Всё-таки музыка, наверное, один из самых величайших даров, преподнесенных человечеству. А что она творит иногда с людьми! Не ново говорить о корифеях и их великих творениях. Но вот в фильме «Крестный отец», я убежден, своей мелодией Нино Рота сделал для героизации обладателей самых негативных человеческих качеств неизмеримо больше, чем автор романа, все актёры и режиссеры вместе взятые! Больше того, он заставил нас полюбить их! Да чего там, у нас ведь есть Пушкин, который сказал всё и обо всём: «...одной любви музыка уступает, но и любовь - музыка!»
НО ДУША МОЯ ЗАМЕРЗАЕТ…
Продолжается кровавая вакханалия на Украине. Но совсем не хочется клеймить одну сторону, а иную – «приветствовать звоном щита». Господи, спаси-вразуми и тех, и других, и третьих! И мнится мне, что мой друг из Винницы, талантливая поэтесса Тетяна Яковенко и я, пусть на малую каплю, но можем нашим сотворчеством помочь этому вразумлению. Капли, вестимо, камень точат… Насколько мне удалось создать нечто созвучное вольному полёту сосестры по перу, судить читателю:
Хочеш - смійся, а хочеш - сердься.
Переплакалось. Відболіло.
У моєму замерзлім серці
Місяць сходить блакитно-білий.
Він скорботний, і він німотний,
І нікого уже не кличе,
І у нього таке самотнє
І таке крижане обличчя.
Він в небесній пливе безодні,
І далеко від нього видно,
І у нього кровинка жодна
Не здригнеться і не поблідне.
Місяць сходить, яскраво світить
Світлом мертвим і невидющим
У своєму завмерлім світі,
Де навік замерзають душі,
Де немає ні сліз, ні горя,
Ні закінчення, ні початку.
Тільки біла стежина вгору,
Вкрита памороззю хрещатою
Перевод:
Смейся ли, приходи в отчаянье…
Переплакалось. Отболело.
К сердцу вдруг моему причалил
Месяц скорбный, смертельно-белый.
Как причалил, так и отчалил.
Мне беду уже не накличет.
Но зачем же он так печален!
Безысходность сквозит в обличье.
И плывет он в чёрной пучине,
Вечным холодом неба дышит.
Нету жизни в нём. Ни единой
В нём кровинки, одни ледышки.
Мертвый свет далеко мерцает.
Мне – безгорестно и бесслёзно.
Но душа моя замерзает
На безмолвной тропинке к звёздам.
ПРОСТИТЕ МЕНЯ!
Мне было без малого 30, а молодой жене – 21, когда я порой, устремив отсутствующий взгляд в пространство, подобно душевноущербному персонажу пьесы Ибсена, изрекал что-то вроде: Солнце, солнце... Не знаю, может быть, это была неосознанная медитация, хотя и слова такого еще в ходу не было, может, таковыми случались родовые муки перед явлением стиха. Но, вероятно, выходило сие настолько натурально-безумно, что поначалу бедная моя девочка пугалась за меня… И вот прошло почти 40 лет. «Настроение бодрое, идем ко дну». К «солнцу» больше не взываю, но, как и прежде, нет-нет непроизвольно впериваю индифферентный взгляд в окно, в стену, а то и сквозь родное лицо... Жена, если обращает на это внимание, то лишь когда я «ухожу» так посреди ее монолога, и, естественно, сердится. Только взрослая дочь сочувственно машет ладошкой: «Папочка, ты где?» Чего уж говорить, если на улице иногда нос к носу не замечаешь хорошо тебе знакомого и доброжелательного человека, тем самым обижая его. Это действительно диагноз… К чему это я? Да к тому, что самые сердечные и искусные строки, посвященные близким людям, может статься, не стоят ущерба, нанесенного им патологической эго-отрешенностью означенных… Близкие, ближние и дальние тоже, простите меня!