Мария Четверикова
* * *
Лето. Значит, всей детворе –
к бабушкам-дедушкам, в лагерь детский.
Девочка, что живет по соседству,
как забытая во дворе.
Ну и что? Мел в руке мелькнет –
и раскручивается спиралью
то, во что больше ста лет играли
сотни девочек до нее.
Вдруг покажется мне родной
девочка с косками на ключицах.
Знать бы точно, что не пригодится
ей умение быть одной!..
Нет еще ни тревог, ни бед,
лишь рассеянная улыбка.
Девочка прыгает по «улитке»,
вслух считая самой себе.
* * *
Крутишь рассеянно в пальцах лютик.
Лето в зените, и ты в зените.
Если не знаешь, любит – не любит,
значит, не любит, уж извините.
Стрекот сорочий взлетит из кроны –
вскинешься, в небо тревожно глянешь.
Что ты там ищешь? Отклик искомый?
Синяя яркость летнего дня лишь
хлынет, напомнив (ой люли, люли)
самое доброе и простое.
Тихо вздохнешь и выронишь лютик –
ради такого взрослеть и стоит.
* * *
«Сгоревшие путевки в Комарово»
и «Белый дом горит, а там ведь все...»
звучит похоже и звучит сурово,
когда тебе, дурехе, только семь.
Взрослеть потом, поглядывая в бездну,
и вот почти освоиться в беде:
ты знаешь про омоновцев в подъездах
и «Альфу», выводившую людей,
про суицид страны, про беззаконье.
И продолжаешь помнить и расти.
Со временем становится спокойней,
но что в горсти – останется в горсти.
Одна страна, один язык и вехи.
Ты пишешь, ты живешь, растешь, но вот
вдруг понимаешь: братии по цеху
«неважно, либерал ты, патриот».
Для них все просто: слово – только слово.
А ты молчишь, удерживая стяг:
сгоревшие путевки в Комарово,
расстрелянный парламент в новостях.
* * *
Все то, что друг в друге нас так влекло,
не станет вчерашним.
А то, что оставишь меня легко –
так это не страшно.
Мир, созданный нами, не треснет
стеклом:
он не треуголен.
А то, что оставишь меня легко –
так это не больно.
Мы гром среди ясного – не хлопок
дешевой петарды.
А то, что оставишь меня легко –
так это неправда.
* * *
Лук со стрелами за плечами:
слишком взрослая для обид.
Я – охотница за печалью,
Артемида из Артемид.
Распаленность ночной погоней
и подраненная печаль.
А заменит луна огонь – и
много ль надо, чтоб одичать?
Выстрел! Рыкая ли, крича ли,
я ликую!..
Рассвет, роса.
Я – охотница за печалью,
не скудеют мои леса.
* * *
Лес в ноябре холодный, строгий.
Небо бесцветно, земля беззвучна.
Не задевай кусты, не трогай
голые ветви деревьев скрюченных.
Тихо бреди тропой лесною –
время прошло уходить со стойбищ.
Перезимуешь – и весною
станет понятно, чего ты стоишь.
Там, за зимой, вернется солнце,
вскроет ручьи и сугробы выжжет,
новой весной зайдется сердце...
Если, конечно, сумеешь выжить.
* * *
Снежинки бесчисленны, хрупки, прозрачны
и неповторимы.
И есть лишь мгновение, чтоб оценить,
поймав на запястье,
изящество формы, конструкции точность,
гармонию линий.
А после дивиться на щедрость небес,
снежинок запасших.
Когда мир вибрирует в страхе, друзьям
и родным угрожая,
и воздух пропитан невидимым злом
и непостижимым,
когда не могу уследить и помочь, смерть
лишить урожая,
надеюсь на то, что за всем уследит
Конструктор снежинок
Лето. Значит, всей детворе –
к бабушкам-дедушкам, в лагерь детский.
Девочка, что живет по соседству,
как забытая во дворе.
Ну и что? Мел в руке мелькнет –
и раскручивается спиралью
то, во что больше ста лет играли
сотни девочек до нее.
Вдруг покажется мне родной
девочка с косками на ключицах.
Знать бы точно, что не пригодится
ей умение быть одной!..
Нет еще ни тревог, ни бед,
лишь рассеянная улыбка.
Девочка прыгает по «улитке»,
вслух считая самой себе.
* * *
Крутишь рассеянно в пальцах лютик.
Лето в зените, и ты в зените.
Если не знаешь, любит – не любит,
значит, не любит, уж извините.
Стрекот сорочий взлетит из кроны –
вскинешься, в небо тревожно глянешь.
Что ты там ищешь? Отклик искомый?
Синяя яркость летнего дня лишь
хлынет, напомнив (ой люли, люли)
самое доброе и простое.
Тихо вздохнешь и выронишь лютик –
ради такого взрослеть и стоит.
* * *
«Сгоревшие путевки в Комарово»
и «Белый дом горит, а там ведь все...»
звучит похоже и звучит сурово,
когда тебе, дурехе, только семь.
Взрослеть потом, поглядывая в бездну,
и вот почти освоиться в беде:
ты знаешь про омоновцев в подъездах
и «Альфу», выводившую людей,
про суицид страны, про беззаконье.
И продолжаешь помнить и расти.
Со временем становится спокойней,
но что в горсти – останется в горсти.
Одна страна, один язык и вехи.
Ты пишешь, ты живешь, растешь, но вот
вдруг понимаешь: братии по цеху
«неважно, либерал ты, патриот».
Для них все просто: слово – только слово.
А ты молчишь, удерживая стяг:
сгоревшие путевки в Комарово,
расстрелянный парламент в новостях.
* * *
Все то, что друг в друге нас так влекло,
не станет вчерашним.
А то, что оставишь меня легко –
так это не страшно.
Мир, созданный нами, не треснет
стеклом:
он не треуголен.
А то, что оставишь меня легко –
так это не больно.
Мы гром среди ясного – не хлопок
дешевой петарды.
А то, что оставишь меня легко –
так это неправда.
* * *
Лук со стрелами за плечами:
слишком взрослая для обид.
Я – охотница за печалью,
Артемида из Артемид.
Распаленность ночной погоней
и подраненная печаль.
А заменит луна огонь – и
много ль надо, чтоб одичать?
Выстрел! Рыкая ли, крича ли,
я ликую!..
Рассвет, роса.
Я – охотница за печалью,
не скудеют мои леса.
* * *
Лес в ноябре холодный, строгий.
Небо бесцветно, земля беззвучна.
Не задевай кусты, не трогай
голые ветви деревьев скрюченных.
Тихо бреди тропой лесною –
время прошло уходить со стойбищ.
Перезимуешь – и весною
станет понятно, чего ты стоишь.
Там, за зимой, вернется солнце,
вскроет ручьи и сугробы выжжет,
новой весной зайдется сердце...
Если, конечно, сумеешь выжить.
* * *
Снежинки бесчисленны, хрупки, прозрачны
и неповторимы.
И есть лишь мгновение, чтоб оценить,
поймав на запястье,
изящество формы, конструкции точность,
гармонию линий.
А после дивиться на щедрость небес,
снежинок запасших.
Когда мир вибрирует в страхе, друзьям
и родным угрожая,
и воздух пропитан невидимым злом
и непостижимым,
когда не могу уследить и помочь, смерть
лишить урожая,
надеюсь на то, что за всем уследит
Конструктор снежинок
