Щелканов Владимир Павлович родился в 1959 году в г. Белово. После окончания школы работал на заводе, служил в армии, работал учителем пения и музыки, русского языка и литературы. С 1995 года занимается издательской деятельностью. Стихи публиковались в городской и областной периодике, в альманахах «Литературный Кузбасс», «Огни Кузбасса», в коллективных сборниках. Автор книги стихов «Я плакал у креста». Награжден архиерейской грамотой митрополита Кемеровского и Новокузнецкого за усердные труды во славу русской православной церкви и региональными медалями. Живет в Белове.
* * *
Иду по красной мостовой
Сухой безоблачною ранью.
И лист с осины золотой
Летит к ногам покорной данью.
Багряной роздыми река
Течет в объятиях рассвета,
И чья-то властная рука
Уносит розовое лето.
Еще немного светлых дней,
Еще глоток небесной сини,
И засвистят, как сто чертей,
Ветра по пастбищам России.
И, распахнув в ненастье дверь,
С одной лишь мыслью, что не струшу,
Рванусь, встревоженный как зверь,
Искать свою родную душу.
* * *
Мчался поезд по желтым просторам
Звездопадного августа. В ночь
Вы смотрели таинственным взором,
Чар которого не превозмочь.
Спал вагончик, луной осиянен.
И, умаявшись, вдалеке
Мирно грезили россияне
В деревеньках, сбежавших к реке.
Озарялось огнями пространство.
Вдруг споткнулся и замер вагон.
И сошел я на маленькой станции
На отчаливший в сумрак перрон…
И теперь на перроне житейском,
В мокрой завязи пасмурных дней
Все мне мнится как чудное действо
Образ спутницы давней моей.
Собаке Чакре
Впадаю в озноб я, когда
с приглушенным минором
Глядит на меня немигающим
взором собака.
Как будто плывет над осенним
и мглистым простором
Серебряный месяц обсевком
пшеничного злака.
Как будто у Времени в горле
застряла протяжная нота,
Молчит часовой механизм –
золотая пружина разжалась…
Как волки, мы чуем смертельную
близость далекой охоты.
И мышью в дырявой сухарнице
в сердце скрежещется жалость.
Но предков мучительный зов
посильнее свинцовых горошин,
И в хищной груди закипает
симфония волчьего гнева,
Что алым багрянцем распишется
густо на чистой пороше,
Когда разыграется драма
в соломенном сумраке теплого хлева…
Не меркнет холодное пламя
во взгляде у друга и зверя.
Мы оба ничтожны под властной
пятою железного рока.
И вычислить трудно, кто шибче
страшится потери…
Кому из нас больше –
ему или мне? – одиноко.
Баллада о Галке
В тревожный час, когда не спится
При фантастической луне,
Мне силуэт знакомой птицы
В ночном пригрезился окне.
Пред ним, растерянный и жалкий,
Сидел не я, но мой двойник
И вспоминал о некой Галке,
Носившей прозвище Кулик.
И в детство веющем норд-весте
Опять ладью мою несло
Гольфстримом вольности и чести,
О, флибустьеров ремесло!
Мы все мечтателями были,
И лишь Кулик средь детворы
Любила пуще странствий пыли
Свои болотные дворы.
Ах, Галка, Галка, все насмешки
Сносил от нас твой кроткий нрав.
Как медвежонок в зимней лежке,
Не знал он игрищ и забав…
С тех пор прошли большие годы,
Пустая схлынула вода,
И уголь жаркий от породы
Мы отличаем без труда.
А та, что всех была бессильней
И неказистей средь подруг,
Ушла на штурм своих бастилий,
У страха вырвавшись из рук.
Следили мы завороженно
За взлетом Галкиной судьбы,
И наши «кухонные» жены
Порой вставали на дыбы.
С глазами, грустными, как осень,
Им было, видно, невдомек –
Какой девчонка преподносит
Нам дерзкой доблести урок.
Она валила лес на Баме
И с мужиками наравне
Хлестала спирт. А в письмах к маме:
Мол, на войне как на войне.
До срока ангелом хранима,
Неслась по лезвию ножа…
А ей бы просто быть любимой,
А ей бы мальчиков рожать.
Но комсомольская путевка
Не путеводная звезда,
И ты идешь как под винтовкой
Сквозь дождь неведомо куда.
Идешь, пока не грянет в спину
Слепого случая обрез…
В непроходимую трясину
Увлек ее маньчжурский бес.
Застыл в осенней позолоте
Тайги предсмертный Галкин крик...
И настоящий на болоте
Ее оплакивал кулик.
С тех пор прошли большие годы,
Пустая схлынула вода,
И уголь жаркий от породы
Мы отличаем без труда.
Но иногда, когда не спится
При фантастической луне,
Мне силуэт знакомой птицы
В ночном является окне.
СОНЕТ
Теряется вкус к табаку и к вину.
Взрываются нервы
замедленной миной.
Я мог бы покинуть и дом, и страну
И только тебя никогда не покину…
Со щек твоих бледных
слезинки сотру,
Когда ты, к ночной не поспев
электричке,
Вернешься, пытаясь
зажечь на ветру
Бенгальские свечи
по старой привычке.
Потянет гостей захмелевших ко сну.
Померкнут огни на рождественской елке.
Пускай ты полюбишь у моды в плену
Того, кто одет с новогодней иголки.
Пускай тебе будет по вере твоей
Блаженных от Бога отпущено дней.
Сентиментальная история
Хрустальная мелодия карниза,
Сосулек двух мажорный перезвон…
Одна из них кокетливо капризна,
Другой в нее без памяти влюблен.
Янтарною истомой истекая,
Он так прекрасен, светом обуян!
В лучах весны им птицы подпевают,
И катится небесный океан.
Ни страха, ни упрека, ни сомнений
Не знает их арктическая плоть.
И он упал пред нею на колени,
И страсти ей уже не побороть.
Как будто перевернутые свечи
Они горели, плача и лучась.
Но содрогнулись худенькие плечи,
Рассыпалась мистическая связь.
А новый день настанет как реприза:
Воскреснув с жаром из небытия,
Напомнит нам мелодия карниза
О том, что это были ты и я…
Иду по красной мостовой
Сухой безоблачною ранью.
И лист с осины золотой
Летит к ногам покорной данью.
Багряной роздыми река
Течет в объятиях рассвета,
И чья-то властная рука
Уносит розовое лето.
Еще немного светлых дней,
Еще глоток небесной сини,
И засвистят, как сто чертей,
Ветра по пастбищам России.
И, распахнув в ненастье дверь,
С одной лишь мыслью, что не струшу,
Рванусь, встревоженный как зверь,
Искать свою родную душу.
* * *
Мчался поезд по желтым просторам
Звездопадного августа. В ночь
Вы смотрели таинственным взором,
Чар которого не превозмочь.
Спал вагончик, луной осиянен.
И, умаявшись, вдалеке
Мирно грезили россияне
В деревеньках, сбежавших к реке.
Озарялось огнями пространство.
Вдруг споткнулся и замер вагон.
И сошел я на маленькой станции
На отчаливший в сумрак перрон…
И теперь на перроне житейском,
В мокрой завязи пасмурных дней
Все мне мнится как чудное действо
Образ спутницы давней моей.
Собаке Чакре
Впадаю в озноб я, когда
с приглушенным минором
Глядит на меня немигающим
взором собака.
Как будто плывет над осенним
и мглистым простором
Серебряный месяц обсевком
пшеничного злака.
Как будто у Времени в горле
застряла протяжная нота,
Молчит часовой механизм –
золотая пружина разжалась…
Как волки, мы чуем смертельную
близость далекой охоты.
И мышью в дырявой сухарнице
в сердце скрежещется жалость.
Но предков мучительный зов
посильнее свинцовых горошин,
И в хищной груди закипает
симфония волчьего гнева,
Что алым багрянцем распишется
густо на чистой пороше,
Когда разыграется драма
в соломенном сумраке теплого хлева…
Не меркнет холодное пламя
во взгляде у друга и зверя.
Мы оба ничтожны под властной
пятою железного рока.
И вычислить трудно, кто шибче
страшится потери…
Кому из нас больше –
ему или мне? – одиноко.
Баллада о Галке
В тревожный час, когда не спится
При фантастической луне,
Мне силуэт знакомой птицы
В ночном пригрезился окне.
Пред ним, растерянный и жалкий,
Сидел не я, но мой двойник
И вспоминал о некой Галке,
Носившей прозвище Кулик.
И в детство веющем норд-весте
Опять ладью мою несло
Гольфстримом вольности и чести,
О, флибустьеров ремесло!
Мы все мечтателями были,
И лишь Кулик средь детворы
Любила пуще странствий пыли
Свои болотные дворы.
Ах, Галка, Галка, все насмешки
Сносил от нас твой кроткий нрав.
Как медвежонок в зимней лежке,
Не знал он игрищ и забав…
С тех пор прошли большие годы,
Пустая схлынула вода,
И уголь жаркий от породы
Мы отличаем без труда.
А та, что всех была бессильней
И неказистей средь подруг,
Ушла на штурм своих бастилий,
У страха вырвавшись из рук.
Следили мы завороженно
За взлетом Галкиной судьбы,
И наши «кухонные» жены
Порой вставали на дыбы.
С глазами, грустными, как осень,
Им было, видно, невдомек –
Какой девчонка преподносит
Нам дерзкой доблести урок.
Она валила лес на Баме
И с мужиками наравне
Хлестала спирт. А в письмах к маме:
Мол, на войне как на войне.
До срока ангелом хранима,
Неслась по лезвию ножа…
А ей бы просто быть любимой,
А ей бы мальчиков рожать.
Но комсомольская путевка
Не путеводная звезда,
И ты идешь как под винтовкой
Сквозь дождь неведомо куда.
Идешь, пока не грянет в спину
Слепого случая обрез…
В непроходимую трясину
Увлек ее маньчжурский бес.
Застыл в осенней позолоте
Тайги предсмертный Галкин крик...
И настоящий на болоте
Ее оплакивал кулик.
С тех пор прошли большие годы,
Пустая схлынула вода,
И уголь жаркий от породы
Мы отличаем без труда.
Но иногда, когда не спится
При фантастической луне,
Мне силуэт знакомой птицы
В ночном является окне.
СОНЕТ
Теряется вкус к табаку и к вину.
Взрываются нервы
замедленной миной.
Я мог бы покинуть и дом, и страну
И только тебя никогда не покину…
Со щек твоих бледных
слезинки сотру,
Когда ты, к ночной не поспев
электричке,
Вернешься, пытаясь
зажечь на ветру
Бенгальские свечи
по старой привычке.
Потянет гостей захмелевших ко сну.
Померкнут огни на рождественской елке.
Пускай ты полюбишь у моды в плену
Того, кто одет с новогодней иголки.
Пускай тебе будет по вере твоей
Блаженных от Бога отпущено дней.
Сентиментальная история
Хрустальная мелодия карниза,
Сосулек двух мажорный перезвон…
Одна из них кокетливо капризна,
Другой в нее без памяти влюблен.
Янтарною истомой истекая,
Он так прекрасен, светом обуян!
В лучах весны им птицы подпевают,
И катится небесный океан.
Ни страха, ни упрека, ни сомнений
Не знает их арктическая плоть.
И он упал пред нею на колени,
И страсти ей уже не побороть.
Как будто перевернутые свечи
Они горели, плача и лучась.
Но содрогнулись худенькие плечи,
Рассыпалась мистическая связь.
А новый день настанет как реприза:
Воскреснув с жаром из небытия,
Напомнит нам мелодия карниза
О том, что это были ты и я…
