё было продумано, грамотно организовано, рационально использовалось. На чердаках хранились орехи, висели связки лука. Отвечал за обширное хозяйство отец эконом.
Располагал монастырь своим гаражом с набором легковых и грузовых автомобилей. Даже представительская «Чайка», редкая в Советском Союзе машина, имелась. Патриарха встречать или заграничного гостя. Отец Лаврентий, лучший водитель монастыря, садился в «Чайку» и ехал в аэропорт или на вокзал. При мне приезжал Касьян-сан, православный монах из Японии. Из Индии индус однажды пожаловал, имя не помню, тоже монах. И тому и другому нравилось гулять по территории монастыря. Вся без исключения братия работает, они прохаживаются. Отцы шутили: Николай, возьми к себе на коровник Касьян-сана!
– Ага, – скажу, – корова хвостом сшибёт хлипкого японца, потом отец благочинный мне устроит Цусимское сражение, а отец настоятель – Порт-Артур. Пусть лучше отец Геннадий в канализационный колодец возьмёт с собой японца. Подрясник у Касьян-сана самый подходящий для сантехнических работ.
Подрясники, что у японца, что у индуса светлые. Такие наши монахи не носили. Только Митрополит Одесский и Херсонский Сергий (Петров), жил он на территории обители в архиерейских покоях, мог себе позволить, из простых монахов – никто. Только архиереи. Это сейчас – без году неделя, как монашеский постриг принял, уже в светлом подряснике вышагивает. Тогда никто бы тебя не понял, вырядись таким образом. Касьян-сан вальяжно прогуливается по аллеям, и обязательно какой-нибудь наш нерадивый к нему пристроится, вроде как сопровождает гостя. Отцы иронизировали: сам сан палец о палец не ударит, ещё и наших искушает.
Даже фуникулёр, редкий на то время механизм, в монастыре имелся. Обитель на высоченном берегу. С него по тросу, к морю спускающемуся, ходила кабинка. В конце пирса имелась крохотная монастырская территория с небольшим огороженным бетонными плитами домиком. Монахи купались. Но шли на водные процедуры пешком, фуникулёр предназначался только для случаев приезда патриарха в свою летнюю резиденцию. Монастырь патриарший, на его территории располагалась патриаршая резиденция, всегда готовая к приёму святейшего.
Когда мы с Иваном Антоновичем приезжали, от фуникулёра мало что осталось – плоды перестройки были видны во всей красе. Проржавела кабинка, исчез подъёмный механизм, как и домик на пирсе. Лестница, что к морю от монастыря спускалась (через сад проходишь, калитка, а за ней лестница деревянная), была в жутком в состоянии – ступеньки подгнили… Иван чуть ногу не сломал. Провалился, хорошо вовремя среагировал и подался назад, иначе бы полетел вниз и поломался. И от домов отдыха, что стояли рядом с монастырём, одни руины остались.
Отец Виталий был строгий, не переносил нерадивых, но заботливый. Как-то меня и ещё троих семинаристов отправил в колхоз за сеном. Немного помочь колхозникам, кроме того, привезти в монастырь прессованного сена на монастырской машине. Рано утром выезжать нам на послушание, вечером, смотрю, отец Виталий везёт на тележке объёмистый фанерный ящик. Казалось бы, эконом, распорядись и без тебя всё сделают, нет, сам позаботился. В ящике колбаса копчёная, сыр, масло, картошка свежая, консервы дорогие и трёхлитровая банка монастырского вина. Целый ящик еды собрал. Говорит: «Хлопцы, если что не съедите – не везите обратно, местным жителям оставьте!» И заговорщицки добавляет, мы-то не видим, что там в ящике: «Я вам немного кое-что положил, но только после работы. Колхозу поможете, и тогда кое-что есть. Пост, конечно, но у вас работа тяжёлая, вам можно». Не сказал: не расслабляйтесь, помните, пост идёт. С пониманием отнёсся – молодые, работа напряжённая, весь день на свежем воздухе. Благословил не только скоромное есть, но и вина выпить после работы.
Причём, всё предусмотрел. Заглянули, в ящике, кроме еды и «кое-чего», – рабочие рукавицы, полотенца, мыло... Вечером после работы помолились, поели, вина выпили, помянули добрым словом отца эконома.
Кроме сена колхозники дали нам арбузов из расчёта: сколько заберёте – всё ваше, всё равно пропадут. Бахча таких размеров, устанешь от края до края идти, колхозники самые хорошие арбузы собрали, остальные бесхозно бросили, хоть в футбол играй. Спелые, вкусные, на базаре таких не найдёшь – и никому не нужны…
Отец Виталий редко служил литургию или всенощную, хозяйство требовало постоянного внимания. Но Божьей милостью однажды я сподобился вместе с ним послужить. Когда с Иваном Антоновичем приезжал, в храме Андрея Первозванного с отцом экономом вдвоём раннюю литургию служили.
Отец Виталий ко мне хорошо относился, год моего трудничества прошёл, он пообещал провести меня кандидатом в семинарию. Договорился с ректором отцом Александром. Я даже какое-то время походил в кандидатах. Однако и на этот раз ректор вызвал на разговор и сказал, что уполномоченный по религии всё равно не разрешит мне учиться. Ничего за год не поменялось. Лучше пока оставаться в тени. Негласную установку не допускать людей с высшим светским образованием в «попы» КГБ не отменило.
Я отцу Виталию доложился, он развёл руками, что, мол, тут поделаешь, остаётся терпеть и ждать.
В монастырь часто приезжали монахи из Почаева, Псково-Печерского монастыря, Киево-Печерской лавры, приглашали меня в гости. Иногда отец Виталий отпускал, иной раз на мою просьбу скажет: «Лучше воздержаться. Там сейчас майор КГБ орудует, как бы потом не аукнулось тебе». Оберегал, чтобы никуда не влез. Но и понимал, мне нужны впечатления от других обителей.
В Киев, в Свято-Вознесенский Флоровский монастырь, сам отправил: «Поезжай дней на пять, посмотри, как матушки живут». Попутно какое-то поручение дал. По приезду первым делом пошёл я к благочинной, та послала к матушке Александре. Захожу, а в келье русская печь. Полноценная русская печь. Вовсе не для музейной красоты. Эксплуатировалась по полной программе. Матушке Александре лет восемьдесят, она у печи каждый Божий день орудует. Назначила себе послушание, заводит ведёрную кастрюлю теста и каждое утро печёт пирожки, печенье, шанежки и отправляет монахинь со стряпнёй в онкологическую лечебницу. Захожу к ней, она воскликнула:
– О, монах пришёл.
На мне пальто батюшки Ионы. Прохладно было, батюшка настоял, чтобы я надел его пальто, кто-то подарил ему. Когда батюшка игуменом стал, сам в нём паломничества ездил. Легендарное пальто. Серое, в рубчик. Фасон не последней моды, но добротное и тёплое. У меня есть две фотографии, на одной я в этом пальто у главного входа Одесской киностудии, на второй (из интернета скачал) – батюшка Иона на Святой земле в нём.
Матушка Александра первым делом меня поручением нагрузила. Наладила на Крещатик – купить масла и ещё целый перечень продуктов, выделила сорок рублей, приличные деньги по тем временам. Крещатик рядом, монастырь на Подоле находится, спускаешься по Андреевскому спуску – и вот она обитель.
Папа мой из уральских казаков. Недавно прочитал, казаки-уральцы в большинстве своём придерживались старой веры. Гнула их власть, притесняла два века, а поди ж ты – грянула революция и не поддались на приманку коммунистов о создании рая на земле. Из всех казачьих войск уральцы самыми преданными оказались царю-батюшке и Отечеству. Не пошли в красные под лозунгами «Власть советам» и «Грабь награбленное».
Родителей отца, моих бабушку с дедушкой, в лихие годы выслали с Урала, сначала в Северном Казахстане жили, потом – перебрались в Курган. Старой веры не держались, были православными.
Отец носил фамилию Дьяков, не исключено, кто-то из предков был церковнослужителем.
Отец верил в Бога. Врезалась в память картина – мы с ним в храме. Одно из первых воспоминаний детства. Мне года четыре, вторая половина пятидесятых, жили в районном селе, а тут отец взял с собой в Омск. Тёплый летний день, ехали в кузове грузовой машины. Потом Казачок – Казачий рынок. Открытые ряды, лошади у ворот. Отец купил мороженое. Кажется, ничего вкуснее того мороженого в жизни ни до, ни после не ел. В стаканчике, сладкое…
Потом церковь. В памяти отложилось: вот мы с отцом на рынке, проходит короткое время – стоим в храме. Словно совсем рядом от рынка церковь, всего лишь выйти за ворота. Всего два храма действовали в Омске: Никольский – на Труда, да Крестовоздвиженский – на Тарской. Но точно не на Труда.
У бабушки по маме, бабушки Лены, была икона – Божья Матерь. Заходишь в комнату и первым делом видишь её, в углу висела. Куда после смерти бабушки подевался образ, так и не удалось выяснить. Спрашивал у мамы, тёти – пожимали плечами. А теперь уже и спросить не у кого. Бабушка молилась по утрам, вставала у иконы, молитвы она знала наизусть.
Каким-то образом воспринял дошколёнком от отца ли, от бабушки, что Бог есть, жил с уверенностью – Он есть. Маленького (лет пяти-шести-семи) оставят дома. Днём не боялся, хоть полдня мог сидеть в одиночестве, с сумерками заползал страх в сердце: а вдруг мама с папой до ночи не вернутся? Встану на коленки: «Боженька, помоги, пожалуйста, чтобы мама с папой пришли быстрее. Мне страшно. Очень тебя прошу, Боженька». Была полная уверенность: надо хорошо попросить Боженьку, и мама с папой обязательно придут. Потому что всегда так и случалось. Помолюсь, а вскоре калитка стукнет. Подхватываюсь и к двери, крючок откидывать. Калитка стукнула, собака не залаяла, значит, мама с папой…
Мама была коммунисткой. Верховодила сначала среди сельской молодёжи – секретарь комсомольской организации. А в войну поставили её председателем колхоза. Молодая женщина, можно сказать, девчонка, только-только замуж вышла и – руководитель большого хозяйства. Крепко ей доставалось, но выдюжила. В войну основная рабочая сила – бабы да подростки, вместе с ними билась на трудовом фронте. Надо и планы поставок государству выполнять в соответствии с призывом «Всё для фронта, всё для победы», и колхозников кормить. Справлялась.
Папа у меня Дьяков, а я – Савченко. В чём нестыковка? Мама по первому мужу Савченко. Алексей Семёнович Савченко был на четыре года старше её, директор школы. В начале сорок первого поженились, а на пятый день войны мама проводила Алексея Семёновича на фронт. Их дочь Надежда родилась без него. Был Алексей Семёнович командиром разведроты, погиб в сорок втором под Ленинградом. Но сначала считалось – пропал без вести. Только в середине семидесятых, я уже училище заканчивал, Надежда поехала в Ленинград, разыскала по архивам и когда погиб Алексей Семёнович, и братскую могилу, где был похоронен с другими бойцами.
После войны мама с папой сговорились пожениться, а их не расписывают. Нет документального подтверждения, что первый муж погиб. Мама посылала запросы в архивы, но или плохо искали, или формально отнеслись... По закону, более одного мужа иметь не полагается, маме сказали: Антонина Андреевна, мы вас уважаем, но, извините, пока не будет документального подтверждения, что разведены или муж погиб, оформить брак не сможем.
В метрическом свидетельстве меня записали по фамилии матери. Отдавая в первый класс, отец договорился, и меня записали под его фамилией. После восьмого класса друзья подались в Омск, в авиационный техникум, я, как в том кино – «все побежали и я побежал» – подался за компанию поступать в авиаторы. Свидетельство об окончании школы оформляли не со слов отца, а по документам, с той поры из Дьякова превратился в Савченко.
Отец горевал, единственный сын не стал продолжателем фамилии…
С техникумом не получилось, вернулся в школу и после окончания десятилетки поступил в танковое училище. На этот раз шёл не за компанию, решение стать офицером вызрело в старших классах. Подавал документы в училище осознанно и страшно боялся. Конкурс, как в престижный столичный вуз, одиннадцать человек на место. В авиационный техникум почему не поступил, потому что завалил математику, и десять классов окончил более чем средненько – семь троек в аттестате. Учителем математики в старших классах была Софья Петровна Приданцева, умница, и не нанчалась с нами. Не один раз повторяла, когда мямлил у доски:
– Савченко, будь ты моим сыном, драла бы и драла тебя кнутом, утром для зарядки, вечером для крепкого сна! Моего сна, заметь, не твоего. Ты ведь умный парень, но лень твоя раньше тебя на свет появилась. Кончится тем, что будешь скотником.
– Не буду, – упрямо твердил.
Позорище, конечно, такое слушать на виду у всего класса.
– А куда тебя возьмут с такими блестящими знаниями и прилежанием. Да и на скотном дворе коровы могут на рога поднять, коли из-за твоей лени по титьки в навозе будут стоять круглые сутки.
Окончил училище, приехал в родное село, шагаю с автобусной остановки по улице, новёхонькие лейтенантские погоны на плечах золотом горят. День солнечный, нет-нет да и скошу глаза, полюбуюсь на долгожданные звёздочки. Чемоданчик в руках. Счастливый! Софья Петровна навстречу. Остановилась, улыбается:
– Савченко, скажи честно, не иначе в училище попался старшина, который из тебя лень вышиб. Я не смогла, родители не сумели, а он нашёл на тебя правило!
– Не, Софья Петровна, – говорю, – сам за ум взялся!
– Ой, не верю!
И расцеловала:
– Молодец, Савченко! Горжусь!
Без всякого старшины с правилом учился. Но сначала поступить надо было. Боялся не сдать экзамены, молил Бога. Жили в палатках. После отбоя лягу, натяну одеяло на голову и молюсь своими словами. К Господу обращался и Сергия Радонежского умолял. Знал, что есть такой святой, отец говорил: «Сергий Радонежский – твой небесный покровитель».
Обещал Господу в училище хорошо учиться, только бы поступить.
На экзаменах парни, у кого четвёрок было меньше, чем у меня троек, остальные пятёрки, срезались, а мне каждый раз попадалось, что знал. Сдал всё на твёрдые «хорошо».
Бывало, и в училище молился после отбоя. Всякое случалось: малодушничал, трусил, против совести шёл. Знал, грех это. Просил: Господи, прости, пожалуйста.
Учиться трудно было. Одновременно и учились, и служили. На прошлой неделе мороз ударил под тридцать, все за голову схватились – ай-ай-ай, какой колотун! У нас, бывало, минус сорок пять, а мы в карауле. На посту стоишь, тулуп до пят, рот полотенцем завяжешь, дышишь сквозь него, иней нарастёт игольчатым ворсом сантиметров в пять. И ничего. Даже ворчали, зачем вместо двух часов, как в нормальную погоду на посту, всего час. Толком не поспать, сменившись, чуть прикорнул и опять автомат в руки...
В семьдесят пятом году окончил училище. Послали, само собой, не в Приарбатский военный округ, так Подмосковье называли, отправили в Забайкальский. Читинская область, полчаса и китайская граница. Не пограничник, но служить довелось на четырёх границах: китайской, иранской, турецкой и польской.
Служба шла хорошо, всего восемь месяцев был командиром взвода, потом поставили командиром роты, а это капитанская должность. Через три с половиной года появилась возможность в Германию поехать, да гордыня раньше меня родилась, поспорил с командиром, и с Германией меня прокатили, а потом и с Чехословакией, в результате вместо Европы поехал в Армению, в Закавказский военный округ, что под боком у Турции с Ираном. Но майорскую должность получил. Потом перевели в Нахичивань, это уже Азербайджан.
Год отслужил и подал документы в бронетанковую академию имени маршала Малиновского. Тоже с кондачка не поступишь, если нет у тебя такого счастья, как дедушка генерал. Со всего Союза приезжали желающие. Тогда в армии было более пять миллионов воинов, танковая группировка насчитывала шестьдесят тысяч танков и всего четыреста человек на курс в академию набирали. Молил Бога, просил помощи. И поступил. Окончил в восемьдесят шестом, послали в Прикарпатский военный округ. Получил там полковника и попросился в СибВО – в Омск. Все рвались на запад, а я с запада на восток, с элитного военного округа в Сибирь, мама заболела, нужен был уход.
Через два года пенсию заработал и написал рапорт. Можно было служить и служить, передавать опыт молодёжи – не захотел. Велеречивый борец за трезвость товарищ Горбачёв начал развал армии, почитатель зелёного змия господин Ельцин продолжил чёрное дело.
Тылы у меня все годы мотаний из округа в округ, из части в часть были отличные. Жена Нина, дай Бог каждому мужчине такую хозяйку в доме, такой души спутницу по жизни. Двое сыновей. Старший, Антон, прошёл с нами все гарнизоны. После школы полгода поучился на экономическом факультете в университете и сказал:
– Не моё.
Мать ему:
– Тебя же в армию заберут.
– Пусть. Косить не буду.
Шла война в Чечне. Я мог подключить знакомых, но не стал переубеждать сына.
Службу начал он в Омске, в учебке ВДВ, после неё отправили в Екатеринбург. Демобилизовался весной, сдал экзамены в университет путей сообщения. Тридцать первого июля зачисление, тридцатого погиб.
Что произошло – неизвестно. Нашли в Омке под Горбатым мостом.
Мама моя умерла за три года до этого. Когда она тяжело заболела, начал я ходить в церковь. Приду, ничегошеньки не знаю, ни как записку подать, ни как молебен заказать. Да и не понимал, зачем это? Смотрю, что-то пишут. Спросить гордыня не позволяла. Дескать, мужик до седых волос дожил, бабки, молодёжь, как рыба в воде, он в церкви ни бе, ни мэ, ни кукареку. Приду на службу в храм на Тарскую, постою, молитвы послушаю. Своими словами попрошу за маму, жену, сыновей.
Год ходил вот так. Потом познакомился с отцом Николаем. И прикипел к нему. Мы почти ровесники. Когда я попросился в духовные чада к нему, он замахал руками, мол, какой он духовник, сам недавно в сане, ты что? Отказался поначалу. Священником отец Николай стал, имея два светских высших образования. Во-первых, технарь, окончил институт водного транспорта, на реке несколько лет работал, во-вторых, диплом омского худграфа имеет. Хорошо рисует, иконы пишет. Плюс ко всему кандидат в мастера по боксу. Разносторонний человек. Я, кстати, тоже в училище боксом занимался, до первого разряда дошёл. Много у нас общего.
У отца Николая бабушка была глубоко верующей. Рассказывал, что старец Иона Одесский (это когда тот ещё и старцем не был, а отец Николай не был священником), учил его, что православный не тот, который много о Боге говорит, а тот, который чувствует сердцем, человек в чём-то нуждается, к примеру, просто-напросто голоден. Ты накорми его, поддержи, чем можешь. Бабушка Николая жила на Урале. После войны пленные немцы работали у них в посёлке. Могла пригласить незнакомого немца в дом: тяжело тебе, солдатик, садись, поешь. Немец ей: давай, матка, поработаю, что-то сделаю. Как так задарма за стол садиться, чужой кусок хлеба есть? Она поставит перед ним на стол картошку, молока нальёт: ешь. И это при том, что муж с войны не вернулся (больше и не вышла замуж), два брата погибли. А она кормит немца, воевавшего с ними. Тот поест, в благодарность напросится дров поколоть или что-то отремонтировать по хозяйству, в огороде поделать.
«Отец Иона сам был такой, – рассказывал батюшка Николай. – Я улизну из монастыря на море. Лето кончается, последние жаркие дни, так хочется покупаться. Самочинно сбегу на море. Купаюсь, загораю, плавать любил, вода тёплая, заплыву подальше… Солнце, небо… После купания проголодаюсь, а монастырь уже потрапезничал. Просить неудобно. Зайду к батюшке Ионе в насосную. Он глянет на тебя: «Есть, поди, хочешь? Возьми, на столе рыбка тарелкой накрыта, хлеб». Я не есть, жрать хочу. Рыбу в минуту умну, чаю попью, батюшке на ходу брошу «спаси Бог» и дёру, чтобы не стал расспрашивать, где меня носило. Ему и расспрашивать не надо, так всё видит. Чувствовал сердцем, что человек в чём-то нуждается. Голодный или на душе тяжело и всегда помогал».
Познакомился отец Николай с будущим духовником Свято-Успенского одесского патриаршего монастыря отцом Ионой (Игнатенко), когда ездил поступать в Одесскую семинарию. Это ещё в советское время. Много о нём рассказывал, а потом повёз меня к нему. Это когда беда у меня случилась.
Нашли моего Антона в Омке в одежде. Как ушёл из дома в джинсах, футболке, кроссовках, курточке, погода прохладная стояла, так и нашли. Одно дело купался и утонул, другое – одетым в воде оказался.
Я к отцу Николаю, отпеть надо. Он даже растерялся. А вдруг руки на себя наложил?
– Не должно быть, – говорю, – всё хорошо у парня. В университет поступил. Зачисление – простая формальность. Проходной балл набрал. Да и не набрал бы, не из маменькиных сынков впадать в отчаяние. После армии вообще повзрослел.
Отец Николай говорит:
– Давай так, я к владыке Феодосию пойду, если благословит, то считай, Бог благословил на отпевание.
Митрополит выслушал отца Николая и принял решение – отпевай.
Груз с души у меня упал, легче стало. Значит, церковь может молиться за Антона, буду панихиды заказывать, записки подавать.
И всё же точила мысль: а вдруг суицид. Никаких свидетелей милиция так и не нашла. Опять же – как ночью в том районе сын оказался? Живём на Левобережье. Мог, конечно, с кем-то, как они говорят – тусоваться. После сдачи экзаменов на полную катушку расслаблялся.
Прошло две недели после похорон, жена никакая. Просто себя не чувствовала. Я и сам места не находил, на неё посмотрю – сердце кровью обливается, мне плохо, а ей вообще. Спрашивает меня:
– Зачем жить после этого? Зачем?
Отцу Николаю рассказал, мы с женой его духовные чада, венчал нас.
– Что делать? – спрашиваю. – Как быть? Боюсь за неё…
– Давай-ка, – говорит, – поедем в Одессу к батюшке Ионе.
КАК Я НЕ СТАЛ СЕМИНАРИСТОМ
Рассказ протоиерея отца Николая
В 1986 году поехал в Одессу поступать в семинарию. Сказать, что было твёрдое желание стать иереем – нет. Не считал себя достойным. Получилось так, что два знакомых по приходу парня собрались в Одессу в семинарию, я про себя подумал, почему бы мне не попробовать. Тем более – лето, море. Семьёй не обременён, деньги на поездку – не проблема. Пошёл за благословением к владыке Максиму, архиепископу Омскому и Тюменскому. Владыка меня не знал и напрямую не дал благословения, отправил к отцу Борису, настоятелю храма на Трудах, дескать, раз ты туда ходишь, пусть он решает. Игумен Борис мне нравился, был из батюшек старого закала. Выслушал и сказал:
– Есть желание попробовать – поезжай, а там как Бог даст. Поживёшь в монастыре, посмотришь монашескую кухню изнутри, может, тебе и не понравится. Пройди этот искус.
Я и поехал, положившись на волю Божью.
Ректор Одесской семинарии протоиерей Александр Кравченко (интеллигент, интеллектуал) на собеседовании огорошил меня: «Слушай, ну зачем мы тебе нужны? Мы ведь отщепенцы! А у тебя два высших образования. Ты коммунизм должен строить, а не с нами, попами дремучими, молиться».
Я к тому времени окончил Новосибирский институт водного транспорта, на реке поработал, армию отслужил, потом окончил худграф Омского пединститута. Ректор семинарии честно сказал, что одесский уполномоченный по делам религий костьми ляжет, не даст добро на такого семинариста, как я. И руководство семинарии по шапке может получить за самодеятельность и утрату бдительности. Молодой, самостоятельный мужчина, на обучение которого государство уйму денег потратило, вместо того, чтобы со всем народом строить рай на земле, вознамерился увильнуть под иконы, съехать на обочину столбовой дороги в светлое коммунистическое будущее.
Потом-то я узнал, в КГБ имелась негласная установка с высшим светским образованием не допускать «в попы».
Собрал я вещи... Понятно, в каком настроении уходил из Свято-Успенского монастыря, на территории которого семинария располагается. Иду и у ворот столкнулся с отцом Ионой. Ничем иным как промыслом Божьим это встречу не назовёшь. Был он тогда всего лишь иноком. Потёртый старенький-старенький подрясник. В монастыре был уже около пятнадцати лет.
Увидел меня понуро бредущего с чемоданом в руках, поинтересовался, отчего печаль-кручина на светлом лике. Объяснил, что с семинарией не получилось, ректор отец Александр наладил домой, слишком оказался образованным для будущего иерея. Батюшка Иона выслушал и убедительно посоветовал:
– Не спеши, Николай, в свою Сибирь, никуда она не денется без тебя.
Предложил остаться хотя бы дня на три. И повёл за собой в насосную станцию, что находилась рядом с воротами монастыря. Так я остался в монастыре на два года. В насосной была у батюшки Ионы келья, в ней держал косы, грабли. В ней отбивал (стояла чурка с бабкой) косы. Отобьёт, мне даст брусок: «Точи». Помещение просторное, насос где-то в углу, в глаза не бросался. Включался время от времени. Уже в то время к отцу Ионе, хотя он был простым иноком, в насосную шли люди, позже это будет одна из келий, в которой старец Иона станет принимать стекающихся к нему со всей Украины (и не только) многочисленных паломников.
На следующее утро батюшка позвал меня монастырским коровкам траву косить. По берегу моря вблизи монастыря располагались дома отдыха, на пустырях рядом с ними среди кустарников косили мы траву. Угодья такие, что не разгонишься в трудовом азарте «раззудись плечо, размахнись рука»: на одном пятачке пару-тройку раз литовкой махнёшь, на другом покрутишься. Недавно в интернете попалась чёрно-белая фотография батюшки Ионы, стоит на высоком берегу в старом подряснике, за спиной море, а в руках коса лезвием вверх. Именно таким он был в то время.
Ему понравилось, как я запросто с косой обращаюсь. Ну а як же – парень-то я наполовину деревенский.
– Молодец! – похвалил.
Как он косил, я, конечно, не мог, да и никто в монастыре. Прокос широкий… Так-то не Илья Муромец, но в грудь в шутку кулаком стукнет себя, и как по железу ударит – звон.
С той косьбы начались мои монастырские послушания и общение с батюшкой, его покровительство. Первые две ночи оставлял меня на ночлег в насосной, затем в келью в монастырских воротах определил, потом в монастырскую гостиницу устроил. Жил я нелегально, без благословения отца настоятеля. Недели через три батюшка Иона представил меня эконому отцу Виталию (Гаенко). Сказал, что проверено – сибиряк не из белоручек, работящий, зря монастырский хлеб есть не будет. Эконом против меня ничего не имел, замолвил слово наместнику монастыря отцу Вадиму (Семяшко). Тот благословил остаться трудником.
Отец Виталий новоиспечённого насельника сразу отправил в полымя, на коровник – самое тяжёлое послушание монастыря. Ну да работой меня не запугаешь, зато на коровнике познакомился с архимандритом Арсением, родным братом отца эконома. Много позже понял, каким подарком для меня были монастырские послушания, Божьим промыслом сподобился быть рядом с редкими людьми и исповедниками веры православной. Тогда не думал об этом и не понимал. Ну, хорошие люди, очень хорошие, не более того. Тот же отец Иона, мог ли я представить, что в скором будущем он станет игуменом, духовником монастыря и почитаемым в православном мире старцем, в келью к которому будут приходить за благословением греческие епископы, патриарх Кирилл, а уж простой люд нескончаемой вереницей потянется за утешением, исцелением, духовными советами. Батюшка не стремился к званиям, наградам, не стремился во что бы то ни стало стать иереем, нет – был человеком редчайшего смирения. Единственное, о чём мечтал при мне – попасть на Афон. Собрал целую коллекцию видов Святой горы. Пел песни про Афон. Голос у него был тихий, ровный…
Я, грешным делом, думал, мечтать не вредно, кто тебя пустит на Афон. В советское время паломничество туда простым смертным было практически невозможно. Власти ставили всевозможные препоны, они стремились добить русские монастыри на Афоне, даже общение с соотечественниками всячески пресекали. Обители разваливались, монахи голодали, братия естественным образом убывала, притока насельников не было. При мне лишь келаря отца Никона неожиданно для него самого включили в делегацию от патриархии. Что было почти чудом.
К счастью, я ошибался. Мечтать, оказывается, не вредно, вредно не мечтать – батюшка девятнадцать раз ездил на Афон, подолгу жил там. Ему предлагали остаться на Святой горе – отказался, был верен Свято-Успенскому монастырю. И понимал, насколько он нужен людям.
Батюшка вечно кого-то устраивал в монастыре. Смотрю, на тележке везёт гору матрасов, значит, надо паломников обеспечить ночлегом. Если в гостинице мест не было, и в насосной под завязку ночующих набралось, размещал страждущих прямо в храме. На него ругаются, орут: «Иона, куда ты опять?» А он по-своему делает. Каши из трапезной паломникам принесёт – ешьте. К нему шли и шли люди за его молитвами. Терпеливый на редкость, ты десять раз одно и то же можешь спросить – ответит. Не было такого, занервничал, дескать, сколько можно долбить одно по одному? Мне бы двух раз хватило, чтобы отшить непонятливого вопрошающего. Он ко всем, кто бы ни обращался – учёный, колхозник, бомж – одинаково относился... Душа просто неземная…
Любил молиться, любил службы, не чурался никакого труда…
Я не понимал тогда, что передо мной великий угодник Божий. Знал, чувствовал, что он большого сердца человек, который тебе как близкий родственник, как отец родной, но не поверил бы, скажи кто: пройдёт совсем немного времени, и батюшка будет сравним с Кукшей Одесским.
Архимандрит отец Арсений, с которым работали на коровнике (тоже станет в девяностых годах духовником монастыря) убирал за коровами, доил их. Из себя не богатырь, но посмотришь на руки – трудяга. Был родным братом отца эконома архимандрита Виталия.
Отец Виталий – легендарная личность, на протяжении многих лет бессменный экономом монастыря. Тяжкое послушание (шутка ли – всё хозяйство монастыря на нём) нёс до старческих седин – не могли найти достойную замену. Кого ни поставят – не тянет. Неделю-другую помается, чуть вникнет в суть дела, увидит, сколько всего в хозяйстве монастыря (насосная, дизельная, холодильники, коровник, свинарник, гараж, склады, водопровод, канализация), за голову схватится и бежит к отцу наместнику: нет-нет-нет, не справлюсь! Отец Виталий как взвалил этот крест на себя в молодости, так и нёс до преклонного возраста, пока отец Христофор не взял бразды правления хозяйством в свои руки.
В моё время отец Виталий был ого-го-го – бравый, красивый человек. В холодное время ходил по обители в генеральской папахе из серого каракуля, ремнём офицерским подпоясанный. Генерал – одно слово. Юмора только не воспринимал. Я пару раз пошутил
и понял – не проходит, надо осаждать себя в его присутствии. В прошлом моряк-подводник, отец Виталий пользовался большим уважением у военных моряков, подразделение которых располагалась впритык к монастырю. Морякам частенько излишки молока с нашего коровника доставались, в пост – особенно. Было взаимополезное сотрудничество: моряки нам помогали, чем могли, монастырь – им.
К отцу Виталию много где с уважением относились, его знали в колхозах, на предприятиях. Он обращался к кому-то с проблемами монастыря, в свою очередь, обитель в долгу не оставалась. Ну и дипломатия. Кого-то приходилась задабривать. Уполномоченному по делам религии что-то везли из монастыря. Я сам однажды участвовал в распилке и погрузке дров, которые ему на дачу предназначались. Монастырское вино ему отправляли. Начальство областного ГАИ задабривали.
Хозяйство обители строилось в советское время по принципу: максимальная автономия – ни от кого не зависеть. Своя монастырская насосная станция – воду из скважины качать в случае отключения или поломки городского водопровода. Дизельная подстанция – вдруг город электричество отрубит. От безбожной власти всё можно ожидать. Были годы, когда и воду отключали, и электричество, брали на измор, дабы сделать жизнь в обители невыносимой, выдавить монахов. Расстреливать уже не расстреливали, как при Ленине-Сталине, но в покое не оставляли никогда.
Мне поручали самые разные послушания, как-то доверили информацию о наличии секретного склада бензина. Об этом знали и имели доступ к ней человека два-три в монастыре. На его территории была тайком от чужих глаз спрятана, зарыта в земле, большая ёмкость, в которой на экстренный случай, вдруг на заправках не станет горючего, хранился бензин. И ведь случалось – в городе возникали перебои с ним. Не один раз отец эконом посылал меня к ёмкостям с канистрой. Делалось это со всеми предосторожностями. Чаще по темноте, кому-то срочно понадобиться ночью ехать, и машину надо заправить…
Имелись склады продовольствия. Там хранились продукты, овощи, фрукты, закрутки собственного приготовления, бочки с вином. Хранилища заполнялись не по щучьему велению. На территории монастыря содержались огороды, виноградник. Всё было продумано, грамотно организовано, рационально использовалось. На чердаках хранились орехи, висели связки лука. Отвечал за обширное хозяйство отец эконом.
Располагал монастырь своим гаражом с набором легковых и грузовых автомобилей. Даже представительская «Чайка», редкая в Советском Союзе машина, имелась. Патриарха встречать или заграничного гостя. Отец Лаврентий, лучший водитель монастыря, садился в «Чайку» и ехал в аэропорт или на вокзал. При мне приезжал Касьян-сан, православный монах из Японии. Из Индии индус однажды пожаловал, имя не помню, тоже монах. И тому и другому нравилось гулять по территории монастыря. Вся без исключения братия работает, они прохаживаются. Отцы шутили: Николай, возьми к себе на коровник Касьян-сана!
– Ага, – скажу, – корова хвостом сшибёт хлипкого японца, потом отец благочинный мне устроит Цусимское сражение, а отец настоятель – Порт-Артур. Пусть лучше отец Геннадий в канализационный колодец возьмёт с собой японца. Подрясник у Касьян-сана самый подходящий для сантехнических работ.
Подрясники, что у японца, что у индуса светлые. Такие наши монахи не носили. Только Митрополит Одесский и Херсонский Сергий (Петров), жил он на территории обители в архиерейских покоях, мог себе позволить, из простых монахов – никто. Только архиереи. Это сейчас – без году неделя, как монашеский постриг принял, уже в светлом подряснике вышагивает. Тогда никто бы тебя не понял, вырядись таким образом. Касьян-сан вальяжно прогуливается по аллеям, и обязательно какой-нибудь наш нерадивый к нему пристроится, вроде как сопровождает гостя. Отцы иронизировали: сам сан палец о палец не ударит, ещё и наших искушает.
Даже фуникулёр, редкий на то время механизм, в монастыре имелся. Обитель на высоченном берегу. С него по тросу, к морю спускающемуся, ходила кабинка. В конце пирса имелась крохотная монастырская территория с небольшим огороженным бетонными плитами домиком. Монахи купались. Но шли на водные процедуры пешком, фуникулёр предназначался только для случаев приезда патриарха в свою летнюю резиденцию. Монастырь патриарший, на его территории располагалась патриаршая резиденция, всегда готовая к приёму святейшего.
Когда мы с Иваном Антоновичем приезжали, от фуникулёра мало что осталось – плоды перестройки были видны во всей красе. Проржавела кабинка, исчез подъёмный механизм, как и домик на пирсе. Лестница, что к морю от монастыря спускалась (через сад проходишь, калитка, а за ней лестница деревянная), была в жутком в состоянии – ступеньки подгнили… Иван чуть ногу не сломал. Провалился, хорошо вовремя среагировал и подался назад, иначе бы полетел вниз и поломался. И от домов отдыха, что стояли рядом с монастырём, одни руины остались.
Отец Виталий был строгий, не переносил нерадивых, но заботливый. Как-то меня и ещё троих семинаристов отправил в колхоз за сеном. Немного помочь колхозникам, кроме того, привезти в монастырь прессованного сена на монастырской машине. Рано утром выезжать нам на послушание, вечером, смотрю, отец Виталий везёт на тележке объёмистый фанерный ящик. Казалось бы, эконом, распорядись и без тебя всё сделают, нет, сам позаботился. В ящике колбаса копчёная, сыр, масло, картошка свежая, консервы дорогие и трёхлитровая банка монастырского вина. Целый ящик еды собрал. Говорит: «Хлопцы, если что не съедите – не везите обратно, местным жителям оставьте!» И заговорщицки добавляет, мы-то не видим, что там в ящике: «Я вам немного кое-что положил, но только после работы. Колхозу поможете, и тогда кое-что есть. Пост, конечно, но у вас работа тяжёлая, вам можно». Не сказал: не расслабляйтесь, помните, пост идёт. С пониманием отнёсся – молодые, работа напряжённая, весь день на свежем воздухе. Благословил не только скоромное есть, но и вина выпить после работы.
Причём, всё предусмотрел. Заглянули, в ящике, кроме еды и «кое-чего», – рабочие рукавицы, полотенца, мыло... Вечером после работы помолились, поели, вина выпили, помянули добрым словом отца эконома.
Кроме сена колхозники дали нам арбузов из расчёта: сколько заберёте – всё ваше, всё равно пропадут. Бахча таких размеров, устанешь от края до края идти, колхозники самые хорошие арбузы собрали, остальные бесхозно бросили, хоть в футбол играй. Спелые, вкусные, на базаре таких не найдёшь – и никому не нужны…
Отец Виталий редко служил литургию или всенощную, хозяйство требовало постоянного внимания. Но Божьей милостью однажды я сподобился вместе с ним послужить. Когда с Иваном Антоновичем приезжал, в храме Андрея Первозванного с отцом экономом вдвоём раннюю литургию служили.
Отец Виталий ко мне хорошо относился, год моего трудничества прошёл, он пообещал провести меня кандидатом в семинарию. Договорился с ректором отцом Александром. Я даже какое-то время походил в кандидатах. Однако и на этот раз ректор вызвал на разговор и сказал, что уполномоченный по религии всё равно не разрешит мне учиться. Ничего за год не поменялось. Лучше пока оставаться в тени. Негласную установку не допускать людей с высшим светским образованием в «попы» КГБ не отменило.
Я отцу Виталию доложился, он развёл руками, что, мол, тут поделаешь, остаётся терпеть и ждать.
В монастырь часто приезжали монахи из Почаева, Псково-Печерского монастыря, Киево-Печерской лавры, приглашали меня в гости. Иногда отец Виталий отпускал, иной раз на мою просьбу скажет: «Лучше воздержаться. Там сейчас майор КГБ орудует, как бы потом не аукнулось тебе». Оберегал, чтобы никуда не влез. Но и понимал, мне нужны впечатления от других обителей.
В Киев, в Свято-Вознесенский Флоровский монастырь, сам отправил: «Поезжай дней на пять, посмотри, как матушки живут». Попутно какое-то поручение дал. По приезду первым делом пошёл я к благочинной, та послала к матушке Александре. Захожу, а в келье русская печь. Полноценная русская печь. Вовсе не для музейной красоты. Эксплуатировалась по полной программе. Матушке Александре лет восемьдесят, она у печи каждый Божий день орудует. Назначила себе послушание, заводит ведёрную кастрюлю теста и каждое утро печёт пирожки, печенье, шанежки и отправляет монахинь со стряпнёй в онкологическую лечебницу. Захожу к ней, она воскликнула:
– О, монах пришёл.
На мне пальто батюшки Ионы. Прохладно было, батюшка настоял, чтобы я надел его пальто, кто-то подарил ему. Когда батюшка игуменом стал, сам в нём паломничества ездил. Легендарное пальто. Серое, в рубчик. Фасон не последней моды, но добротное и тёплое. У меня есть две фотографии, на одной я в этом пальто у главного входа Одесской киностудии, на второй (из интернета скачал) – батюшка Иона на Святой земле в нём.
Матушка Александра первым делом меня поручением нагрузила. Наладила на Крещатик – купить масла и ещё целый перечень продуктов, выделила сорок рублей, приличные деньги по тем временам. Крещатик рядом, монастырь на Подоле находится, спускаешься по Андреевскому спуску – и вот она обитель.
| Далее