. . .
Поле скошено. Запах пшеницы
Долго кружит над теплым жнивьем.
Этим воздухом можно напиться,
Принести под рубахою в дом.
Он под крышей легко приживется,
За семейный опустится стол,
Доброй песней в душе отзовется,
Что в заботах житейских нашел.
Пахнет хлеб… Разве есть что дороже?
Каждый колос в цене, каждый грамм.
Только взгляд мой с годами все строже:
Мир свой в поле кому передам?
. . .
В поздних сумерках деревни
Тишина и благодать.
Хлопотливые деревья
Уложили листья спать.
Рядом ветер лег уставший,
Прямо в сонную траву.
Скрип калитки припоздавший,
Потревожил синеву.
В переулке бродит тайна,
Робкая, рука в руке,
И тропинкою случайной
Затерялась вдалеке.
Звезды дальние уснули.
Лишь серьезная луна
Словно сторож в карауле
Чутко бодрствует одна.
. . .
Л.М. Гержидовичу
На рассвете туманно и сыро
В потаенном распадком бору.
Ночь под кедром, - тут вам не квартира, -
Тут озноб пробирает к утру.
Через силу себя растолкаю,
Сушняку для костра принесу,
Заварю со смородиной чаю, -
Лучше снадобья нету в лесу.
Робко солнце сквозь хвою пробьется,
Смачно фыркнет медведь у ручья,
И душа к небесам обернется
От тревожного треска сучья.
Собираю опавшую шишку, -
Самый спелый и крупный орех;
Бурундук – полосатый воришка
Тащит с рук, не считая за грех.
- Вот бери из мешка, - предлагаю, -
Если что, помогу шелушить;
Одному тебе трудно, я знаю,
Предстоящий мороз пережить.
. . .
На рябиновую ветку прилетел скворец,
Вот бы взять мне на заметку, как он спел, стервец!
До него никто в округе так еще не пел, -
Что-то главное подруге он сказать хотел.
Чувств таких, поверь, не знает ни одна струна;
Рядом скворушка летает, все поймет она…
. . .
Мечты, мечты… Приятно помечтать.
Сижу в тени, а в голове игрушки.
А кто капусту будет поливать
Из Александров, - Невский или Пушкин?
Нет, не придёт ни тот и ни другой,
Они свое сполна отполивали.
Бери ведро, мечтатель дорогой,
И веселей на грядки пошагали.
. . .
С утра привел дела в порядок:
Для бани наготовил дров,
Скосил траву промежду грядок,
Сражаясь с тучей комаров.
Затем полил капусту, свеклу,
Поправил кое-где забор;
К полудню небо вдруг промокло,
Пришлось на место класть топор.
Подумал: - Как же мало надо
Тем, кто порядок чтит во всем:
В своей душе, в родной ограде,
Где по хозяйски крепкий дом.
Такие вспашут и посеют,
До колоска все соберут.
Себе лукавить не посмеют, -
За ради этого живут.
. . .
Памяти В. Баянова
Его нам горько стало не хватать,
Да и тогда, при жизни, не хватало.
Поэтов много, - некуда девать,
Таких, как он был, к сожаленью, мало.
Доверчиво вплелась его строка
В венок судьбы признательной России;
Надежная рабочая рука,
Глаза зеленовато-голубые.
Белесый чуб. В парнях гордился им
В ревнивом балалаечном угаре.
Но после, став известным и седым,
Сомненья ведал в снизошедшем даре.
Совсем не для себя писал стихи,
Промытыми живой водой словами.
Прощал оплошки наши и грехи,
Чтобы потом порадоваться нами.
Лишь только время в силах осознать
Всю глубину постигнувшей потери.
Он что-то нам хотел еще сказать,
Чуть постояв у приоткрытой двери.
. . .
Запах вспаханного поля
Кружит, голову пьяня.
И уводит поневоле
За околицу меня.
Мимо сонных скирд соломы,
Вдоль озимых зеленей;
И чем дальше я от дома,
Тем он ближе и родней.
. . .
Какая даль… Какая ширь…
Над ними высь без края…
Европа, матушка Сибирь, -
Страна моя родная.
Покой раздолья, синева,
Печальная отрада.
Тревожно морщит лоб Москва, -
Ей крепко думать надо.
Как повести дела и речь,
Их в суете не скомкав;
И душу Родины сберечь
Для страждущих потомков.
. . .
Пытаюсь понять, отчего так все было,
Хотя так совсем не должно было быть;
Ведь Ева Адама, конечно, любила,
Кого ж ей еще оставалось любить.
Адам по всему был примерный товарищ,
В Писании, правда, о том тишина.
С другой стороны, тут за кем приударишь,
На свете из женщин лишь Ева одна.
Всегда на столе у них мясо и щавель,
Воды родниковой хватало вполне.
В любви вырастали и Каин и Авель, -
Святыни семейные были в цене.
Далекие предки не ведали злата,
Не портил их даже квартирный вопрос.
И все-таки руку поднял брат на брата,
С несчастного Каина зло повелось.
Не в бездну упало исходное семя,
Крапивой живучею всходы пошли;
Не властны над ними ни люди, ни время
Во всех уголках терпеливой Земли.
Вначале с дубинками шли друг на друга,
Подняли до атомных бомб ремесло.
Застыли глаза у детей от испуга,
Страданье веков людям впрок не пошло.
Вы спросите, что будет дальше? Не знаю.
Возможно, на небе найдется ответ.
Рубаха, что ближе и хата, что с краю, -
Причина минувших и завтрашних бед.
. . .
Как же мало нам все-таки надо –
Булка хлеба, стакан молока.
И в душе чтоб покой и отрада,
На болезни б смотреть свысока.
От детей чтоб хорошие вести:
Есть работа, внучата растут,
Собираться почаще бы вместе,
Словом, жить, как все люди живут.
Только есть одна малая малость,
Без которой житье не в житье.
Чтобы место под сердцем осталось
Для России… Куда без нее…
Поле скошено. Запах пшеницы
Долго кружит над теплым жнивьем.
Этим воздухом можно напиться,
Принести под рубахою в дом.
Он под крышей легко приживется,
За семейный опустится стол,
Доброй песней в душе отзовется,
Что в заботах житейских нашел.
Пахнет хлеб… Разве есть что дороже?
Каждый колос в цене, каждый грамм.
Только взгляд мой с годами все строже:
Мир свой в поле кому передам?
. . .
В поздних сумерках деревни
Тишина и благодать.
Хлопотливые деревья
Уложили листья спать.
Рядом ветер лег уставший,
Прямо в сонную траву.
Скрип калитки припоздавший,
Потревожил синеву.
В переулке бродит тайна,
Робкая, рука в руке,
И тропинкою случайной
Затерялась вдалеке.
Звезды дальние уснули.
Лишь серьезная луна
Словно сторож в карауле
Чутко бодрствует одна.
. . .
Л.М. Гержидовичу
На рассвете туманно и сыро
В потаенном распадком бору.
Ночь под кедром, - тут вам не квартира, -
Тут озноб пробирает к утру.
Через силу себя растолкаю,
Сушняку для костра принесу,
Заварю со смородиной чаю, -
Лучше снадобья нету в лесу.
Робко солнце сквозь хвою пробьется,
Смачно фыркнет медведь у ручья,
И душа к небесам обернется
От тревожного треска сучья.
Собираю опавшую шишку, -
Самый спелый и крупный орех;
Бурундук – полосатый воришка
Тащит с рук, не считая за грех.
- Вот бери из мешка, - предлагаю, -
Если что, помогу шелушить;
Одному тебе трудно, я знаю,
Предстоящий мороз пережить.
. . .
На рябиновую ветку прилетел скворец,
Вот бы взять мне на заметку, как он спел, стервец!
До него никто в округе так еще не пел, -
Что-то главное подруге он сказать хотел.
Чувств таких, поверь, не знает ни одна струна;
Рядом скворушка летает, все поймет она…
. . .
Мечты, мечты… Приятно помечтать.
Сижу в тени, а в голове игрушки.
А кто капусту будет поливать
Из Александров, - Невский или Пушкин?
Нет, не придёт ни тот и ни другой,
Они свое сполна отполивали.
Бери ведро, мечтатель дорогой,
И веселей на грядки пошагали.
. . .
С утра привел дела в порядок:
Для бани наготовил дров,
Скосил траву промежду грядок,
Сражаясь с тучей комаров.
Затем полил капусту, свеклу,
Поправил кое-где забор;
К полудню небо вдруг промокло,
Пришлось на место класть топор.
Подумал: - Как же мало надо
Тем, кто порядок чтит во всем:
В своей душе, в родной ограде,
Где по хозяйски крепкий дом.
Такие вспашут и посеют,
До колоска все соберут.
Себе лукавить не посмеют, -
За ради этого живут.
. . .
Памяти В. Баянова
Его нам горько стало не хватать,
Да и тогда, при жизни, не хватало.
Поэтов много, - некуда девать,
Таких, как он был, к сожаленью, мало.
Доверчиво вплелась его строка
В венок судьбы признательной России;
Надежная рабочая рука,
Глаза зеленовато-голубые.
Белесый чуб. В парнях гордился им
В ревнивом балалаечном угаре.
Но после, став известным и седым,
Сомненья ведал в снизошедшем даре.
Совсем не для себя писал стихи,
Промытыми живой водой словами.
Прощал оплошки наши и грехи,
Чтобы потом порадоваться нами.
Лишь только время в силах осознать
Всю глубину постигнувшей потери.
Он что-то нам хотел еще сказать,
Чуть постояв у приоткрытой двери.
. . .
Запах вспаханного поля
Кружит, голову пьяня.
И уводит поневоле
За околицу меня.
Мимо сонных скирд соломы,
Вдоль озимых зеленей;
И чем дальше я от дома,
Тем он ближе и родней.
. . .
Какая даль… Какая ширь…
Над ними высь без края…
Европа, матушка Сибирь, -
Страна моя родная.
Покой раздолья, синева,
Печальная отрада.
Тревожно морщит лоб Москва, -
Ей крепко думать надо.
Как повести дела и речь,
Их в суете не скомкав;
И душу Родины сберечь
Для страждущих потомков.
. . .
Пытаюсь понять, отчего так все было,
Хотя так совсем не должно было быть;
Ведь Ева Адама, конечно, любила,
Кого ж ей еще оставалось любить.
Адам по всему был примерный товарищ,
В Писании, правда, о том тишина.
С другой стороны, тут за кем приударишь,
На свете из женщин лишь Ева одна.
Всегда на столе у них мясо и щавель,
Воды родниковой хватало вполне.
В любви вырастали и Каин и Авель, -
Святыни семейные были в цене.
Далекие предки не ведали злата,
Не портил их даже квартирный вопрос.
И все-таки руку поднял брат на брата,
С несчастного Каина зло повелось.
Не в бездну упало исходное семя,
Крапивой живучею всходы пошли;
Не властны над ними ни люди, ни время
Во всех уголках терпеливой Земли.
Вначале с дубинками шли друг на друга,
Подняли до атомных бомб ремесло.
Застыли глаза у детей от испуга,
Страданье веков людям впрок не пошло.
Вы спросите, что будет дальше? Не знаю.
Возможно, на небе найдется ответ.
Рубаха, что ближе и хата, что с краю, -
Причина минувших и завтрашних бед.
. . .
Как же мало нам все-таки надо –
Булка хлеба, стакан молока.
И в душе чтоб покой и отрада,
На болезни б смотреть свысока.
От детей чтоб хорошие вести:
Есть работа, внучата растут,
Собираться почаще бы вместе,
Словом, жить, как все люди живут.
Только есть одна малая малость,
Без которой житье не в житье.
Чтобы место под сердцем осталось
Для России… Куда без нее…