Выползу из баньки, аж не чуя ног: Ой запеленайте В маменькин снежок...
МОЙ СТОЛ
Мой стол и столб, И ствол животворящий, И столп грядущего с листвою говорящей…
Вот муравей Струится по стволу – Прикована строкой моя рука к столу.
В оковах слов Членится мысль моя, Похожая на броне-муравья…
Щекочется, И по листу бежит, Как почерк мой – к венцу стиха спешит!
Мой стол и ствол, И я, как муравей, Вверх по стволу – бегу-бегу скорей…
Скорей… Скорей! Но муравейник мой В сто тысяч голосов зовёт: домой, домой.
Домой… домой… И ночь в траве течёт, Но муравейник звёзд меня влечёт.
Да кто же ты? Каких таких кровей? Твой братский муравейник – у корней…
Мой стол и ствол… И я, пока могу, – В ущелье муравьином вверх бегу…
Там вниз и вверх Мерцают муравьи – Божественные братики мои…
РАЙСКАЯ ЯГОДА
То ли милость Божия, то ли искушение: В брошенной усадьбе зреет угощение…
Забрести так хочется с видом именинника По коровьей просеке в марево малинника.
Грядки, одичавшие лебедой с ромашкою – Алые клубничины забродили бражкою.
Цепью пёс не лязгает, не видать хозяина – То ли рай потеряный, то ли так, окраина…
То ли попущение вышло мне Господнее – Переспелой ягодой манит преисподняя.
И ограда ветхая… ветхая-заветная. Красная смородина – ягода запретная!
Ягода запретная… яблоня нездешняя… Кровоточит веточка вся невольно-грешная.
То ли кровь соседская, то ль добро природное: Вызрело под солнышком – стало всенародное!
А в репье цыганится чёрная смородина. То ли моя Родина, то ли я – уродина…
Жало оголённое проволоки ржавленой Возле локтя дернется… – вздрогну, как ужаленный.
Обомлеет душенька древним Божьим ужасом – Не ходи за ягодой по местам разрушенным.
Не прельщайся ягодой в час её падения – Опустеет душенька в это же мгновение…
А полынь с ромашкою сад обжили благостно. Это милость Божия… это птицам лакомство.
Ну, а станешь птичкою – птичкой-невеличкою, Где увидишь – лакомься райскою клубничкою.
* И умереть не страшно, И на птиц не смотреть… Вот она – рифма: пашня. Это правда – на треть.
Две остальные рифмы Пусть неизвестны мне – Словно окурки «Примы» Валяются на окне.
Словно простой окурок… – На это похожа смерть. Беги от него, придурок, – Не трогай и эту треть.
А третия треть – простая: Смерть – она просто дрожь. Страницы судьбы листая, И третию треть не трожь!
КЛЁН
Набухающий венами клён Стрекозиную держит брошь. Как Сергей – ни в кого влюблён, На Есенина он похож.
Брошка крылышками верещит – Галстук-бабочка на плече. Сквозняком жёлтый лист пришит На лице.
Он забыл навсегда Москву. Ну кому он такой, зачем? Ветерок трепыхнул листву – И пиджак повис до колен.
А пиджак на нём – голубой, Кровь рябиновая на рукаве… Он забрызган мёртвой водой, С колокольчиком в голове…
За окном пустой Ленинград, Ну, а в комнате – губчека Совершает ночной обряд И в крови купает щенка.
Колокольчик звенит- звенит – Словно в поле пасут телят. И рванулись стихи в зенит, Ну а там – журавли летят.
Синий-синий курлыкнул взор – Он щенка потрепал рукой. За окошком раненый бор Поглядел на него с тоской.
Поглядел на излучья вен: Как набухли!.. – и сдунул брошь. Клён из времени перемен… На Есенина он похож.
*** Черёмушник иссиня-чёрный – В сиянье капель Дождевых. И листик рдяно-золочёный На голой веточке Затих. Мы зимовать одни остались – На даче, В пасмурном бору. Хвоинки к сыну прицеплялись. Раздвоенные На ветру. Как иностранцы, мы гуляем, Не узнавая Летних мест, И тишина собачьим лаем Вдруг отзывается Окрест. За Томью – а облачном разрыве – Имперский полыхнёт Костёр, А влажный ветер на обрыве Целует нас И гонит в бор, В черёмушник иссиня-чёрный – На дачу, Где вскипает чай, Где листик рвано-золочёный На чай попался Невзначай.
ПЕРЕД ВЫЗДОРОВЛЕНИЕМ
Сергею Донбаю Как тропинки прогоркли: Это оттепель – вдруг. Запершит, точно в горле, Птичий тающий звук.
И зажмуришься: Боже… И в окне увидать: Дни всё больше и больше – Их так сладко вдыхать.
И деревья, деревья В этом новом году Тало-снежные перья Отрясают в саду.
И дышать не больнее, Чем прощать и любить. Дни длиннее, длиннее – Вот и жить бы и жить.