Когда вернулся я в мой город…

Во мне струится свет щемящий

Похожий на воспоминанье…

Похожий на другое время,

Когда мы были дураками

И с ангелами пили чай.

Но свет струился невозможно,

И свет такой необъяснимый,

И свет такой потусторонний,

Что замирали чашки с чаем

И озирались дураки…

И свет струится в чашке чая,

И свет такой неосторожный,

И свет такой недолговечный,

Что ангелы, забыв о крыльях,

Выбрасываются из окна…

А свет сиял потусторонний,

И было видно до озноба,

Как с этой стороны прощались,

И целовались перед смертью

И ангелы и дураки…

И падали косые тени

На чашку и на подоконник,

С той стороны… И было поздно

Сказать: люблю… люблю – навеки!

И таял тополиный снег…

И пух летел, не понимая,

В глаза влипал, едва касаясь…

Но кто-то отдавал приказы

На нас внезапных… И готовых

Не убивать своих врагов…

Когда вернулся я в мой город -

В мой город нежно-тополиный,

В мой город снежно-тополиный…

Июньские стояли ветры

И тополиный пух летел…

И десять лет как не бывало!

И тополиный снег струился…

И только призрак Джомолунгмы,

Обрыв сияющий Белухи,

И перелунная Катунь…

И десять лет, как не бывало!

Друзья застывшие в разбеге…

И пух летел в глаза ночные…

Друзья себе добыли место,

Которого я избежал…

И мы с Наташею стояли,

И было зябко-непривычно,

И было зыбко-непривычно

Смотреть, как падают снежинки

И тополиный пух ловить…

Мы любовались снегопадом,

Который прямо с неба падал,

Который прямо в небо падал…

Летели хрупкие снежинки

И разбивались о стекло…

Открыв отвесное окошко,

Совсем по летнему одеты…

Совсем по-летнему раздеты

Мы тополиный снег ловили,

И целовали снежный пух…

Так мы стояли прямо в кухне -

И снегопад стоял, как праздник.

На нашей кухоньке двуместной,

Снежинки нежно трепетали

На уровне цветущих глаз…

Но где-то свыше – объявили

Священную войну деревьям,

Последнюю войну деревьям…

Простые парни подъезжали

На фронтовых грузовиках.

Простые парни подъезжали

В руках у них дымились пилы,

В руках у них ревели пилы,

И ветви опадали наземь,

И людям было все равно…

И ноги – ветви обходили,

И школьники шли на уроки,

Уже небесные уроки…

Студенты допивали пиво

И шли на лекции скучать.

Не объявили забастовку

Забушевавшие шахтеры.

И не легли они на шпалы,

И жены их не провожали

На справедливую войну.

Тогда стояло это время -

И в мужиках клубилось нечто -

Потусторонний свет щемящий!

Они могли бы, если б знали…

Но ничего никто не знал.

Ну, как же так? И сокрушалась

Стена последнего Берлина,

И лязгали на переплавку

Стальные танковые части…

И выл обиженный Урал.

И по Арбату мы гуляли,

И страстно верили генсеку,

И собирались, как на праздник,

У ног великого поэта

И Пушкин заживо мерцал…

Но никому уже не верил

Мой друг по юности вчерашней -

Парчевский Саша… Пил и трезво

Про пятнолобого генсека:

«Еще дождетесь…» - говорил.

И мы дождались… Как листовки,

Газеты по рукам ходили,

И падал снег необъяснимый!

И пили, будто перед смертью

Шальную водку мужики…

И церковь русская из пепла

Восстала, словно птица Феникс.

И шли, и шли простолюдины,

Министры, бабушки и дети

К иконе, что в углу цвела…

Тогда страна перевернулась

И маршала в Кремле убили…

И маршала в себе убила,

И от раскаянья не взвыла

Полубандитская страна…

И новый вождь ломал границы

Своих воспоминаний детских,

Своих порывов безнадежных,

И растопыривая пальцы

Он все же залезал на танк…

И следом лезли генералы,

И ангелы, и проходимцы,

И снег летел с ветвей небесных,

И пух сиял в кольце Садовом,

И каждый шел, куда он шел…

Еще ранения мерцали

Медалями на гимнастерках,

На обезумевших афганцах…

Но рядом зрела-нарывала

Уже Чеченская война…

Тогда девчонки уходили

На заработок самый древний.

Они курили и смеялись,

И на обочинах стояли

И зазывали упырей…

А может быть они такие…

На самом деле были… Были.

И шли по рваной автостраде,

И тополиный снег ловили,

И зелень прятали в чулки…

И мы в оптическом прицеле

Держали девочек любимых,

Болтая с ними напоследок…

И мужиков в прицел ловили,

И нажимали на курок…

И падали враги на землю,

На выщербленные тротуары…

И падал снег непоправимый,

И пух летел нежнее пуха,

И ухо нежно щекотал…

Мы никого не убивали…

Но столько развелось оружья,

Но столько развелось наганов,

И столько развелось народу,

Кто становился поперек!

И убивали мы… Как будто,

Мы никого не убивали.

Мы никогда не убивали!

Из окон лунных вездеходов,

Расстреливая не друзей…

И пух летел в садах афганских,

И снег стоял в садах чеченских,

И пух такой необъяснимый,

И снег такой потусторонний,

И шла Гражданская война…

А мы о ней совсем не знали,

О нашей личной и Гражданской,

Мы выходили в старых джинсах,

В кроссовках, и бронежелетах

И занимали ближний банк…

А нас встречали только пули,

Но мы имели этот опыт,

И снег летел потусторонний…

Но по-чеченски мы стреляли,

И добивали пацанов…

И кровь сочилась из экранов,

Кровь капала с газет столичных,

И снег газет провинциальных

Лежал на столике кофейном,

И алым соком набухал…

Меня встречали на базаре

Знакомые полукалеки,

Когда-то я учился с ними!

Они здоровались со мною,

И руку подавали мне…

Вот Леха шел, держась за палку,

А с ним Серега – всюду вместе!

Они как братья проходили,

Они взволнованно дышали,

И говорили мне: Привет!

Поддерживая друг друга,

Они как дети улыбались,

Они стояли полупьяно,

Они надеялись на милость,

Они прошли сей мир насквозь…

Но я писал стихи и думал

О нашей, Боже мой, Вселенной…

И было у меня всего-то

На три молочные пакета

И булку хлеба… в этот раз.

И мне не нравились ладони,

Которые просили денег,

Которые просили денег,

Которые просили денег,

Которые просили на…

И снег летел такой прощальный,

А пух летел такой прощальный,

Потусторонний и нездешний,

Как будто он прощался с нами,

Как будто нищету прощал…

И ничего не понимая,

Я говорил, что нету денег,

Я объяснял, что нету денег …

А снег летел необъяснимый,

Неповторимый и сквозной…

И снежным пухом все заносит,

И до колен растут сугробы…

И я бы дал им – сколько просят.

Но их не видно на базаре,

И на Весенней нету их…

И где сейчас Парчевский Саша?

И где стоит Евсеев Гоша?

И где молчит Борис Сидельцев?

Где Саша Конушкин? Скажите?

И Колмогоров Коля… где?

И где Володя Небогатов

Свою растапливает баньку?

И где Юртай – боксер бессмертный?

Кого он ловит смутным взглядом?

И где Олежка – братик мой?

Где Юра Кузнецов? – на даче?

Где Башунов молчит, так громко?

Где Толя Кобенков… в Париже?

И где Уколов ищет травку,

И падает сквозь легкий пух?

И снег летит потусторонний,

Тревожный и неизъяснимый…

И мы с Наташею гуляем

По Набережной и Весенней,

И здравствуй – некому сказать…

И где Левшов лежит в сугробе,

И пальцы Жени почернели…

И пух летит с ветвей родимых

На рощицу крестов весенних,

На рощу раннюю крестов…

Как Саша умер? – я не знаю.

Взорвался Гоша от инфаркта.

Бориса опухоль подъела.

И в тридцать три изъяли Сашу

Наркотики из бытия…

Стихи, как Игорь – пишет Игорь,

И пьет, как Игорь, ту же влагу…

Как царь распахивает окна,

И безысходно смотрит сверху

На рельсы Млечного Пути…

Флакон стихов забыто-нежных

Вдова достанет… так щемяще -

Она достанет, это слово,

Она достанет эти строки,

Она достанет… Ну и что?

Пришло другое поколенье,

И никого они не знают,

И ничего они не помнят,

Они вдыхают – вертикальный

Стоящий нежно снегопад…

А в нем струится свет щемящий,

Похожий на воспоминанье…

И снежный пух летит незримо

Из голубых садов Афгана,

Похожих на сады Чечни…

И пух летит непобедимый,

И снег идет неотвратимый,

Он сквозняком струится в щели

Моих полуоткрытых окон,

И окликает из зеркал…

Тогда я выхожу на площадь,

Где Пушкин бронзовый томится,

А Саша – быстро так! - заходит

В подъезд, где мы зимой стояли

И говорили о любви…

А Гоша вечно пропадает

У лодки в гавани притомской…

Давлетшин Игорь едет к маме,

Казанцев Саша взял корзинку

И по грибы с женой ушел…

А Михаил Орлов и Вета

Калину с веток обирают,

И Буравлев следит неспешно,

И сигарету в пальцах держит,

И так небесно он красив…

И мы гулять идем с Наташей

По Набережной и Весенней,

А Саша на проспект выходит,

Затем спускается в пивную,

И мы не встретимся никак…

За что? За что мы умираем?

Так просто и так безнадежно?

За что? Так больно и невнятно?

В ночной рулетке Зодиака

С бессмертием напополам…

Уже бессмертные навечно,

Мы умираем бескорыстно

В Непале или на Алтае…

И нас лавинами целует

И комкает в руке К-2*

И мы навзрыд орали в звезды,

И поднимали вертикально

Свое лицо нагое к небу,

И сотрясались от рыданий…

И говорили: слава Бо…

Как дураки, мы уходили

Из нашей кухоньки двуместной,

Заглядывая в чашку чая,

Чтобы увидеть непреложно

Чаинки и свою судьбу…

И ангелы, склонясь над нами,

Струили свет нерукотворный,

И перемешивали звезды,

Чтобы встречались на Весенней

Чаинки и смешные мы…

Мы говорили: Слава Богу!

Когда рождались наши дети.

Мы говорили: Слава Богу!

Когда споткнувшись о пылинку

Мы насмерть падали на снег…

Мы говорили: Слава Богу!

За Всё? – спросил монах Печерский.

Остановившись в изумленье,

На самом краешке Вселенной

Мы отвечали: да, за Всё…

И это было выше смерти,

И это было выше жизни,

И это было, как бессмертье,

Сияющее перед каждым…

И Слава Богу… и за Всё!

Когда вернулся я в мой город,

Струился ветер тополиный,

Струился свет непостижимый

И пух летел непобедимый,

И слезно залетал в глаза…

И слезы застилали землю,

И слезы застилали небо,

И мы рыдали безотчетно,

И звезды трогали руками -

И ангелы и дураки…

20 мая – 24 мая 2009