Коврижных Виктор Анатольевич (1952–2022) родился в селе Старобачаты Беловского района. Служил в армии. Работал на разрезе, электросварщиком, машинистом железнодорожного крана, составителем поездов, пожарным. Публиковался в журналах «Смена», «Наш современник», «Рабоче-крестьянский корреспондент» (Москва), «Бег» (Санкт-Петербург), «Литературный свят» (Болгария), «Сибирские огни» (Новосибирск), «День и ночь» (Красноярск), «Барнаул», «Начало века» (Томск), «Бийский вестник» (Бийск), «Огни Кузбасса» (Кемерово), альманахах «Поэзия» и «Истоки» (Москва), антологии «ПоZыVной – Победа!» (Москва). Автор поэтических сборников «Я, наверно, родился не зря...», «Непонятно, куда мы спешим...», «Зеленая дудка», «По токовинской дороге», «Избранное время», «Сказание о народном счастье», «Черемуховый Спас». Член Союза писателей России. Жил в Старобачатах.
ВЫШИВАНКИ
Для последнего часа свиданья,
упиваясь небесным огнем,
вышиваешь иглою Майдана
вышиванки на теле своем.
Лягут крестик с веночком и строчки,
алой кровью наполнятся швы.
Обернутся воронки в цветочки,
а траншеи в ажуры листвы.
Чудный месяц на теле и звезды.
В честь высоких заморских гостей
вспыхнут росы, как чистые слезы
в небеса унесенных детей.
Дым и горечь полынного хлеба,
гарный хлопец над полем ржаным.
Блещет жовто-блакитное небо
над коханым простором твоим.
Ради воли высокой и цели
гайдамаки от мира сего
для любимой тебя не жалели
ни себя, ни родных – никого.
Захлебнувшись сыновней любовью,
по следам самостийных годов
напитают москальскою кровью
вышиванки вишневых садов.
Возойдут из поганого склепа
в золоченый державный жупан:
посполитовый гетман Мазепа,
незалежный Бандера Степан...
Вышиваешь, себя обряжаешь,
как в последний готовишься путь.
Ждет жених из предтечных пожарищ,
звонкой песней прострелена грудь.
С рушниками придут за тобою,
вознесут на престол к образам.
И в церквах твоих ветер завоет
и откроет всем виям глаза.
Протокольные речи назначат,
рухнет птах на средину Днепра!..
Только русское сердце заплачет
по тебе, дорогая сестра...
В ЗАБРОШЕННОМ ХУТОРЕ
Погасших окон выцветшие ставни,
глухой заплот, поваленный в осот.
И тишина, как будто слово тайны
сейчас Господь с небес произнесет.
Покажется, что жизнь людей былая
из этих мест бесследно не ушла.
Как память сокровенная, живая,
здесь в тишину незримо проросла.
И ощутишь ознобно чьи-то взоры,
лишь дунет ветер, травы шевеля,
и оживут обрывки разговоров,
мельканье лиц и запахи жилья.
Здесь постоять как заново воскреснуть
с щемящим чувством грусти и вины.
Всплакнет ли птица над судьбой окрестной
и снова станет частью тишины...
* * *
Я со многими в жизни простился.
Все родное осталось в былом.
Но опять этой ночью приснился
Над рекою родительский дом.
И хоть близких давно уже нету,
Сон обратно приносит к родным:
Дом пронизан пронзительным светом,
Словно ангелы кружат над ним!
Мать с отцом у калитки садовой,
Братья белят известкой забор.
И все молоды, живы-здоровы,
О житейском ведут разговор.
Белый голубь воркует на крыше.
Я кричу, я машу им рукой…
Но не видят меня и не слышат,
Словно я невидимка какой.
Лишь обломок далекого грома
Проворчит незлобиво в ответ.
Свет погаснет – и нет уже дома,
И родных тоже нет…
Пробуждаюсь с душою ненастной.
Хлещет в комнату свет из окна.
И такой день пронзительно-ясный,
Словно он продолжение сна.
Льется зной из распахнутых весей,
Лишь подсолнух, как скорбный пиит,
Через изгородь голову свесил
И задумчиво в землю глядит…
* * *
Тихий ветер вечернего поля,
на душе так светло и легко,
братья: Гена, Сережа и Коля –
мимо дома идут моего.
Вот прошли палисадники улиц,
вот проходят речной перекат.
Вот на холм поднялись. Оглянулись,
помахали рукой, улыбнулись
и ушли в невозвратный закат...
Есть, наверное, память иная,
что живет над селеньем любым.
И чего мое сердце не знает,
языком объясняет своим:
ветром с поля, и шелестом листьев,
и виденьем за ветхой избой
с голосами далеких и близких,
что когда-то здесь жили с тобой.
Всхлипнет ветер, как птица в тумане,
и возникнет, что было в былом:
вяжет мама носки на диване,
чинит лампу отец за столом...
ВРОДЕ БЫ СОНЕТ
Вне мечты о высокой зарплате
Я пишу об обычном таком:
Ходит муза в рабочем халате,
А Пегас мой с телегой знаком;
Об исканьях в шахтерском формате,
О слесарке с висячим замком.
Там о сущей своей благодати
Я простым говорю языком.
И удачу нашел не в столице,
А в забоях, где мрак и вода.
Загрузил трудоднями страницы –
Свет с теплом понесли в города,
Чтоб кормились и божии птицы
От насущного хлеба труда.
НАПАРНИК
Вытирая ветошью ведерко,
скажет, хитровато щуря глаз:
– Не спеши, писака, крюк не дергай.
Это ж кран тебе, а не Пегас...
Я молчу. Он крановщик со стажем.
Вроде высшей лиги крановой.
Он в работе ловок, быстр и слажен.
Я ему завидую порой.
Наградил Господь его смекалкой
да ехидством тож не обделил.
Вот опять не быть смешным и жалким
изо всех пред ним стараюсь сил.
Говорит язвительно и гордо:
– Твой бы евтушенка здесь зачах.
Вы, поэты, никуда не годны,
хвастаться горазды лишь в стихах...
На педаль спокойно ставлю ногу
да на крюк внимательно гляжу.
Докажу ему: поэты смогут!
Вот лишь наловчусь – и докажу.
И работал я не так, как прежде, –
подавал увереннее груз.
И казалось, что глядит с надеждой
на меня писательский союз.
ОДИНОКИЙ ТРАКТОР
Неуютно, сиро и убого
во дворах заглохшей МТС.
Через поле вязкая дорога
уползает в сумеречный лес.
Непогода. Трактор, стар и грязен,
бороздит плугами косогор.
Брызговик веревкою привязан,
черным маслом кашляет мотор.
Дух упадка над Россией всею,
бесполезен хлебороба труд.
Это поле если и засеют –
урожай в закром не уберут.
А в селе разруха да сивуха,
трын-трава у ветхой городьбы.
На скамье печальная старуха
будто призрак горестной судьбы.
Только трактор, вопреки резонам,
тарахтит с надрывною тоской,
нарезая плугом горизонты
новой жизни, светлой и простой.
Тыща лет пройдет!.. В ночи глубокой
я услышу, как в краю родном
пашет поле трактор одинокий,
словно мир весь держится на нем...
АНГЕЛ ТРУДА
Своего я отыскивал бога
вечерами за Лысой горой.
Уводила в туманы дорога,
будоража неясной тоской.
Мне мерещились вещие знаки,
чей-то голос спускался с высот.
Я за голосом крался во мраке
и записывал речи в блокнот.
Но однажды, когда я в пределах
этих шлялся, растаял туман.
И две женщины – в черном и белом –
привели, указали на кран.
Он стоял у карьерной дробильни,
ни величья, ни Бога следа.
И я понял: его не любили
ни хозяин, ни ангел труда.
Рычаги его к сердцу приблизил,
но инструкциям всем вопреки
пел зеленою дудкою дизель,
откликались в стреле огоньки.
И свистел производственный ветер,
вторя лязгу тросов и колес.
Есть здесь промысел горнего света?
не ответил никто на вопрос...
* * *
Вот сижу у окна и горюю,
и вздыхаю, и думаю тут:
вот уйду, а страну разворуют
и в аренду китайцам сдадут.
Понаедут восточные орды,
воцарится скуластая знать.
На юань повернут наши морды
и заставят кузнечиков жрать.
Так что, родина русского слова
и родной деревенский народ,
берегите поэта такого,
что сегодня в Бачатах живет.
Нет, на долю свою не пеняю,
мне достойную выдали жизнь.
Вот сижу у окна, охраняю
государственные рубежи.
Я не вечен... А небу – не жалко!
Буду там я не ваньку валять,
а стоять на посту с длинной палкой
и движением туч управлять.
И не просто направо-налево,
где с телятами не был Макар, –
чтоб одни поливали посевы,
а другие тушили пожар!
Ведь не слова красивого ради
Бог на небо меня приволок.
Оглядел, по головке погладил
и сказал мне: работай, Витек!
Знайте: буду всегда я при деле.
В рукавах моих гром и гроза.
Если смысл этих строк не узрели,
попросите другие глаза.
ВЕСНА КАРАНТИННАЯ
Сижу за решеткой в квартире своей
в угоду властям, карантину.
(Решетки на окнах, железо дверей –
чтоб воры не лезли в квартиру.)
Смотрю телевизор, гоняю чаи,
пишу чепуху, а снаружи –
чирикают птахи, грохочут ручьи
и солнце валяется в лужах.
Такая сочится с небес благодать,
так радостно, звонко искрится!
Как будто безногие стали плясать
и в рифму писать верлибристы.
* * *
Вспыхнул май! Засиял куполами,
словно вывели в свет королев.
Захлестнуло зеленое пламя
ветви, кроны кустов и дерев.
Запестрели цветами опушки,
огороды грачами кричат.
И скворечники как погремушки
с голосами скворцов и скворчат.
Одуванчики будто цыплята
по траве-мураве разбрелись.
И плывут вдохновенно, крылато
облака в колокольную высь!
Ну и хватит в рабочей обновке,
рот разинув, глазеть у ворот:
надо грядки вскопать под морковку,
под картошку пахать огород.
А землица черна, словно уголь.
Вдоволь будет щедрот и красот.
Посади в ней морковку на рубль –
в сентябре соберешь на пятьсот!
ДО СВИДАНИЯ...
Небо и роща, колодец с водою.
Рядом идут с двух сторон:
«Утро туманное, утро седое»,
Справа – «малиновый звон».
Милая анна полей васильковых,
Утренний голос любви.
Вымыты дали водой родниковой,
Плачут в лесу соловьи.
Нежный мой праздник из сумерек синих,
Пусть же тебя обойдет
Светской хулы перламутровый иней,
Губ силиконовых мед.
Память живая, дорога рассветная
Там, где наличник резной.
Хоть на закате судьбы моей ветреной
Не расставайся со мной.
Дай побродить по зеленым просторам
В облаке песенных слов,
Без виртуальных огней мониторов,
Без телефонных звонков.
Милая анна заветного слова
Из ненаглядных времен.
В сумерках зябких пространства иного
Гаснет малиновый звон…
Для последнего часа свиданья,
упиваясь небесным огнем,
вышиваешь иглою Майдана
вышиванки на теле своем.
Лягут крестик с веночком и строчки,
алой кровью наполнятся швы.
Обернутся воронки в цветочки,
а траншеи в ажуры листвы.
Чудный месяц на теле и звезды.
В честь высоких заморских гостей
вспыхнут росы, как чистые слезы
в небеса унесенных детей.
Дым и горечь полынного хлеба,
гарный хлопец над полем ржаным.
Блещет жовто-блакитное небо
над коханым простором твоим.
Ради воли высокой и цели
гайдамаки от мира сего
для любимой тебя не жалели
ни себя, ни родных – никого.
Захлебнувшись сыновней любовью,
по следам самостийных годов
напитают москальскою кровью
вышиванки вишневых садов.
Возойдут из поганого склепа
в золоченый державный жупан:
посполитовый гетман Мазепа,
незалежный Бандера Степан...
Вышиваешь, себя обряжаешь,
как в последний готовишься путь.
Ждет жених из предтечных пожарищ,
звонкой песней прострелена грудь.
С рушниками придут за тобою,
вознесут на престол к образам.
И в церквах твоих ветер завоет
и откроет всем виям глаза.
Протокольные речи назначат,
рухнет птах на средину Днепра!..
Только русское сердце заплачет
по тебе, дорогая сестра...
В ЗАБРОШЕННОМ ХУТОРЕ
Погасших окон выцветшие ставни,
глухой заплот, поваленный в осот.
И тишина, как будто слово тайны
сейчас Господь с небес произнесет.
Покажется, что жизнь людей былая
из этих мест бесследно не ушла.
Как память сокровенная, живая,
здесь в тишину незримо проросла.
И ощутишь ознобно чьи-то взоры,
лишь дунет ветер, травы шевеля,
и оживут обрывки разговоров,
мельканье лиц и запахи жилья.
Здесь постоять как заново воскреснуть
с щемящим чувством грусти и вины.
Всплакнет ли птица над судьбой окрестной
и снова станет частью тишины...
* * *
Я со многими в жизни простился.
Все родное осталось в былом.
Но опять этой ночью приснился
Над рекою родительский дом.
И хоть близких давно уже нету,
Сон обратно приносит к родным:
Дом пронизан пронзительным светом,
Словно ангелы кружат над ним!
Мать с отцом у калитки садовой,
Братья белят известкой забор.
И все молоды, живы-здоровы,
О житейском ведут разговор.
Белый голубь воркует на крыше.
Я кричу, я машу им рукой…
Но не видят меня и не слышат,
Словно я невидимка какой.
Лишь обломок далекого грома
Проворчит незлобиво в ответ.
Свет погаснет – и нет уже дома,
И родных тоже нет…
Пробуждаюсь с душою ненастной.
Хлещет в комнату свет из окна.
И такой день пронзительно-ясный,
Словно он продолжение сна.
Льется зной из распахнутых весей,
Лишь подсолнух, как скорбный пиит,
Через изгородь голову свесил
И задумчиво в землю глядит…
* * *
Тихий ветер вечернего поля,
на душе так светло и легко,
братья: Гена, Сережа и Коля –
мимо дома идут моего.
Вот прошли палисадники улиц,
вот проходят речной перекат.
Вот на холм поднялись. Оглянулись,
помахали рукой, улыбнулись
и ушли в невозвратный закат...
Есть, наверное, память иная,
что живет над селеньем любым.
И чего мое сердце не знает,
языком объясняет своим:
ветром с поля, и шелестом листьев,
и виденьем за ветхой избой
с голосами далеких и близких,
что когда-то здесь жили с тобой.
Всхлипнет ветер, как птица в тумане,
и возникнет, что было в былом:
вяжет мама носки на диване,
чинит лампу отец за столом...
ВРОДЕ БЫ СОНЕТ
Вне мечты о высокой зарплате
Я пишу об обычном таком:
Ходит муза в рабочем халате,
А Пегас мой с телегой знаком;
Об исканьях в шахтерском формате,
О слесарке с висячим замком.
Там о сущей своей благодати
Я простым говорю языком.
И удачу нашел не в столице,
А в забоях, где мрак и вода.
Загрузил трудоднями страницы –
Свет с теплом понесли в города,
Чтоб кормились и божии птицы
От насущного хлеба труда.
НАПАРНИК
Вытирая ветошью ведерко,
скажет, хитровато щуря глаз:
– Не спеши, писака, крюк не дергай.
Это ж кран тебе, а не Пегас...
Я молчу. Он крановщик со стажем.
Вроде высшей лиги крановой.
Он в работе ловок, быстр и слажен.
Я ему завидую порой.
Наградил Господь его смекалкой
да ехидством тож не обделил.
Вот опять не быть смешным и жалким
изо всех пред ним стараюсь сил.
Говорит язвительно и гордо:
– Твой бы евтушенка здесь зачах.
Вы, поэты, никуда не годны,
хвастаться горазды лишь в стихах...
На педаль спокойно ставлю ногу
да на крюк внимательно гляжу.
Докажу ему: поэты смогут!
Вот лишь наловчусь – и докажу.
И работал я не так, как прежде, –
подавал увереннее груз.
И казалось, что глядит с надеждой
на меня писательский союз.
ОДИНОКИЙ ТРАКТОР
Неуютно, сиро и убого
во дворах заглохшей МТС.
Через поле вязкая дорога
уползает в сумеречный лес.
Непогода. Трактор, стар и грязен,
бороздит плугами косогор.
Брызговик веревкою привязан,
черным маслом кашляет мотор.
Дух упадка над Россией всею,
бесполезен хлебороба труд.
Это поле если и засеют –
урожай в закром не уберут.
А в селе разруха да сивуха,
трын-трава у ветхой городьбы.
На скамье печальная старуха
будто призрак горестной судьбы.
Только трактор, вопреки резонам,
тарахтит с надрывною тоской,
нарезая плугом горизонты
новой жизни, светлой и простой.
Тыща лет пройдет!.. В ночи глубокой
я услышу, как в краю родном
пашет поле трактор одинокий,
словно мир весь держится на нем...
АНГЕЛ ТРУДА
Своего я отыскивал бога
вечерами за Лысой горой.
Уводила в туманы дорога,
будоража неясной тоской.
Мне мерещились вещие знаки,
чей-то голос спускался с высот.
Я за голосом крался во мраке
и записывал речи в блокнот.
Но однажды, когда я в пределах
этих шлялся, растаял туман.
И две женщины – в черном и белом –
привели, указали на кран.
Он стоял у карьерной дробильни,
ни величья, ни Бога следа.
И я понял: его не любили
ни хозяин, ни ангел труда.
Рычаги его к сердцу приблизил,
но инструкциям всем вопреки
пел зеленою дудкою дизель,
откликались в стреле огоньки.
И свистел производственный ветер,
вторя лязгу тросов и колес.
Есть здесь промысел горнего света?
не ответил никто на вопрос...
* * *
Вот сижу у окна и горюю,
и вздыхаю, и думаю тут:
вот уйду, а страну разворуют
и в аренду китайцам сдадут.
Понаедут восточные орды,
воцарится скуластая знать.
На юань повернут наши морды
и заставят кузнечиков жрать.
Так что, родина русского слова
и родной деревенский народ,
берегите поэта такого,
что сегодня в Бачатах живет.
Нет, на долю свою не пеняю,
мне достойную выдали жизнь.
Вот сижу у окна, охраняю
государственные рубежи.
Я не вечен... А небу – не жалко!
Буду там я не ваньку валять,
а стоять на посту с длинной палкой
и движением туч управлять.
И не просто направо-налево,
где с телятами не был Макар, –
чтоб одни поливали посевы,
а другие тушили пожар!
Ведь не слова красивого ради
Бог на небо меня приволок.
Оглядел, по головке погладил
и сказал мне: работай, Витек!
Знайте: буду всегда я при деле.
В рукавах моих гром и гроза.
Если смысл этих строк не узрели,
попросите другие глаза.
ВЕСНА КАРАНТИННАЯ
Сижу за решеткой в квартире своей
в угоду властям, карантину.
(Решетки на окнах, железо дверей –
чтоб воры не лезли в квартиру.)
Смотрю телевизор, гоняю чаи,
пишу чепуху, а снаружи –
чирикают птахи, грохочут ручьи
и солнце валяется в лужах.
Такая сочится с небес благодать,
так радостно, звонко искрится!
Как будто безногие стали плясать
и в рифму писать верлибристы.
* * *
Вспыхнул май! Засиял куполами,
словно вывели в свет королев.
Захлестнуло зеленое пламя
ветви, кроны кустов и дерев.
Запестрели цветами опушки,
огороды грачами кричат.
И скворечники как погремушки
с голосами скворцов и скворчат.
Одуванчики будто цыплята
по траве-мураве разбрелись.
И плывут вдохновенно, крылато
облака в колокольную высь!
Ну и хватит в рабочей обновке,
рот разинув, глазеть у ворот:
надо грядки вскопать под морковку,
под картошку пахать огород.
А землица черна, словно уголь.
Вдоволь будет щедрот и красот.
Посади в ней морковку на рубль –
в сентябре соберешь на пятьсот!
ДО СВИДАНИЯ...
Небо и роща, колодец с водою.
Рядом идут с двух сторон:
«Утро туманное, утро седое»,
Справа – «малиновый звон».
Милая анна полей васильковых,
Утренний голос любви.
Вымыты дали водой родниковой,
Плачут в лесу соловьи.
Нежный мой праздник из сумерек синих,
Пусть же тебя обойдет
Светской хулы перламутровый иней,
Губ силиконовых мед.
Память живая, дорога рассветная
Там, где наличник резной.
Хоть на закате судьбы моей ветреной
Не расставайся со мной.
Дай побродить по зеленым просторам
В облаке песенных слов,
Без виртуальных огней мониторов,
Без телефонных звонков.
Милая анна заветного слова
Из ненаглядных времен.
В сумерках зябких пространства иного
Гаснет малиновый звон…
