Родной язык в нас снова растревожит
И русскую тоску, и нашу прыть.
От первых потаённых чувств: «Быть может…»
И до надежды страстной: «Может быть!»
Родной язык. Мы все уйдём и сгинем.
Но строчка будет жить, ей хватит сил:
«Скажи поклоны князю и княгине», –
Так Бунин в прошлом веке попросил.
А в детстве, кто из нас, как небожитель,
Не отхлебнул из русского ковша?
Родной язык – и ангел наш хранитель,
И песня, словно общая душа,
Которую всё реже дарит радио,
Но верещит всё громче на износ.
Родной язык: «Не в силе Бог, а в правде», –
В тысячелетье прошлом произнёс.
Народа нет и не было немого.
И гордость, и смиренье на лице
Он выразит: «В начале было Слово…»,
«Пусть… будет пухом…» – он вздохнёт в конце.
Он узелок на память нам и – затесь,
Он оберег наш и – сторожевой,
Он был и есть, как Бог, без доказательств.
Родной язык – наш промысел живой.
* * *
Памяти В. Ковшова
Чтил по-крестьянски он древний
Старый и Новый завет.
Житель сибирской деревни,
Малоизвестный поэт.
Мало… А всё же писатель.
Пьяненький ветеринар
(Интеллигентный приятель) –
Это его семинар.
Но после тех обсуждений
Знаком далёких начал
Малоопознанный гений
Душу его отмечал.
Плыли подземные рыбы.
Рыл он пространства столбы.
И прояснялись калибры
Провинциальной судьбы.
В ней стихотворные тропы,
Звёздных небес сеновал
Он не через телескопы –
Красным Ключом открывал.
С лирикой спорила логика,
Сретенье дум и страстей…
Был он, как малая толика,
Русской поэзии всей.
* * *
Б. Бурмистрову
Мы жили в эпоху застоя,
И не замечали застой.
И всё это было со мною,
И всё это было с тобой.
Мы жили: на стенах обои,
Квадрат на полу золотой,
И небо в окне голубое,
И птицы летают гурьбой.
И пел над безбожной страною,
Как будто сам чёрт ему брат,
Любимый тобою и мною
Наш трагикомический бард.
Мы жили, волнуясь от песен!
И нам подпевал Люцифер,
Как будто невольнику печень
Тихонько терзал, лицемер.
Ну, что же теперь после драки
Махаться нам, как говорят?
Но снова и снова варяги
Застоем пугать норовят.
…Иконка в углу на обоях,
Луч солнца на ней золотой,
И песни эпохи застоя
Нас так же волнуют с тобой.
Ночная гроза
Гроза догоняет грозу.
Сто молний в минуту блистает
На небе вверху и внизу,
И ночь непроглядная тает.
Едва поднебесный фонарь
В ночной погружается дёготь,
Как громы берётся громарь
За ниточки-молнии дёргать.
От них приседает земля,
Деревья дрожат, как подранки,
И воет железо не зря
Со страху на автостоянке.
И землю нагорный потоп
С небес, как возница, бичует! –
Во время библейское, чтоб
Почувствовал каждый, ночует.
Большая ночная гроза.
И страшно, и сыро, и сиро…
Вершится на наших глазах
Прообраз творения мира.
День шахтёра
Хворостовский пел на стадионе.
Высоко на Западной трибуне
Слушали его под облаками –
Разный люд в соседстве с горняками.
Сразу после чудного романса,
Как он белозубо улыбался!
Не щадя ладоней отвечали,
Хлопая певцу кемеровчане.
Меломаны вместе с мужиками
Вытирали радость кулаками.
По причине той же у плеча
Жёны тушь пускали в два ручья.
В небе над ареною спортивной
Притихал летевший реактивный,
Чтоб унёс домой в душе сосед
Голоса инверсионный след.
С головой в искусство окунувшись,
Стадион сидел не шелохнувшись.
По причёскам, юбкам, как повеса,
Ветерок гулял среди оркестра.
И с пюпитров ноты улетали,
Словно музыкантов проверяли…
Солнце то скрывалось, то сияло –
Знать, поёт в Сибири – не в «Ля Скала»!
Русскую народную над крышами
Голос поднимал, как будто крыльями.
А над ними, золотя свой взор,
Слушал песню Знаменский собор.
Дождь то припускал, то унимался…
Хворостовский пел, и улыбался.
Воспоминание
о городе Болотное
Пойду один по виадуку
И призадумаюсь, когда
Помчат кого-то что есть духу
Под виадуком поезда.
Остановлюсь. Совсем прозябну.
Над головой моей звезда
Подарит жизнь свою пространству.
А подо мною поезда
Прогрохотали. Лишь таращится
Из тьмы вселенская прореха.
А я опять встречал товарища,
А он опять не смог приехать.
Басня
В Москву приехал из глубинки,
Конечно, не сдувать пылинки
С её заслуг, с её одежд –
Полн Ломоносовских надежд.
Но не нашёл в ней прежней жизни –
Из исторической Отчизны…
В Москву приехал из глубинки,
Наполнен музыкою Глинки,
Томил уста его романс,
Как старомодный дилижанс.
Но не нашёл в ней прежней жизни –
Из исторической Отчизны…
Другой приехал из глубинки,
Привёз с собой икры две кринки,
Да мёда в толстых туесах,
Да лесть на сахарных устах.
И отыскал в ней корни жизни
Из исторической Отчизны…
В чём аллегория?
Капризны
В Москву поездки из Отчизны.
Проза Парижа
Сфотографировался у Лувра.
И, наконец, погулял по Монмартру –
Мечта из юности не обманула.
Но не восполнить её утрату…
Пил кофе на башне конструктора Эйфеля.
Да, верхотура так уж верхотура.
Но мост царя Александра Третьего –
Роскошный, русский, сказалась натура!
Париж уже от каштанов рыжий.
Хожу и влюбляюсь в Париж понемножку.
Смешно, но вспомнил: вернусь из Парижа
И надо будет копать картошку.
* * *
При жизни три царя
Его пытались приручить.
Хоть робкая заря,
Но никому не победить.
А тут большой рассвет –
Сияет русская строка!
Тут Пушкин – царь-поэт –
Хоть камер-юнкер на века.
* * *
Воздух проснулся, чирикает, каркает,
Чиркает спичкой, рисует крылом
Еле заметные миру каракули.
Кто его знает, чем будут потом?
Воздух – ребёнок ещё не умеющий
Слово сказать, размахнуться кнутом.
Как пирожками торгующий Менщиков –
Князем… в Берёзове… – будет потом.
* * *
Вымирает читатель стихов.
В трубку стиснув тетрадную пропись,
Он как будто уходит на зов
(Сам себя заманил крысолов)
В Интернета безвылазный хоспис.
* * *
Сменяются войны, вожди и теракты,
Но, словно почётный конвой,
Небесные кони Большого театра
Летят над твоей головой!
По русскому снегу: «С дороги, поди-ка!» –
И сани летят под уклон…
По русскому небу не тройка – квадрига,
И правит ямщик-Аполлон.