... И постучишься в дверь. И не спеша Войдешь в мой дом и грустно улыбнешься. Рукою бережно волос моих коснешься. И нежностью наполнится душа.
И спросишь, словно о своем скорбя: — Ну, как ты жил один все эти годы? — А я не жил. Я просто ждал тебя, Как вечный пленник ждет глоток свободы.
* * * Какие теплые глаза... Какие горестные руки... Смотрел задумчивый вокзал На скромный ритуал разлуки. Она и он. Банально? Да. И неуютно, как в ненастье... Но вот поделена беда На две, примерно равных, части.
...Она вошла в вагон. Присела. Какое крохотное тело! Затем она сняла кольцо, В ладони спрятала лицо, И все. Ни вздоха и ни стона, Ни капли лжи, ни капли зла... И долго жители вагона Смотрели, как она везла Свою беду, свою вину В ладонях через всю страну.
* * *
На каждом крестатом столбе по орлу, Гудят провода, и Руслановой голос Из черной тарелки плывет по селу...
Березовый лес, обнаженный по пояс, Раскрыт и распахнут до самого дна. Немые курганы седы и суровы, Ни зверя в степи, ни крыла, ни подковы, И только отвесно стоит тишина, Да густо шуршит золотая пшеница, Да всполохи блещут, как росчерк ножа. Земля пахнет хлебом при слове «зарница», Земля пахнет кровью при слове «межа». Прислушаюсь к небу — как чисто оно! Конечно, зарница. Конечно, зарница! И колос усат, и пролетная птица Вот-вот и опробует это зерно.
* * *
Я, конечно, умру. Хорошо б — на миру. Хорошо бы, чтоб речка и крест на юру!
Чтоб зимой чистота, Чтоб весной пестрота, Чтоб под осень калина в крови у креста.
Ни о чем не ропщу. Всех приму и прощу... Я с веселым — веселый, я с грустным — грущу.
На тропе межевой Стану просто травой… Положите меня на закат головой!
Пусть плывут сквозь века Надо мной облака, Удивляясь и плача — как жизнь коротка.
* * * Дома пусты, и улица пустынна, Проносит ветер соль солончака, Над крышей почерневшего овина Отарой кучерявой облака, Вскипая по краям, отходят к югу, Теснятся, и, грузнея изнутри, Роняют дождь... Все движется по кругу... Что, Господи, творишь, то и твори! Плещи крылом в черемухах зеленых, Верши зароды, бей копытом шлях, Коси хлеба и охраняй влюбленных, Звездой падучей грохочи в горах; Детей расти! Сверкающую ленту Гни в радугу, разрядами сверкай... Что хочешь делай, Но планету эту — Прошу! — из рук своих не выпускай.
* * *
Гром прокатился по затылку, Затем за ворот – по хребту, И где-то под коленом жилку Нашел единственную ту, Что в пот бросает. И противен Стал самому себе. Тоска…
А через миг ударил ливень В созвездье левого виска, И окропило с ног до нитки, И врос я в черный слой земли… А рваных туч кривые слитки Из преисподней шли и шли.
И думалось — достало б силы Остаться ровным и при том Не знать, что вот сейчас хлыстом У края собственной могилы,
Из черной тучи, с высока, Ударит молния отвесно И я войду, как гвоздь железный, В планету эту На века.
* * *
Упиралась вода... О.Мандельштам
То не выпь на Тоболе трубит — плотогон! В связке сосны и ели. Раздрай и разгон.
Ствол восходит свечой в серых брызгах воды — Берегись, человек, далеко ль до беды!
На Тоболе темно и на Каме темно. Золотою корою бревно о бревно
Мягко трется и берег, незримый в ночи, Дышит синим и белым, кричи не кричи.
А над скопищем бревен, над прорвою вод Черным платьем в горошек трясет небосвод.
Пена бьется у ног, влага рвется с ковша... И Воронеж хорош, и Сибирь хороша!
* * *
Тихим светом наполнились окна, Сумрак кошкой ползет от двери, Старый тополь, притихший и мокрый, Греет листья в ладонях зари.
Первый луч пробежал по деревьям, Глянул в окна и брызнул — в поля! И ослабла на шее деревни Горизонта тугая петля.
Рукомойник гремит. Пахнет мылом. Слышен скрип дергача на лугу... Вспоминаю — когда ж это было? — И припомнить никак не могу.
Сварщик
Здесь пахнет железом, здесь пахнет тавотом, Здесь воздух пропитан и гарью, и потом! Здесь Славка Данилов, закрытый забралом, Как Бог-громовержец, играет с металлом. «Четверкою» черной в своем «держаке» Он радугу держит в спокойной руке. И швы боковые, и швы потолочные Из-под электрода — красивые, точные...
Я в Славку влюблен, и тому ли виною, Что голодом бит он и стрелян войною, Что Славка — старик, что у Славки беда, Что Славка меня понимает всегда...
Он маску отложит, такой угловатый, Закурит, потом улыбнется щербато, Мол, вот — проверяйте, все точно, как задано... Лицо его клеено, штопано, латано! И метки войны, кем-то сшитые в линии, Как швы на металле — бугристые, синие...
* * *
Все тусклей становилась небес бирюза, Все темнее тревожные мысли, И когда глаукома доела глаза, Он купил себе краски и кисти.
Он садился к столу, он свечу выключал, И на чистом четвертом формате В правом верхнем углу звездный свет намечал И светлело от звездного в хате.
И ложились мазки, и яснел его взор, И по древним оврагам и склонам Краски жизни текли, заполняя простор Голубым, золотым и зеленым.
Лебединое перо
Закат погас. Луна сквозь листья сада Роняет на тропинку серебро. Со мною — ты, и ничего не надо... Очиним лебединое перо! Гусиным можно, можно ястребиным, — Их, перьев этих, столько на лугу! — Но о любви нельзя не лебединым: Любым иным я просто не смогу. Я напишу: «Как пахнут Ваши плечи!..» Я прикоснусь губами к завитку, И загорятся, засверкают свечи В зрачках твоих, читающих строку. — Так просто все?.. Конечно, очень просто... Ведь это лебедь... Небо... Перелет... По этому перу стекали звезды, По этому крылу стреляли влет! Оно стонало, билось и плескалось, Кипело страстью, рвало небосвод, Оно такой любовью пропиталось!
...И не заметим мы, как перейдет - Под занавесок легких колыханье, Под шум листвы — попробуй, улови! — Поэзии неровное дыханье В неровное дыхание любви.