* * * Как на дежурстве, бодрясь через силу, кажется: вот упадет, Время раздумчивым центром России тяжеловесно бредет. Здесь у мгновений разбег черепаший, в душах осенний покой. Завтрашний день повторяет вчерашний – на эти хаты, дороги и пашни Время махнуло рукой.
ЗАТИШЬЕ
Слабеющий зайчик последнего солнца с церковного купола падает вниз и между крестами уныло плетется и вязнет в пыли позабытых гробниц. Глядит исподлобья больная собака, прижав к животу леденеющий хвост. Мохнатым крылом неминучего мрака склоняется небо на тихий погост – тревожно и медленно, будто немилость ниспослана Богом на здешний приход. И если еще ничего не случилось, то лишь потому, что случится вот-вот...
ЛОТО
Старушка играет в лото, забросив на время шитье. Одна – ей не нужен никто. И нет никого у нее.
В кармашек лорнет помещен – не так уж еще и стара, и голос не дрогнет еще, «выкрикивая» номера.
Поправив дареную шаль, достала число «двадцать пять» и затосковала: «Как жаль, что некому проиграть».
БОБЫЛЬ
Под сочащимся ржавчиной краном торопливо стирает белье, объявляет войну тараканам и проигрывает ее.
Вечерами вздыхает устало, как в период страды тракторист, и заглатывает сериалы, поминутно влюбляясь в актрис.
Поливает щетинистый кактус, не надеясь, что тот зацветет. Если спросишь участливо: «Как ты?» – угловато плечами пожмет.
ЮРОДИВЫЙ
Тих, одинок, печален. Нечего взять с него. Смотрит из-под развалин разума своего: взглядом пронзит тяжелым, и не удержишь слез. Паперть метет подолом, что-то бубнит под нос. Скорбный, как шорох листьев, голос его дрожит. И от колючих истин в страхе народ бежит.
РЕПЕЙ
Под небом пыльным и сухим, меж двух сквозных степей живет адептом строгих схим, отшельником репей.
От зноя жилист он и черн, тревожен, как беда, корнями в выветренный дерн вцепился навсегда.
Когда тебе у той черты случится проходить, не пожалей глотка воды и дай ему попить.
КОММУНАЛКА
1. Утро
Понедельник. Час рассвета. Коммунальный коридор. В ожиданье туалета вяло тлеет разговор. И вот-вот совсем потухнет, темнотой углов распят... Озабоченно на кухне восемь чайников сипят. Завтрак. Судорожный выход – кто к станку, кто на базар. Дверь жильцов листает лихо, как услужливый швейцар.
2. Морской волк
Дядя Коля списан с теплохода, потому в запое третий год, и его мятежная природа продыху соседям не дает: то швырнет их в пасть водоворота, то волной накроет штормовой... Зря, конечно, изгнан из морфлота бывший первоклассный рулевой. Вот и сам он: в латаном бушлате, испитой и выпитый до дна, маятно распластан по кровати, будто вахта трудная сдана... Но вниманье: цокают стаканы – дядя Коля снова «у руля»... Стойкие к волненьям тараканы драпают, как крысы с корабля.
3. Вечер
К ночи тягостней промахи власти, откровенней мольбы стариков – и коммуна дробится на части перещелком надежных замков. Гулко кашляет, пьет валерьянку, раздражаясь нахальством луны; убеждает себя: спозаранку – на работу во благо страны. А когда перед самым рассветом беспокойным забудется сном, беспардонным охрипшим дуэтом прогнусавят будильник отпетый и дежурный петух за окном...
ПРО СОСЕДКУ
Долго не пишется... Яблони ветка лезет в окошко, тихонько звеня... Тут вот на днях прицепилась соседка: «Ты, – говорит, – напиши про меня. Я ж, погляди-ка, страдаю от веку: брошена, дети – сиротки как есть...» Как же, ну как объяснить человеку: судеб разбитых на свете – не счесть. Нынче хорошее встретится редко, чаще – предательство, злоба, вранье. Ну а соседка... Да что там соседка! Я ведь уже написал про нее: в этом стихе, и вот в этом, и в этом – долго веревочку горькую вью... Нет, обзывает хреновым поэтом – хочет фамилию видеть свою.
БАЙКА
Дело-то смешное приключилось, дело-то не стоит и гроша: в собственных потемках заблудилась чья-то бесприютная душа.
Лес не лес, болото не болото... И, уже от страха чуть дыша, высмотреть пытается хоть что-то, но во тьме не видит ни шиша.
Ладно бы потемки-то чужие: ты туда не суйся – и хорош! Ну а тут же – на́ тебе, дожи́ли: в собственных себя же не найдешь...
Кто-то скажет: «Знаем байку эту», усмехнется: «На уши лапша!..» Только очень, очень хочет к свету выбраться пропащая душа.
ВОСПРИЯТИЕ УТРА
Еле светает, а я уже мчусь на работу и улыбаюсь такому ж, как сам, идиоту – каждое утро я бодро ему улыбаюсь, возле облезлой чугунной ограды встречаясь. Небо сырое висит в ожидании солнца, кажется, свистни – и вниз оно тотчас сорвется. Сплющит в лепешку своей многотонной громадой мир, окруженный ажурной чугунной оградой, мир, где людей не собаки кусают, а люди, мир, бесприютней которого нет и не будет... Все же я рад за себя и того идиота: есть у нас общее, есть у нас дом и работа, краешек неба, где каждое утро восходы, и обязательный минимум личной свободы.
* * * Теперь, как и прежде, зима неизбежна. Хотя не морозно еще и не снежно, но в сумерках рыжих запуталось время, как спички сгорев, почернели деревья. А небо готово на землю свалиться, и первыми это почуяли птицы и, вскинувшись, высь надо мной раскачали. И сердце застыло в предзимней печали...
* * * Вырастая до прежнего роста, человек возвращался с погоста. Шли минуты, и делалось легче, расправлялись ладони и плечи, возвращались дела и заботы, воскресение шло за субботой. Все предельно понятно и просто: человек возвращался с погоста.