* * *
1
Как сорванные пластыри - растяжки на ветру. Холодной пылью фонари завалят двор к утру. Но месяц маленький висит... отстриженным ногтём. Глаз от усталости косит: двоится мир кругом. Один невидимый бросок (поднял ковбой коня), - и вот на мне сидит лассо дешёвого ремня. Иду — вращаю, обхватив, в кармане пять рублей. Как неотвязный лейтмотив – солёный вкус соплей.
Тащусь усталый и больной, и душу в храм тащу. Я буду плакать на ночной и всех врагов прощу. Придёт один, другой прилог, начнут меня смущать. И буду страшно, видит Бог, томиться и страдать...
2
Но причастившись Таин святых, я стану сам святой.
Спокоен, радостен и тих пойду пешком домой.
Жаль, эта святость - лишь на миг, по правилам игры:
то лезем на духовный пик, то вниз летим с горы.
Я думал, если в храм войду, - поэзия прощай,
что, мол, динамика в аду, и что статичен рай.
Вошёл, дрожа. Побыл чуть-чуть. И заявляю всем:
что Церковь – не итог, а путь, путь новый, новых тем.
Да, патриот и либерал, новация не в том,
какой ты рифмой рифмовал, каким писал стихом.
Два клона или близнеца, вы равно далеки
от Бога нашего Творца, а значит, от строки.
Прорыв, новинка, чистый лист - писать про благодать.
Новатор или архаист, боюсь вам не понять.
Увы, я только в тридцать два нащупал этот путь.
Но, может быть, мои слова расслышит кто-нибудь...
3
Метели нет. Утихло всё.
Сугробы, как ковёр.
Ремня китайское лассо -
смиренья тренажёр.
Растяжки новые висят.
Луна плывёт в эфир.
Глаза... нет, очи не косят.
Един, устойчив мир.
Я пять рублей подал бомжу,
свободно дышит нос,
и улицу перехожу...
Вопрос-
ответ-
вопрос...
ЕДЕМ С ПАПОЙ НА МАШИНЕ
На небе монтажная пена,
и дует, как будто из фена,
мы гоним по самой жаре.
Обочь проплывают сирени,
под ними чернильные тени,
как пятна на чистом ковре.
Берёза от лёгкого бриза
рябит, как рябит телевизор.
Мы с маху проехали съезд.
Я даже горжусь нашей «Волгой»,
летим над железной дорогой -
над лестницей, брошенной в лес.
Несёмся потом в тёмном боре,
как в длинном, глухом коридоре;
ободраны бора бока.
Но газу! И вот мы на воле:
в зелёной иллюзии поля -
три рощи, как два островка.
* * *
Она приехала ко мне
в надежде «залететь».
Я не любил её и не
хотел её хотеть.
У ней не вышло с мужиком,
а годы всё идут...
И мне казался не грехом,
а милостыней блуд.
Есть женщины, их целый рой,
на них лежит печать:
ни матерью, и ни женой
не суждено им стать.
Верна теория, верна,
да практика верней.
И вот она моя жена
и мать моих детей.
Всего на пару дней...
Пускай судачат люди, пусть
ругает духовник.
Оправдываться не берусь.
Но в тот проклятый миг,
когда она вошла в мой дом,
как под венец идут,
мне показался не грехом,
а милостыней блуд.
Уралмаш
«Когда говорят о России,
я вижу свой синий Урал...»
Л. Татьяничева
Район деревянных бараков — империя сгнивших балконов. Кредит долговечнее браков, но всё-таки пропасть влюблённых. Держава не бедных, а нищих: в домах не найти домофонов. Суфлёрские будки на крышах, трамваи и голуби — фоном. А трубы на крышах — кинжалы, что всажены вместе с эфесом. Июнь и кайфуют бомжары, вольготно лежат под навесом.
Пьют пиво. В подъездах, на клумбах, бордюрах, аллеях и лавках. Иду мимо окон и крупно: бухает мужик в синих плавках.
И можно глотнуть газировки, сточить пару пачек пломбира, и рэппера на остановке уделать сонетом Шекспира. Потом, заедая палёнку конфеткой со вкусом шампуня, попробовать склеить девчонку... Стою в эпицентре июня!
Меня оккупируют страсти. Вот-вот и стрельну сигарету, опять побегу вслед за счастьем, хоть знаю, что счастье не в этом.
Но благословляю бараки, кредиты, измены и драки, отсутствие подлого счастья и даже греховные страсти. Всю плоскую эту минуту, всю пошлую нашу эпоху... (Не верю тому, что всё круто, не верю тому, что всё плохо).
Да, время и глухо, и слепо, смешно толковать о свободе. На каждом углу вход на небо, а люди почти не заходят. Но храмы открыты святые, и вечером исповедь в храме, и служат с утра литургию, и Чашу выносят с Дарами. И можно подняться над пивом, над бытом, над бредом, над модой, - и стать постоянно счастливым, и быть наконец-то свободным!
* * *
Восьмидесятые. Примерно, третий класс.
Природоведенье ведёт Светланыванна.
- Вода важна, цель каждого из нас
беречь её... И капает из крана.
Я руку поднял. - Что тебе, Дьячков?
- Мы говорим... а кран... закрою можно?
Злой, удивлённый взгляд из-под очков,
понять его тогда мне было сложно.
Большая пауза и будто приговор:
- Иди, закрой, не создавай проблему!..
Так я закрыв – открыл большую тему.
Я этой теме верен до сих пор.
* * *
Не звОнят, не лОжат я не говорю,
но вымазал ложью я душу свою.
Не знает простец о пороках таких,
в которых я спец, будто выдумал их.
Велик меж людьми, перед Господом мразь,
нет в сердце любви, только блудная страсть.
Велик меж людьми, перед Господом нуль,
нет в сердце любви ни к кому, ни к чему.
Пустой человек, но читаю Золя,
зачем интеллект, если в сердце зола?
Зачем два диплома, раз веры нема?
Дошёл до дурдома, видать от ума.
А глупые люди: народ, мужики
и верят и любят и к Богу близки.
Но только не ропот! И только не сплин!
Позвал на работу меня господин.
Да, поздно я вышел: двенадцатый час.
Но верю: я выжил, чтоб Бог меня спас.
1
Как сорванные пластыри - растяжки на ветру. Холодной пылью фонари завалят двор к утру. Но месяц маленький висит... отстриженным ногтём. Глаз от усталости косит: двоится мир кругом. Один невидимый бросок (поднял ковбой коня), - и вот на мне сидит лассо дешёвого ремня. Иду — вращаю, обхватив, в кармане пять рублей. Как неотвязный лейтмотив – солёный вкус соплей.
Тащусь усталый и больной, и душу в храм тащу. Я буду плакать на ночной и всех врагов прощу. Придёт один, другой прилог, начнут меня смущать. И буду страшно, видит Бог, томиться и страдать...
2
Но причастившись Таин святых, я стану сам святой.
Спокоен, радостен и тих пойду пешком домой.
Жаль, эта святость - лишь на миг, по правилам игры:
то лезем на духовный пик, то вниз летим с горы.
Я думал, если в храм войду, - поэзия прощай,
что, мол, динамика в аду, и что статичен рай.
Вошёл, дрожа. Побыл чуть-чуть. И заявляю всем:
что Церковь – не итог, а путь, путь новый, новых тем.
Да, патриот и либерал, новация не в том,
какой ты рифмой рифмовал, каким писал стихом.
Два клона или близнеца, вы равно далеки
от Бога нашего Творца, а значит, от строки.
Прорыв, новинка, чистый лист - писать про благодать.
Новатор или архаист, боюсь вам не понять.
Увы, я только в тридцать два нащупал этот путь.
Но, может быть, мои слова расслышит кто-нибудь...
3
Метели нет. Утихло всё.
Сугробы, как ковёр.
Ремня китайское лассо -
смиренья тренажёр.
Растяжки новые висят.
Луна плывёт в эфир.
Глаза... нет, очи не косят.
Един, устойчив мир.
Я пять рублей подал бомжу,
свободно дышит нос,
и улицу перехожу...
Вопрос-
ответ-
вопрос...
ЕДЕМ С ПАПОЙ НА МАШИНЕ
На небе монтажная пена,
и дует, как будто из фена,
мы гоним по самой жаре.
Обочь проплывают сирени,
под ними чернильные тени,
как пятна на чистом ковре.
Берёза от лёгкого бриза
рябит, как рябит телевизор.
Мы с маху проехали съезд.
Я даже горжусь нашей «Волгой»,
летим над железной дорогой -
над лестницей, брошенной в лес.
Несёмся потом в тёмном боре,
как в длинном, глухом коридоре;
ободраны бора бока.
Но газу! И вот мы на воле:
в зелёной иллюзии поля -
три рощи, как два островка.
* * *
Она приехала ко мне
в надежде «залететь».
Я не любил её и не
хотел её хотеть.
У ней не вышло с мужиком,
а годы всё идут...
И мне казался не грехом,
а милостыней блуд.
Есть женщины, их целый рой,
на них лежит печать:
ни матерью, и ни женой
не суждено им стать.
Верна теория, верна,
да практика верней.
И вот она моя жена
и мать моих детей.
Всего на пару дней...
Пускай судачат люди, пусть
ругает духовник.
Оправдываться не берусь.
Но в тот проклятый миг,
когда она вошла в мой дом,
как под венец идут,
мне показался не грехом,
а милостыней блуд.
Уралмаш
«Когда говорят о России,
я вижу свой синий Урал...»
Л. Татьяничева
Район деревянных бараков — империя сгнивших балконов. Кредит долговечнее браков, но всё-таки пропасть влюблённых. Держава не бедных, а нищих: в домах не найти домофонов. Суфлёрские будки на крышах, трамваи и голуби — фоном. А трубы на крышах — кинжалы, что всажены вместе с эфесом. Июнь и кайфуют бомжары, вольготно лежат под навесом.
Пьют пиво. В подъездах, на клумбах, бордюрах, аллеях и лавках. Иду мимо окон и крупно: бухает мужик в синих плавках.
И можно глотнуть газировки, сточить пару пачек пломбира, и рэппера на остановке уделать сонетом Шекспира. Потом, заедая палёнку конфеткой со вкусом шампуня, попробовать склеить девчонку... Стою в эпицентре июня!
Меня оккупируют страсти. Вот-вот и стрельну сигарету, опять побегу вслед за счастьем, хоть знаю, что счастье не в этом.
Но благословляю бараки, кредиты, измены и драки, отсутствие подлого счастья и даже греховные страсти. Всю плоскую эту минуту, всю пошлую нашу эпоху... (Не верю тому, что всё круто, не верю тому, что всё плохо).
Да, время и глухо, и слепо, смешно толковать о свободе. На каждом углу вход на небо, а люди почти не заходят. Но храмы открыты святые, и вечером исповедь в храме, и служат с утра литургию, и Чашу выносят с Дарами. И можно подняться над пивом, над бытом, над бредом, над модой, - и стать постоянно счастливым, и быть наконец-то свободным!
* * *
Восьмидесятые. Примерно, третий класс.
Природоведенье ведёт Светланыванна.
- Вода важна, цель каждого из нас
беречь её... И капает из крана.
Я руку поднял. - Что тебе, Дьячков?
- Мы говорим... а кран... закрою можно?
Злой, удивлённый взгляд из-под очков,
понять его тогда мне было сложно.
Большая пауза и будто приговор:
- Иди, закрой, не создавай проблему!..
Так я закрыв – открыл большую тему.
Я этой теме верен до сих пор.
* * *
Не звОнят, не лОжат я не говорю,
но вымазал ложью я душу свою.
Не знает простец о пороках таких,
в которых я спец, будто выдумал их.
Велик меж людьми, перед Господом мразь,
нет в сердце любви, только блудная страсть.
Велик меж людьми, перед Господом нуль,
нет в сердце любви ни к кому, ни к чему.
Пустой человек, но читаю Золя,
зачем интеллект, если в сердце зола?
Зачем два диплома, раз веры нема?
Дошёл до дурдома, видать от ума.
А глупые люди: народ, мужики
и верят и любят и к Богу близки.
Но только не ропот! И только не сплин!
Позвал на работу меня господин.
Да, поздно я вышел: двенадцатый час.
Но верю: я выжил, чтоб Бог меня спас.