Лишь яблоки глазные фонарей Блестят, как после пары стопарей, И бредят пьяно: нужно, мол, скорей Убраться из провинции паскудной. Ночной пейзаж привычней и страшней Отсутствием источника теней. Таксисту подпевает Headway, Как улица, внутри меня безлюдно. В наследстве имя да дурная кровь. И сколько в адрес Бога ни злословь, В Него кричу – Он поднимает бровь, Он терпелив, но с пубертатом трудно. А пубертатной дуре тридцать семь. Менять реальность – бегать в колесе. Грехов за жизнь – коробка монпансье. Чем ближе Суд, свое роднее тело. С работы – до квартиры и в постель Его уронишь. Засыпает зверь, Тоскующий о воле. Только дверь В нее открой – уляжется несмело На выходе непрочной клетки тела...
Пуповины
С новым солнцем на снег протекает война, И сочится сквозь пальцы деревьев она На планеты костлявую спину – По-звериному грызть пуповину День за днем. Век за веком. Вспухает восток Алой розой. Стучит и скулит молоток, Прибивая к смиренью гвоздями На оплаканный крест матерями. Полыхают под утро на небе костры. И кресты, и кресты, Топоры так остры! Сын за сыном. Смиренно – за рядом ряд. Пуповины не рвутся. Кричат и кровят.
* * *
Снег шел войной на полдень. Самый обычный полдень. В чистом, на смерть, исподнем Мир завершал свой круг. Это логично очень. Это обидно очень. Был перевод неточен Звуков в движенье рук. Звуки любовь шептали, Люди любовь хлестали, И Тот, Кто был вначале, Снегом расплакался вдруг, Выпустив мир из рук.
* * *
Пасмурный день сурка. Уличная собака, Так же как век назад, брюхом тревожит пыль. Так же как миф назад, с кличкой чудной – Итака – Помнит черты того, кто без нее уплыл. Небо живет в глазах, ходят трамваи важно. Небо мудрей людей. Утро, собака, я Вместе молчим о том, что умирать не страшно, Страшно лежать в пыли вечность. И ждать тебя.
* * *
Навязчивый мотив скользил туда-сюда По патоке ночной, тревожа звездный улей. И рубцевалась льдом крещенская вода. Любимых имена шипели словно угли. И стая птиценот, замерзших и немых, Гнездилась на губах – любви касаний вместо. Отчаянья мотив сороковой зимы Меж нами дрейфовал. Красиво. Бесполезно.
* * *
По тяжелой воде мерят жизнь водомерки. Загорелое детство, вспотев от примерки, Майку, шорты наденет. И галстук на шее. Выдыхает горнист – собирайся скорее На зарядку. Под пятками плавится солнце. И с мостков осторожно к тебе прикоснется Круговое родство на подушечках пальцев. Оживает вода. И серебряным танцем По изнанке небес водомерки кружатся...
* * *
Опять ломаю о воздух крылья. И навык падать – полет, по сути, – Отточен так, что на снежной пыли И отпечатка меня не будет. И набухает зрачком бездомным Желанье дома. Хожденье в люди Лицом о стену. Бетонной комой Любовь чревата. И слез не будет. Едва ступеньки прощально скрипнут, В пернатый воздух непрочной грудью Ложусь. И снится, как птицы гибнут. В твоем бесптичье – меня не будет.