*** Санный след — две четких линии. Жеребец, обросший инеем. Снега хруст из-под копыт... Я еще никем не бит. Я еще сопля и небыль, Я совсем не знаю неба, Для меня весь мир — вожжа! Для меня весь мир — в буланом, Да в отце, от горя пьяном... Хлеба в доме — ни шиша! Ни дровинки... Мерзнут ноги. По обочинам дороги Сбитый косами бурьян. Рваный Лог. В логу туман. В небе солнце со столбами, И оно, как лампа в раме, С неохотой глядя вниз, Греет так, что весь я сиз, Греет так, что над губою Воздух шапкой голубою Застывает на лету... Шарю глазом пустоту: Степь мертва. Как гроб. Немая. Я еще не понимаю В это утро, что меня Жизнь лупцует в два ремня, Что меня уже кружило, Что во мне хрипела жила, Что поможет это мне Где-то там, в грядущем дне.
На конюшне
Жеребца превращали в мерина. Он лежал, тяжело дыша, И сознанье его не верило, И не чувствовала душа, Что уже мужики не балуют — Сталь отточена и крепка! — Что к другому уходит чалая, Хоть и рядом стоит пока... Он не верил, что мы жестокие, Он в ремнях сыромятных вяз, И глазами, как ночь, глубокими, Шею выгнув, смотрел на нас...
До чего ж эта правда грустная! Как забрел я в нее, пострел? Сколько лет прошло — всё кляну себя, Всё жалею — зачем смотрел...
Плюшевый медведь
Глаза враскос, на шее красный бант, На грудке галстук, сам синей, чем небо, Сидит передо мною словно франт, Но я-то знаю, что таким он не был.
Он бурый был, с когтями и живой! Умел легко ходить на задних лапах, Ему понятен был малины запах И щебетанье птиц над головой.
А как ревел! Шарахалось зверье. Тайги хозяин, ярый и косматый! От лап его не раз бежал сохатый, Вдыхая ночь распахнутой ноздрей.
Вблизи селений в ранние часы Он появлялся откровенно смело, И, хлебным соком наливая тело, Под корень мял медовые овсы...
Но там, где речка свой смиряет бег, Где бьет малька таймень крутой волною, В закатный час, в кустах, на водопое Его поймал на мушку человек.
Поймал... Погоревал... Поговорил... Снял выкройку с его могутной туши, И, зная геометрию, из плюша Подобье для забавы сотворил.
Детишки, знаю, влюблены в него. Детишкам — что, детишкам интересно... А мне вот жалко, я признаюсь честно, Косматого и страшного — того.
Космические блики глаз! Казалось — он из бронзы вылит. Его свинец пробил навылет. Лось рухнул в снег и луч погас.
Ему и нам не повезло. Нас четверо и каждый молод. Теперь нам был не страшен голод. Как жутко это ремесло!
Кровь пахла приторно, свежа. Мы страшное вершили дело, Кромсая неживое тело В четыре острые ножа...
Нас увозил тягач домой, Висело небо темной грудой И окровавленное блюдо Луны вставало за спиной.
Качался лес на вираже. Мы не шумели, не кричали, Мы зло курили и молчали, И скверно было на душе.
*** Под напевы реки, у высокого края, Где звезда по дуге упадает, сгорая, Где кривой горизонт и березы кривы, Я бродил пацаном, шалопаем бездомным, Объяснялся в любви деревенским мадоннам, И на зорях литовкою столько травы
Повалил. Куликовое поле! Не меньше. Чистотел ли, татарник... И было не лень же Хороводиться ночь и мотаться в луга, Чтобы вволю натешиться острою сталью, Чтобы видеть потом журавлиную стаю — Как летит, задевая крылами стога!..
Ой, стога! Высоки! До луны, до звезды!.. По утрам у коровы слюна из слюды Повисает с губы, и пахучим настоем — Молоком да прожаренной солнцем травой — Как дохою, накроет меня с головой... И припомнятся ночи с далекой верстою,
И роса, и дышащий туманом Алей, И высокие трубы седых журавлей, И тугие отавы, и кони на броде... Неужели всё это прошло, протекло, И не склеить разбитое это стекло Никому. И душа, словно кость к непогоде,
Так болит...
*** Луг росистый, луг белесый, Солнце брызжет под колеса — Впереди двенадцать верст! Не спеша везет корова. Подо мной мешок с половой. Ни обиды и ни слез.
Я привык два раза на день (Что поделаешь, коль надо) Совершать вот этот путь — Через мост над речкой синей Посреди страны России. Мне бы только не заснуть.
Грай ворон над росным лугом — Друг за другом, круг за кругом Облетает воронье, И кричит, не умолкая... Песня верная какая Про мое житье-бытье.
Как! Да — как! — висит над полем. А — никак! Совсем не больно, Даже больше — красота! Вон — корова, шаг отменный, И рога, как две антенны, Жалко — музыка не та...
Я корову не ругаю, Я корову понимаю, Разговор с коровой прост: Я вздохну — она вздыхает, И шагает, и шагает На зарю... Двенадцать верст.
...Выйдет батя на дорогу: — Ну, поспели, слава Богу... И, не ближний путь кляня, Он меня с телеги ссадит, Улыбнется и погладит И корову, и меня.
Пророчество
Зорят гнезда. Здоровый мужик и ребенок. Разбрелись, между ними — шнурок-тетива, И — по травам, как неводом. Утка спросонок Обязательно вылетит — вот, голова! — И гнездо обозначится... Теплые яйца...
— ...ты чему его учишь, скажи, борода? Твой пацан к сорока перестанет смеяться, Вот попомнишь... — Сказал и исчез навсегда.
Кто он был этот Некто, из облака, что ли? Из росы? Из тумана?.. Не всё ли равно —
Мужика уже нету. Распахано поле. Да и уток все меньше. И сорок давно.
*** Испеки мне, родная, блинов. Заварных, с золотистою коркой. Положи их на тряпочку горкой И меня позови — я приду.
Я приеду, примчусь, я смогу... Если свяжут, связавшим на зависть, Выйду во поле, оземь ударюсь И на крыльях к тебе прилечу.
Мы зажжем керосиновый свет. Эта лампа все детство не гасла... Ты мне дашь для коровьего масла Маховое перо крякаша.
Тем пером стану маслить блины. Чай заварим малиновой плиткой И услышим, как скрипнет калитка — Это сестры придут на огонь.
Хватит места для всех за столом. И былое войдет из тумана — Вспомним батю и вспомним Ивана: Где они? Может, рядом стоят.
И почувствуем — рядом они. Ощутим их дыханье плечами. Ах, как часто я, мама, ночами Их пытаю о нашей судьбе.
Все никак не умею понять: Почему от родного порога Разошлись мы по разным дорогам... А семья-то какая была!
Испеки нам блинов, а когда Ждать устанешь и лампа иссякнет, Ты за наши заблудшие души Помолись и свечу засвети.