За Полярным Кругом
Бездомная лошадь сдыхать не хотела:
копалась в помойках… Была не у дела.
Придёт и молчит у крыльца магазина.
На морде отвиснет губа, как резина.
Накроет глаза ей туманом дремота…
Бывает, что пряник протянет ей кто-то.
Бывает и хуже: к поникшему носу
приставят горящую – вдруг! – папиросу.
… В рабочем посёлке работали люди.
Они пребывали в заботах, в простуде.
Они задыхались в любви и печали –
и лошадь, как правило, не замечали.
Обычно в отхожем, помойном овраге
её окружали худые собаки.
Вели себя мирно. От скуки не грызлись.
Совместно делили мгновения жизни.
И было смешно, и тревожно, и странно
увидеть, когда ещё сыро и рано,
увидеть, как в сером тумане рассвета
куда-то тащилась компания эта.
1967
* * *
Валентину Распутину
Иссякает трава на деревьях.
Дождь в крестьянской блестит бороде.
За деревьями есть ли деревни?
Оказалось, что есть… кое-где.
Значит, можно, гуляя по трассам,
набрести на гармонь в тишине?
Оказалось, что можно… Не сразу.
Как-нибудь. Невзначай. По весне.
Дед глядит виновато и мудро.
Может, помнит семнадцатый год?
Оказалось, что помнит… Но смутно.
Как сквозь дождь… что идёт и идёт.
1986
* * *
Не убеждённым, мудрым, ярым,
Не знаменитым, не святым, –
Однажды я проснулся старым
И улыбнулся – молодым!
В овраге пели птицы мая,
Рассада прела в парнике,
И за деревней – не прямая –
Текла дорога вниз, к реке.
Она была сырой, пологой,
Неразличимой в снег, зимой,
И, ко всему, была дорогой,
Вернувшей странника домой.
1986
* * *
Юрию Казакову
Над рекой, над забытой рекой,
где уже не поют пароходы,
в грубом свитере, с мышцей тугой,
он стоял и курил без охоты.
И зияла пустая изба
у него за спиной… И скулила
на заржавленных петлях судьба,
выводя, как нечистая сила.
Лёгкий пух на его голове
шевелился от позднего ветра.
И задумалась мышка в траве,
приподнявшись на два сантиметра.
Из-под свитера вдоль по спине
уплывало тепло… И, нарядный,
за рекой, на другой стороне
хлопотал голосок невозвратный.
1987
* * *
Музыка
Касаясь при жизни всего понемногу,
однажды подумать в концертных слезах:
«А всё-таки музыка – ниточка к Богу!
Связует! И мы забываем свой страх…»
Веселье прокиснет. И радость прогоркнет.
И сухо на сердце. И холод в глазах.
Но музыка добрые слёзы исторгнет!
И чаши коснутся на судных весах.
1988
* * *
Очевидец
Под вселенский голос вьюги
на диване в темноте
поразмыслить на досуге
о Пилате и Христе.
…Как же так! – руками трогать
воздух истины, итог,
в двух шагах стоять от Бога
и не верить, что он – Бог…
Под тенистою маслиной,
на пороге дивных дней,
видеть солнечного сына
и не сделаться светлей!
Отмахнуться… Вымыть руки.
Ах, Пилат, а как же нам
под щемящий голос вьюги
строить в сердце Божий храм?
Нам не знавшим благодати,
нам, забывшим о Христе,
нам, сидящим в Ленинграде
на диване – в темноте?
1988
* * *
Присутствую при снегопаде –
последнем, может быть, в судьбе.
не отвлекайте, бога ради,
забыть позвольте о себе.
Ловлю холодную снежинку
горячим выступом губы.
слежу зигзаги и ужимки
венозно вздувшейся тропы.
Очаровательное иго –
снеговращенья краткий срок…
Читаю небо, точно книгу,
и Божью милость – между строк.
1988
* * *
Геометрия судьбы
Благословенны вертикали:
деревья, здания, столпы,
дым из трубы, стрела из стали
и частокол людской толпы…
Нет, не толпы… Толпа – понура.
А знак священный бытия –
есть одинокая фигура
у моря, в поле у жнивья,
в горах на ледяной вершине,
в пыли астральной на Луне…
А кто стоит, в каком он чине,
каких кровей – не важно мне.
Стоит, живёт! По вертикали.
Всем сердцем впитывая даль.
Покуда все его печали
не зачеркнёт горизонталь
1988
* * *
Сорокоуст
Какое сказочное слово –
Сорокоуст! Букет из губ.
Не смысла груз, не грусть-основа –
Мне строй его музыки люб!
Сорокоуст! – рокочет слитно.
Как струны или провода…
Не поминальная молитва,
а Слово, снятое с креста!
Живое, сущее, густое,
колючее – терновый куст,
дыханьем жизни налитое
и – жгучим хладом смертных уст.
1988
* * *
Во дни печали негасимой,
во дни разбоя и гульбы –
спаси, Господь, мою Россию,
не зачеркни Ея судьбы.
Она оболгана, распята,
Разъята… Кружит вороньё!..
Она, как мать, не виновата,
Что дети бросили её…
Как церковь в зоне затопленья
Она не тонет, не плывёт –
Всё ждёт и ждёт Богоявленья!
А волны бьют уже под свод…
1993
* * *
Ушедшим друзьям
Иных уж нет, а тех – тем паче…
… Здесь рос когда-то клён, а здесь
стояла солнечная дача,
страсть излучавшая – не спесь.
В ней жил чудак туманнолицый,
он музицировал… А там,
как тощий ангел, – над столицей
витал художник, портил дам.
А в этом храме на кладбище
был иереем офицер.
Он говорил: «Д у х о в н а п и щ а…» –
на экзотический манер.
И если смерть, разлука если,
то – не навек. Они в тени.
Они ушли, но – не исчезли,
лишь отдалились, как огни.
Всё необъятней расстоянье
меж нами… Всё прохладней пыл.
Не смерть страшна. А – расставанье
с людьми, которых ты любил.
* * *
Когда утратил я дорогу
и ощутил в крови беду,
ты за меня молилась Богу, –
ты свечку ставила Христу.
Сама уставшая, как пашня,
что возвратила урожай,
ты сохранила нежность к падшим.
Живи, светись – не утешай!
Сама утешься, Бога ради.
Дай, загляну в твои глаза…
Останься жить в моей тетради,
как в майском облаке – гроза!
1996
* * *
Сторона моя родимая,
что молчишь, едва жива?
Вот избушка нелюдимая –
из ушей растёт трава.
Вот дорожка партизанская –
подо мхом, как бы – на дне,
как вода артезианская,
притаилась в глубине.
Одичавшая, отцветшая,
потерявшая красу,
как старуха сумасшедшая,
бродит яблоня в лесу.
Не пора ли – избывать уже
эти вздохи ни по ком?
…А ведь здесь отец мой-батюшка
бегал к речке босиком.
1998
* * *
Оторвалась льдина – пять на пять –
и умчалась в Ладогу, как тучка!
Но людей не станут вызволять –
там их нет. Но – есть собачка Жучка…
Не успела к людям… А вода –
холодна, чужда и непроглядна.
Посновала тварь туда-сюда,
поскулила… И – свернулась: ладно.
А потом услышала шумок,
а затем – приблизилась моторка!
А на ней – весёлый, хоть промок,
Жучкин друг и пьяница – Егорка…
1998