С 3 по 7 мая в ДНР, в Мариуполе, прошел V Международный литературный фестиваль «Звезды над Донбассом». Фестиваль организован Общественной палатой ДНР при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. В фестивале приняли участие более 300 прозаиков, поэтов, актеров, музыкантов. Десятки и десятки мероприятий, выступлений перед бойцами, семинаров, мастер-классов, спектаклей, лекций и дискуссий. На фестивале представили «Азбуку Донбасса», «Азбуку Херсона», сборники и антологии «Пароход современности», «#ЮныйДонбасс», «Война и мир: Великая Отечественная война в русской поэзии XX–XXI вв.», «ПоэZия русского лета», «Великий Блокпост». О своих книгах рассказали поэты Игорь Караулов, Анна Долгарева, Анна Ревякина, Дмитрий Артис, Елена Заславская. Журнал «Огни Кузбасса» на фестивале представляли поэт Дмитрий Мурзин и литератор Александр Мухарев.
Предлагаем вашему вниманию стихи участников фестиваля.
Предлагаем вашему вниманию стихи участников фестиваля.
Дмитрий Артис, г. Домодедово
* * *
В одночасье страна разделилась на две,
у обеих расквашена морда...
Светлоликие эльфы с дырой в голове
саранчой налетели на Мордор.
Небеса, будто веки, поднял доброхот.
По классическим правилам шахмат
светлоликие первыми сделали ход,
пока орки корячились в шахтах.
Присосались к земле озорным хоботком,
не стесняясь отсвечивать задом,
и пищат: «Выходите на драчку бегом
из рабочего ада.
Выходите, иначе дома подожжем...
Только миру окажем услугу,
как детей ваших вырежем, мамок и жен
с удовольствием пустим по кругу».
Где-то еж копошился в зеленой траве,
одуванчик обнюхивал заяц,
расписная свистулька с дырой в голове
у плохого мальца оказалась.
«Выходите, оценим бесстрашный порыв –
на осинах развесим повыше...»
И к полуночи, смену на шахте закрыв,
орки взяли да вышли.
* * *
Со всех сторон предатели,
кругом одни враги...
Сто лет стоят у матери
в прихожей сапоги.
Отцовские как новые,
с калошами рядком,
подошвы коронованы
железным каблуком.
На старте, что на финише,
один потенциал.
Я раньше даже выпивший
сапог не надевал.
Отечества и отчества
ни разу не сменил.
Отец мой вроде плотничал
и пчелок разводил.
У горизонта пасмурно.
Мне издали видать
разграбленную пасеку
и вражескую рать.
Играть судьбе изломанной
в бездомного щенка.
Горит, как зацелована
предателем, щека.
И жизнь еще не прожита,
не набраны долги,
но я иду в прихожую
примерить сапоги.
* * *
Падет не Киев – Киев нерушим,
падет преступный киевский режим,
который раскрутился на оси
предательства, оставшись без Руси.
Под натиском прозападных элит
он устоит, как русский алфавит.
На фоне развязавшейся войны
падет не Киев тенью от стены,
но, прислонясь к империи плотней,
он выпрямится тысячью теней,
и мы с тобой сквозь дымку разглядим
падеж скота, откормленного им.
И будет Киев кроток и стоглав,
отмолит грех, себя отлупцевав,
и, дай-то бог, в свой суетный черед
еще немного Польшей прирастет.
Ольга Старушко, г. Севастополь
Рябина
Белые шапки надвинув
низко, до темных бровей,
смотрит сквозь годы рябина
алых уральских кровей.
Скольких она провожала,
скольких с Победой ждала!
Жаркое сердце Урала
не выгорает дотла.
Жаркое слово напутствий:
не поддавайтесь врагу,
белая сталь Златоуста,
каслинский темный чугун.
Все, что добыто веками,
будет подмогой в бою:
крепче металла и камня
станьте – и я устою,
ваша, родная вовеки,
дочери и сыновья.
Бейтесь за все, человеки,
светлые силы ея.
Письма
Время словно вспять идет:
снова пишут школьники
дорогим бойцам на фронт
письма-треугольники.
Строки те, где ждут с любовью
и считают дни,
положи у изголовья,
на груди храни.
Сложат наискось опять
листики тетрадные.
А когда-то воевать
уходили прадеды.
Старшине и лейтенанту
пишет как родня:
если ранят вас, то знайте –
ранят и меня –
свой парнишка, не чужой:
Степа или Коленька.
Вам от всей страны большой
пишут письма школьники.
Пехотинца и танкиста
в ливень и в пургу
пусть укроют эти письма,
пусть уберегут.
Песни
Снова стон у нас песней зовут.
На разрыв – кто в тылу, кто в окопе –
вновь Россия исходит на звук
под ударом единой Европы,
от прощания с мамой: «Сынок!» –
до соленого, горького: «Братья!»,
отдавая себя кто как смог,
не за страх и награды не ради.
Хлещет горлом – поди перекрой,
словно реки ревут в половодье –
рокот гнева. И страшен порой
полный ярости голос народный.
Так поют, за нетленное встав,
за отцом повторяя, за дедом.
Но однажды и наши уста
тихо вымолвят слово «Победа».
Вот тогда, отрыдав, отхрипев,
тишину обнимая за плечи,
мы вернем колыбельный распев
вековечной отеческой речи.
А пока не настал этот час,
серебрясь сединою ковыльной,
время горя вонзается в нас
и проходит навылет.
С нами знамя Победы и Спас,
чтобы мы ничего не забыли.
Время боя взывает – за нас!
Время боли кричит через нас,
время
звуком
вонзается
в нас
и проходит
навылет.
Анна Ревякина, г. Донецк, Москва
Прабабушка Анна
Мне порою хочется сказать,
что за качество
отвечают у нас не отчества,
а матчества,
только Анна, моя прабабушка,
не одобрила бы.
У нее вся жизнь прошла по колдобинам.
По каким-то страшнейшим выбоинам.
В детстве слушала – и волосы были дыбом.
А теперь я сама,
как моя прабабушка Нюра,
женщина в платье
с металлической арматурой.
* * *
Но давай по порядку,
по шахтерскому распорядку,
рядок за рядком.
До того как Дусенька
сама напросилась в топку,
стала рабочей лошадкой,
было ей отмерено детства
одиннадцать ровно годков.
А поселку шахтерскому нашему
было всего-то девять,
когда мамка Дусина понесла.
Принесла домой и сказала: «Девка».
Папка выдохнул: «Хорошо, что девка,
знать не будет нашего каторжного
ремесла».
Мамка улыбнулась, сказала: «Феденька,
посмотри, пальчики тоненькие какие,
хорошо, что девка, и правда ведь
хорошо, что девка».
И назвали меня они Евдокией.
Анна Долгарева, г. Москва
* * *
За холмом и рекой бахает, бацает.
И полно тут этих холмов и рек.
А в Луганске цветет акация
И у Ксю в коляске маленький человек.
И везет она его, совсем новенького,
Меньше месяца как рожденного на свет,
А рядом идет солдатик,
и голова вровень его
С цветами – седыми, и он – сед.
Как брызги шампанские
Акации соцветия.
Пацаны луганские
Двадцатилетние.
На разгрузке лямки,
На портрете рамка.
Где ваши мамки?
Я ваша мамка.
Как они уходят за реку Смородину,
За реку Донец, за мертвую воду,
За мертвую мою советскую Родину,
За нашу и вашу свободу.
По воде и облакам как по суше,
На броне машут, несутся тряско.
А все же жизнь продолжается,
правда, Ксюша?
И Ксюша катит коляску.
* * *
Степи эти донские, ковыль в тумане –
Все перед глазами, никак не отстанет.
Ласточки летят, прыгают трясогузки –
Господи, лишь бы
не русские против русских.
Как эта любовь, не в словах, но в пейзажах
Данная, так что перехлестывает даже
Горло, как при космических перегрузках,
И вот тут-то – русские против русских?
Черные реки Питера,
Гремячие Подмосковья,
Ходим мы тут больные своей любовью,
Ладно, пускай и в брониках, и в разгрузках,
Только, Господи,
пусть не русские против русских.
Елена Заславская, г. Луганск
МАРИУПОЛЬСКАЯ ВИШНЯ
Был дом разбит. Остался остов:
Труба печная да очаг.
Термобарические звезды
Все превратили в тлен и прах.
И только глупенькая вишня
Свои расправила крыла
И на безлюдном пепелище
С упорством жизни зацвела!
2023
БАХ В МАРИУПОЛЕ
Концерт бойцам играет Лундстрем.
И в мариупольском ДК
Как лучшее из всех напутствий
Бах молится через века.
Душа, не плачь. Играй, скрипач.
Есть Бог. Есть правда. Есть надежда.
Пришли снаряды вагнерам.
И вечна музыка как прежде.
Признайся, юный музыкант:
Ведь Бах – он наш! Он тоже русский!
Простым парням-штурмовикам
Играет Баха Петя Лундстрем.
СТРЕЛА
Лучнику Эдуарду Семенову
«В мире столько тоски, тоски и муки, –
сказал мне однажды стрелок из лука. –
Если Бог посылает нам день у моря,
Один день без тоски, без тоски и горя,
Далеко от печалей, тревог, лишений, –
Этот день устремлен
прямо в центр мишени!»
Будет пуст колчан. И я вспомню как-то
Лук горизонта, стрелу заката.
Игорь Караулов, г. Москва
* * *
«Назовите молодых поэтов», –
попросил товарищ цеховой.
Назову я молодых поэтов:
Моторола, Безлер, Мозговой.
Кто в библиотеках, кто в хинкальных,
а они – поэты на войне.
Актуальные из актуальных
и контемпорарные вполне.
Минометных стрельб силлаботоника,
рукопашных гибельный верлибр.
Сохранит издательская хроника
самоходных гаубиц калибр.
Кровью добывается в атаке
незатертых слов боезапас.
Хокку там не пишутся, а танки
Иловайск штурмуют и Парнас.
Не опубликуют в «Новом мире» их,
на «Дебюте» водки не нальют.
Но Эвтерпа сделалась валькирией
и сошла в окопный неуют.
Дарят ей гвоздики и пионы,
сыплют ей тюльпаны на крыло
молодых поэтов батальоны,
отправляясь в битву за село.
Есть косноязычие приказа,
есть катрены залповых систем,
есть и смерть – липучая зараза,
в нашем деле главная из тем.
* * *
Буйная растительность, однако.
Главное, пока не началось
наступленье холода и мрака
в мире, продуваемом насквозь.
Главное, что солнышко нагрело
теплохода белые бока
и танцует лодочка на гребне.
Главное, что русская река.
Русская, как школьная задача,
до звонка решенная в уме.
Белый гравий и песок горячий.
И конечно, церковь на холме.
Женщина застыла на пороге
и дитя готовится внести.
И кафе, где сиживали боги,
как всегда, откроют к десяти.
Главное, что лето не проходит,
только пролетают облака.
Можно сесть на этот теплоходик,
можно посмотреть издалека.
Александр Сигида – младший, г. Донецк
Зов Атамановки
Ночные улицы таят
Невыразимую угрозу
Прохожего, чей пьяный взгляд
Напоминает о Ломброзо.
Здесь не выходят без ножа
На остановку или в гости,
Безликий остов гаража
Как образ склепа на погосте.
Угрюмый сумрак тех минут,
Забытых копанок провалы
Иной реальностью живут,
Водою наполняясь талой.
В глазницах брошенных домов
И саркофагах терриконов
Мне ясно слышен древний зов
Богов индустриальной зоны.
В поисках неведомого
Ворошиловграда
В краю степном, угрюмом, ледяном,
Воспетом в «Мельпомене» Геродота,
Хребты и бездны над голодным дном
Откроют лабиринты для кого-то.
Таинственный, неведомый Кадат,
Индустриальный Ворошиловград.
Стигийская вода грунтовых вод
Размыла известь меловых пород;
Сломив сопротивление камней,
Река ушла, сухое русло – с ней.
Колодец времени, неведомый Кадат,
Где ураган, неистовый Адад.
В краю степном, угрюмом, ледяном,
Воспетом в «Мельпомене» Геродота,
Тебя отстроят в облике другом
Разумные рабочие – шогготы.
И там, где плющ и дикий виноград,
Появится неведомый Кадат,
В подземных галереях и хребтах,
Забытых штольнях и стальных путях...
Дмитрий Мурзин, г. Кемерово
* * *
Когда еще в европах не замерзли,
Мир разделился на Трюдо и после.
Все начиналось с понтом и апломбом,
А в результате – в основном обломки.
Обломки делятся. На тех, кто огребли,
И тех, кто покупает за рубли.
Ошибок метод. Он же метод проб.
Мир быстро до... катился до амеб.
И все – в труху. Останется лишь боль.
И шрам. Как от деления на ноль.
* * *
Ты – старался, он – старался,
Ну а этот – так вообще.
Кто еще не оттоптался?
Я еще не оттоптался
На украинском борще!
Перемога, перемога
Или зрада на душе?
Мне жена кричит с порога
Об украинском борще.
Отчего в глазах поблекло,
Отчего крепчает враг?
Оттого что в борщ не свеклу
Нужно класть... А класть буряк.
Я супруге молвил веско:
Милая, не голоси,
Русский дух вертел юнеску
На декартовой оси!
У него ответ короткий:
Наливай и нос не морщь!
Мы встречаем русской водкой
Наш прекрасный русский борщ.
Наталья Литвиненко, г. Донецк
* * *
План неведомого города
На неведомой земле
Нарисован лапкой холода
На трамвайном на стекле.
Может, их границы снежные
Каждодневно не бомбят?
Я смотрю на них с надеждою,
Но насквозь проходит взгляд,
Где у нас другой расклад:
Тут враги побед не празднуют,
Тут мой город ленинградствует
Сколько лет уже подряд.
* * *
Этот город по гудку просыпается в путь.
Там и голуби любят ходить пешком.
Город, где каждый – шахтер
хоть чуть-чуть.
И каждый – металлург на треть или две.
Там, где день прирастает
приставным шажком
И стрижи орут прямо на голове.
Где торчит во дворе хвостовик от мины.
Где на стенах не только маты,
но и картины.
Где порою с неба падают кирпичи.
А то, что не кирпичи, по двери стучит.
Где и кот в обстрелах собаку съел,
Где дивится человек тому, что цел.
Где сначала учатся падать,
а потом ходить.
Где вообще-то нельзя жить,
невозможно жить.
Город, в котором гаубица – это быт,
Город, который под бубухи спит.
Где собаки научились переходить
по переходу.
Где люди на каждый грюк реагируют сразу.
Я с тобой пережила четыре времени года,
Четыре года два раза.
Ты мое Золотое Колечко –
Как не отдать тебя злу?
Я умею есть гречку,
Я умею спать на полу.
Где у нас вот такой непростой коленкор.
Где фазаны и прогрызенный
минометом забор.
Где заметен монастырь через любую из пор.
Город, в котором по-прежнему и до этих пор.
Там, где за битого дают в глаз,
А за недобитых ушли на войну.
Город, который пропустил весну...
Город, в котором я живу сейчас.
Город, в котором вечером я усну.
Дарья Пиотровская, г. Москва
Размышления о Донецком
каменноугольном бассейне
Антрацит, бурый, газовый,
газовый жирный...
Еду из дому в дом,
изучаю в метро пассажиров.
Длиннопламенный, коксовый,
но отощенный...
Накрывает закат город необреченный.
Где-то в шахте космической
слабо спекается уголь,
Дышит жабрами ночь,
на земле укрепляется рубль,
Город шумно храпит,
и алмазные спят незабудки
В диатремовой части
большой кимберлитовой трубки.
Каин
Ты возьми меня на руки, ангел Божий,
Ты прости меня, Господи всемогущий,
Окуни меня в землю горящей рожей,
Покажи мне хоть краешек райской кущи.
Я убил в себе Авеля. Я разрезан
Пополам, словно яблоко. Распадаюсь.
Человеку в клетке Эдема тесно,
Человеку ближе огонь и ярость.
Ты накормишь землю войной и хлебом,
Райским светом солнца, горячей кровью...
А быть может, брата и вовсе не было,
Говорят, я Каин – а я не помню...
Ольга Еремина, г. Москва
Духов день
Дожди мешают аэроразведке,
И наша артиллерия слепа,
Намокли маскировочные сетки.
Черна тропа.
На Троицу пришелся вражий наступ,
На Духов день – еще один удар.
Но, Троица-заступница, за нас ты,
Горяч твой дар.
На минах рвутся танки, бэтээры,
Трехсотым спешно колют обезбол.
И наши принимают контрмеры,
И мяч у наших. Это ль не футбол!
А в Устюге Великом ночи белы,
А в Кинешме пионы расцвели.
А в ночь опять Шебекино горело,
И срочники опять в атаку шли.
А дождь мешает аэроразведке,
И мы, вжимаясь в мокрый чернозем,
Кляня колючки на упавших ветках,
Ползем.
На убийство Алексея Мозгового
Вечер тепл и влажен. Сирень в цвету
После ливня к нам наклоняет кисти.
Хороводом – люди. Но за черту
Только избранных кинет
разрыв и выстрел.
Сорт махровый, розовый, фиолет –
И внезапной вспышкой тюльпан багряный.
Ныне тот, кому выпало сорок лет,
Никогда не будет страдать от раны.
Месяц остр и резок. Звездой с небес –
Завершил свой прожиг на диске жизни.
И встает сиреневый дивный лес
Ликовать – и плакать на новой тризне.
Вероника Батхен, г. Москва
* * *
Слово на букву радость, на букву рана.
Мятый советский рублик со дна кармана.
Дряхлый автобус школьный до Городища.
Устерсы, о которых писал Радищев.
Печка-голландка, яблоки, щи да каша.
Медленный поезд, байки, купе, поклажа.
Мга, Вычегда, Еланчик, Двина и Шуя.
Те, кто решает, и те, кто своих крышует.
Китеж и Питер, трасса Москва – Хабаровск.
Черное море, Ялта и алый парус.
Лица и лики, пальцы и отпечатки.
День начинается
с Петропавловска-на-Камчатке
И не кончается на берегу Вуоксы.
С неба летят ответы, с земли – вопросы.
Истина где-то между, в пятиэтажке:
Бабка и внучка мирно играют в шашки,
Прячется Жучка в ванной, а мышка в банке.
Мимо
Проходят
Танки.
* * *
Пылают яблони и груши,
Недавний день разрывом стерт...
Солдаты в бой берут игрушки –
Подарки дочек и сестер.
Сквозь дождь и снег глядит сурово,
На пули глупые рыча,
На рюкзаке у птицелова
Кудлатый песик «мэйд ин Ча...».
У музыканта белый мишка –
Кривой, нелепый самострок,
И буквы вкось – вернись, братишка,
И пыль полей, и грязь дорог.
Сапера куклой наградила
Девчонка с бывшего села:
Она на берег выходила,
А дом и сад война смела.
Окопный сон – святое дело.
(Прилет, минуй, свеча, согрей!)
Хранят мальчишек поседелых
Отряды плюшевых зверей.
Хранят от пули и осколка,
От лепестка и дурака.
Живи, Алеша, Ваня, Колька,
Живи сейчас, живи пока.
У соловьев ночная сходка,
Лежат поля, полны свинцом,
Луны серебряная лодка
Встает над медленным Донцом...
Памятник
Давным-давно оплакана война,
Но в шуме волн мне слышится «мементо».
Так старый танк, попутав времена,
Одышливо съезжает с постамента.
И, обходя бетонные ежи,
Рокочет «Оккервиль», «передовая».
Так мерзнет в карауле вечный жид,
Цигарку в кулаке передавая.
Так пахнет хлеб. Обычный каравай.
Без карточек. Ломтями на тарелке.
Так дребезжит немыслимый трамвай,
Глуша раскаты дальней перестрелки.
Так дети верещат: смотрите – кот!
И он идет, худой и величавый.
Несет поток реки бумажный флот.
Вещает репродуктор: над Варшавой...
Мементо – мир! Вокзалы, пустыри,
Духи, пластинки, вальсы Мендельсона.
На улицах цветы и фонари.
В Крыму уже готовятся к сезону,
Выгуливают платья и собак,
Вздыхают над символикой момента...
Свистит снаряд. Смердит знакомый страх.
Рокочет танк, сползая с постамента.
Игорь Никольский, г. Санкт-Петербург
* * *
Ничего я в жизни не пойму,
Созерцая смерть и кутерьму.
Было ж просто: вечером – закат,
Поутру – надежда, автомат.
Пусть все будет просто у ребят,
Что в герои новые хотят.
За спиною первая верста.
Мы вчера вернули Азовсталь.
Пусть все будет очень хорошо:
Дед же как-то с той войны пришел.
Дед же как-то смог уговорить
Смерть свою на краешке зари –
И вернулся, скрючен и упрям.
Время выползать на свет из ям.
Вот идет рубить и помирать
На Бахмут и Славянск наша рать.
Рать пойдет туда, куда пошлют,
И увидит праздничный салют.
Грохнет так, что каска набекрень,
По доспехам облачным кистень.
...Я смотрю небесные цветы
Посреди степей и пустоты.
Кровь, как встарь, красна и горяча.
Мы вчера вернули Лисичанск.
Выдыхает старый террикон:
Выигран сегодня страшный кон
У планеты, что лежит во лжи.
Будущее нам принадлежит.
Вот оно – хохочет и ревет.
Вот оно – горячее, свое.
Вот решили – плюнуть, растереть.
И бежит от нас, пугаясь, Смерть.
* * *
Мы были наивны как дети.
Мы будем смертельны, как ртуть.
Оставьте ужастики эти.
Мы вынесем их как-нибудь.
Прошедшие годы как чушки:
Расколоты, брошены в печь.
И натовских новеньких пушек
Мы слышим циничную речь.
За что испытанья такие?
А может, вернуться назад?
Смеются Варшава и Киев,
Рыдает старик Сталинград.
Что ж, раз этот мир не на месте
И пляшет неистово бес –
Пусть снова играет оркестр
И Рихард смеется с небес.
Ведь будет поболее толка
В местах, где смычок словно кнут,
Где дядьки в размытых наколках
Штурмуют треклятый Бахмут.
Мария Семенова, г. Санкт-Петербург
* * *
Пуховые тучки клубятся со всех сторон.
Внизу земля. Поближе – синяя высь.
Я просто жужжалка. Игрушка.
Маленький дрон.
Я только умею зорко смотреть вниз.
Меня по дуге облетел любопытный стриж.
Щебечет о том, как в Африке он жил.
Пустился бы я в догонялки с тобой, малыш,
Но я не затем с ладони сюда взмыл.
Большие машины ползут внизу как жуки.
В цветах за ними чернеют следы ран.
А где-то в канаве, в ракитах возле реки,
Лежит мой человек и смотрит в экран.
Он видит моими глазами. Диктует цель.
Сейчас на земле вскипит огненный дым!
Но этот красный потек у него на лице...
И я почему-то вьюсь прямо над ним...
Как вышло, что он там остался совсем один?
Кому он сказал «прощай»? Точно не мне...
Я лишь верчу туда и сюда зрачками линз
По команде на очень тихой волне.
И вот небеса расколол гремящий удар!
Лечу кувырком, не знаю, где верх-низ!
Огонь, и осколки, и дым, и свистящий пар!
И сразу команды с земли прервались...
Я просто жужжалка. Игрушка.
Безмозглый дрон.
Меня алгоритм аварийный ведет.
Я помню свой курс и пытаюсь
найти ладонь,
Которая меня послала на взлет.
Разбитая лопасть... опоры нет... пустота...
Искры и брызги... аккумулятор сел...
Но вдруг замечаю:
в сметенных взрывом кустах –
Он! Мой человек. По виду – почти цел.
Последний рывок. Опускаюсь ему на грудь.
В его глазах облака и синева.
Мы сделали все. А теперь пора отдохнуть.
Стоп-кадр. Солнце. Небо. Цветы и трава.
Алексей Ширяев, г. Минск
ТЫЛОВАЯ ИСТОРИЯ
Серой струной перечеркивал степь
Южный стремительный поезд.
Стыками рельсов стучал, дребезжал...
Я, торопясь, до конечной лежал,
До Севастополя то есть.
Череповец угощает Тюмень,
Запахи кофе и каши...
Берцы затопали, звякнул металл –
Зашевелился вагон, зашептал:
«В брониках, мальчики, наши».
Первый – с багажный отсек высотой,
Ежик волос белокурых,
Сажень косая, прямая спина,
А на лице расписалась война
Снайперским строгим прищуром.
Был в половину камрада – второй.
«Как вас зовут? Не по-русски...»
Прыгнул на полку – ну чисто манул!
Тайной Тувы исподлобья сверкнул
Глаз беспокойный и узкий.
Лишь телефоны достали – шалишь!
Вы ж не чужие нам вроде.
«Как там на фронте, что кушать дают?
Ясно, в землянке откуда уют –
Вот с колбасой бутерброды».
Только сосед с бокового привстал
И забурчал недовольно:
«На фиг вообще мы совались к хохлу?»
Вскинулись люди: «Не скучно в тылу?
Спи уж, умен что-то больно!»
Тут проводница – вагонная мать
В узком возникла проходе:
«Будет шуметь, пусть поспят пацаны!
Там вэсэушники, тут болтуны,
Хватит – ребята на взводе...»
Долго ли, ходко ли – вот и Джанкой,
Время кому-то куда-то.
Под рюкзаками не станешь дремать –
Собраны, свежи, готовы опять
К трудной работе солдата.
Наша вагонная мать раздает
Горстку напутствий на сдачу.
Каждый пусть будет богат и здоров!
Только тому, кто стыдил пацанов,
Не пожелала удачи.
* * *
По команде учителя выйди к своей тоске,
Необъятной и черной, непаханой,
словно поле,
Словно вся твоя жизнь ходит
жилкою на виске,
Словно ты на столе хирургическом,
а не в школе.
«Пусть заданье тебе
поумерит немного прыть.
Мы все знаем ответ – вот посмотрим,
как ты готова.
Основной элемент, счастья формула,
смысл жить.
Только это должно быть одно лишь слово».
В голове туман,
вот бы выскочить за предел,
Освежиться, ускориться,
вон посмотри: по парте
Что-то белое рассыпается,
только это уже не мел,
Что-то черное просыпается
и стоит у черты на старте...
И не будет надежды в таком
долгозваном звонке,
И подсказки сегодня что-то тихи и редки.
Ты не Эллочка – твои слова
не вмещаются на доске,
Ты не елочка – твои слова
не прочтут тебе с табуретки.
«Что стоишь столбом,
все стирай и садись – «два»,
Если сможешь найти путь домой,
принесешь мне автограф мамин,
И – обратно к доске,
крутить и вертеть слова.
До доски гробовой у тебя каждый день –
экзамен».
Наталья Садовникова, г. Москва
Посвящение Захарченко
Нет любимчиков у войны.
Был сегодня закат кровав, густ.
Звезды падали, не слышны,
Зацепил на излете август.
Отомстил или отскорбел,
Но от смерти ничто не лечит.
Строй заращивает пробел,
Непреклонно смыкая плечи.
Непохожая на парад
Неизбежность пути героя.
Просто небо решит: пора –
И объятья свои откроет.
* * *
И снова под колесами дорога.
Все так же продолжается отсчет,
А сделано пока что так немного,
Так много сделать хочется еще.
Рукам, сердцам трудиться неустанно,
Покуда время бурь не истекло.
Вскипают белопенные каштаны,
Снарядам не желая бить поклон.
А города, конечно же, отстроят,
И крепкий мир вернется наконец,
И вечно будут павшие герои
Смотреть с Аллеи Славы на Донецк.
Наталия Курчатова, г. Санкт-Петербург
* * *
Крупный жемчуг мечет Москва,
Питер льет серебро ночей,
Севастополь, как солнце, бел,
А восток, как всегда, ал.
Этот город среди степей –
Ни алмазов, ни янтаря,
Ни корон на его щите,
Ни меча нет, ни якоря,
Чтоб его охранял, берëг.
И не спрятаться между строк
Умудренного классика
Этим улицам пыльным,
Заводам, сталинкам,
Мелким домикам на окраинах
И ларькам из пластика.
Этот город красив не для
Легкомысленного турья,
Что глазами сжирает наш
Петергоф или Эрмитаж.
В нем и тайны как будто нет,
Он такой: в окна бьет рассвет,
Человек потянулся, встал,
И пошел закалять металл,
И отправился печь в печи
Огнерудные калачи.
А другой встал из душа в лифт
И уехал надолго вниз,
К сердцевине земли сырой,
Где огнем полон каждый слой,
Где привычно раскалены
Черным пламенем недра страны.
Оттого и тепло в ночи
Мне идти по твоим камням.
Южных звезд обнимает крест,
Шепчет: я никому не отдам
Всех, кто к этой земле приник
Во скитаниях вечных своих,
Вы теперь навсегда свои,
Вы теперь, вероятно, ничьи,
Узнавать вам друг друга по голосу
Где угодно. Как соловьи,
Или горлицы дикие,
Или жаворонки в степи.
Борис Лукин, Подмосковье, с. Архангельское
БАЛЛАДА ОБ АНГЕЛАХ МИРА
Российским героям СВО
Что может быть парадоксальней,
когда ты жив, а сын погиб?
Но жизнь и смерть его сакральны:
апостольский последний пир.
Как в притче, всех позвав на праздник,
но не дождавшись никого,
сбирали с мира всяких-разных:
тот слеп, тот глух, а тот кривой.
Смеются в голос за вратами.
Зол хор избранников былых.
Что ждать от порождений ада?
Сарказм, плевок, трусливый рык.
А за столом куда как тесно,
и тема общая у всех:
зачем собрали, интересно...
Все здесь калеки, как на грех.
Увечным ли бояться боли?
И смертным ли про смерть молчать?
Но вот явился все же стольник.
За ним приносят сотни чаш...
Без пьяного мирского шума –
ядущий Плоть, пиющий Жизнь
не вспомнил даже, не подумал
взмолиться: мимо пронеси!
Но каждый, скинув, как вериги,
болезни плоти, немощь душ,
в жизнь вечную восстав смиренно,
на бой поднялся Воин, Муж.
В ушах звучало: в день последний
Я воскрешу вас... Смертный бой
пусть не страшит, иди, Наследник,
Ты – Ангел мира,
Бог с тобой.
23 ФЕВРАЛЯ 2022 года
Пьет виски. Снаряжает патронташ.
Он ныне автор этого абсурда.
Палатка. Ливень. Тьма. Ажиотаж
весенних запахов, военных шумов.
Грязь непролазна. Вот бы босиком...
Но холодно, и после не согреться.
Такое, понимаешь, скерцо...
Осталось две недели до того,
как пуля вырвет сердце.
Штурмовикам
на небушке
легко –
бессмертно.
* * *
Сразу за Мариуполем
поля полны минной убыли.
Других здесь в помине нет.
Чтоб убыли жизни не было,
бредут по земле и до неба
саперы.
Жизнь. Жизнь. Жизнь...
...смерть.
Алексей Евтушенко, г. Москва
21 июня 1941 года
Что ты топчешься, беда, вокруг да около,
как немытая старуха-скиталица?
В синем небе потихоньку тает облако,
день субботний нескончаемо тянется.
Тишина, покой, гостям угощение,
Нинка замуж собралась, Вовка – в летное.
Завтра будет у страны воскресение –
закричит земля, как девка под плетками.
Восемнадцать лет исполнится заново,
деньги, слава впереди – дело случая.
Разгорается на западе зарево,
обрывается моя доля лучшая.
Смерть бойца страшит,
как ложь во спасение,
а в живых остался – память, не вынести.
Завтра будет у страны воскресение –
час для веры, для надежды, для истины.
Кто народу враг, известно лишь Сталину.
Перед боем, перед смертью – все равные.
Наплевать, что от Европы отстали мы,
закидаем гадов шапками рваными.
Пуля воздух рассекает рассеянно,
все равно, в кого попасть, – дура, знаемо.
Завтра будет у страны воскресение –
командиры впереди и под знаменем.
Сколько крови из артерий повытечет...
Сколько песен понапишется к праздникам!
Будто вытащили перья повытчики,
злое дело сочинили и дразнятся.
Окружение, разлука осенняя...
А покуда – летний ужин по-скромному.
Завтра будет у страны воскресение,
рявкнет радио: «Вставай,
страна огромная!»
Помнишь, девочка, закаты над речкою?
Помнишь, мальчик, «Рио-Риту»
под липами?
Ох, отведает война человечинки,
Много мы холмов могильных насыпали.
После гибели дождусь вознесения,
Прямо к Богу обращусь – дело личное.
Завтра будет у страны воскресение,
По приметам всем – погода отличная.
* * *
Аты-баты, шли нацбаты,
Шли нацбаты прямо в ад.
Аты-баты, шли нацбаты
В ад, как будто на парад.
Шли под яростные всплески
Беспощадного огня.
Полем, улицей и лесом,
Без тебя и без меня.
Жарят «Су» и «Буратино»
Боевого гопака.
Невеселая картина:
На четыре кулака
Обманули дурака.
И теперь идут нацбаты
Без надежды и любви.
Справа русские солдаты,
Слева русские солдаты,
Позади кресты да хаты,
Впереди закат в крови.
Что им ждать от смерти черной?
Чарка чёрта за чертой.
Принял, выпил – перечеркнут.
Жизнь позорна и никчемна.
Кончился последний бой.
Анна Матвеенко, г. Донецк
Край седых тополей
Моему отцу –
Матвеенко Борису Александровичу,
главному маркшейдеру донецкой шахты № 29
Край седых тополей,
где бушует пушистая вьюга,
Строгий край терриконов,
где ширится в степь окоем.
Край, что дорог стократ:
мы с тобой отыскали друг друга
Здесь, в шахтерском краю, где мы дышим,
которым живем.
Где ночами копры маяками
плыли над простором,
Алых звезд четкий абрис
был виден нам издалека.
Здесь подземья тесны,
здесь забои и лавы, в которых
Спят спрессованным солнцем
в пластах угленосных века.
Здесь встречаются люди,
чьи веки очерчены пылью,
Шахтный след, черный контур
работой впечатан в лицо.
И мешают в труде здесь легенды
с привычною былью,
И растят поколенья,
достойные славы отцов.
Старый край терриконов,
где снова засушливо лето,
Край надежды и веры,
где могут стоять до конца.
Край нелегких решений,
где ищут к вопросам ответы,
Край, что полнит любовью
и силой людские сердца...
Трамвай № 001
Донецкий старенький трамвай
Бежит, трясясь и громыхая.
Он много видел, много знает –
Вопрос ему ты лишь задай!
И он расскажет не таясь
Все о заводах, шахтах, стройках
И о народе – гордом, стойком,
Которым славится Донбасс!
Трамваю скоро сотня. Он
В душе своей и юн, и звонок...
Но пробирает до печенок
Вибрация былых времен!
Ты просто помни обо мне...
Дозрели яблоки на Спас,
Медовым соком плачут сливы –
Им август даровал красивый
Пурпурный, царственный окрас.
До горизонта неба синь,
И зной донецкий ветер гонит.
Сплетают листья, как ладони,
Типчак и горькая полынь.
А я погиб. На Сартане.
Остались мать, жена и дети.
Над терриконом солнце светит...
Ты просто помни обо мне...
* * *
В одночасье страна разделилась на две,
у обеих расквашена морда...
Светлоликие эльфы с дырой в голове
саранчой налетели на Мордор.
Небеса, будто веки, поднял доброхот.
По классическим правилам шахмат
светлоликие первыми сделали ход,
пока орки корячились в шахтах.
Присосались к земле озорным хоботком,
не стесняясь отсвечивать задом,
и пищат: «Выходите на драчку бегом
из рабочего ада.
Выходите, иначе дома подожжем...
Только миру окажем услугу,
как детей ваших вырежем, мамок и жен
с удовольствием пустим по кругу».
Где-то еж копошился в зеленой траве,
одуванчик обнюхивал заяц,
расписная свистулька с дырой в голове
у плохого мальца оказалась.
«Выходите, оценим бесстрашный порыв –
на осинах развесим повыше...»
И к полуночи, смену на шахте закрыв,
орки взяли да вышли.
2022
* * *
Со всех сторон предатели,
кругом одни враги...
Сто лет стоят у матери
в прихожей сапоги.
Отцовские как новые,
с калошами рядком,
подошвы коронованы
железным каблуком.
На старте, что на финише,
один потенциал.
Я раньше даже выпивший
сапог не надевал.
Отечества и отчества
ни разу не сменил.
Отец мой вроде плотничал
и пчелок разводил.
У горизонта пасмурно.
Мне издали видать
разграбленную пасеку
и вражескую рать.
Играть судьбе изломанной
в бездомного щенка.
Горит, как зацелована
предателем, щека.
И жизнь еще не прожита,
не набраны долги,
но я иду в прихожую
примерить сапоги.
2022
* * *
Падет не Киев – Киев нерушим,
падет преступный киевский режим,
который раскрутился на оси
предательства, оставшись без Руси.
Под натиском прозападных элит
он устоит, как русский алфавит.
На фоне развязавшейся войны
падет не Киев тенью от стены,
но, прислонясь к империи плотней,
он выпрямится тысячью теней,
и мы с тобой сквозь дымку разглядим
падеж скота, откормленного им.
И будет Киев кроток и стоглав,
отмолит грех, себя отлупцевав,
и, дай-то бог, в свой суетный черед
еще немного Польшей прирастет.
2022
Ольга Старушко, г. Севастополь
Рябина
Белые шапки надвинув
низко, до темных бровей,
смотрит сквозь годы рябина
алых уральских кровей.
Скольких она провожала,
скольких с Победой ждала!
Жаркое сердце Урала
не выгорает дотла.
Жаркое слово напутствий:
не поддавайтесь врагу,
белая сталь Златоуста,
каслинский темный чугун.
Все, что добыто веками,
будет подмогой в бою:
крепче металла и камня
станьте – и я устою,
ваша, родная вовеки,
дочери и сыновья.
Бейтесь за все, человеки,
светлые силы ея.
Письма
Время словно вспять идет:
снова пишут школьники
дорогим бойцам на фронт
письма-треугольники.
Строки те, где ждут с любовью
и считают дни,
положи у изголовья,
на груди храни.
Сложат наискось опять
листики тетрадные.
А когда-то воевать
уходили прадеды.
Старшине и лейтенанту
пишет как родня:
если ранят вас, то знайте –
ранят и меня –
свой парнишка, не чужой:
Степа или Коленька.
Вам от всей страны большой
пишут письма школьники.
Пехотинца и танкиста
в ливень и в пургу
пусть укроют эти письма,
пусть уберегут.
Песни
Снова стон у нас песней зовут.
На разрыв – кто в тылу, кто в окопе –
вновь Россия исходит на звук
под ударом единой Европы,
от прощания с мамой: «Сынок!» –
до соленого, горького: «Братья!»,
отдавая себя кто как смог,
не за страх и награды не ради.
Хлещет горлом – поди перекрой,
словно реки ревут в половодье –
рокот гнева. И страшен порой
полный ярости голос народный.
Так поют, за нетленное встав,
за отцом повторяя, за дедом.
Но однажды и наши уста
тихо вымолвят слово «Победа».
Вот тогда, отрыдав, отхрипев,
тишину обнимая за плечи,
мы вернем колыбельный распев
вековечной отеческой речи.
А пока не настал этот час,
серебрясь сединою ковыльной,
время горя вонзается в нас
и проходит навылет.
С нами знамя Победы и Спас,
чтобы мы ничего не забыли.
Время боя взывает – за нас!
Время боли кричит через нас,
время
звуком
вонзается
в нас
и проходит
навылет.
Анна Ревякина, г. Донецк, Москва
Прабабушка Анна
Мне порою хочется сказать,
что за качество
отвечают у нас не отчества,
а матчества,
только Анна, моя прабабушка,
не одобрила бы.
У нее вся жизнь прошла по колдобинам.
По каким-то страшнейшим выбоинам.
В детстве слушала – и волосы были дыбом.
А теперь я сама,
как моя прабабушка Нюра,
женщина в платье
с металлической арматурой.
* * *
Но давай по порядку,
по шахтерскому распорядку,
рядок за рядком.
До того как Дусенька
сама напросилась в топку,
стала рабочей лошадкой,
было ей отмерено детства
одиннадцать ровно годков.
А поселку шахтерскому нашему
было всего-то девять,
когда мамка Дусина понесла.
Принесла домой и сказала: «Девка».
Папка выдохнул: «Хорошо, что девка,
знать не будет нашего каторжного
ремесла».
Мамка улыбнулась, сказала: «Феденька,
посмотри, пальчики тоненькие какие,
хорошо, что девка, и правда ведь
хорошо, что девка».
И назвали меня они Евдокией.
Анна Долгарева, г. Москва
* * *
За холмом и рекой бахает, бацает.
И полно тут этих холмов и рек.
А в Луганске цветет акация
И у Ксю в коляске маленький человек.
И везет она его, совсем новенького,
Меньше месяца как рожденного на свет,
А рядом идет солдатик,
и голова вровень его
С цветами – седыми, и он – сед.
Как брызги шампанские
Акации соцветия.
Пацаны луганские
Двадцатилетние.
На разгрузке лямки,
На портрете рамка.
Где ваши мамки?
Я ваша мамка.
Как они уходят за реку Смородину,
За реку Донец, за мертвую воду,
За мертвую мою советскую Родину,
За нашу и вашу свободу.
По воде и облакам как по суше,
На броне машут, несутся тряско.
А все же жизнь продолжается,
правда, Ксюша?
И Ксюша катит коляску.
* * *
Степи эти донские, ковыль в тумане –
Все перед глазами, никак не отстанет.
Ласточки летят, прыгают трясогузки –
Господи, лишь бы
не русские против русских.
Как эта любовь, не в словах, но в пейзажах
Данная, так что перехлестывает даже
Горло, как при космических перегрузках,
И вот тут-то – русские против русских?
Черные реки Питера,
Гремячие Подмосковья,
Ходим мы тут больные своей любовью,
Ладно, пускай и в брониках, и в разгрузках,
Только, Господи,
пусть не русские против русских.
Елена Заславская, г. Луганск
МАРИУПОЛЬСКАЯ ВИШНЯ
Был дом разбит. Остался остов:
Труба печная да очаг.
Термобарические звезды
Все превратили в тлен и прах.
И только глупенькая вишня
Свои расправила крыла
И на безлюдном пепелище
С упорством жизни зацвела!
2023
БАХ В МАРИУПОЛЕ
Концерт бойцам играет Лундстрем.
И в мариупольском ДК
Как лучшее из всех напутствий
Бах молится через века.
Душа, не плачь. Играй, скрипач.
Есть Бог. Есть правда. Есть надежда.
Пришли снаряды вагнерам.
И вечна музыка как прежде.
Признайся, юный музыкант:
Ведь Бах – он наш! Он тоже русский!
Простым парням-штурмовикам
Играет Баха Петя Лундстрем.
2023
СТРЕЛА
Лучнику Эдуарду Семенову
«В мире столько тоски, тоски и муки, –
сказал мне однажды стрелок из лука. –
Если Бог посылает нам день у моря,
Один день без тоски, без тоски и горя,
Далеко от печалей, тревог, лишений, –
Этот день устремлен
прямо в центр мишени!»
Будет пуст колчан. И я вспомню как-то
Лук горизонта, стрелу заката.
2023
Игорь Караулов, г. Москва
* * *
«Назовите молодых поэтов», –
попросил товарищ цеховой.
Назову я молодых поэтов:
Моторола, Безлер, Мозговой.
Кто в библиотеках, кто в хинкальных,
а они – поэты на войне.
Актуальные из актуальных
и контемпорарные вполне.
Минометных стрельб силлаботоника,
рукопашных гибельный верлибр.
Сохранит издательская хроника
самоходных гаубиц калибр.
Кровью добывается в атаке
незатертых слов боезапас.
Хокку там не пишутся, а танки
Иловайск штурмуют и Парнас.
Не опубликуют в «Новом мире» их,
на «Дебюте» водки не нальют.
Но Эвтерпа сделалась валькирией
и сошла в окопный неуют.
Дарят ей гвоздики и пионы,
сыплют ей тюльпаны на крыло
молодых поэтов батальоны,
отправляясь в битву за село.
Есть косноязычие приказа,
есть катрены залповых систем,
есть и смерть – липучая зараза,
в нашем деле главная из тем.
* * *
Буйная растительность, однако.
Главное, пока не началось
наступленье холода и мрака
в мире, продуваемом насквозь.
Главное, что солнышко нагрело
теплохода белые бока
и танцует лодочка на гребне.
Главное, что русская река.
Русская, как школьная задача,
до звонка решенная в уме.
Белый гравий и песок горячий.
И конечно, церковь на холме.
Женщина застыла на пороге
и дитя готовится внести.
И кафе, где сиживали боги,
как всегда, откроют к десяти.
Главное, что лето не проходит,
только пролетают облака.
Можно сесть на этот теплоходик,
можно посмотреть издалека.
Александр Сигида – младший, г. Донецк
Зов Атамановки
Ночные улицы таят
Невыразимую угрозу
Прохожего, чей пьяный взгляд
Напоминает о Ломброзо.
Здесь не выходят без ножа
На остановку или в гости,
Безликий остов гаража
Как образ склепа на погосте.
Угрюмый сумрак тех минут,
Забытых копанок провалы
Иной реальностью живут,
Водою наполняясь талой.
В глазницах брошенных домов
И саркофагах терриконов
Мне ясно слышен древний зов
Богов индустриальной зоны.
В поисках неведомого
Ворошиловграда
В краю степном, угрюмом, ледяном,
Воспетом в «Мельпомене» Геродота,
Хребты и бездны над голодным дном
Откроют лабиринты для кого-то.
Таинственный, неведомый Кадат,
Индустриальный Ворошиловград.
Стигийская вода грунтовых вод
Размыла известь меловых пород;
Сломив сопротивление камней,
Река ушла, сухое русло – с ней.
Колодец времени, неведомый Кадат,
Где ураган, неистовый Адад.
В краю степном, угрюмом, ледяном,
Воспетом в «Мельпомене» Геродота,
Тебя отстроят в облике другом
Разумные рабочие – шогготы.
И там, где плющ и дикий виноград,
Появится неведомый Кадат,
В подземных галереях и хребтах,
Забытых штольнях и стальных путях...
Дмитрий Мурзин, г. Кемерово
* * *
Когда еще в европах не замерзли,
Мир разделился на Трюдо и после.
Все начиналось с понтом и апломбом,
А в результате – в основном обломки.
Обломки делятся. На тех, кто огребли,
И тех, кто покупает за рубли.
Ошибок метод. Он же метод проб.
Мир быстро до... катился до амеб.
И все – в труху. Останется лишь боль.
И шрам. Как от деления на ноль.
* * *
Ты – старался, он – старался,
Ну а этот – так вообще.
Кто еще не оттоптался?
Я еще не оттоптался
На украинском борще!
Перемога, перемога
Или зрада на душе?
Мне жена кричит с порога
Об украинском борще.
Отчего в глазах поблекло,
Отчего крепчает враг?
Оттого что в борщ не свеклу
Нужно класть... А класть буряк.
Я супруге молвил веско:
Милая, не голоси,
Русский дух вертел юнеску
На декартовой оси!
У него ответ короткий:
Наливай и нос не морщь!
Мы встречаем русской водкой
Наш прекрасный русский борщ.
Наталья Литвиненко, г. Донецк
* * *
План неведомого города
На неведомой земле
Нарисован лапкой холода
На трамвайном на стекле.
Может, их границы снежные
Каждодневно не бомбят?
Я смотрю на них с надеждою,
Но насквозь проходит взгляд,
Где у нас другой расклад:
Тут враги побед не празднуют,
Тут мой город ленинградствует
Сколько лет уже подряд.
* * *
Этот город по гудку просыпается в путь.
Там и голуби любят ходить пешком.
Город, где каждый – шахтер
хоть чуть-чуть.
И каждый – металлург на треть или две.
Там, где день прирастает
приставным шажком
И стрижи орут прямо на голове.
Где торчит во дворе хвостовик от мины.
Где на стенах не только маты,
но и картины.
Где порою с неба падают кирпичи.
А то, что не кирпичи, по двери стучит.
Где и кот в обстрелах собаку съел,
Где дивится человек тому, что цел.
Где сначала учатся падать,
а потом ходить.
Где вообще-то нельзя жить,
невозможно жить.
Город, в котором гаубица – это быт,
Город, который под бубухи спит.
Где собаки научились переходить
по переходу.
Где люди на каждый грюк реагируют сразу.
Я с тобой пережила четыре времени года,
Четыре года два раза.
Ты мое Золотое Колечко –
Как не отдать тебя злу?
Я умею есть гречку,
Я умею спать на полу.
Где у нас вот такой непростой коленкор.
Где фазаны и прогрызенный
минометом забор.
Где заметен монастырь через любую из пор.
Город, в котором по-прежнему и до этих пор.
Там, где за битого дают в глаз,
А за недобитых ушли на войну.
Город, который пропустил весну...
Город, в котором я живу сейчас.
Город, в котором вечером я усну.
Дарья Пиотровская, г. Москва
Размышления о Донецком
каменноугольном бассейне
Антрацит, бурый, газовый,
газовый жирный...
Еду из дому в дом,
изучаю в метро пассажиров.
Длиннопламенный, коксовый,
но отощенный...
Накрывает закат город необреченный.
Где-то в шахте космической
слабо спекается уголь,
Дышит жабрами ночь,
на земле укрепляется рубль,
Город шумно храпит,
и алмазные спят незабудки
В диатремовой части
большой кимберлитовой трубки.
24.04.2023
Каин
Ты возьми меня на руки, ангел Божий,
Ты прости меня, Господи всемогущий,
Окуни меня в землю горящей рожей,
Покажи мне хоть краешек райской кущи.
Я убил в себе Авеля. Я разрезан
Пополам, словно яблоко. Распадаюсь.
Человеку в клетке Эдема тесно,
Человеку ближе огонь и ярость.
Ты накормишь землю войной и хлебом,
Райским светом солнца, горячей кровью...
А быть может, брата и вовсе не было,
Говорят, я Каин – а я не помню...
2013–2018
Ольга Еремина, г. Москва
Духов день
Дожди мешают аэроразведке,
И наша артиллерия слепа,
Намокли маскировочные сетки.
Черна тропа.
На Троицу пришелся вражий наступ,
На Духов день – еще один удар.
Но, Троица-заступница, за нас ты,
Горяч твой дар.
На минах рвутся танки, бэтээры,
Трехсотым спешно колют обезбол.
И наши принимают контрмеры,
И мяч у наших. Это ль не футбол!
А в Устюге Великом ночи белы,
А в Кинешме пионы расцвели.
А в ночь опять Шебекино горело,
И срочники опять в атаку шли.
А дождь мешает аэроразведке,
И мы, вжимаясь в мокрый чернозем,
Кляня колючки на упавших ветках,
Ползем.
5 июня 2023
На убийство Алексея Мозгового
Вечер тепл и влажен. Сирень в цвету
После ливня к нам наклоняет кисти.
Хороводом – люди. Но за черту
Только избранных кинет
разрыв и выстрел.
Сорт махровый, розовый, фиолет –
И внезапной вспышкой тюльпан багряный.
Ныне тот, кому выпало сорок лет,
Никогда не будет страдать от раны.
Месяц остр и резок. Звездой с небес –
Завершил свой прожиг на диске жизни.
И встает сиреневый дивный лес
Ликовать – и плакать на новой тризне.
24 мая 2015
Вероника Батхен, г. Москва
* * *
Слово на букву радость, на букву рана.
Мятый советский рублик со дна кармана.
Дряхлый автобус школьный до Городища.
Устерсы, о которых писал Радищев.
Печка-голландка, яблоки, щи да каша.
Медленный поезд, байки, купе, поклажа.
Мга, Вычегда, Еланчик, Двина и Шуя.
Те, кто решает, и те, кто своих крышует.
Китеж и Питер, трасса Москва – Хабаровск.
Черное море, Ялта и алый парус.
Лица и лики, пальцы и отпечатки.
День начинается
с Петропавловска-на-Камчатке
И не кончается на берегу Вуоксы.
С неба летят ответы, с земли – вопросы.
Истина где-то между, в пятиэтажке:
Бабка и внучка мирно играют в шашки,
Прячется Жучка в ванной, а мышка в банке.
Мимо
Проходят
Танки.
* * *
Пылают яблони и груши,
Недавний день разрывом стерт...
Солдаты в бой берут игрушки –
Подарки дочек и сестер.
Сквозь дождь и снег глядит сурово,
На пули глупые рыча,
На рюкзаке у птицелова
Кудлатый песик «мэйд ин Ча...».
У музыканта белый мишка –
Кривой, нелепый самострок,
И буквы вкось – вернись, братишка,
И пыль полей, и грязь дорог.
Сапера куклой наградила
Девчонка с бывшего села:
Она на берег выходила,
А дом и сад война смела.
Окопный сон – святое дело.
(Прилет, минуй, свеча, согрей!)
Хранят мальчишек поседелых
Отряды плюшевых зверей.
Хранят от пули и осколка,
От лепестка и дурака.
Живи, Алеша, Ваня, Колька,
Живи сейчас, живи пока.
У соловьев ночная сходка,
Лежат поля, полны свинцом,
Луны серебряная лодка
Встает над медленным Донцом...
Памятник
Давным-давно оплакана война,
Но в шуме волн мне слышится «мементо».
Так старый танк, попутав времена,
Одышливо съезжает с постамента.
И, обходя бетонные ежи,
Рокочет «Оккервиль», «передовая».
Так мерзнет в карауле вечный жид,
Цигарку в кулаке передавая.
Так пахнет хлеб. Обычный каравай.
Без карточек. Ломтями на тарелке.
Так дребезжит немыслимый трамвай,
Глуша раскаты дальней перестрелки.
Так дети верещат: смотрите – кот!
И он идет, худой и величавый.
Несет поток реки бумажный флот.
Вещает репродуктор: над Варшавой...
Мементо – мир! Вокзалы, пустыри,
Духи, пластинки, вальсы Мендельсона.
На улицах цветы и фонари.
В Крыму уже готовятся к сезону,
Выгуливают платья и собак,
Вздыхают над символикой момента...
Свистит снаряд. Смердит знакомый страх.
Рокочет танк, сползая с постамента.
Игорь Никольский, г. Санкт-Петербург
* * *
Ничего я в жизни не пойму,
Созерцая смерть и кутерьму.
Было ж просто: вечером – закат,
Поутру – надежда, автомат.
Пусть все будет просто у ребят,
Что в герои новые хотят.
За спиною первая верста.
Мы вчера вернули Азовсталь.
Пусть все будет очень хорошо:
Дед же как-то с той войны пришел.
Дед же как-то смог уговорить
Смерть свою на краешке зари –
И вернулся, скрючен и упрям.
Время выползать на свет из ям.
Вот идет рубить и помирать
На Бахмут и Славянск наша рать.
Рать пойдет туда, куда пошлют,
И увидит праздничный салют.
Грохнет так, что каска набекрень,
По доспехам облачным кистень.
...Я смотрю небесные цветы
Посреди степей и пустоты.
Кровь, как встарь, красна и горяча.
Мы вчера вернули Лисичанск.
Выдыхает старый террикон:
Выигран сегодня страшный кон
У планеты, что лежит во лжи.
Будущее нам принадлежит.
Вот оно – хохочет и ревет.
Вот оно – горячее, свое.
Вот решили – плюнуть, растереть.
И бежит от нас, пугаясь, Смерть.
Июль 2022
* * *
Мы были наивны как дети.
Мы будем смертельны, как ртуть.
Оставьте ужастики эти.
Мы вынесем их как-нибудь.
Прошедшие годы как чушки:
Расколоты, брошены в печь.
И натовских новеньких пушек
Мы слышим циничную речь.
За что испытанья такие?
А может, вернуться назад?
Смеются Варшава и Киев,
Рыдает старик Сталинград.
Что ж, раз этот мир не на месте
И пляшет неистово бес –
Пусть снова играет оркестр
И Рихард смеется с небес.
Ведь будет поболее толка
В местах, где смычок словно кнут,
Где дядьки в размытых наколках
Штурмуют треклятый Бахмут.
Февраль 2023
Мария Семенова, г. Санкт-Петербург
* * *
Пуховые тучки клубятся со всех сторон.
Внизу земля. Поближе – синяя высь.
Я просто жужжалка. Игрушка.
Маленький дрон.
Я только умею зорко смотреть вниз.
Меня по дуге облетел любопытный стриж.
Щебечет о том, как в Африке он жил.
Пустился бы я в догонялки с тобой, малыш,
Но я не затем с ладони сюда взмыл.
Большие машины ползут внизу как жуки.
В цветах за ними чернеют следы ран.
А где-то в канаве, в ракитах возле реки,
Лежит мой человек и смотрит в экран.
Он видит моими глазами. Диктует цель.
Сейчас на земле вскипит огненный дым!
Но этот красный потек у него на лице...
И я почему-то вьюсь прямо над ним...
Как вышло, что он там остался совсем один?
Кому он сказал «прощай»? Точно не мне...
Я лишь верчу туда и сюда зрачками линз
По команде на очень тихой волне.
И вот небеса расколол гремящий удар!
Лечу кувырком, не знаю, где верх-низ!
Огонь, и осколки, и дым, и свистящий пар!
И сразу команды с земли прервались...
Я просто жужжалка. Игрушка.
Безмозглый дрон.
Меня алгоритм аварийный ведет.
Я помню свой курс и пытаюсь
найти ладонь,
Которая меня послала на взлет.
Разбитая лопасть... опоры нет... пустота...
Искры и брызги... аккумулятор сел...
Но вдруг замечаю:
в сметенных взрывом кустах –
Он! Мой человек. По виду – почти цел.
Последний рывок. Опускаюсь ему на грудь.
В его глазах облака и синева.
Мы сделали все. А теперь пора отдохнуть.
Стоп-кадр. Солнце. Небо. Цветы и трава.
Алексей Ширяев, г. Минск
ТЫЛОВАЯ ИСТОРИЯ
Серой струной перечеркивал степь
Южный стремительный поезд.
Стыками рельсов стучал, дребезжал...
Я, торопясь, до конечной лежал,
До Севастополя то есть.
Череповец угощает Тюмень,
Запахи кофе и каши...
Берцы затопали, звякнул металл –
Зашевелился вагон, зашептал:
«В брониках, мальчики, наши».
Первый – с багажный отсек высотой,
Ежик волос белокурых,
Сажень косая, прямая спина,
А на лице расписалась война
Снайперским строгим прищуром.
Был в половину камрада – второй.
«Как вас зовут? Не по-русски...»
Прыгнул на полку – ну чисто манул!
Тайной Тувы исподлобья сверкнул
Глаз беспокойный и узкий.
Лишь телефоны достали – шалишь!
Вы ж не чужие нам вроде.
«Как там на фронте, что кушать дают?
Ясно, в землянке откуда уют –
Вот с колбасой бутерброды».
Только сосед с бокового привстал
И забурчал недовольно:
«На фиг вообще мы совались к хохлу?»
Вскинулись люди: «Не скучно в тылу?
Спи уж, умен что-то больно!»
Тут проводница – вагонная мать
В узком возникла проходе:
«Будет шуметь, пусть поспят пацаны!
Там вэсэушники, тут болтуны,
Хватит – ребята на взводе...»
Долго ли, ходко ли – вот и Джанкой,
Время кому-то куда-то.
Под рюкзаками не станешь дремать –
Собраны, свежи, готовы опять
К трудной работе солдата.
Наша вагонная мать раздает
Горстку напутствий на сдачу.
Каждый пусть будет богат и здоров!
Только тому, кто стыдил пацанов,
Не пожелала удачи.
* * *
По команде учителя выйди к своей тоске,
Необъятной и черной, непаханой,
словно поле,
Словно вся твоя жизнь ходит
жилкою на виске,
Словно ты на столе хирургическом,
а не в школе.
«Пусть заданье тебе
поумерит немного прыть.
Мы все знаем ответ – вот посмотрим,
как ты готова.
Основной элемент, счастья формула,
смысл жить.
Только это должно быть одно лишь слово».
В голове туман,
вот бы выскочить за предел,
Освежиться, ускориться,
вон посмотри: по парте
Что-то белое рассыпается,
только это уже не мел,
Что-то черное просыпается
и стоит у черты на старте...
И не будет надежды в таком
долгозваном звонке,
И подсказки сегодня что-то тихи и редки.
Ты не Эллочка – твои слова
не вмещаются на доске,
Ты не елочка – твои слова
не прочтут тебе с табуретки.
«Что стоишь столбом,
все стирай и садись – «два»,
Если сможешь найти путь домой,
принесешь мне автограф мамин,
И – обратно к доске,
крутить и вертеть слова.
До доски гробовой у тебя каждый день –
экзамен».
Наталья Садовникова, г. Москва
Посвящение Захарченко
Нет любимчиков у войны.
Был сегодня закат кровав, густ.
Звезды падали, не слышны,
Зацепил на излете август.
Отомстил или отскорбел,
Но от смерти ничто не лечит.
Строй заращивает пробел,
Непреклонно смыкая плечи.
Непохожая на парад
Неизбежность пути героя.
Просто небо решит: пора –
И объятья свои откроет.
* * *
И снова под колесами дорога.
Все так же продолжается отсчет,
А сделано пока что так немного,
Так много сделать хочется еще.
Рукам, сердцам трудиться неустанно,
Покуда время бурь не истекло.
Вскипают белопенные каштаны,
Снарядам не желая бить поклон.
А города, конечно же, отстроят,
И крепкий мир вернется наконец,
И вечно будут павшие герои
Смотреть с Аллеи Славы на Донецк.
Наталия Курчатова, г. Санкт-Петербург
* * *
Крупный жемчуг мечет Москва,
Питер льет серебро ночей,
Севастополь, как солнце, бел,
А восток, как всегда, ал.
Этот город среди степей –
Ни алмазов, ни янтаря,
Ни корон на его щите,
Ни меча нет, ни якоря,
Чтоб его охранял, берëг.
И не спрятаться между строк
Умудренного классика
Этим улицам пыльным,
Заводам, сталинкам,
Мелким домикам на окраинах
И ларькам из пластика.
Этот город красив не для
Легкомысленного турья,
Что глазами сжирает наш
Петергоф или Эрмитаж.
В нем и тайны как будто нет,
Он такой: в окна бьет рассвет,
Человек потянулся, встал,
И пошел закалять металл,
И отправился печь в печи
Огнерудные калачи.
А другой встал из душа в лифт
И уехал надолго вниз,
К сердцевине земли сырой,
Где огнем полон каждый слой,
Где привычно раскалены
Черным пламенем недра страны.
Оттого и тепло в ночи
Мне идти по твоим камням.
Южных звезд обнимает крест,
Шепчет: я никому не отдам
Всех, кто к этой земле приник
Во скитаниях вечных своих,
Вы теперь навсегда свои,
Вы теперь, вероятно, ничьи,
Узнавать вам друг друга по голосу
Где угодно. Как соловьи,
Или горлицы дикие,
Или жаворонки в степи.
Борис Лукин, Подмосковье, с. Архангельское
БАЛЛАДА ОБ АНГЕЛАХ МИРА
Российским героям СВО
Что может быть парадоксальней,
когда ты жив, а сын погиб?
Но жизнь и смерть его сакральны:
апостольский последний пир.
Как в притче, всех позвав на праздник,
но не дождавшись никого,
сбирали с мира всяких-разных:
тот слеп, тот глух, а тот кривой.
Смеются в голос за вратами.
Зол хор избранников былых.
Что ждать от порождений ада?
Сарказм, плевок, трусливый рык.
А за столом куда как тесно,
и тема общая у всех:
зачем собрали, интересно...
Все здесь калеки, как на грех.
Увечным ли бояться боли?
И смертным ли про смерть молчать?
Но вот явился все же стольник.
За ним приносят сотни чаш...
Без пьяного мирского шума –
ядущий Плоть, пиющий Жизнь
не вспомнил даже, не подумал
взмолиться: мимо пронеси!
Но каждый, скинув, как вериги,
болезни плоти, немощь душ,
в жизнь вечную восстав смиренно,
на бой поднялся Воин, Муж.
В ушах звучало: в день последний
Я воскрешу вас... Смертный бой
пусть не страшит, иди, Наследник,
Ты – Ангел мира,
Бог с тобой.
23 ФЕВРАЛЯ 2022 года
Пьет виски. Снаряжает патронташ.
Он ныне автор этого абсурда.
Палатка. Ливень. Тьма. Ажиотаж
весенних запахов, военных шумов.
Грязь непролазна. Вот бы босиком...
Но холодно, и после не согреться.
Такое, понимаешь, скерцо...
Осталось две недели до того,
как пуля вырвет сердце.
Штурмовикам
на небушке
легко –
бессмертно.
* * *
Сразу за Мариуполем
поля полны минной убыли.
Других здесь в помине нет.
Чтоб убыли жизни не было,
бредут по земле и до неба
саперы.
Жизнь. Жизнь. Жизнь...
...смерть.
Алексей Евтушенко, г. Москва
21 июня 1941 года
Что ты топчешься, беда, вокруг да около,
как немытая старуха-скиталица?
В синем небе потихоньку тает облако,
день субботний нескончаемо тянется.
Тишина, покой, гостям угощение,
Нинка замуж собралась, Вовка – в летное.
Завтра будет у страны воскресение –
закричит земля, как девка под плетками.
Восемнадцать лет исполнится заново,
деньги, слава впереди – дело случая.
Разгорается на западе зарево,
обрывается моя доля лучшая.
Смерть бойца страшит,
как ложь во спасение,
а в живых остался – память, не вынести.
Завтра будет у страны воскресение –
час для веры, для надежды, для истины.
Кто народу враг, известно лишь Сталину.
Перед боем, перед смертью – все равные.
Наплевать, что от Европы отстали мы,
закидаем гадов шапками рваными.
Пуля воздух рассекает рассеянно,
все равно, в кого попасть, – дура, знаемо.
Завтра будет у страны воскресение –
командиры впереди и под знаменем.
Сколько крови из артерий повытечет...
Сколько песен понапишется к праздникам!
Будто вытащили перья повытчики,
злое дело сочинили и дразнятся.
Окружение, разлука осенняя...
А покуда – летний ужин по-скромному.
Завтра будет у страны воскресение,
рявкнет радио: «Вставай,
страна огромная!»
Помнишь, девочка, закаты над речкою?
Помнишь, мальчик, «Рио-Риту»
под липами?
Ох, отведает война человечинки,
Много мы холмов могильных насыпали.
После гибели дождусь вознесения,
Прямо к Богу обращусь – дело личное.
Завтра будет у страны воскресение,
По приметам всем – погода отличная.
* * *
Аты-баты, шли нацбаты,
Шли нацбаты прямо в ад.
Аты-баты, шли нацбаты
В ад, как будто на парад.
Шли под яростные всплески
Беспощадного огня.
Полем, улицей и лесом,
Без тебя и без меня.
Жарят «Су» и «Буратино»
Боевого гопака.
Невеселая картина:
На четыре кулака
Обманули дурака.
И теперь идут нацбаты
Без надежды и любви.
Справа русские солдаты,
Слева русские солдаты,
Позади кресты да хаты,
Впереди закат в крови.
Что им ждать от смерти черной?
Чарка чёрта за чертой.
Принял, выпил – перечеркнут.
Жизнь позорна и никчемна.
Кончился последний бой.
Анна Матвеенко, г. Донецк
Край седых тополей
Моему отцу –
Матвеенко Борису Александровичу,
главному маркшейдеру донецкой шахты № 29
Край седых тополей,
где бушует пушистая вьюга,
Строгий край терриконов,
где ширится в степь окоем.
Край, что дорог стократ:
мы с тобой отыскали друг друга
Здесь, в шахтерском краю, где мы дышим,
которым живем.
Где ночами копры маяками
плыли над простором,
Алых звезд четкий абрис
был виден нам издалека.
Здесь подземья тесны,
здесь забои и лавы, в которых
Спят спрессованным солнцем
в пластах угленосных века.
Здесь встречаются люди,
чьи веки очерчены пылью,
Шахтный след, черный контур
работой впечатан в лицо.
И мешают в труде здесь легенды
с привычною былью,
И растят поколенья,
достойные славы отцов.
Старый край терриконов,
где снова засушливо лето,
Край надежды и веры,
где могут стоять до конца.
Край нелегких решений,
где ищут к вопросам ответы,
Край, что полнит любовью
и силой людские сердца...
Трамвай № 001
Донецкий старенький трамвай
Бежит, трясясь и громыхая.
Он много видел, много знает –
Вопрос ему ты лишь задай!
И он расскажет не таясь
Все о заводах, шахтах, стройках
И о народе – гордом, стойком,
Которым славится Донбасс!
Трамваю скоро сотня. Он
В душе своей и юн, и звонок...
Но пробирает до печенок
Вибрация былых времен!
Ты просто помни обо мне...
Дозрели яблоки на Спас,
Медовым соком плачут сливы –
Им август даровал красивый
Пурпурный, царственный окрас.
До горизонта неба синь,
И зной донецкий ветер гонит.
Сплетают листья, как ладони,
Типчак и горькая полынь.
А я погиб. На Сартане.
Остались мать, жена и дети.
Над терриконом солнце светит...
Ты просто помни обо мне...