* * *
Придумать бы такое слово,
чтоб сочетать в одном флаконе
две жидкости несовместимых,
две стороны одной луны.
И кто-то мудрый, несуровый,
гуляя на небесном склоне,
решит с улыбкою: «Простим их,
они в любови не вольны».
Вернись-и-уходи немедля!
До самого больного края,
где наступает швах планете –
чтобы микстурою лечить
разлуку, что двоих объемлет.
Мы слишком долго с ней играли:
как будто маленькие дети,
пекли из снега куличи...
* * *
Так и бродишь по миру,
вещей не касаясь рукой,
проходя сквозь витрины, доктрины,
людей, облака.
Сочиняешь карманное счастье, фантомную боль.
Безнадежно больной или полусвятой,
что глядит вечный мультик
как будто из лона
пивного ларька...
* * *
Раззудись, плечо, поспешай, такси,
от самой себя увези-спаси,
амнезию мне! – и не помнить впредь,
от каких огней мне гудеть-гореть.
Спичкой чиркнул взгляд по груди-плечу –
телом я своим за огонь плачу.
Не отплачу я на судьбе ожог –
чересчур любил – от того и сжег.
У кабацких стен тормози, такси, –
огненной водой от огня спаси.
Раззудись, плечо, погуляй, башка,
от самой себя – хоть на два шажка...
* * *
Рвусь лохмотьями, словно
туманы Лондона –
беспросветные, беспробудные.
Мои речи утром слоно-
подобные,
а в ночи – филигранные, неподсудные...
А подспудно – что там в грудине ёкает?
что на веке дрожит и в ресницах светится?
Я весной, как снегурочка, блеклая,
будто ела полгода стекла я –
перерезалась гололедицей...
Камнем и именем
Заповедь старцев примерю по-своему:
Всё, что разрушено – будет построено,
Камень разбросан – и время собрать его,
Счастье – врагов перекрещивать братьями.
Всё, что построю – однажды разрушу я.
Что нарушаю – костями наружу, и
Вывернет сущность мою всю изнанкою:
Миру хозяйка – и самозванка я.
Самоизбранница на покаяние.
Я – воздаяние, я – со-стояние,
Вместе стояние с камнем разбросанным,
Храм воздвигаю – и лягу в нем росами,
Алыми каплями в вечности Библии.
Аз есмь начало и память о гибели.
Отче, храни меня! Муж, оттолкни меня!
Миру верни меня – камнем и именем.
* * *
Я сходила туда и сюда, я залезла на трон:
Поиграла в блестяшки, примерила всякий закон,
Будто я же сама написала его от скуки.
Я тащила любимую ношу в сакральный пункт А.
Я боролась за счастье для всех, я бывала права.
Я, как всякий живой, ошибалась – и в шрамах руки.
Я швырялась деньгами, теряла любовь и ключи.
«Не молчи! – я кричала. – Пожалуйста, ты не молчи!»
Он не слушал, молчал – колокольно стонали вены.
Выгорала душа до костей – я почти инвалид.
А теперь – не болит, ну совсем ничего не болит!
Мне отныне любая любовь – по колено.
На игле трепетали родные друзья-мотыльки,
Им шептала отрава, что белые грезы легки.
Я в святую играла – давил буйну голову нимб...
Я гляжу: мои руки пусты. Вот скользят облака
Надо мной и рисуют молочно: «Пока-пока!»
Я устала.
Я хочу рисовать вместе с ними...
* * *
Мне память вяжет узелки
на черной пряже…
Черпали небо васильки
для шляп отважных.
Ладонью терла синеву –
стремиться в ямбах
небесной силою к нему –
для глаз упрямых.
Мне память вяжет рукава
да за спиною
большого чувства… Я жива!
Побудь со мною!
Я думала, душа в золе.
Пойди возьми-ка..!
Любовь земная на земле
как земляника.
Растет не-сорная трава,
сухая сладость.
Кому-то семьи, мне – слова,
и те не в радость.
Охрипли буквы, проорав.
А боль – не скажет…
Всё кончено. И зимний шарф
мне память вяжет.
* * *
Ничего мне, Господи, не давай – ни мужчин, ни денег.
Пропадаешь в них, будто в шахте лежишь рабочим.
Мне так нравится слово модное – неврастеник.
А с деньгами я буду плохим неврастеником, Отче.
Так что, Господи, ничего – ни фольги, ни фальши.
А дорогу – дай поизвилистей, о Верховный Зодчий!
Я в пути разберусь, непременно пойму – как дальше...
Я когда-нибудь всё пойму -
И вернусь к тебе, милый Отче.
Придумать бы такое слово,
чтоб сочетать в одном флаконе
две жидкости несовместимых,
две стороны одной луны.
И кто-то мудрый, несуровый,
гуляя на небесном склоне,
решит с улыбкою: «Простим их,
они в любови не вольны».
Вернись-и-уходи немедля!
До самого больного края,
где наступает швах планете –
чтобы микстурою лечить
разлуку, что двоих объемлет.
Мы слишком долго с ней играли:
как будто маленькие дети,
пекли из снега куличи...
* * *
Так и бродишь по миру,
вещей не касаясь рукой,
проходя сквозь витрины, доктрины,
людей, облака.
Сочиняешь карманное счастье, фантомную боль.
Безнадежно больной или полусвятой,
что глядит вечный мультик
как будто из лона
пивного ларька...
* * *
Раззудись, плечо, поспешай, такси,
от самой себя увези-спаси,
амнезию мне! – и не помнить впредь,
от каких огней мне гудеть-гореть.
Спичкой чиркнул взгляд по груди-плечу –
телом я своим за огонь плачу.
Не отплачу я на судьбе ожог –
чересчур любил – от того и сжег.
У кабацких стен тормози, такси, –
огненной водой от огня спаси.
Раззудись, плечо, погуляй, башка,
от самой себя – хоть на два шажка...
* * *
Рвусь лохмотьями, словно
туманы Лондона –
беспросветные, беспробудные.
Мои речи утром слоно-
подобные,
а в ночи – филигранные, неподсудные...
А подспудно – что там в грудине ёкает?
что на веке дрожит и в ресницах светится?
Я весной, как снегурочка, блеклая,
будто ела полгода стекла я –
перерезалась гололедицей...
Камнем и именем
Заповедь старцев примерю по-своему:
Всё, что разрушено – будет построено,
Камень разбросан – и время собрать его,
Счастье – врагов перекрещивать братьями.
Всё, что построю – однажды разрушу я.
Что нарушаю – костями наружу, и
Вывернет сущность мою всю изнанкою:
Миру хозяйка – и самозванка я.
Самоизбранница на покаяние.
Я – воздаяние, я – со-стояние,
Вместе стояние с камнем разбросанным,
Храм воздвигаю – и лягу в нем росами,
Алыми каплями в вечности Библии.
Аз есмь начало и память о гибели.
Отче, храни меня! Муж, оттолкни меня!
Миру верни меня – камнем и именем.
* * *
Я сходила туда и сюда, я залезла на трон:
Поиграла в блестяшки, примерила всякий закон,
Будто я же сама написала его от скуки.
Я тащила любимую ношу в сакральный пункт А.
Я боролась за счастье для всех, я бывала права.
Я, как всякий живой, ошибалась – и в шрамах руки.
Я швырялась деньгами, теряла любовь и ключи.
«Не молчи! – я кричала. – Пожалуйста, ты не молчи!»
Он не слушал, молчал – колокольно стонали вены.
Выгорала душа до костей – я почти инвалид.
А теперь – не болит, ну совсем ничего не болит!
Мне отныне любая любовь – по колено.
На игле трепетали родные друзья-мотыльки,
Им шептала отрава, что белые грезы легки.
Я в святую играла – давил буйну голову нимб...
Я гляжу: мои руки пусты. Вот скользят облака
Надо мной и рисуют молочно: «Пока-пока!»
Я устала.
Я хочу рисовать вместе с ними...
* * *
Мне память вяжет узелки
на черной пряже…
Черпали небо васильки
для шляп отважных.
Ладонью терла синеву –
стремиться в ямбах
небесной силою к нему –
для глаз упрямых.
Мне память вяжет рукава
да за спиною
большого чувства… Я жива!
Побудь со мною!
Я думала, душа в золе.
Пойди возьми-ка..!
Любовь земная на земле
как земляника.
Растет не-сорная трава,
сухая сладость.
Кому-то семьи, мне – слова,
и те не в радость.
Охрипли буквы, проорав.
А боль – не скажет…
Всё кончено. И зимний шарф
мне память вяжет.
* * *
Ничего мне, Господи, не давай – ни мужчин, ни денег.
Пропадаешь в них, будто в шахте лежишь рабочим.
Мне так нравится слово модное – неврастеник.
А с деньгами я буду плохим неврастеником, Отче.
Так что, Господи, ничего – ни фольги, ни фальши.
А дорогу – дай поизвилистей, о Верховный Зодчий!
Я в пути разберусь, непременно пойму – как дальше...
Я когда-нибудь всё пойму -
И вернусь к тебе, милый Отче.