Ты сбита влёт, ты влёт убита, Гнездо над Родиною свито, Но нет Отчизны, нет гнезда И ты до Страшного суда
Дошла в любви непостижимой К России, к дочери любимой, И к сыну – посреди невзгод… …Но грянул 41-й год…
2
И словно выдохлась Марина, В душе означился исход… Врагов и близких не корила, Взошла на шаткий эшафот…
Простилась с миром и с кумиром, (Сын был кумиром для неё). Маринин крик стоит над миром: «Родное дитятко моё…»
3
Я был в Елабуге, Марина, Я видел чёрный, смертный гвоздь. Твой сын погиб... Он пулю принял, Над ним горит рябины гроздь…
Ты пала раньше – в сорок первом – В бою неравном, как в бреду. …Я по Елабуге, по нервам, Как будто по гвоздям иду.
* * *
Ветер байкальский меня не спросился, Ветер свихнулся, ударил в лицо И по тревожной земле покатился, Будто бы жизни моей колесо.
Вот она круглая жизнь! Приникая К мимо летящему полю, где рожь, Я ей кричу: – Ах, ты, жизнь растакая! Как ты меня по ухабам несёшь!
По златокудрым и чувственным бабам, По крутоярам и дырам земли, По деревенькам и рощицам рябым, Где мои лучшие годы прошли!
Круглая жизнь, где твоя остановка? Пламенем к небу взметнулись года… Осень. Погост. Зазвенела подковка, Будто упавшая с неба звезда…
* * * Мир тяжёлый вокруг, он и новый и древний, От орудий глубокие в нём колеи. А я снова во сне, навещаю деревню, Крутояры мои, глухомани мои.
Светит грустная даль и угрюмится осень, По откосам дорог конский щавель стоит. Терпкость прошлого дня тёплый воздух приносит, И щемящую боль в птичьих криках таит.
Запахнула печаль до китайской границы Пустоту одичавших сибирских полей. Снится им или нет золотая пшеница, Молодых колосков сладкий запах и клей.
Но лежит пустота целиной поднебесной, И молчит пустота над деревней моей, Обернулась земля нескончаемой бездной, И не стало на Родине хлебных полей.
Мне охота кричать, чтобы лоно земное Стало жить и рожать, пить дожди и ручьи. Слышу – стонут во тьме, убегая за мною, Крутояры мои, глухомани мои…
* * * Мне жить в самом себе не просто, Не просто мне в себя смотреть. Во мне ворочается космос, Как будто раненый медведь.
И я постичь себя пытаюсь, Непостижимое узреть. Борюсь с собой, с собой братаюсь, Стремлюсь любимую согреть.
Моя любовь, как дальний остров, Глядит в меня издалека. Там бьются волны, светят росы И проплывают облака.
Там жизнь вершится без нажима, Там вспышки глаз и угли губ Нацелены неустрашимо В мою космическую глубь.
И я, большой, неизмеримый, По краю космоса лечу. И слышу: – Я с тобой, любимый! Лететь мне рядом по плечу.
Любимая! Не стань постылой, А коль остынешь, помни впредь: Погибну я среди пустыни, Как будто раненый медведь.
Снегопад
Был свет на улице потушен… Вдруг с неба рухнул снегопад. Ах, нет! С небес летели души Убитых на войне солдат.
Я думал, что летят снежинки, Минуя Лондон, Амстердам, А это души, как пушинки, Летели к русским городам.
Летели души и искрились, Дымились рощи и поля. Их было столько, что покрылась Летучим саваном земля.
Я видел – это были жизни Солдат, погибших на войне. И дрожь прошла по всей Отчизне, И болью вскрикнула во мне.
* * *
Я город оставил железный, Ушёл от людской суеты В молчанье осеннего леса, Где бродят по лесу цветы.
Вдоль тропок надёжно, и просто Прозрачные встали кусты. И смотрят мне в душу с погоста, Как люди живые, – кресты.
* * *
Я – русского мира поборник, Пришедший к нему на века. Я – стражник, радетель и дворник Живого его языка.
Я равным той силе не буду, Что тайной гудит в языке, Но рад я великому чуду, Что светит в библейской строке.
Позёмка
Завивает позёмка земные концы, Серебрится змеёй за синеющей далью, Засыпает осенней реки останцы, И в душе у меня стекленеет печалью.
И леса, и поля застилает, как дым… Человек под собою не чувствует тверди, Пропадает в позёмке, как будто над ним Не позёмка летит, а дыхание смерти.
Протыкает позёмка бревенчатый дом И таскает за космы пустое болото… …Над землёю летят, будто некий фантом, И скрипят деревянные крылья заплота.
Вместо стёкол в окне ─ чёрно-белая мгла, И душа не поёт, и дорога затмилась, Словно в щели небес вся земля протекла, И позёмкой в ночи даже тьма задавилась.
Осенний сон
Я разорвал свой сон, как чёрную бумагу, И начал жечь его на пламени души. Но вдруг заплакал сон и проявил отвагу: Он не хотел гореть и взвился: ─ Потуши!
В том сне витала ты, как раненая птица, В забытом сентябре, в прозрачном тальнике. Там расставались мы. В моих глазах двоится Видение твоё, как парус вдалеке.
Там, будто бы цветок, твой раскрывался голос И что-то мне шептал и что-то говорил… С теченьем быстрых дней ты там – во сне боролась, Душою трепеща и выбившись из сил.
И вдруг пропала ты, из осени исчезла, Лишь в тонком тальнике остался света звон. …В глухую темноту я отодвинул кресло, И вышел из себя, и разорвал свой сон.
* * *
Так хочется чистого снега И света колючего дня… А помнишь, как было: с разбега Ты, ахнув, уткнулась в меня! Уткнулась… И вздрогнули парки, Качнулись деревьев верхи, Цвели поцелуи-подарки И падали с неба стихи. Кружилась луна, словно лира, А мы среди лунной земли Не видели бренного мира И видеть его не могли… Свет бил из небесного лона, И ворон над нами кружил, Он помнил туман Альбиона Где Дарвин, наверное, жил. А мы позабыли про время, Про тайную суть ремесла… Мы жизнь поцелуями грели, Чтоб мимо она не текла. Такое бывает не часто, Быть чуждым оно не могло, И белое дерево счастья Из чистого снега взошло.
Земля
На самом дне алеющего утра Проснусь и замираю, и от него таюсь. Средь сизых облаков, среди туманов утлых, Как будто рыба омуль в сетях рассвета бьюсь.
То кану, то взовьюсь, сверкая опереньем, То чайкой голубой качаюсь на волне. Мне кажется Байкал моим стихотвореньем, Я в нём себя таю, а он живёт во мне.
Моя любовь к родной земле непостижима. Между моей душой и вечностью земли Совсем зазора нет. Мы с ней нерасторжимы. Мы в космосе ─ вдвоём! Друг друга мы нашли.
В кромешной темноте я продышал оконце, Когда дремал рассвет и спали тополя, Чтоб тёплое, как печь, уже вставало солнце, Чтоб грелась поскорей родимая земля.
* * * Александру Казинцеву
Звенит надо мною большое стеклянное небо, Царапает душу колючая, ломкая высь. Ещё далеко до осеннего первого снега, А птицы, как пули, уже в никуда понеслись.
За ними душа, словно ласточка, в небо рванулась, За край горизонта ушла и на самом краю Крылом зацепилась за Родину и оглянулась, И с лёту упала на тихую землю свою.
Упала, уткнулась в пожухлые, горькие травы, Забыв улетевших в невечное прошлое птиц… Ей стали ненужными почести, вестники славы, Ей только б с молитвою пасть перед Господом ниц.
Покинули Родину птицы и, может быть, правы… Травинки приникли к моей измождённой душе. И небо, как зеркало, не отразило Державы, Стеклянной Державы, которой не стало уже.