Ты все поймешь - вон какой взрослый! В школу бы... В сентябре... Мы - как деревья, нам вырежут звезды, Ножиком по коре. Знаешь, там наверху - беспечно, Печи - это ведь грех, Мальчик, деревья уходят в печи, Чтобы попасть наверх. Видишь, звезды горят, не тают, Это наши значки! Знаешь, а внизу попадают В печи истопники...
Тополиный пух
Тополь стоял у дома, рос до седьмого пота, - Такая доля, - любил шелестеть - такая работа. Порой говорил с пролетающим свежим остом, Мол, Землю и дом тяну, приближаю к звездам. А ветер дул и смеялся, дул и смеялся на это. - Ты, - говорил, - почти грузовая ракета, Только гляди, как бы топливо не засохло, Эй, погоди, а ну покажи, где сопло... А после тополь спилили, и ветер заплакал, А может, совпало, и просто дождик закапал, Нет - плакал ветер на листики на скелете, Плач Ярославны по с неба упавшей ракете, И кажется даже, плакал не ост, а осты, И кажется также, стали чуть выше звезды.
Такая весна
Холодный ветер. Сверкает, гремит Афанасий Фет, Подходит чайка, важная, как доктор наук, Говорит: Я даю один, только один совет - Мажешься дегтем, валяешься в перьях, летишь на юг.
И тотчас под куполом нервно звякает гонг, Журавли подбивают клинья, летят (натурально весьма), Я говорю себе: Тихо, парень! Это какой-то гон, Это весна, не осень; не осень - такая весна!
Рыбак латает лодку; по борту надпись «Лукойл»; Дыру затыкает сетью, изолентой крепит мотор; Откидывает капюшон, мигает, машет рыбацкой рукой, Подхожу, подаю изоленту - новый моток.
Рыбак говорит: В пучине, там, где полно путан, Где всякую пакость со дна наверх в ночи поднимает сеть, Глотает людей, дома, машины Рыба-кит-депутат, Так что плыть не советую... Лучше того... - лететь.
Смотрю на березы, некто ставит на них штрихи, На белых стволах когтями. И надо же, каждый год Бродят поэты стайкой, запоем читают стихи, Думают, что стихи читают, но это - штрих-код.
Крепок, по-русски крепок в мае березовый сок! Ждут и рыбак, и чайка, на юге сверкает блесна, Хрен - говорю - вам, ребята, это у вас заскок, Это весна, не осень; не осень - такая весна!
Пианино и старик
Пианино выносили в подъезд, Вчетвером тащили, пятый рулил, Иногда вставлял словечко the best, Иногда всех четверых материл.
Пианино провожали часы (Стрелки носиками жались к стеклу), Фотовспышки недалекой грозы, И старик на табуретке в углу.
Пианино раздувало бока, Словно лошадь, сторонилось пути, Ни за так, ни за понюх табака, Пианино не хотело идти.
И за это - шпоры глубже ему, И по клавишам - сиречь по зубам, Пианино выводили во тьму, Под веселый тарарам-парарам.
И старик, который вовсе зачах, Вдруг подумал отчего-то: Потом Пианино понесут на плечах И уложат под дубовым крестом,
Будто музыка послышалась... Григ? Ну, по крайней мере, не из попсы, И сидел на табуретке старик, И почти остановились часы.
Барсучий тракт
Идут, идут и идут на барсучий лад, Бесконечной колонной, тесно сомкнув ряды, Разносится топот дружных когтистых лап, Трамбующих древний хребет Уральской гряды.
Выходит один из строя - потрепан, суров, С коротким хвостом (похоже, кто-то отгрыз), - Ну что, - говорит, - Гаммельнский крысолов, Решил и до нас добраться? Мало детей и крыс?
Вот я и думаю: Что же сказать в ответ? А он смотрит мимо, как из-подо льда минтай. - Нет, - говорю, - у меня ведь и дудочки нет - Только свисток затоптанного мента.
Кивает, прячет нож движеньем одним - Не углядеть, в стычках наловчился поди. Я говорю ему: Слушай, зачем тебе снова к ним? Разве ты знаешь, что там в конце пути?
Он думает, головой мотает: Нет, ни хрена... Кажется только - хорошее-то не ждет... Но ты посмотри на них - это идет страна, Это моя страна идет, это мой народ!
И покуда я буду в силах - с ними пойду, И боюсь не того, кто приходит в ночи как тать, Но боюсь, что останусь здесь, а они - пропадут, А вместе совсем не страшно и пропадать.
И я смотрю на них, на него дураком дурак (Так смотрит на курицу изделие Фаберже), И я понимаю, что этот барсучий тракт Когтями царапает в черствой моей душе.