Владимир Шемшученко. Писательские заградотряды поэзию не щадят

ПЕТЕРБУРГ

На озябшем перроне и пусто сегодня и гулко.

Милицейский наряд прошагал безучастный, как снег.

Точно так же глядел на меня, выходя на прогулку,

Насосавшийся крови, двадцатый, сдыхающий век.



Ах, ты, память моя!

Я прощаю, а ты не прощаешь!

Отпусти же меня, помоги мне обиду забыть.

Ничего не даёшь ты взамен, даже не обещаешь,

Кроме ветхозаветного – быть!



Славный выпал денёк, с ветерком, до костей пробирает,

Гололёдец такой, ну, совсем, как у Данте в аду…

Я всем мозгом спинным понимаю – меня забывает

Полусонный вагон, убывающий в Караганду.



Он забудет меня, одиноко ржавея на свалке,

Как забыли меня, все кому я тепло раздарил…

Здесь, в несломленном городе, люди блокадной закалки

Отогрели меня, когда жить уже не было сил.



Смейтесь, братья мои!

Нам ли нынче стонать и сутулиться!

Смейтесь, сёстры мои!

Вы затмили достойнейших жён!

Посмотрите в окно… Кто метёт и скребёт наши улицы? –

Это дети оравших в безумии: «Русские вон!»



***

Белый день. Белый снег.

И бела простыня.

Бел, как мел, человек.

Он бледнее меня.



Он лежит на спине,

Удивлённо глядит –

По отвесной стене

Страшновато ходить.



Помолчите, больной. Не дышите, больной.

Говорит ему смерть, наклонясь надо мной.



***

Сугробы оплыли, как сальные свечи.

Собака уже не грустит в конуре,

А грязные лапы мне ставит на плечи…

Вот дура! Поляк бы взорвался: Пся крев!



Да что с неё взять, если талые воды

Под окнами бродят, как в бочке вино,

И в лужах цветут нефтяные разводы,

И вынес сосед первый раз домино.



И вдрызг разругались соперницы-кошки,

Изрядно помяв меховые манто.

Вот глупые твари. Свернуть бы им бошки!

Семь лет обещаю… А им хоть бы что.



Ударились в бегство. Свалили фиалку.

Горшок на куски… На паркете земля…

И мне до того вдруг себя стало жалко,

Поскольку услышу: «Не надо ля-ля…»



Собрать черепки – это плёвое дело,

И пол подмести не составит труда -

Всю зиму фиалка цвести не хотела,

А тут расцвела… Отошли холода.



Я новый горшок принесу из подвала,

И чтоб на упрёки не отвечать,

Жену обниму, как ни в чём не бывало –

Фиалка не выдаст. И кошки смолчат.



***

Дождь походкой гуляки прошёлся по облаку,

А потом снизошёл до игры на трубе.

Он сейчас поцелует не город, а родинку

На капризно приподнятой Невской губе.



И зачем я лукавую женщину-осень

С разметавшейся гривой роскошных волос

Ради музыки этой безжалостно бросил?

Чтоб какой-то дурак подобрал и унёс?



Я по лужам иду, как нелепая птица,

Завернувшись в видавшее виды пальто…

Этот сон наяву будет длиться и длиться –

Из поэзии в жизнь не вернётся никто.



***

Апрельское утро грачами озвучено.

Уходит в подлесок туман, не спеша.

Ещё две недели, и скрипнет уключина,

И лодка пригладит вихры камыша.



Ещё две недели, и синяя Ладога

Натешится вволю, подмяв берега.

И в небе проклюнется первая радуга,

И рыба пойдёт нереститься в луга.



И ветер с Невы – аж до самого Таллина! –

Молву донесёт… А пока среди льдин,

Как спящая женщина, дышит проталина

С лиловым цветком на высокой груди.





ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ



1.

Меня спросили: «Кем ты был?».

Я не ответил – я забыл.

Меня спросили: «Кем ты стал?»

Я не ответил – я устал.



Меня спросили: «Чем ты жил,

Какому богу ты служил,

Какого сына воспитал,

О чём несбыточном мечтал?»



Жена в глаза взглянула мне:

«Как страшно ты стонал во сне…»



2.

Стало страшно читать и писать,

К нелюбови людской прикасаться.

Потерявший желанье – спасать,

Обретает желанье – спасаться.



Спит дочурка. Спит маленький сын.

Ночь звезду за звездой зажигает.

Разжигаю стихами камин.

Мне жена помогает.



ДРУГУ

Как много в городе снега!

Бери и стихи пиши.

В вагоны метро с разбега

Прыгай, буянь, греши.



До хрипоты с судьбою

Спорь, не теряй лица.

За женщину – только стоя!

За Родину – до конца!



И пусть второму – корона,

А третьему – соловьи!

Ты первый – крылья грифона

Твои!



Взлетай и лети – так надо!

Не возвращайся назад –

Писательские заградотряды

Поэзию не щадят.



ДЕНЬ КОРЮШКИ

Ветер вытряхнул город из шубы песцовой –

Пофорсил и довольно… Пора возвращать…

Светофор, обоняя лосьон «Огурцовый»,

Всё не может никак красный свет проморгать.



Не рычит автохлам на случайных прохожих,

Нахлебавшись по самые крыши воды.

Только шалые девки – ни кожи, ни рожи –

Перепуганных кляч волокут из беды.



Чуть поодаль буксирчик буравит стремнину

И трубою дымит, и надсадно ревёт –

Расползлись по всем швам на речушках плотины,

И вот-вот Эрмитаж по волнам поплывёт.



Ах, какая весна! Бог сегодня в ударе!

Своеволье воды и нашествие льда!

И на небо глядят возомнившие твари,

Моментально забыв, что они – господа.





МАРИНЕ

Скрипит под ногами ледок.

Чирикает воробьишка.

Меняет и наш городок

На плащик худое пальтишко.

Любимая, вот и весна!

Снега уползают в овраги…

Вот брякну в сердцах: «Не до сна!»

И двину из греков в варяги,

Минуя весёлый Париж,

В котором полно чернокожих,

И хищники снежные с крыш

Не падают на прохожих,

И каждый пугливый сугроб

Сметанен и даже – творожен,

И каждый любовный микроб

Опознан и уничтожен,

И веник у них не цветёт,

А наш, посмотри, расцветает…

Любимая, я – идиот –

Европа стихов не читает!

Не смейся, родная, прошу!

И пусть непростительно трушу,

Я лучше тебя напишу –

Слушай…



***

Когда лязгнет металл о металл, и вселенная вскрикнет от боли,

Когда в трещинах чёрных такыров напитается кровью вода,

Берега прибалхашских озёр заслезятся кристаллами соли,

И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.



И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,

И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры…

И проснёшься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,

И поймёшь, что твои сновиденья осязаемы и остры.



Ох, как прав был строптивый поэт – Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,

Говоря мне: «На памяти пишешь… (или был он с похмелья не прав?)

Хоть до крови губу закуси – никуда от себя не ускачешь,

Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.



От кипчакских ковыльных степей до Последнего самого моря,

От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены

Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,

И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.



Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,

И вдохни полной грудью пьянящий синеватый дымок кизяка,

И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как рваная рана,

На межзвёздном пути каравана, увозящего вдаль облака.



***

Светилась яблоня в саду

За три минуты до рассвета.

В тени ракит купало лето

Кувшинки жёлтые в пруду.

Играла рыба в глубине

На перламутровой свирели,

И камыши о вечном пели,

И подпевать хотелось мне.

Звенел комарик у виска

О чём-то бесконечно важном,

И так бывало не однажды,

И те же плыли облака…

Упало яблоко – пора –

И ветка, охнув, распрямилась…

И, торжествуя, жизнь продлилась

За три минуты до утра.