Как-то раз весенним добрым часом
Ты сказала, что придешь ко мне.
Я пошёл за хлебом и за мясом
По своей красавице стране.
Я ходил по рынкам и по лавкам,
Я искал баранину и рожь.
Из пшеницы хлеб не очень лаком,
И овцу не очень-то найдёшь.
Вдруг в степи у славного бурята
Я нашел искомое одно:
Молода, упитанна, опрятна,
Грубое, надёжное руно.
Вёл овцу я по лугам зелёным.
На дорогах были грабежи.
Обошлось. В селенье отдалённом
Прикупил попутно тёплой ржи.
Встретились. Поговорили. Сели.
Ты сказала: " Вот ведь молодец!
Но давай-ка лучше рожь посеем,
Да возьмём и разведём овец " .
" Ну, конечно, милая, конечно " .
И пахал, и пас я на века.
Так мы жили. Мирно и неспешно.
Хлеб был тёпл. Баранина сладка.
Вот уже скопилось перегною...
Но я знал, что он придет в мой дом,
Тот, кто скажет: " Отпусти со мною.
Как-нибудь мы с нею проживём " .
Всё она оставила, что было.
Прямо в ночь, светясь, они ушли.
Вскоре громом рожь мою побило,
Волки всех овец перевели.
Стало пусто мне в моём поместье.
Я шагнул за двор и был таков.
Поднялась тайга зелёной шерстью.
Дрогнули колосья облаков.
Что хочу, скитаясь в мирозданье?
Чтобы промелькнул или возник
В зарослях листвы или тумане
Твой восточный, твой усталый лик.
Мне бы только подойти, коснуться
Медленной рукой твоих волос.
Только бы с тобой не разминуться -
С полными глазами снов и слез.
* * *
Скучно день прошёл. Как век.
Непристойно. Как погреба.
Снег был белым. Словно снег.
Небо - синим. Словно небо.
Вдоль Байкала и окрест,
Сквозь пределы и границы
Лес был чистым. Словно лес.
Птицы звонкими. Как птицы.
Сердцем звал тебя опять.
" Никогда! " - твоя обмолвка.
Никогда... Как это долго!
Боже, вдруг устану ждать...
* * *
Въезд господень в Иерусалим
Снова въезд во Иерусалим...
Ни ура, ни почести, ни сплетни.
Нет Пилата - срочно убыл и Рим.
Нет Иуды - на Москве советник.
Петр ушел на рынок за съестным.
Иоанн побрёл в библиотеку.
Марк - в Сбербанк. Фома убег в аптеку.
Полн соблазнов Иерусалим!
В храме пусто. Все свои дела
Торгаши с Тех Пор таят по биржам.
Покормить бы где-нибудь осла -
Надо ж позаботиться о ближнем.
Вот и дом богатый. Он спросил,
В двери кротко постучав три раза:
" Здесь живет небезызвестный Лазарь?
Я его когда-то воскресил " .
Строго донеслось из-за двери:
" Лазарь Моисеевич в отлучке.
Говорят, он снова умер. И
Сам воскреснет, если пост получит " .
Петр с базарной рыбою пришел.
Сбор на ужин. Хлебопреломленье.
Что Фоме все чудо-исцеленья?
Рад, что закупил норсульфазол.
Марк узнал - Иуда и Пилат
Целовать и руки мыть на день бы
Съехались, но... Словом, нужен вклад.
Где же мы возьмём такие деньги?
Так. Не ко двору. Не суждено.
Как им жить - заботушка не наша.
Не спасти их. Миновала чаша.
Все цивилизованно давно.
Господи! Я знаю край такой,
Где, устав от разных революций,
Все хотят спастись, и за Тобой
Все охотно шествовать клянутся.
И, Тебя увидев наяву,
Всенародно, самой малой кровью,
Предадут. Потом распнут. С любовью!
Господи, войдешь ли во Москву?
* * *
Так в душе неуютно и розно.
Веры нет ни властям, ни вестям.
Словно ночью глубокой морозной
Одиноко бредешь по путям.
Мы когда-то и были, и жили,
А теперь хоть кричи,
хоть свисти.
Лишь блестят ни свои, ни чужие,
Но железные эти пути.
* * *
Всюду - во саду ли, в огороде,
Там, где город или где село,
Вся моя душа от них уходит.
Что случилось, что произошло?
Ведь из тех же были человеков,
Что всегда являли чудеса,
И любых вождей, и стройки века
Сразу поднимать на голоса.
Петь, конечно, дело неплохое.
Да вот знать бы только - петь о ком...
Что ж, и мне случалось
в общем хоре
Подпевать, где надо, тенорком.
Ладно. Я газеты их листаю.
По наклону ихних глаз и фраз
Очень даже вижу - сбились в стаю,
Строго ненавидящую нас.
Потому так ядовиты строки,
Что у нас остались позади
Не совсем уж бросовые стройки
И не вовсе глупые вожди.
Значит, как тогда, в года былые,
Так теперь стоим мы - стан на стан.
Это - мы. Отечество - Россия.
Вон - они. Отечество - карман.
Эта чернь крушит и непогодит,
В храмах, как на рынках, мельтеша ...
Потому душа от них уходит.
У меня брезгливая душа ...
* * *
У меня на эту перестройку
и не удивленье, и не злость...
Николай Васильич!
Птицу-тройку
тормознуть, конечно, удалось.
Хорошо нам пели и не пили,
Да с дороги сбились ямщики.
И уж точно - бестолковы были
и беспечны сами седоки.
Николай Васильич! Я не ною.
Что с того, что разорён наш дом?
Все на свете - дело наживное.
Смерть - и ту, надеюсь, наживём.
* * *
Чтобы стать немного строже
и внимательней к себе,
Я люблю ходить к Серёже,
Чемпиону по стрельбе.
Он в своём железном тире
Подает мне револьвер -
Вороненый знак, что в мире
не бывает полумер.
Чемпион узнать стремится:
" Вот я думаю о том,
Для чего стрелять учиться
в возрасте немолодом " .
Он - настырный. Я - везучий.
Мы под дых десятку бьем.
Говорю: " На всякий случай,
Видишь сам, как мы живём... "
* * *
Господи, взгляда с меня не своди -
мало добра остаётся в груди.
Был человеком и я до сих пор,
Но приближается холод и мор.
Грабить и бить кирпичами в висок
будем друг друга за хлеба кусок.
Низкое время у нас впереди -
Господи, взора с меня не своди!
Чтоб не посмел я ни душу, ни имя,
Боже, сгубить пред очами Твоими!
* * *
Не жалею рабочих -
те свое отстоят.
Не жалею крестьян -
те свое сохранят.
Не жалею военных -
тем, что надо, дадут.
И не жаль торгашей -
те свое украдут.
Мне не жаль журналистов -
те за пайкой своей
даже с дулей в кармане
доползут до властей.
Мне не жалко студентов -
отскулят на житье.
И политики тоже
не упустят свое.
А жалею доверчивых
русских людей -
Нет им доли поныне в России своей.
* * *
Наклонились в зеленом и белом
над моею телесной длиной.
И в вопросе немом и несмелом -
это что же случилось со мной?
Это ж было - с другими, другими...
А со мной - никогда, никогда...
Но назвали болезное имя.
Что ж поделать, сказали. Года.
А соседи и слева, и справа:
как же так получилось, что ты
в общем, очень устойчивый, Слава,
навернулся с своей высоты?
Но пылает, пылает сердчишко.
А в груди - там костер разведён.
Может быть, у меня их не слишком,
этих самых оставшихся ден.
Мне б хотелось сказать бы воочью
трём особам, с которыми жил,
что я каждую очень и очень,
очень, очень, до смерти любил.
Мне б хотелось проститься с друзьями.
И, остатнюю кровь горяча,
мне б хотелось уткнуться глазами
в их надежные вечно плеча.