Геннадий Кругляков. Эшелоны в дальнюю грозу

ЭШЕЛОНЫ

На возу холодном

Старый инвалид,

Станция Болотное –

Переезд закрыт.

Хриплых репродукторов

Траурный квадрат,

Тихо за продуктами

Школьницы стоят.

И везде не сладко,

Волгу враг бомбит...

Старая лошадка,

Старый инвалид.

Тонкий слой соломы

На худом возу...

Мчатся эшелоны

В дальнюю грозу.

Бледные, худые -

Лица у солдат,

Едут – молодые,

Курят – самосад.

Даль полуголодная,

Низкие стога,

Станция Болотное,

Станция Тайга.

А в названьях станций –

Зимний холодок,

Едут новобранцы –

Сохрани их Бог.

Мчатся эшелоны

В дальнюю грозу,

Едут «похоронные»

На худом возу.

Облака не плотные,

Чахлый свет луны -

Станция Болотное,

Станция Чаны...

ЗИМА

Вдали гремит война.

Безлюдье дышит мраком.

И лает тишина

Голодною собакой.

Усталый человек

С усталою печалью

Идёт сквозь мёрзлый снег,

Укутан старой шалью.

А сколько их – идут –

По всей стране огромной,

Приюта не найдут

И ласкового дома...

Я снова узнаю

Недобрый этот кашель,

И вижу мать свою

Среди сугробов наших.

В снегу легко уснуть,

Идти уже немного.

И надо отдохнуть

Перед иной дорогой.

И я не догоню,

Не поверну обратно –

К высокому огню –

И мать свою, и брата...

СОЛДАТСКАЯ ТЕТРАДЬ

Пришёл солдат домой, принёс медаль с войны.

Стал конюхом в милиции служить.

Точнее – не домой, пришёл он сиротой,

Израненный, больной - приехал к тётке жить.

Ему бы подыскать невесту по себе,

Однажды в клуб сходить, на огонёк зайти,

А он – стихи писать: о жизни, о судьбе,

О прожитых боях, о пройденном пути.

Дитя и сирота жёг в доме керосин

И складывал слова, и сам не знал – зачем?

Он исповедь писал в заветную тетрадь.

Ту исповедь понять могла лишь только мать.

Как на снегу он мёрз – не рассказать жене.

Как трудно умирать с войной наедине.

Учиться бы ему, да слаб здоровьем стал.

На волховском снегу в шинельке он лежал.

Он так насквозь продрог на мёрзлой той земле,

Что уж никак не мог согреть себя в тепле.

Он мне давал прочесть заветную тетрадь –

Про воинскую честь, про Родину и мать.

И я, как пионер, его стихи читал:

И что-то говорил, и в чём-то поучал.

Я Пушкина пример достойный приводил...

Но что я городил? Но что я понимал?

В другом я мире жил. А конюх умирал...

ГВАРДЕЕЦ

Памяти поэта Н. Душкина.

Он писал и рассказывал – Душкин,

Как однажды в неравном бою

У какой-то лесной деревушки

Проявил вдруг сноровку свою.

В эти годы голодные стаи

Ветер с запада нам понагнал,

Ну, а Душкина вы не читали.

Я его, как редактор, читал.

Он в далёкие юные годы

Не пером по бумаге скользил,

А в огонь и в студёные воды

В рукопашную взвод свой водил.

На войне не всегда канонада,

Свисты пуль, проливается кровь –

Наступает пора листопада,

А порой – расцветает любовь.

Лишь случится минутка затишья –

На губах вновь травинки горчат.

Распускаются белые вишни,

И ручьи по оврагам журчат.

Уж такое оно, молодое,

Это дело: война – не война.

Но милуются праведных двое –

Коль для них наступила весна.

Я не знаю, на что-то надеясь,

Но шалеешь, – поют соловьи!

Поздней ночью забрёл наш гвардеец

В деревеньку, где, вроде, - свои.

Обстановка меняется круто.

Не поймёшь – где противник, где тыл?

Но знаком хуторок почему-то,

Будто в нём он с товарищем был.

Помнил: шёл по знакомой дороге.

Лес. И вражьих постов не видать.

Лишь набычился месяц двурогий –

Молодца в темноте забодать.

Тёмной ночью промок и продрог он,

И во рту пересохло давно.

Средь немногих темнеющих окон –

Лишь одно чуть светилось окно.

Видно, жгла там хозяйка лучину

И залётного друга ждала.

Да за эту любовь и кручину –

Не такие осилишь дела!

Постучал – открываются двери.

На пороге – германский солдат.

Он глазам своим тоже не верит –

Друг на друга безмолвно глядят.

Помогла ли гвардейцу сноровка –

Я об этом судить не могу.

Но такая в бою установка:

Ускользнуть не позволить врагу.

Автоматного диска хватило

Навести там такой тарарам –

Побросав, что награблено было,

Побежали враги по дворам.

Убегали спросонья, в чём были:

Кто в мундире, кто в нижнем белье.

Им казалось: повсюду их били,

Не осталось пришельцев в селе.

Ну, а Душкин? Такое вот дело –

(В двух словах не расскажешь всего).

Поначалу ему нагорело,

А потом наградили его.

Мне когда-то о нём говорили:

Мол, такой он мужик и сякой...

Ну, а вы-то - освободили

Дом один, или приняли бой?

Что к зелёному этому змею

Равнодушия он не питал.

Осуждать его вовсе не смею –

Я ведь ту деревеньку не брал.

Нет и тех, что его осуждали –

Тех рассветов и тех петухов...

Но его ордена и медали

Ярче позднейших стихов.

*****

Где вы, солдаты из Тахтоброда,

Те, что рожденья 20-го года,

Те, что моложе, с 22-го,

Те, что лежат у Москвы или Пскова?

Или в местечках иных, без названий, -

Где-то под Курском, под Обоянью,_

Может, у леса, может, у пашни, -

Или погибшие, - в рукопашных?

Где вы, ребята, из Тахтоброда,

Смелые люди крепкой породы, -

И молодые, и пожилые,

Где на шинели вас уложили?

Кто на могилы цветы вам приносит?

Поле какое вокруг плодоносит?

Может, молдавское, может быть, польское,

Или же светлое, как чистопольское?

НОСТАЛЬГИЯ.

Давно покончили мы с реками

И с покореньем целины.

И про героев Дубосеково

Забыли граждане страны.

И, посинев от алкоголя,

Слезливо шмыгают носы.

Портреты нового героя

Блестят с газетной полосы.

Шумят ораторы другие.

И правда – с ложью пополам.

Но это – тоже ностальгия

По старым добрым временам.