С крыши шиферной покатой
Я толкаю снег лопатой,
Март ленивый тороплю,
Шестирук, подобен Шиве...
Едет снег, не едет шифер,
Я смеюсь, как во хмелю.
Вот работа так работа!
Капли слизываю пота
И на всё смотрю сквозь них,
Ослеплен сверканьем снега...
Спросят: « Счастлив? » – Брошу: « Не-а!
Я ж, товарищи, не псих! »
Но в сугроб слетевши с крыши,
Вижу стежку юркой мыши –
И хватило, прорвало:
Уж не пот в глазах, а слезы...
Пережили мы морозы,
Пережить бы и тепло...
* * *
Н. Хоничеву
Расскажи мне, расскажи мне о Париже!
Да, на месте он, и Сена глубока...
Говори же, говори же, говори же,
Ну наври же, намели до потолка!
Ведь Париж – сама гипербола и врака,
Сам восторг, коловращение страстей...
Хоть однажды побывал я в нем, однако
Пропитался им, как морем, до костей.
Может, Вена иль Венеция покраше...
Понимаешь, я волнуюсь, как пацан,
Не грустит ли обо мне Летье Наташа
В тихой улочке с названьем Круассан.
* * *
Ну вот, опять прошел по краю,
Слегка поплевывая вниз...
И, умирая, я играю:
Ну не могу я без реприз!
И зря Харон веслом маячил –
Ему ответил я: потом!
И рука об руку с Удачей
На свете я, и не на Том.
Гляжу в друзей любимых лица
И счастлив, что не одинок.
На вас вовек не буду злиться,
То видит Бес и слышит Бог!
Я полон нежности до края –
Да не сорваться только б в плач! –
Как будто жизнь дана вторая,
Как свежий маковый калач.
И радость так во мне искрится,
Как будто всё мне нипочем,
И так охота поделиться
С друзьями этим калачом!
* * *
Ни голоса, ни слуха не имея,
Зело люблю застольные хоры,
Ведь копятся желанья до поры,
Как вызревает общая идея.
Кода уже потерян тостам счет
И шум застолья яростно небрежен,
Вдруг кто-то без подвоха запоет,
К примеру: «Из-за острова, на стрежень...»
И Стенькиными яркими челнами
Плывут, плывут, крепчая, голоса,
И чайки аж дичают над волнами,
И вольный ветер полнит паруса.
* * *
Сели, выпили более-менее –
Все таланты, творцы, чуть не гении.
А еще основательней врезали –
Каждый гений, а прочие – бездари.
А надрались до риз положения –
Вновь взаимное расположение,
Большей частию – горизонтальное...
Это в русских поэтах – ментальное.
* * *
И что мне осталось? Ну год, ну два...
Без разницы, как потом-то...
Но после меня пусть растет трава,
И пусть не будет потопа.
Пусть утро приветствуют петухи,
Скользит под ресницы лучик –
И ты, пробудившись, напишешь стихи
Гораздо моих получше.
Теплее и ярче в них будет свет –
Поймет и прозреет быдло...
Смешно горевать, что меня уж нет, –
Я ради того и был-то...
* * *
Эхо мифа
– Ну, Самсонушка, в чем твоя сила? –
Так на ложе молила Далила,
Ласки множа в угоду ему.
Так Самсона любовь ослепила,
Что сознался он, в чем его сила...
...Ослеплен и отправлен в тюрьму.
Правда, силу опять обнаружил,
Даже храм филистимлян порушил,
Вместе с ними себя погребя...
Этот миф и читал я, и слушал,
Для него я распахивал душу.
Смех и грех! – примерял на себя.
Вот, к примеру, нашлась бы Далила
И меня бы о силе спросила,
Хоть не явлена сила моя.
Я ответил бы: сила в Любови,
А еще в нескончаемой боли
За родные – в разоре – края.
Да, не вышло б из этого мифа,
Но зато филистимляне – мимо,
Храма рушить бы мне не пришлось.
Со своей не божественной силой
Миловался бы долго с Далилой,
Встал, Отчизне помог бы, авось.
* * *
Я живу посредине Ост-Зейских болот...
Николай Игнатенко
Вдохновенный кулик
на краю Васюганской
болотины,
Я сижу, серый-серый,
но баять привыкший
красно.
Мою душу язвят
все печали и горести родины,
В песне слёзы горчат,
но и вера горит
все равно.
Я не тину хвалю,
а хвалю то, что скрыто
под тиною,
Я пою о величье,
хоть сам-то отнюдь
не велик.
И пусть песню мою
назовет кое-кто
лебединою,
Мне плевать,
лишь бы души из хлябей
покликал кулик.
* * *
Я – еще, он – уже
на земле,
Первый снег,
мой близнец ежегодный.
Разумеется, праздник сегодня!
И просвет в окружающей мгле.
Обещаю ему, братану,
Что до встречи другой дотяну.
Я в руке его крепко сожму:
– Не хочу, понимаешь, во тьму!
Ну, он маленький –
малость всплакнет.
Ну а мне раскисать не годится...
Вон, глядите, блаженный Казанцев идет,
Первым снегом привыкший гордиться!
* * *
Меня уханькают сомненья,
А может, лжи отравит гной.
И ты почти без сожаленья
Проститься явишься со мной.
Приткнешь в ногах букетик парный
И вспомнишь, скрыв глаза платком,
Что был я добрым старым парнем,
Так и не ставшим стариком.
Платок отымешь со стараньем,
Что, к удивлению, промок,
Осмотришь странное собранье:
Кто заменить меня бы смог?
Вот этот? Нет! Повадки рабьи...
А этот суетен, как вошь...
И слишком юная, по-бабьи,
Ничо не видя, заревешь.
* * *
Осторожный оптимизм
Ничего, ничего! Как-нибудь, как-нибудь!
Что-то, может, когда-нибудь, ибо,
Ну никак, ну ничем, невпротык и ничуть,
Хоть когда-то, хоть как-то, кто-либо.
И, конечно, конечно, спасибо!
* * *
Ах, Таис ачинская, полно!
Молчанье золото, но ты
Его возвысила до больно
Невыносимой немоты.
Быть может, чужды стали души,
Родством хранимы до сих пор?
А может, просто сер и скушен
Стал виртуальный разговор?
А может, дерзкая поспешность
Тебя спугнула невзначай,
И безответной стала нежность,
Верней, ответ ей – лишь печаль?
А может, ачинский Отелло,
Посланье томское прочтя,
Поверг на ложе Таис тело,
Как с Дездемоной не шутя?..
Я весь вопрос. Я даже скрючен.
Поверь мне, Таис, и прости;
Я так неведеньем измучен,
Пошли улыбку по «сети»!..
* * *
Из ничего. Из пустоты,
Чуть возмущенной нотой властной,
Выходишь солнечная ты
И говоришь мне просто:
«Здравствуй!»
А это – как мольба: «Живи!» –
Как будто я божеств дороже.
Еще ни слова о любви,
Но всё о ней, о чем еще же?!.
И отступающая тьма,
И заполняемая бездна
Свидетельствуют, что весьма
Приязнь взаимная полезна.
И пусть враждебен вихрей вой,
И пусть хула – золой падучей,
Сколь я – несчастный случай твой,
Ты столь же – мой счастливый случай.